| ||
|
Отец мой, Емельян Меркурьев С-в, был купцом в городе Соликамск, имел кожевенный и мыловаренный заводы, также имел выделку краски лазори, входил в подряды и поставки. Однажды он принял в товарищество верхотурского купца Григория Мелькова, обязавшись поставить из казенных банковских заводов железа изрядное количество, водяным путем, в С.-Петербург. От этой поставки, в которой распределителем был Мельков, они понесли огромные убытки; Мельков, желая от них избавиться, сделал начёт на моего отца, предъявил иск судебным порядком и тем разорил его. Не в силах перенести своего несчастья, отец мой занемог и умер в начале 1789 г., оставя меня 9 лет. На пятом году моего возраста, меня отдали в выучку семидесятилетней деве, пономарской дочери Александре Ивановне; я у нее обучался азбуке с полгода, но сделался болен, и учение мое кончилось. На седьмом году меня отдали в школу, где нас обучалось до 120 человек. Учитель у нас был один (из духовных, перешедших в светские), Дмитрий Петрович Попов, кончивший курс учения в Вятской семинарии — человек усердный и строгий. В то время получал он жалование 150 руб.; но как был обременен огромным семейством, то и не доставало ему оного, и потому, исправлял он должность сторожа, за кою от думы получал 30 руб. в год. ______________________ * Предлагаемая вниманию читателей "Пермского сборника" записка найдена в делах, оставшихся после смерти пермского купца С-ва. Она писана им собственноручно, на двух листах писчей бумаги. Существовало ли продолжение этих мемуаров и когда они писаны — неизвестно; но и то, что сохранилось, нам кажется довольно интересным по тем подробностям, которые характеризуют образ воспитания и нравы общества в Пермском крае в конце прошлого и в начале текущего столетия (Прим. ред. "Пермского сборника"). ______________________ Учился я порядочно следующему: читать, писать и арифметике. Времена были не те, что ныне — все было просто и не так нежно, как теперь. У учителя нашего была медная указка, которой он бил ослушников и лентяев; в том числе и мне доставалось: как хватит по голове, то искры посыплются и голову в кровь раскроит. Столь же часто ставили нас на горох, на колени, на несколько часов. Был у нас один ученик, с которым не мог учитель наш справиться: и глуп, и туп и дерзок. Надо его было выгнать из училища, то его высекли нещадно, поставили у ворот, надевши на него рогожу изорванную, и трое суток должны были товарищи, проходя мимо него, плевать и харкать [на него]. Учитель наш был страстен [к] итальянскому церковному пению, [то ] и составил из учеников своих хор певчих, где и я пел альта первого, а сам он занимал [обязанность] регента и пел октаву баса, и всякий праздник нам приказано быть в церкви, на клиросе. Иногда утешал нас, отпущая весною погулять по реке Усолке в лодке — певали канты, а сам учитель, стоя на берегу, поверял голоса нашего пения. И сие счастливое время мое прекратилось [со] смертию моего отца. Так как матери моей, Федоре Григорьевне, не на что было [меня] воспитывать, то после смерти [моего отца] — на девятилетнем возрасте, в 1798 году, оставя школьную скамью, пошел [я]тож [к] Соликамскому купцу Ивану Братчикову. Взял [он] меня на Ирбитскую ярмарку, где он и производил торговлю пушным товаром, собираемым из первых рук, [от] звероловцев. Продавалась у него также в лавке медная посуда, изделия своего города, и точилы печерские. Помещалась [лавка] в гостином дворе, деревянном полуразвалившемся. Ярмарка хотя начиналась с 15 февраля, но морозы в то время были довольно чувствительные, так что около 25 градусов. Из числа партии точил, продали одно крестьянину, с тем, чтобы для веретена, на коем оно должно вертеться, пробить четырехугольную насквозь дыру. Исполняя хозяина приказание, пробивавши дыру на камне — от морозу точило раскололось, и хозяин мой тем был чрезвычайно огорчен, принял за то, якобы я нарочито [то есть нарочно] это сделал, и бил меня так бесчеловечно, что изо рта и из носу шла кровь. Увезли [меня] на квартиру, и я с неделю был болен и к окончанию ярмарки выздоровел. Когда я приехал в свой город — мать моя, желая иметь в содержании себя и меня помощь, отдала [меня] писать в уездный суд, где я пробыл месяцев десять. Между тем временем, зять наш, Яков Любимов, приезжая с сестрою в Соликамск, убедил мою мать, что он возьмет на свое попечение устроить мое воспитание. И так [мать моя], благословила меня и отпустила. По возвращении зятя в дом свой, проживавши он тогда в селе Верхних Муллах княгини Шаховской, от города Перми в девяти верстах, и покуда желая поместить меня в Пермское училище для обучения преподаваемых там наук, чтоб я не забыл чистописание, испросил у членов Верхнемуллинского правления позволение заниматься [мне] в оном перепискою. Это продолжалось не более двух месяцев, и зять мой поместил меня в Пермское главное училище в науку, отдав на всем содержании тогда бывшему старшему учителю, коллежскому советнику Никите Савичу Попову*, у которого я и жил, ходя в учебные часы в класс, начавши с 1799 г. Хозяйка учителя моего — женщина слабая, придерживаясь чарочки, частовременно посылала меня за покупкою наливочки во время откупа купца Ласкина, который был в сем случае большой хозяин, делал напитки сии превосходно, и откуп шел счастливо. По скупости его [то есть Попова], я воспитан был не как пансионер, а как слуга, не имея порядочного стола, а с работником и работницею жил в избе. Жила у них [т.е. у Поповых] племянница их, а как ее звали — не припомню — служила вместо горничной девушки, имея праздничное платье набивного холста, около семи копеек за аршин. Во время праздника Пасхи, подавая на стол кушанье, шла обратно в кухню с тарелками, а я лежал на голбце, то есть на западне спуска в подполье, и, думая, что идет учительша, поспешно встал на ноги, но задел как-то тарелки, они выпали из рук девушки и расшиблись, и я за то подпал жестокому наказанию. Учитель мой, схватя [меня] за волосы, бил и пинками столько, сколько его силы стало — окровавил меня и проломил мне голову, не принимая никаких оправданий. Вот и последняя моя ученость кончилась, продолжавшись около семи месяцев: по принесенной мною жалобе, зять меня взял оттуда [то есть из училища] и, как он занимался, большею частию, доставкою китайских товаров от разных кладчиков, взял меня с собою на Макарьевскую ярмарку, обещая отдать в Москву для обучения торговым делам. Любил я мать свою горячо, писал к ней: "Матушка, отпусти меня в Москву! Я слыхал, что там такое богатство: и на церквях-то золотые маковки..." На что слезное пишет письмо и благословляет на добрые дела — служить верно, усердно: "...не тебя посылают, а ты беги и скорее исполни...". На дорогу дала мне матушка семь рублей, да бабушка три рубля. С этими деньгами отправился [я] с зятем на судах к Макарию и был отдельно управителем на судах. Тогда мне было 12 лет. Прибывши благополучно [с] судном на пристань сибирскую, бывшую тогда на Песках, против села Исад, выгрузили на берег товары и сдали их хозяевам оных. Как зять мой имел хорошую репутацию, то скоро приискал мне и хозяина — московского купца, Андрея Семеновича Ше...това. В то время кончилась ярмарка 25 июля. Переправивши они [то есть новый хозяин] свой экипаж через Волгу, остановились на лугу села Лыскова, а сами приехали на судно моего зятя, дабы взять меня с собой. Он [то есть зять] угостил их пельменями, при чем и было пито всякой всячины, при гласе песенников и при громе пушек, находившихся на судне для обороны в пути следования от разбойников**. Пробыли на судне гости и мой новый хозяин часов пять; отправил их мой зять в косной, раскрашенной лодке, с песенниками, и меня с ними. Переехавши за Волгу, вышли на берег, к повозкам <...>*** ______________________ * Автору "Хозяйственного описания Пермской губернии" (Прим. ред. "Пермского сборника").
Впервые опубликовано: Записка, найденная в бумагах покойного купца С-ва // Пермский сборник. Кн. 2. М., 1860. С. XXVII-XXX.
Дмитрий Емельянович Смышляев (1789 — до 1860) соликамский купец; в 1823-1826 гг. — городской голова г. Перми; в 1828 г. купец 1-й гильдии. | ||
|