С.А. Андреевский
Дело Кащеевых

Мне бы, собственно, господа присяжные заседатели, и говорить нечего, но мне почему-то кажется, что это вовсе даже не уголовное дело, по крайней мере — в отношении Кащеевых, и потому я хотел бы заключить защиту общим взглядом на этот процесс. В каждом уголовном деле и вы, судьи, и мы, защитники, привыкли видеть совсем другое. Там всегда есть определенное преступное действие и связанная с ним преступная цель. Преступное действие всегда бывает яркое, резкое; оно оставляет в памяти невольную картину, которая восстановляет наши чувства против подсудимого. Мы его представляем себе с поднятым ножом в убийстве, за подкладыванием огня в поджоге, за подделкой подписи и документа в подлоге, у чужого сундука в краже и т.д., и мы говорим себе: «Да, ты был гадок и дерзок в эту минуту, но на тебя есть управа закона». Но здесь эта преступная минута выходит какая-то бледная, неопределенная. Говорят. Кащеевы просили Бердникова ложно показать по их гражданскому делу с Гиляновым, обещая за это пальто и сколько-то денег. Кащеевы «просили»! Но дали ли они что-нибудь вперед или после? Ровно ничего. Какое же это подстрекательство? Правда, в воображении защитника Бердникова происходила целая сцена соблазна. Я завидую юности моего товарища, который еще может воображать, что в действительной жизни все происходит точно так, как мы себе рисуем в нашей голове. Он создал сцену искушения. В этой сцене угловатый, еле ворочающий языком Кащеев с увлекательным красноречием «рисует картины заманчивого будущего» перед Бердниковым, и Бердников, затаив дыхание, слушает этого змия и наконец теряет над собой волю и готов пойти на преступление. Это Бердников-то! С трудом говорящий Кащеев покорил этого завзятого говоруна, который ораторствует едва ли не лучше нас всех. Возможна ли такая картина! Итак, если даже верить обвинению (вам доказали, что этого вовсе не было), то все-таки остается одна просьба Кащеевых, одни слова, один разговор, без всякого действия. Но мало ли кто кого просит? — разве это преступление? Быть может, строгие юристы со мной не согласятся, но вы понимаете, что я хочу сказать. Я хочу сказать, что не случилось ничего такого, что бы отделило Кащеевых позорной чертой от прочих людей. О других обвиняемых можно сказать: этот убил, поджег, обмошенничал, украл. А Кащеев? «Разговаривал», хотя бы и о дурном деле... и за это подлежит наказанию... Согласитесь, что здесь чего-то недостает.

Не выходит преступного действия, и еще того более не выходит преступной цели. Говорят, что Кащеевы подучили Бердникова и Ильичева показывать ложно для того, чтобы этим способом выиграть тяжбу против Гилянова. Неужели вы в самом деле думаете, что в гражданской тяжбе по письменному договору можно выехать на словах свидетелей? Лучший пример обратного вы видите именно в нашем деле: суд решил его, не обращая никакого внимания на то, что показывали Бердников и Ильичев о сроке прибытия баржи, а когда Гилянов пожаловался в Палату и попросил выяснить новыми свидетелями вопрос о сроке, т.е. доказать перед Палатой, что Ильичев и Бердников говорили ложь, то Палата прямо ответила Гилянову в своем решении, что вопрос этот нисколько не влияет на исход дела, и осталась совершенно равнодушной к тому, правду или неправду показали Бердников и Ильичев. Оно и понятно: судьи гражданские слышат ежедневно столько лжи от свидетелей по делам об имуществе, и каждой стороне о своем имуществе так свойственно лгать, что приходится махнуть рукой и пропускать эту ложь мимо ушей. Прислуга и хозяева составляют в этом случае одну сторону, и объяснениям их почти никто не дает веры. Верите ли вы, например, дворнику, который вам показывает дачу? Верите ли хозяину, когда он расхваливает свою квартиру? Можно ли положиться на то, что говорит несостоятельный о своих средствах, что говорит наследник о наследстве, когда с него взыскивают пошлины; что говорит пассажир о своих вещах перед таможней, когда переезжает границу; что говорит самый неисправный контрагент о сроке, когда с него взыскивают по договору, и т.д.? В натуре человеческой — уйти от пошлины, от штрафа, от взыскания. И прислуга, которая сжилась со своим хозяином, и даже приятели и хорошие знакомые ответчика всегда будут на его стороне — и вещи упрячут от судебного пристава и о сроке покажут в защиту своего человека. Так уж водится в жизни! К такой неправде все снисходительны. И даже мой уважаемый противник, господин прокурор, в этом же самом деле встречал и терпел такую же ложь от целого ряда свидетелей. Вы помните, что когда появились показания, благоприятные Кащеевым и прокурор в них сомневался, то он не находил лучшего средства дать вам почувствовать ложь в показании свидетеля, как предложить такому свидетелю в конце его показания вопрос: «Вы, кажется, служите у Кащеева?» — «Да».— «А!..» — и прокурор был спокоен, что вы скажете себе тоже: «А! это служащие — им верить нельзя». То же самое должен был подумать и всякий суд о служащих Кащеевых, если бы Кащеевы рассчитывали установить свою исправность в поставке керосина показаниями своей прислуги. Кащеевы, и в особенности их поверенный, должны были знать, что такие показания никакой цены не имеют. А потому Кащеевым и не могло быть надобности добывать такие показания ценой преступления. То же самое следует сказать и о якобы подложных ярлыках: всякому теперь ясно, что и срок прибытия судна, и вес товара пишутся в этих ярлыках на слово (по заявлению прислуги) и что такие ярлыки ровно ничего доказать не могут. И если бы Гилянов мало-мальски опасался этих ярлыков в своем споре с Кащеевыми, то он мог бы тотчас же, вызвав кого угодно из служащих в судоходной дистанции, опровергнуть значение этих ярлыков. Но не в том была сила, как вы сейчас увидите, для обеих спорящих сторон.

Дело было так. Гилянов закупил у Кащеевых 25 тысяч пудов керосина, а забрал с баржи всего 600 пудов и уже несет жалобу в суд, что ему не сдали товара. Понятно, Кащеевы прежде всего возражают: «Да ты и не требовал больше; докажи, что тебе отказали,— тогда мы и будем не правы; а покамест неисправен по договору один ты, потому что ты виляешь и не берешь товара». Да так оно и было в действительности. Гилянов вилял и хитрил. Бердников говорил прежде, что Гилянову не отказывали в керосине, а теперь, перейдя на сторону Гилянова, показывает, будто у него был хозяйский письменный приказ не отпускать Гилянову товара. И вот мы не верим ни Гилянову, ни Бердникову, потому что в этом вопросе оба они должны были бы убеждать нас не словами, а документами. Если Гилянову действительно отказали, он должен был бы тотчас заявить протест у нотариуса; если Бердникову действительно запретили отпускать товар, он должен был сохранить хозяйский письменный приказ и показать его нам. А если бы такой приказ был, то у такого приказчика, как Бердников, он бы никогда не затерялся, потому что Бердников хранит всякие засаленные книжки, никому не нужные и непонятные, и уж, конечно, сберег бы такой важный документ. Но этого документа быть не могло, потому что Кащеевым, имевшим баржу в 38 тысяч пудов керосина, из которого было запродано другим лицам по мелочам всего 25 тысяч, не было никакого резона отказывать самому крупному покупщику Гилянову в отпуске керосина из остальных 13 тысяч пудов или даже хотя бы из пяти тысяч пудов (как вычисляет гражданский истец), потому что этого керосина решительно некуда было девать. И вот поставьте себя на место судей гражданского суда, решавших дело. Вообразите, что вы решаете жалобу Гилянова. В чем она состояла? Гилянов говорил, что ему запродали 25 тысяч пудов керосина, из которого он выбрал самую малость, и претендовал... на что же? На то, что вторая баржа в срок не пришла! Да какая же тут связь? Всякий суд ответил бы ему: «Не радуйтесь неприбытию второй баржи,— вы-то еще сами не знаете, сколько было керосина на первой барже; ведь вам не запродали непременно вторую баржу, а с первой вы почти ничего не взяли и больше не требовали, и на отказ не жаловались, и уже суетесь за неустойкой! Нет, погодите; так нельзя».— Вот что ему ответил бы всякий суд.

Однако теперь мы слышали, что Бердников (а не Кащеевы) действительно отказал Гилянову, ссылаясь на приказ своих хозяев. Но вот беда: приказа-то этого вовсе не было, и Бердников его сочинил. А отказывал Бердников Гилянову, в свою голову, надеясь, что вторая баржа поспеет к сроку. А отказывал он Гилянову для своих целей, потому что хотел услужить мелким торговцам, которые бы успели раньше Гилянова продать свой керосин. Об этом есть прямое показание Маликова, которого Бердников «отвел в сторону» и сказал, что «Гилянову больше не отпустят». Зачем бы, как справедливо заметил мой товарищ, отводить в сторону, если бы это был открытый хозяйский приказ, а не интрига самого Бердникова? Таким-то образом Бердников раздал гиляновский керосин другим, а когда вторая баржа пришла с опозданием, то первый прибежал к Гилянову с известием, что керосин для него готов, но уже Гилянов не захотел этого керосина именно потому, что мелкие торговцы перехватили его керосин и установили цену сами, а не он установил, как он рассчитывал: они сняли сливки, а не он,— и тогда уже он пожелал взять рубль за рубль, т.е. взять неустойку, равную задатку. Конечно, если бы другие не перехватили его товар, Гилянов сошелся бы с Кащеевыми, а тут — нет; прав, не прав, а пожелал сорвать неустойку, заупрямился. Решение суда, как мы знаем, было не в его пользу. И мораль этого решения для Гилянова такова: «Коли ты хочешь быть строгим в строгом договоре, то будь строг вовремя; если ты хочешь поступать со своими компаньонами не по-товарищески, то заяви себя непреклонным в самом начале, т.е. тогда, когда тебе отказал приказчик; ибо, если бы ты в то время пожаловался на него хозяевам, то они бы пресекли всякие злоупотребления, и ты бы не понес ущерба. Теперь же мы тебе не верим».

Так действовали Бердников и Гилянов. А Кащеевы? Они прибыли в Самару тогда, когда вторая баржа стояла уже на месте. Ее прихода они своими глазами не видели и, следовательно, не могли судить о времени ее прибытия, расследуя событие так же точно, как это делаем теперь мы.

Обвинительная власть навела справки в телеграфном ведомстве, и в настоящее время перед Кащеевыми выводят несколько депеш, когда-то ими полученных, и корят их в том, что они по этим депешам все знали заранее. Но не так оно было в действительности. Кащеевыми получалось тогда множество депеш со всех концов их торговли. Чисел отбытия суден нигде не проставлено. Депеши читались и уничтожались. Следить за второй баржей, думать о дне прибытия ее в Самару, вовсе не приходилось; керосина на первой барже было слишком достаточно; срок приема еще не начался; следовательно, депеши, которыми теперь колят глаза Кащеевым, тогда нисколько их не тревожили, не западали в их памяти. В отсутствие Кащеевых Бердников напутал и поссорил их с Гиляновым. Бердников — малый шустрый и бойкий, стал юлить и выпутываться. Вероятно, он клялся, что баржа пришла в срок, что виноват Гилянов, что Гилянов за товаром не прислал, вероятно, показывал им и ярлыки. Но что бы там ни было, Кащеевы бесспорно видели одно: что Гилянов настойчиво не требовал керосина раньше, да и теперь керосина не желает. Они видели, что, по совести, они перед Гиляновым не виноваты. Их поверенный, присяжный поверенный Позерн объяснил им, что они не виноваты перед Гиляновым и по форме, и по закону. По счастью, и все то, что пустил в ход Бердников, замазывая свои упущения,—и ложное его показание, и эти смешные ярлыки,— все это пролетело мимо и оказалось ненужным. Суд решил дело независимо от этого сомнительного материала на совершенно других основаниях. Дело было выиграно Кащеевыми и в Палате. Но в этом деле партиям трудно было угомониться. Здесь было замешано адвокатское самолюбие; казус был интересен для юристов; спорили и предсказывали: «выиграет Гилянов — выиграют Кащеевы» — и, конечно, спорили о толковании договора, а вовсе не о том, о чем мы теперь производим следствие, т.е. когда именно прибыла вторая баржа — до или после 14 сентября. Этот вопрос был вовсе не важен. Судебные места согласились с присяжным поверенным Позерном; обида поражения крепко засела в душе его противника. Нельзя ли ему что-нибудь придумать?.. А тут вдруг оказывается в деле Бердников, свидетель сомнительной нравственности, склонный подвыпить, который под пьяную руку стал болтать, что он может это дело «переворотить». Секрет его состоял в том, что он солгал о сроке прибытия баржи. Теперь этот секрет мог принести Бердникову, прогнанному Кащеевыми за пьянство, большую выгоду, и он стал продавать этот секрет Гилянову. Говорят, но Гилянов купил у Бердникова правду. Нет, и прежде была неправда в показании Бердникова, и теперь есть. Но прежняя неправда — пустяк. Все и без того видели, что баржа опоздала, и если Бердников показал, что она прибыла 14-го, то от этой неправды всякий мог, как от мухи, отмахнуться, и она никому не вредила. А в теперешнем показании Бердникова — гораздо более тяжкая и опасная ложь: он говорит, что к этой неправе его за деньги подучили Кащеевы; он взял на крюк неповинных Кащеевых; он влечет под суд людей правых. Эта неправда есть самый худший вид неправды. Но, разобрав это дело, мы видим, что бердниковская клевета совсем не пристает к Кащеевым, не пачкает их и не делает преступными. Ясно, что все эти просьбы, наущение, приказание и подкуп — все это решительно насильно навязывается со стороны Бердникова Кащеевым.

Ничего подобного в деле не видно. Напротив, мы видим ясно и можем сказать смело, что Бердников лгал в свою волю и в свою охоту, сам напрашивался в защитники перед присяжным поверенным Позерном, и никакого соблазна для этого не требовалось. Лучшее доказательство — пример другого лжесвидетеля, Ильичева, которого, конечно, вышколил к показанию тот же Бердников и никто другой, потому что Ильичев повторял за ним все, как попугай, а между тем Ильичев ни одним словом никогда не винил Кащеевых. Вот вам даровой лжесвидетель, весьма покладистый, в совращении которого Кащеевы уже нисколько не участвовали.

Наконец, чтобы вполне понять ненужность преступления Бердникова для Кащеевых, вспомните одно: вспомните, о чем же показывает этот Бердников? О том, что баржа Кащеевых прибыла в Самару 14 сентября. Да разве один Бердников знал о времени прибытия баржи?

Ведь это происходило на пристани, где кишит народ; решительно всякий свидетель мог опровергнуть Бердникова. Ведь вот он показывал, что баржа прибыла 14 сентября, а гиляновские рабочие показывали, что 21-го. Почему же для суда Бердников и Ильичев, с их ложью, могли иметь преимущество перед другими свидетелями? Что у них — привилегия на веру есть, что ли? Разве суд обязан убеждаться только тем, что одни говорят, и не верить всему тому, что скажут другие? Да это просто смешно, чтобы Кащеевы не могли сообразить того, что всякий малый ребенок поймет, что слова Бердникова в этом случае гроша не стоят?! Если сам Бердников захотел отличиться и поусердствовать, чтобы не быть в ответе за свои плутни, и, вопреки всякой очевидности, солгал— это его дело; но чтобы Кащеевы для этого должны были обратиться в подстрекателей на ложное показание, с обещанием денег,— это ни с чем несообразно.

Повторяем: это тяжба имущественная, и до сих пор, кроме досады на неустойку, грызни из-за проигранного процесса, ничего в этом деле нет. Ваше правдивое слово снимет с Кащеевых опасную и каверзную клевету. Мы вообще полагаем, что едва ли есть виновные в этом деле. Я уж не говорю о Сидельникове — о нем даже совсем забыл и прокурор в своей речи. Но даже Бердников? Правда, здесь будто боятся слишком просить за него. Редкий случай, но, кажется, Бердникову выгоднее быть наказанным, потому что ведь лишь тогда он получит деньги по векселю от Гилянова, и чуть ли не худшим наказанием для Бердникова было бы оправдание Правда и то, что Бердников — переметная сума, и сам же он о себе говорит, что он продает себя и направо, и налево. Но мы уже доказали совершенную безвредность той лжи, на которую он так легкомысленно, не сморгнув глазами, пустился вначале. И вы слышали здесь показания одного неявившегося свидетеля, Шрейдера, который, по-моему, дает нам драгоценный образчик того, как народный голос относится к тому, что сделал Бердников. Шрейдеру Бердников сознавался в лжесвидетельстве, как сознается теперь вам. И Шрейдер, не выслушивая никаких юристов, ответил ему таким приговором: «Пойди, брат, в церковь, да принеси во всем покаяние». И правда: Бердников согрешил перед своим Богом, призвав Его имя в свидетельство ложного показания, и один Бог может и покарать его, и разрешить ему этот грех. А времени для покаяния у него еще много: до конца жизни он может замаливать и свою клятвенную неправду, и свой извет на прежних хозяев.

Оглядываясь назад, мы видим теперь две могилы — Гилянова и старика Кащеева, двух заправил и хозяев этой долгой тяжбы. Как судьи беспристрастные вы можете поставить теперь крест и на всем этом деле, сказав себе в глубине своей совести: «Здесь нет преступления, здесь только повседневное сутяжество».

На разрешение присяжных были поставлены вопросы о фактическом участии в преступлении умершего Михаила Кащеева и о виновности Николая Кащеева. На оба вопроса присяжные ответили отрицательно. Бердников признан виновным в лжесвидетельстве «без корыстной цели». Ильичев, Сидельников и Николай Кащеев оправданы.

Опубликовано: Андреевский С.А. Защитительные речи. СПб., 1909.

Андреевский Сергей Аркадьевич (1847-1918) - крупнейший судебный оратор, поэт, писатель, критик.