К.К. Арсеньев
Еврейский вопрос

Временные правила о евреях, утвержденные 3 мая 1882 г., воспрещают евреям селиться вновь вне городов и местечек (за исключением существующих уже еврейских земледельческих колоний) и приостанавливают совершение и засвидетельствование на имя евреев купчих крепостей, закладных, арендных договоров и доверенностей, относящихся к лежащим вне черты городов и местечек недвижимым имуществам. Сверх того, евреям воспрещается производство торговли в воскресные дни и двунадесятые праздники в той же мере, в какой оно воспрещено христианам. Хотя издание временных правил вызвано, по-видимому, погромами, происходившими большей частью в городах, они почти вовсе не касаются евреев— городских жителей. Запрещение евреям селиться в деревнях, в связи с более строгим соблюдением закона, закрывающего им доступ в центральные губернии России, увеличит скученность евреев в немногих сравнительно местах, т.е. усилит одну из причин, обусловливающих ненормальное отношение евреев к массе населения. Мы думаем, что радикальных средств лечения следует искать не в увеличении стеснений, тяготеющих над евреями, а в общем улучшении народного быта, в ограждении народа от эксплуатации, кто бы ни были эксплуататоры — евреи или не евреи. О насильственном выселении евреев за границу не может быть и речи; свободная эмиграция их, сколько бы ее ни поощряло правительство, едва ли заметно уменьшит их число ввиду плодовитости, свойственной еврейскому племени, вследствие ранних браков. Что же делать с миллионами людей, по необходимости остающихся подданными России? Удерживать их в пределах нескольких губерний? Но эта мера практикуется уже целое столетие, в продолжение которого «еврейский вопрос» обострялся все больше и больше. Удерживать их исключительно в городах? И в этом средстве нет ничего нового; оно не устраняет притом даже симптомов болезни, главными рассадниками которой являются именно города. Запрещать евреям занятие известными профессиями и ремеслами, как то сделано с поднадзорными? Слишком далеко такие запрещения идти не могут, потому что иначе они оказались бы равносильными изгнанию евреев из России; чтобы жить в стране, нужно же иметь возможность добывать в ней средства к жизни. Ограниченные тесными пределами, запрещения этого рода — если даже и не найдутся пути для их обхода — едва ли достигнут цели. Мы не возражаем против предположенного еще «сведущими людьми» запрещения евреям заниматься питейной торговлей, не возразили бы и против запрещения им содержать кассы ссуд, арендовать землю у крестьян; но мы вполне убеждены, что выигрыш от всех этих рестриктивных мер был бы весьма незначителен. Пока существует право крестьян удалять из своей среды вредных членов общества, такое право, говорят, могло бы быть предоставлено сельским обществам и по отношению к поселенным на их земле евреям. Но в таком случае нужно прежде установить гарантии вообще против злоупотреблений со стороны обществ; притом желательно было бы знать, насколько право высылки по общественным приговорам способствует благосостоянию нашей деревни... Обеспечить самих евреев против деспотизма еврейских обществ, без сомнения, необходимо; но сломить «самостоятельность еврейских обществ», насколько она основывается на свободном, непринужденном согласии их членов, может только время, образование, падение национальных и религиозных предрассудков как с их стороны, так и с нашей. Евреи сильны не сами по себе; они сильны бесправием и невежеством окружающего их общества. Нетрудно понять, какой путь ведет всего вернее к ограждению народа от вредного влияния местных евреев. Местное управление должно быть организовано так, чтобы всякий одинаково мог найти в нем справедливую помощь и защиту. Гражданские законы должны получить простоту, определенность и ясность, недостаток которых часто делает их теперь ловушкой для одних, орудием — в руках других. Судопроизводство должно быть освобождено от формальностей, к которым никак не может привыкнуть большинство тяжущихся. Нуждающемуся городскому и сельскому населению должен быть предоставлен дешевый кредит, при котором не будет надобности продавать за бесценок земледельческие продукты и произведения кустарной промышленности. Податное бремя должно быть распределено на новых основаниях. Грамотность должна сделаться достоянием громадного большинства. Когда все это будет достигнуто, «еврейский вопрос» перестанет существовать — или для разрешения его достаточно будет признать евреев полноправными гражданами империи.

_____________________

Когда весной 1881 года над югом России разразились первые еврейские погромы, можно было утешать себя мыслью, что это отдельные, случайные явления, ничем не отличающиеся от одесских пасхальных беспорядков 1871 года. Повторение погромов в таких местах, куда они прежде не проникали,— в Киеве, в Варшаве и в Нежине — обнаружило хронический характер болезни. Балтские события прошлого года бросили яркий свет на ее интенсивность. Наружная тишина, продолжавшаяся после того около года, позволяла надеяться хоть на прекращение острых пароксизмов недуга; недавний екатеринославский погром доказал тщету этой надежды. Нельзя допустить, однако, чтобы несколько миллионов наших сограждан продолжали жить, точно на пороховой бочке. Накопление горючих материалов опасно не только для самих обитателей окруженного ими дома, но и для всех соседей. Одно можно сказать уже теперь с полной уверенностью: паллиативные меры вроде тех, которые установлены Законом 3 мая 1882 года, не приведут к желанной цели. Главным театром еврейских погромов служат города; ограничение прав, принадлежащих евреям за городской чертой, может скорее обострить, чем смягчить отношения между евреями-горожанами и остальным городским населением. Запрещение евреям заниматься теми или другими городскими промыслами крайне трудно провести в жизнь, осуществить на самом деле; слишком далеко притом оно простираться не может, потому что нужно же оставить евреям некоторую свободу в выборе занятий. Отсюда необходимость вступить на более широкую дорогу, отказаться от полумер, дальше которых давно уже не идет наше законодательство о евреях. Выход из невозможного положения представляется двоякий: или назад, или вперед. Первый сводится, в сущности, к эмиграции евреев из России, так как увеличить число и строгость стеснений, уже тяготеющих над ними, было бы и затруднительно, и бесполезно. Наши юдофобы, или антисемиты, очевидно, этого и желают; замечательно, однако, что и прямо и открыто за насильственное выселение евреев не высказался пока ни один голос. Доказательства тому, что эта мера невозможна, легко найти именно в газетных статьях, наиболее враждебных евреям. Они выставляют на вид общую неприязнь к злосчастному племени, подчеркивают каждый факт, свидетельствующий о повсеместно негостеприимном отношении к еврейской иммиграции. «Европа,— читаем мы в одной из таких статей,— не любит евреев и была бы очень рада, если бы Россия открыла свою территорию этому племени и избавила бы от него Европу раз навсегда. Вспомним, как эта Европа отнеслась к переселенцам-евреям, когда они год тому назад принуждены были двинуться на Запад. Даже во Франции, где евреев так мало, на них посмотрели недружелюбно. Об Америке и говорить нечего». Итак, Европа и Америка одинаково не хотят принимать к себе евреев, выселяющихся из России; куда же затем должна направиться еврейская эмиграция? Чем значительнее был бы ее размер, тем упорнее, очевидно, был бы и отпор, который бы она встретила; где не находят себе места тысячи или сотни, там, конечно, не может быть и речи о миллионах. Противодействия переселению, двигающемуся сплошными массами, следовало бы ожидать даже со стороны Турции, если бы обетованной страной евреев-эмигрантов, согласно мечте немногих идеалистов, сделалась Палестина. Помимо всего этого, наше время не благоприятствует повторению явлений, ознаменовавших царствование Филиппа III или Людовика XIV; русское правительство в конце XIX века не может поступить с евреями так, как поступила в XVII столетии Испания с маврами или Франция — с гугенотами. Добровольное выселение нескольких миллионов евреев немыслимо не только ввиду внешних преград, которые остановили бы его в самом начале, но и ввиду громадных затрат, которых бы оно потребовало ввиду устойчивости и косности, свойственной большинству всякого оседлого племени. Двинуть с места всю массу русских евреев могли бы лишь такие жестокие, беспрестанно повторяющиеся удары, каких нельзя себе представить в благоустроенном государстве.

Если выселение евреев из России, в сколько-нибудь крупных размерах, должно быть отнесено к разряду политических фантазий, если продолжение status quo угрожает повторением прискорбных сцен, пережитых чуть не всеми главными городами юго-западной России, то единственным возможным исходом представляется сближение евреев с русским населением и расширение прав, принадлежащих евреям. Если бы отсутствие евреев и могло быть рассматриваемо как привилегия, данная восточной и северной России перед западной и южной, то оставалось бы еще спросить себя, справедлива ли эта привилегия, должна ли она существовать неизменно и бессрочно. Мы смотрим на дело не с этой точки зрения: мы видим в отмене закона, ограничивающего места оседлости евреев, не восстановление равновесия между обеими половинами империи, а просто акт справедливости по отношению к евреям, носящий в самом себе собственную свою награду. Отказ от равноправности всегда отзывается не только на тех, против кого он направлен, но и на тех, от кого он исходит; оставаясь на почве стеснений, еврейский вопрос служит источником затруднений не только для евреев, но и для правительства, для общества, для народа. Легкость, с которой возникают и распространяются еврейские погромы, зависит отчасти именно от того, что русский человек привык видеть в еврее чужака, парию, только терпимого в России. Не этим ли объясняется, между прочим, то странное, с первого взгляда, обстоятельство, что в Екатеринославе, как и в Киеве, большую роль между «погромщиками» играли пришлые, великорусские рабочие, не испытавшие непосредственно на себе давления еврейской эксплуатации? Так ли охотно они подняли бы руку против евреев, если бы привыкли считать их, наравне с собою, подданными русского царя и свободными жителями русской земли? Конечно, в народной антипатии к евреям играет некоторую роль и религиозный элемент; но это только одно из условий, значительно усложняемое другими. Перемена политики относительно евреев изменила бы, рано или поздно, и сущность народного на них взгляда; различие религий перестало бы быть признаком неполноправности, от которой только один шаг до бесправия.

Ошибочно было бы думать, что признание евреев более или менее равноправными с остальным населением России предупредило бы, немедленно и раз навсегда, взрывы народной вражды против евреев. Радикальные лекарства не всегда действуют скоро; они составляют необходимое, но далеко не единственное условие исцеления. Измениться должно не одно только внешнее положение евреев; они должны измениться сами, должны сбросить с себя все то, чем вызывается и до известной степени оправдывается нерасположение к ним. Движение в этом смысле началось уже и теперь в среде евреев; политическая эмансипация их должна сделать его более глубоким и более быстрым. Очень большой быстроты, однако, нельзя ожидать от него даже при самой благоприятной обстановке. Нравы и обычаи совершенствуются не вдруг; много пройдет времени, прежде чем завершится или хотя бы станет заметным внутреннее обновление еврейства. Медленно, с другой стороны, будет идти и расселение евреев по недоступным для них теперь местностям империи; всюду проникнуть в большом числе они не могут в короткое время, по тем же причинам, которые мешают удалению их из России. Что же делать, пока совокупное действие новых условий не вырвет с корнем причины еврейских погромов?

Мы говорили уже, что евреи сильны только бесправием и невежеством окружающего их общества, что лучшие орудия против еврейской, как и против всякой другой эксплуатации — распространение грамотности, улучшение гражданских законов, упрощение судопроизводства, преобразование местного управления, облегчение податного бремени, удешевление мелкого кредита. При этом мнении мы, конечно, и остаемся; но настоятельность опасности, более очевидная теперь, чем полтора года тому назад, заставляет нас сделать еще одну оговорку. Задачи, указанные нами, требуют времени, много времени — не только для того, чтобы принести плоды, но и для того, чтобы быть исполненными. Пересмотр наших гражданских законов уже предпринят, предпринята и реформа местного управления, и переделка финансовой системы; но продолжительность подобных трудов измеряется годами, даже когда все способствует их успеху. Необходимы поэтому такие временные меры, с помощью которых местности, особенно склонные к антиеврейским вспышкам, могли бы терпеливо ожидать окончания общей преобразовательной работы. Там, где раздражение против евреев поддерживается в особенности бесконечным рядом формально правильных, но в сущности несправедливых исков, суду — как общему, так и мировому — следовало бы представить большую свободу в толковании и оценке договоров и обязательств, более широкое право устранять преувеличенные требования, охранять беспомощного ответчика против ухищрений истца, против кабалы, облеченной в законную форму. Там, где евреи являются единственным источником кредита, где население чуть не поголовно состоит у них в неоплатном долгу, следовало бы организовать мерами правительства дешевый кредит, доступный и для земледельца, и для ремесленника, и для всякого другого труженика-бедняка. Там, где крайне низок уровень народного развития, следовало бы немедленно увеличить число сельских и городских школ, устроить воскресные и праздничные чтения для взрослых, направив их преимущественно к тому, чтобы поднять способность борьбы за экономическую самостоятельность. Приведенных примеров достаточно, кажется, для пояснения нашей мысли; прибавив только, что одно средство не исключает другого, что параллельно с расширением прав суда могла бы идти — везде, где это было бы признано необходимым,— и усиленная забота о народном образовании, и организация народного кредита. Сведениями о том, какая именно категория мер особенно соответствует положению каждой данной местности, комиссия, учрежденная для обсуждения еврейского вопроса, располагает, без сомнения, уже и теперь; недаром же произведен в последнее время целый ряд исследований, официальных и неофициальных. Пополнить эти сведения в случае надобности было бы весьма легко путем бесед и изучения на месте, лишь бы только они не перешли, по примеру некоторых других комиссий, в поспешное нанизывание поверхностных ответов на бесконечный ряд формальных вопросов. Мы знаем из газет, что один из членов комиссии командирован за границу для ознакомления с западноевропейским законодательством о евреях; еще более целесообразным представлялось бы в наших глазах посещение комиссией хоть некоторых западнорусских и южно-русских городов, как из числа тех, которые подверглись еврейским погромам, так и из числа тех, которые их избежали. Интересно было бы узнать, например, почему антиеврейское движение сосредоточилось почти исключительно в юго-западном углу России, пощадив такие еврейские твердыни, как Вильна, Ковно, Динабург? Различие результатов, при большом наружном сходстве условий, заслуживает внимательного изучения; отрицательная сторона вопроса может осветить неожиданным светом положительную его сторону.

Опубликовано: Вестник Европы, 1882 г., июнь, и 1883 г., сентябрь, внутр. обозрение.

Константин Константинович Арсеньев (1837-1919) - публицист, литературовед и общественный деятель, почетный академик Петербургской академии наук (1900).