А.В. Амфитеатров
Начало литературной деятельности

Если считать, что начало литературной деятельности писателя начинается с первой напечатанной им строки, то я не помнящий родства: не знаю, где и как началась моя. Два года тому назад добрые друзья пытались меня изнасиловать 50-летним юбилеем, от каковой чести я решительно уклонился по вышесказанной причине. Личное мое мнение — что хронология литературной деятельности должна вестись с того срока, когда писатель посвятил ей себя профессионально, или, по крайней мере, с появления в печати первого произведения, которое он сам считает ответственным, либо оно принято как ответственное обществом и критикою. В противном случае, то есть при счете от напечатанной строки, обществу нашему, уже и теперь немало удручаемому чрезмерным изобилием празднуемых знаменательных годовщин, в грядущем угрожает серьезная юбилейная опасность. Если, скажем к примеру, из 666 (не менее!) ныне действующих в Зарубежье поэтов только половина доживет до возраста и титула "маститых", то вот вам — почти целый год использован на юбилейные торжества, с пропуском всего трех дней в месяц для передышки от ликования.

Литератором-профессионалом я сделался только в 1889 году в Тифлисе, войдя в редакцию "Нового обозрения" Н.Я. Николадзе и М.А. Успенского. А первою ответственною (более или менее) вещью в печати считаю рассказ "Алимовская кровь", появившийся в каких-то двух октябрьских или ноябрьских "Русских ведомостей" 1884 года. Все предшествовавшее печатание в московском "Будильнике", петербургских "Осколках" и других юмористических журнальцах я отношу к области никак не "деятельности", а дилетантского озорства. Даже при том условии, что был год (1883), когда хозяин "Будильника" В.Д. Левинский наивно определял свой журнал:

— У меня, батька, всю прозу Антон Чехов пишет, а Амфитеатров — все стихи.

Определял весьма преувеличенно, однако в корне справедливо.

Ужасно много вливали в "Будильник" Антоша Чехонте, Брат своего брата, Человек без селезенки (псевдонимы Антона Павловича Чехова) строк прозаических, а Мефистофель из Хамовников, Нить, Spiritus Familiaris (мои псевдонимы) строк стихотворных. Ведь это было время той юной, бесшабашной, резвой производительности, когда Антон Павлович на вопрос интересующегося, где он берет сюжет, отвечал с усмешкой:

— Да вот стоит пепельница на столе. Хотите, сяду и напишу о ней рассказ?

И в самом деле так. С редактором "Будильника" А.Д. Курепиным Чехов поспорил однажды, что напишет повесть из венгерской жизни (совершенно ему, к слову сказать, незнакомой), которую все примут за произведение очень модного в то время Мавра Иокая, — и выиграл пари, написав "Ненужную победу". Так же стремительно написал он "Драму на охоте" — уголовный роман-пародию, в духе француза Габорио, ныне забытого, а когда-то популярнейшего предшественника англичанина Конан Дойля. Сейчас нравы и вкусы успели так измениться, публика так перевоспиталась, что я нередко встречаю людей, которые, читая эти чеховские шутки, принимали их за неудачные, но серьезные опыты не успевшего определиться молодого таланта, даже не подозревая их пародического значения, и хмурились там, где мы, бывало, помирали со смеха, по сходству шаржа с писаниями Шкляревского, Засодимского и других пересаживателей Габорио на русскую почву.

И Чехов, и я вошли в редакцию "Будильника" много раньше, чем он перешел в собственность В.Д. Левинского и сделался по его манию органом "семейного смеха". Журнал этот был отпрыском знаменитой когда-то сатирической "Искры" поэтов-братьев Курочкиных и карикатуриста Степанова. Последний и основал московский "Будильник", когда петербургская "Искра" к концу 60-х годов, после нескольких лет блистательного успеха, захирела, главным образом от цензурных тисков, но в значительной степени также и от безалаберного хозяйства трех компаньонов. Степанов рассорился с Курочкиным раньше конечного падения "Искры", которая, так ли, сяк ли, кряхтя, болея, тянула свое существование с грехом пополам до 1873 года, когда угасла уже совсем и — поразительно незаметно для журнала такой долгой славы и широкого влияния. Я, например, с самых ранних детских лет знал, что быть обличенным в "Искре", это нечто страшное, от чего Боже спаси и избави всякого порядочного человека. Даже щедринской сатиры не так боялись, потому что ее обличение обобщало типы, а "Искра" надписала на своем фронтисписе стишок Боратынского:

Окогчённая летунья,
Эпиграмма-хохотунья,
Эпиграмма-егоза
Вьется, трется меж народа
И — завидит где урода,
Так и вцепится в глаза!

От обобщений обличаемые уроды легко уклонятся по способам крыловских Климов, кивающих украдкой на Петра, и мартышки, которая, "увидев в зеркале образ свой", не пожелала его признать. Но от индивидуальной эпиграммы, вцепляющейся прямо в глаза, уроду было мудрено отцепиться. Страшнее, чем попасть в "Искру", было лишь угодить в "Колокол" Герцена. Властвовала "Искра" не без ошибок и, может быть, пристрастных злоупотреблений (сохранились протесты против нее у Лескова, Писемского, Тургенева), но в общем это был журнал честный, передовой в лучшем смысле слова, настоящий культурный светоч, и пользу народившейся в эпоху великих реформ русской общественности он принес огромную, очистив многие ее "внутренние склянцы и блюдца". На мое поколение она уже не имела влияния: забылась. Но лично я-то, благодаря особым условиям моего детства, — в семье хотя священнической, но высокоинтеллигентной и либеральной, — можно сказать, вырос на "Искре", что впоследствии сказалось и в иных моих литературных достоинствах, которые кое-кто находил во мне, и в моих недостатках, за которые меня неисчислимо ругали. Томами "Забытого смеха", вышедшими в последние предвоенные годы, я хотел воздать "Искре" дань личной благодарности. К сожалению, только первый том этой обширной антологии ("Беранжеровцы" — братья Курочкины, Жулев и др.) успел выйти прилично в типографском отношении, попал на рынок своевременно и быстро разошелся. Второй том ("Гейневцы"), вышедший уже под военного грозою, наспех, без авторской корректуры, представляет собою нечто чудовищное по опечаткам и скверной верстке. Третий ("Некрасовцы") за войной и революцией остался неизданным.

Основатели и руководители "Искры" ненадолго пережили свой журнал: вымерли почти с такою же быстротою, как в наши дни основная редакция "Сатирикона", единственного сатирического журнала, который, со времен "Искры", приблизился к ее характеру и общественной роли. По смерти Степанова его "Будильник", слабый, но все-таки недурно шедший суррогат "Искры", сошел на нет в руках вдовы Степанова и какого-то Сухова. Вышли какие-то финансовые неурядицы и дрязги. Журнал перешел к некой Уткиной, за которой стояли бойкие московские журналисты Н.П. и П.И. Кичеевы и А.Д. Курепин, весьма популярный в Москве сотрудник "Русских ведомостей" и московский фельетонист "Нового времени", писавший под псевдонимом "Московский фланер".

Уткину я едва застал — уже совсем на исходе, когда она безысходно запуталась в делах, с горя, совсем по-замоскворецки, стала зверски пить. Кажется, я только один раз и видел эту странную особу: что-то укутанное в шерстяные косынки, мутноглазое и с весьма нетвердым языком. Журнал был доведен до полного банкротства и должен был неминуемо погибнуть. Но жаль было уже давней, хорошей фирмы, к которой публика, как-никак, привыкла. Составилось литературное товарищество. Во главе, редактором-распорядителем, стал Курепин. Вот тут-то и начал я печатать в "Будильнике" свои капризные вирши.

Александр Валентинович Амфитеатров (1862-1938) — популярный русский журналист, фельетонист, прозаик, литературный и театральный критик, драматург.