М.А. Антонович
Письмо в редакцию

<А.В. Амфитеатрову>

На главную

Произведения М.А. Антоновича


Задуманное Вами дело кажется мне весьма разумным, благовременным и полезным, если Ваш журнал будет сходен со старым "Современником" блаженной памяти не только по одному названию, но также если и не по направлению, то хоть по духу и характеру. В нынешней периодической печати, да и не в одной только периодической, процветает и торжествует все то, против чего ратовал, с чем боролся и что поражал ваш тезка и вся тогдашняя прогрессивная печать. Вот что мы созерцаем в нынешней печати: мрачный мистицизм, туманную супранатуралистическую философию, неестественную и несуразную религиозо-философию, или философо-религиозию. Появились неслыханные доселе в русской литературе богоискательства и богостроительства и сочинители новых религий. Воскресли и заговорили старое самохвальство и старинная кичливость святой Руси перед гнилым Западом и похвальба научить Запад истинной религии, "потому что именно в настоящее время кем-то России передан некий светоч", и истинно патриархальному политическому строю, основанному на властнородительских и покорносыновних отношениях между властителями и народом. Наконец, чего также прежде никогда не бывало, явилась похвальба поучить Запад даже насчет философии и, отвергнув его философию, основанную на ratio, дать ему нашу философию, основанную на византийско-московском logos'e. Далее, очень заметно в текущей литературе высокомерное и презрительное отношение к заботам о "хлебе едином", к грубому и узкому, по ее мнению, материализму; безучастное и даже отрицательное отношение к политике; стремление ввысь, к неземным вопросам и сокровенное в виде притч разрешение этих вопросов театральными пьесами; комические усилия критиков уразуметь и сообщить читателям смысл этих решений и поставить эти решения наравне с решениями великих немецких поэтов. Далее, всем уже известно, как роскошно расцвели ныне литературы: порнографическая, сыщицкая и декадентско-символическая, причем первая иногда принимает на себя приличную личину полового вопроса и старается оправдать даже мужеложство и лесбийскую любовь. Являются целые сборники, альманахи без цели, без смысла, без всякого серьезного содержания и единственно только для забавы. В них масса модных стихотворений, состоящих из громких вычурных слов и фраз, в которых нет не только логического, но и грамматического смысла. Один сборник таких стихотворений даже был представлен в Академию наук для получения премии. Рассматривавший этот сборник президент академии, к своему величайшему изумлению, во многих из этих стихотворений не нашел никакого смысла. Вероятно, ему не было известно, что таких стихотворений и подобных даже философских статей целая необъятная масса. Дело дошло до того, что составлялись пари и назначались премии за отыскание смысла в известных стихотворениях и философских статьях.

Литература и в читающей публике развила соответствующие вкусы, и одна часть публики набрасывается на порнографические, сыщицкие и декадентские продукты, а другая на религиозно-философские обличения и поучения, направленные против политики и "хлеба единого", вроде пресловутых "Вех", поставленных для руководства интеллигенции семизвездною плеядою блудных сынов, покаявшихся марксистов, гордо хваставшихся тем, что их "Вехи" выдержали или шесть изданий в тринадцать месяцев, или же тринадцать изданий в шесть месяцев — уж не помню точно. Эти "Вехи" восхвалил, возблагодарил и благословил высокопреосвященнейший Антоний Волынский. И вот эти-то светила состоят запевалами и руководителями солидных газет и журналов. К науке, и в частности к естествознанию, современная печать относится пренебрежительно и просто игнорирует ее, не возбуждает и не поощряет любознательности своих читателей.

И при всем этом печать самодовольно благодушествовала в блаженной уверенности, что все это так и должно быть. Не было ни возражений, ни протестов, ни отпора и задержки господствующему течению печати. И только в одной газете, "Русских ведомостях", раздавались иногда слабые голоса против особенно безобразных литературных выходок. А между тем в настоящее время более чем когда-либо необходимо совершенно иное настроение и направление литературы, необходимо то, что по-французски называется presse militante [Воинствующая печать (фр.)]. Именно теперь есть настоятельная потребность не убаюкивать и не забавлять себя философскими умствованиями и неземными религиозными исканиями, а всецело предаться заботам именно о презираемом "хлебе едином", о житейских политических делах, о тепле и свободном воздухе, вообще о том, что утилитарно для человека и для его земных потребностей и дел. В самом деле, разве же можно заниматься как следует тем, что выше земли и политики, что составляет лестницу к небесам, к высоким сферам духа и супранатуры, когда нет "единого хлеба", когда политическая и общественная атмосфера крайне удушлива, когда нет ни одной струйки свободного, свежего воздуха, когда земная политика разит и громит вся и всех. Человек, предающийся при такой обстановке философским парениям и религиозным исканиям, есть аскет не от мира сего или тот заинтересованный высшими вопросами юноша Гейне, которого он назвал ein Narr. [Дурак (нем.)] Вероятно, этот юноша воскрес и появился недавно в нашей литературе. В одной газете в программной руководящей статье он с облегченным сердцем и с удовольствием констатировал тот якобы несомненный факт, что русское общество разочаровалось в политике, ни в чем не помогшей ему, презрительно ее отбросило в сторону и, игнорируя земные житейские вопросы, набросилось на вопросы философии и религии. Но радость и удовольствие юноши были непродолжительны, и он скоро лишен был возможности разрешать эти вопросы в газете. Явилась низменная политика, замазала уста любомудрого юноши грязью и надела на него намордник. Газета подверглась смертной казни, и ее земное существование прекратилось. И неизвестно, что теперь думает юноша, изменится ли его мнение о значении политики, или же он как ни в чем не бывало будет по-прежнему религиозо-философствовать и, подобно своему образцу, спокойно warten auf Antwort [Ожидать ответа (нем.)]. Ведь есть же поэты, уверяющие, что философствовать и мечтать о высших благах, и в том числе о свободе, лучше всего в тюрьме.

Совершенно другую картину представляла наша периодическая прогрессивная печать так называемых шестидесятых годов, и в том числе покойный "Современник". Мистицизма, туманных, заоблачных философствований, богоискательства и богостроительства не было и следов, и сочинитель религии показался бы юродивым чудаком, вроде тогдашнего Корейши. Эта печать отстаивала безусловное, неограниченное полноправие человеческого ума, полнейшую независимость его от каких бы то ни было авторитетов. По ее представлению, человек есть центр мира, и все в мире должно служить человеку. Всякая философия и этика, всякая социология и политика должны строиться на антропологических основах. То же требуется даже для эстетики. Всякое искусство и художество, а в том числе и словесное, должны служить человеку, его земным целям и удовлетворять его потребностям и стремлениям. И если такие требования порождали в некоторых случаях искусственность и узкую тенденциозность в беллетристических произведениях, то эти произведения были все-таки лучше нынешней, уже совершенно бессмысленной, пустой, а иногда даже совершенно нечистоплотной и грязной беллетристики. Тогдашняя печать не стыдилась и не боялась обвинений в утилитаризме и определенно требовала, чтобы все и вся приносило пользу человеку, чтобы признавалось важным и ценным только то, что приносит пользу человеку, разумея пользу в широком антропологическом смысле, а не только в смысле брюха и кармана, как воображали и уверяли ее противники. Она также не стыдилась и не боялась упреков в материализме и в заботах о "хлебе едином" и о земных благах. Она отлично знала и помнила, вопреки уверениям ее противников, что кроме "хлеба единого", кроме брюха и кармана существуют потребности другого порядка, потребности головы и сердца, но все-таки земные и подлежащие удовлетворению на земле. Она вполне основательно утверждала, что если не удовлетворить первые потребности, то не могут быть удовлетворены и вторые, и даже считала это трюизмом, так как до крайности же очевидно, что гейневский юноша и всякий другой религиозо-философ, страдая от голода, жажды и холода, не мог бы заниматься не только возвышенными вопросами, но и такими, что такое "вервие простое". Поэтому первым требованием ее было не всеобщее обучение освобожденных крестьян, а наделение их порядочным куском земли и освобождение их от многообразного рабства у множества господ, не одних помещиков.

Соответственно этому любимыми темами печати были: труд и капитал, отношения между рабочими и капиталистами, общие политико-экономические вопросы, особенно в применении их к освобождению крестьян, "заедание мужицкого хлеба", идеализация общины, этого нашего национального исторического устоя, при существовании которого мечталось о возможности для России, минуя капиталистическую фазу экономического развития, прямо шагнуть в "научный социализм" и который теперь убит одним взмахом и покрывается новыми национальными устоями, отрубами и хуторами.

Печать проповедовала и возбуждала любовь и сочувствие к меньшей братии, к простому народу, не разделяя ныне ощущаемого страха, что эта братия учинит жестокий погром интеллигенции за ее нерелигиозность. Напротив, печать идеализировала простой народ и была уверена, что он, добренький и покорный, будет жадно прислушиваться к поучениям, указаниям и советам интеллигенции. Из этой идеализации и вытекло народничество, за которое так упрекали и обвиняли шестидесятые годы, но которое все-таки лучше нынешнего анти-народничества.

В тогдашней печати естествознание пользовалось особенным вниманием и большим почетом, что имело хорошее влияние и на читающую публику, набрасывавшуюся на статьи по естествознанию в журналах и на отдельные сочинения по естествознанию. Тогдашние читатели, конечно, помнят, какой эффект, какую даже сенсацию произвела статья И.М. Сеченова, предназначавшаяся для "Современника", под заглавием: "Попытка ввести физиологические основы в психические процессы". Статья была набрана и отправлена к цензору, который усмотрел в ней материализм и не разрешил печатать. Поэтому статья была напечатана в медицинском журнале под другим заглавием: "Рефлексы головного мозга". И она читалась тогда такой обширной публикой, как ныне читаются "Вехи". А из нынешних читателей кто слыхал и знает что-нибудь о физиологе И.П. Павлове, ученые работы которого и статьи преследуют ту же цель, какой задавался Сеченов.

Той же печати принадлежит честь возбуждения женского вопроса, и она была пионером женской эмансипации и содействовала пробуждению и усилению в женщинах стремлений к высшему образованию помимо замурованных женских учебных заведений. Она трактовала женщину как человека, а не с половой точки зрения, как самку. Это был женский вопрос, а не половой вопрос, как он трактуется нынешней модной литературой. И в шестидесятых годах много говорилось о свободной любви, но она изображалась совсем не так, как ныне, когда она извращается в распутство и порнографию.

Но самую характерную и оригинальную черту тогдашней периодической печати составляет постоянное и при всяких случаях напоминание и поучение о том, что хорошие слова, хорошие мысли и убеждения — прекрасное дело; но они не много стоят, а то и ничего не стоят, если они не переходят в хорошие дела, не осуществляются практически. Все это не только содействовало развитию в читателе известных убеждений, но и возбуждало энергию и действенность этих убеждений, и вследствие этого устанавливалась какая-то нравственная связь между читателями и их журналом и читатели чувствовали какую-то обязательную солидарность и родство с интересами и стремлениями журнала.

Оценивая шестидесятые годы, я постоянно памятую о том, что, может быть, я слишком переоцениваю их по свойственной всем старикам, а также и куликам, наклонности пристрастно относиться к своему прошлому и чужому настоящему, выхвалять старину и осуждать молодые новшества. Но при этом меня успокаивает то, что я же нахожу и признаю, что в некоторых областях и настоящее время представляет значительный прогресс сравнительно с шестидесятыми годами. Таково, например, распространение грамотности и заметное повышение уровня развития рабочего люда. Все внимание и все усилия деятелей шестидесятых годов были направлены на воскресные школы, только на одну первоначальную грамотность. Да и эти школы скоро насильственно сведены были на нет. В настоящее же время существуют, по крайней мере в столицах и крупнейших городах, умственные пристанища не для одной грамотности, но для людей из рабочего класса, уже обладающих грамотностью, которые могут здесь чему-нибудь научиться, узнать что-нибудь из научной области и тем развить свой ум и приобрести способность осмысливать себя и все окружающее. Здесь ведется самое элементарное преподавание, вполне доступное для начинающих, и кое-где имеются, хотя и скромные, научные пособия. Это — настоящие образовательные учреждения для рабочего люда. Конечно, их немного и гораздо меньше того, сколько было бы нужно; но прежде ничего подобного не было, и грамотный рабочий не имел возможности подняться выше хоть на одну ступеньку.

Такое же значение и такое же действие имеет и другое прогрессивное явление нового времени, это — демократизация одной части печати, возникновение дешевых газет — двухкопеечных и даже копеечных. Эти газеты распложают массы читателей из бедных людей, особенно рабочих, и содействуют их развитию. И вот благодаря двум указанным прогрессивным явлениям, а вероятно, и другим обстоятельствам и агентам, рабочий люд, по крайней мере в столицах и больших городах, поднялся до уровня, о котором нельзя было и мечтать в шестидесятых годах. Теперь этот люд, согласно с интеллигенцией и как будто даже сознательнее ее, славит и чтит память Толстого и из своих бедных грошей делает пожертвования на образовательные цели — явление, невиданное в шестидесятых годах. Московские охотнорядцы, в шестидесятых годах лупившие и дувшие студентов, в настоящее время присоединяются к студенческой и всеобщей скорби о Толстом.

И к чести нынешних газет нужно сказать, что они сравнительно с газетами шестидесятых годов уделяют гораздо больше внимания и места внутренним делам, тогда как в тех газетах большая половина была занята внешней политикой и иностранными делами. Но и нынешние газеты тоже все-таки очень уж много занимаются этими делами. Об этих делах довольно подробные сведения сообщаются в телеграммах; затем идут корреспонденции с места, пережевывающие эти сведения, и, наконец, являются передовицы с заглавием, в которых сведения еще более разбавляются фразами и пережевываются. Так, например, в одной газете в течение недели появилось не меньше пяти передовиц о Бриане.

Значительно обогатилась в последнее время и переводная серьезная литература. Переведено много весьма дельных сочинений и напечатаны некоторые из тех, которые прежде были под запретом или были сожжены, хотя нужно правду сказать, что большого успеха они не имели и ни одно из них, даже сочинения Ч. Дарвина, не имело стольких изданий, как "Вехи".

Таким образом, время делало свое дело, прогресс шел в указанных областях. Но что касается части прессы дорогой, сверхдемократической, обслуживающей верхние слои интеллигенции, то в ней не заметно соответствующего прогресса против шестидесятых годов. И я никак не могу убедить себя, что такое мнение подсказано мне свойственным старику пристрастием к старому и несправедливостью к новому. При этом у меня самого явилось возражение, что не может же быть, чтобы при прогрессе в других областях не прогрессировала соответственно и дорогая пресса, так сказать умственные сливки общества. Но такое возражение сразу же устранялось при обозрении политической области, в которой тоже не видать и следов соответствующего прогресса. Те самые круги, которые в шестидесятых годах из сострадания к меньшей братии или из страха перед нею требовали освобождения крепостных крестьян, в настоящее время усердно и усиленно стремятся к тому, чтобы ослабить и парализовать освобождение, чтобы поддержать чахнущих помещиков, чтобы вместо крупных помещиков создать мелких, но "сильных", которые снова закрепостили бы меньшую братию, а вместо крупных поместий развести мелкие хутора и отруба. Разве это прогресс? А юридическое положение прессы под прессом многообразных охран и обязательных постановлений разве тоже представляет большой прогресс сравнительно с положением ее под прессом цензуры и троекратных предостережений в шестидесятых годах?

По всему этому я думаю, что мое мнение об отсутствии прогресса в области высшей прессы нельзя считать пристрастным или невероятным. К тому, что сказано выше, прибавим еще несколько иллюстраций в пользу такого мнения. Газет и журналов теперь не больше, чем их было в шестидесятых годах. Не говоря уже о классических беллетристах шестидесятых годов, даже второстепенные тогдашние беллетристы серьезнее, содержательнее и осмысленнее нынешних. Ведь и Толстой тоже шестидесятник, а не продукт последующего времени. Недавно восхваляли г. Боборыкина, а он тоже — шестидесятник. Возьмите пьесы Островского. Все в них ясно, определенно, реально, живо; это — яркая и разнообразная картина подлинной русской жизни. В этой картине рельефно выступает наше "темное царство" и "лучи света" в этом царстве. Сравните с ними философские пьесы г. Андреева. Все в них туманно, мистично, вымученно, искусственно, и ничего реального. Это — какие-то странные аллегории и притчи, какие-то неестественные положения, умственные корчи с претензиями на философствование. Это не наше, а какое-то фантастическое царство, в котором царствует непостижимый и таинственный "Некто", которого не мог понять и объяснить читателям даже г. Редько. Вместо таких критиков, как Чернышевский, Добролюбов, Писарев и несколько позже Михайловский, теперь упражняются в критике господа, из которых один именует свои критики "критическими рассказами", но которые вернее было бы назвать критическими водевилями. Вместо Салтыкова нынешние критики ставят Чехова на сатирической сцене. А нынешние сатирические листки разве могут идти в сравнение с "Искрой"? А по части философии вместо Чернышевского, Лаврова, Кавелина, даже Юркевича и Гогоцкого философствуют до умокружения какие-то темные светила, всевозможные развеселые мичманы Дырки и лейтенанты Петуховы, смеющиеся нутряным смехом на собственный свой палец.

Наконец, вот картина последних дней. По поводу смерти Толстого и предшествовавших ей обстоятельств сколько было напечатано надутых и напыщенных фраз без всякого ясного и определенного содержания, сколько хвалебных гипербол, тоже весьма неопределенных. Но никто не нарисовал ясно и отчетливо великого образа Толстого; сами панегиристы смутно понимали то, что они писали. Строгий прокурор Толстого, составивший против него "обвинительный акт", г. Мережковский, тоже явился на похоронах Толстого плакальщиком, стал проливать лицемерные слезы и разразился причитанием, обращаясь к Толстому, как к Николаю Чудотворцу: "моли Бога о нас". А затем перешел на роль защитника, помиловал Толстого, вынеся ему такой приговор: в писании сказано: аще не будете яко дети, не внидете в Царствие Божие. А Толстой был яко дитя, следовательно он внидет в Царствие Божие. Силлогизм поистине философский! А если сравнить эту высокопарную белиберду с простыми, сердечными телеграммами рабочих, оплакивавших смерть Толстого как защитника и учителя бедных, слабых, обездоленных и гонимых, то просто становится совестно. А между тем Чернышевский в свое время, и только на основании первых произведений Толстого, ясно и отчетливо определил оригинальные и характерные черты нравственного и писательского образа Толстого и в этой характеристике пророчески предсказал всю последующую писательскую деятельность Толстого, к которому он, нужно прибавить, относился строго и без всякого пристрастия. Вот если бы напечатать рядом характеристику Толстого, сделанную Чернышевским, причитания г. Мережковского над умершим Толстым или еще какие-нибудь напыщенные и туманные панегирики Толстому, то это было бы доказательным образчиком степени прогресса современных критиков. Но Чернышевскому в нынешнее время не счастливится. Публицисты заявляют, что он отсталый писатель для этого времени, что они сами ушли дальше его. Из писем Чернышевского, напечатанных г. Русановым, другие публицисты вывели заключение, что Чернышевский человек помешанный и одержим был манией величия. Появились целые томы критик на Чернышевского, в которых опровергаются его политико-экономические полубуржуазные заблуждения и доказывается, что он ниже Маркса и не был чистым марксистом, а только утопическим социалистом.

Если вы, господа, хоть наполовину согласны с вышеизложенным и будете держаться собственного направления, хотя и не тождественного со старым "Современником", но будете вести дело в его духе и в согласии с его основными стремлениями, то я от души сочувствую вам, желаю полнейшего успеха и готов по мере моих старческих сил помогать вам своим сотрудничеством.


Впервые опубликовано: Современник. 1911. № 1.

Максим Алексеевич Антонович (1835-1918) — русский публицист, литературный критик, философ.



На главную

Произведения М.А. Антоновича

Монастыри и храмы Северо-запада