К.К. Арсеньев
Свобода совести и веротерпимость

Веротерпимость, по самому смыслу этого слова, предполагает отсутствие преследований за веру, отсутствие ограничений и стеснений, обусловливаемых вероисповедными различиями. Она возможна и при существовании господствующей церкви, лишь бы только лицам других вероисповеданий предоставлено было, говоря языком наших основных законов, «свободное отправление их веры и богослужения по обрядам оной». Кого, однако, следует понимать под именем лиц других исповеданий? С первого взгляда может показаться, что этот вопрос не допускает двух различных ответов. Вера коренится в глубине души верующего: от него одного, следовательно — раз что он вышел из малолетства,— зависит признавать себя последователем того или другого вероучения, членом той или другой церкви. Исповедать, искренно и непринужденно, можно лишь то, во что действительно веруешь; примыкать не по имени только, а на самом деле можно лишь к такому религиозному обществу, с которым чувствуешь себя связанным не названием, не случайностью, не какими-либо внешними условиями, а требованиями ума или влечением сердца. Не таково, однако, официальное разрешение поставленного нами вопроса. «Вероисповедная принадлежность православных,— по словам одного из отчетов обер-прокурора Святейшего Синода,— определяется посредством выписок из православных метрических книг о рождении, крещении или присоединении известного лица к православной церкви, так как закон Российского государства не признает отпадений от православия». Вследствие такого толкования закона миллионы людей числятся православными, не исповедуя или даже никогда не исповедовав православного учения, не будучи или никогда не быв членами православной церкви. Таковы «упорствующие» (бывшие униаты) в привислинском крае; таковы остзейские эсты и латыши, возвратившиеся в лютеранизм; таковы новокрещенцы из татар или осетин, вновь впадающие в магометанство; таковы сибирские инородцы, которых притягивает к себе обратно буддизм. Противоречие между формой и фактом влечет за собою не только ряд стеснений, тягостных для религиозного чувства, но и ограничение гражданских прав, неопределенность юридических отношений. Иноверцы, именуемые православными, не хотят обращаться в своих религиозных нуждах к православному духовенству, которое считают для себя чужим, а искать помощи у духовных лиц исповедания, им близкого и дорогого, они не вправе. Представителям иноверного духовенства приходится выбирать между отказом в просьбах, исполнение которых они признают своим священным долгом — и нарушением закона, грозящим уголовной ответственностью и даже потерей духовного сана. Основываются новые семьи, не освященные браком; дети остаются некрещеными и не могут впоследствии доказать своего происхождения; больные, умирающие лишены религиозного утешения. Целые десятилетия продолжаются усилия покончить с этой аномалией, но она остается не устраненной, скорее увеличиваясь, чем уменьшаясь. Что говорилось по этому поводу в официальных отчетах двадцать лет тому назад, то повторяется, почти без изменений, и в последнее время. Это наводит на мысль, что средства не соответствуют цели. Проповедь, беседы, распространение печатных изданий и другие мирные способы увещания и убеждения не могут действовать быстро; влияние их парализуется, притом одновременным употреблением принудительных мер, более мягких сравнительно с тем, что было прежде, но по-прежнему бессильных и бесплодных.

Слишком узким в толковании, установленном многолетней практикой, является у нас не только круг лиц, признаваемых принадлежащими к иноверным и инославным исповедям, но и само понятие об этих исповедях. Оно не обнимает собою тех вероучений, которые сложились на русской почве, путем отделения от православной церкви. По мере расширения пределов русского государства в состав населения его вошли католики и протестанты, евреи, магометане и язычники. За ними, по необходимости, было сохранено право исповедания их веры, право воздвигать богослужебные здания, право иметь свое духовенство, признаваемое таковым государственной властью. В ином положении оказались отщепенцы от православия — сначала раскольники, потом и сектанты различных наименований. Церковь продолжала считать их своими, отрицала их право на самостоятельное существование, и вслед за церковью тот же взгляд усвоило себе и государство. Раскол и сектантство рассматривались и рассматриваются до сих пор как явления ненормальные, временные, подлежащие прекращению. Для достижения этой последней цели сначала пускались в ход самые крайние средства. Постепенно они смягчались, гонения уступали место стеснениям, рядом с стеснениями стали допускаться кое-какие льготы, но принцип оставался и остается тот же самый: о равноправности между исповеданиями, признанными государством, и исповеданиями, существующими как бы контрабандой, все еще нет и речи. Католические и протестантские храмы, мечети, синагоги, кумирни воздвигаются открыто, нося на себе ясные признаки своего назначения; молитвенные здания раскольников и сектантов ничем не должны отличаться от частных домов, да и само их устройство — и даже исправление — зависит всецело от усмотрения гражданской власти. Проступком, уголовно наказуемым, считается иногда простое молитвенное собрание сектантов. Нехристианские исповедания имеют свои официально разрешенные школы (хедеры, мектебе, медресе и т.п.); раскольнические школы составляют редкое и случайное исключение. Раскольнического и сектантского духовенства закон не знает; в его глазах так называемые лжеепископы и лже-попы — самозванцы, юридическое положение которых определяется не званием, а исключительно принадлежностью, по происхождению, к тому или другому сословию. Для евреев метрические книги ведутся раввинами, для магометан — муллами; по отношению к раскольникам эта функция возложена на полицию. Целой стеной, таким образом, раскольники и сектанты отделены от исповеданий, понимаемых теперь под именем «инославных» и «иноверных». Между тем многие виды раскола и сектантства имеют отнюдь не менее прав на признание государством, чем только что названные исповедания. Они обладают той прочностью и крепостью, которые дает продолжительное существование; они вплелись тысячами различных нитей в жизнь своих последователей, удовлетворяя их потребность в цельной религиозной доктрине, в молитвенном общении, в утешениях веры. Часто повторяемые раскольниками слова: «В какой вере мы родились, в той и помереть должны»—чрезвычайно рельефно выражают собою настроение, свойственное каждому установившемуся вероучению,— настроение, устраняющее для большинства его последователей всякую мысль о переходе в другую веру. Не менее устойчивыми, хотя и по иным причинам, оказываются весьма часто и секты, сложившиеся недавно: здесь действует неугасший еще пыл, присущий религиозным новообразованиям. И раскольники, и сектанты сознают и чувствуют себя столь же далекими от православной церкви, как если бы они сами или их предки никогда не входили в ее состав. Являясь по отношению к ней иноверцами, они и должны быть рассматриваемы как иноверцы. Происхождение учения, далеко не всегда известное его сторонникам, не должно влиять на положение их в государстве. Факт отделения раскола от православной церкви, совершившийся более двух столетий тому назад, столь же мало может служить основанием для ограничения прав раскольников, как отделение протестантов от католичества, совершившееся столетием раньше, оправдывало бы неравноправность лютеран или реформатов в католическом государстве.

Итак, предоставление каждому определять свое вероучение, свою принадлежность к тому или другому религиозному обществу и уравнение исповеданий, образовавшихся путем отделения от православной церкви, с издавна признанными инославными и иноверными исповеданиями — вот два условия, без осуществления которых немыслима у нас в России веротерпимость. Только тогда сделается доступным для каждого «свободное отправление его веры» — не той веры, к которой он «приписан», а той, которую он носит в своем сердце; только тогда станет возможным действительно свободное отправление богослужения, составляющее неугасимую потребность верующих. Свободой богослужения инославные и иноверные исповедания пользуются в значительной, хотя и не всегда достаточной мере (припомним сказанное выше о затруднениях, встречаемых католиками в постройке новых храмов, в устройстве религиозных процессий и т.п.); им нужно в особенности право считать своими всех тех, кто сам признает свою к ним принадлежность. Отказ от стеснительных мер по отношению к так называемым упорствующим и отпадшим неминуемо должен повлечь за собою перемену к лучшему во взаимном настроении церквей и, следовательно, падение тех преград, которые только раздражают, но ничего, в сущности, не предупреждают. В ином положении находятся раскольники и сектанты: они лишены обоих краеугольных камней, на которых зиждется веротерпимость. И между ними многие числятся православными, не имея ничего общего с православием; но свобода богослужения одинаково стеснена как для последних, так и для тех, которые официально считаются раскольниками и не внесены в списки православных. Если Закон 19 апреля 1874 года остается почти без применения, это зависит преимущественно от ограничения его действия одними издавна состоящими в расколе. Если Закон 3 мая 1883 года, крайне недостаточный сам по себе, слишком часто является мертвой буквой, это объясняется тем, что раскол не поставлен на один уровень с православными и иноверными исповеданиями.

Мы упомянули выше о ходатайстве, с которым приволжские старообрядцы в 1901 г. обратились к министру внутренних дел. Теперь мы узнаем из газет о «милостивом» ответе на это ходатайство: просителям объявлено, что Закон 3 мая никакому изменению подвергнут не будет. Предметом ходатайства была, однако, не формальная неприкосновенность закона, а более правильное его применение. Если ответ именно таков, каким передают его газеты, то «милостивым» его признать никак нельзя. Многое из того, на что жаловались старообрядцы, совершалось не вопреки Закону 3 мая, а согласно если не с его духом, то с его буквальным смыслом. Допустим, что административная практика станет более снисходительной, что отказ в открытии моленной не будет рассматриваться как нечто естественное и нормальное, что число не разрешенных моленных не будет превышать число разрешенных в двенадцать-четырнадцать раз, как в губерниях Вятской и Нижегородской; существенной перемены к лучшему это в положении раскольников не произведет, потому что в каждую данную минуту будет возможен поворот в другую сторону, возвращение к только что оставленному образу действий. Раскольникам и сектантам нужно в богослужебной области то, чего Закон 3 мая не дает им вовсе: нужны точно определенные права, нужны гарантии против административного усмотрения. Необходимо установить условия, которым должно соответствовать молитвенное здание, и затем предоставить полную свободу в возведении, открытии, перестройке и переделке этих зданий, с сообщением о том для сведения подлежащему начальству, но без испрашивания предварительного разрешения. Что касается самой сущности условий, то всего проще и правильнее, конечно, было бы не делать никакого различия между молитвенными зданиями раскольников и молитвенными зданиями других инославных и иноверных исповеданий; но если бы было признано нужным сохранить на время действие правила, по которому раскольнические моленные не должны отличаться от обыкновенных построек, не должны иметь внешних признаков своего назначения, то, при обеспеченности права на молитвенное здание, шаг вперед был бы все-таки сделан очень большой. Припомним, что дальше этого не шли, в 1880—1881 гг., пожелания саратовских и самарских раскольников. Само собою разумеется, что право на молитвенное здание неразрывно связано с правом на снабжение его богослужебными принадлежностями и на отправление в нем богослужения. Это последнее право предполагает, в свою очередь, свободное приглашение лиц, уполномоченных, по правилам данного вероучения, на совершение богослужения, свободное проживание их в выбранном ими месте, свободный их переход из одного места в другое. После двух веков бесплодной борьбы с расколом пора, думается нам, признать факт существования раскольнического духовенства, как признается существование лам, мулл и раввинов (не говоря уже о несравненно более близких к раскольническим попам, в силу общей принадлежности к христианству, ксендзах и пасторах). Все сказанное нами о раскольниках применимо и к сектантам (за исключением сект человеконенавистнических и явно безнравственных), насколько они чувствуют потребность в особых молитвенных зданиях, в особых наставниках, старшинах и т.п. Меньше всего, конечно, подлежат стеснению простые собрания для общей молитвы, вызываемые самым элементарным религиозным чувством. Правила 4 июля 1894 года, отменившие по отношению к штундистам (вне общего законодательного порядка) одно из самых важных постановлений Закона 3 мая, представляются безусловно несовместимыми с принципом веротерпимости, даже сведенным к минимальному его выражению.

Признание за раскольниками и сектантами права возводить молитвенные здания и отправлять в них богослужение через особо поставленных для того лиц было бы равносильно признанию за ними права образовывать религиозные общества. Всякое правильно организованное общество должно иметь своих представителей, выбранных в установленном порядке и облеченных определенными функциями. К числу таких функций могло бы быть отнесено у раскольников и сектантов ведение метрических книг, на тех же, приблизительно, основаниях, на каких оно представлено представителям инославных и иноверных исповедений. Что Закон 19 апреля 1874 г., возложивший ведение раскольнических метрических книг на полицейские учреждения, не достиг своей цели, что доказательство раскольниками своих прав по происхождению и имуществу остается по-прежнему до крайности затруднительным — это подтверждено еще раз недавним ходатайством старообрядцев, удостоверяющим, что миллионы из числа их единоверцев остаются не записанными в метрические книги. Само собою разумеется, что правильная регистрация раскольников сделается возможной только тогда, когда действие ее будет распространено на всех считающих себя принадлежащими к расколу, а не только на официально признаваемых раскольниками. Не лишена значения была бы, дальше, замена в официальной терминологии названия раскольники другими выражениями, соответствующими, по возможности, тому, как именуют себя сами последователи различных расколоучений.

С признанием за раскольниками и сектантами права образовывать религиозные общества разрешился бы сам собой вопрос о коллективной их собственности, об основываемых ими общественных учреждениях — богадельнях, приютах, больницах и т.п. В настоящее время, как видно из вышеупомянутого ходатайства старообрядцев, условия владения общественной собственностью в их среде крайне ненормальны: фактически собственность принадлежит обществу, но записывается, по необходимости, на имя частных лиц, что вызывает злоупотребления и процессы*. Ни о чем подобном не могло бы быть и речи, если бы раскольническому обществу в каждой данной местности были предоставлены права юридического лица. К числу общественных учреждений, открываемых такими обществами, могли бы быть отнесены и раскольнические школы, устройство которых встречает в настоящее время большие затруднения. «Разрешите нам,— сказано в ходатайстве старообрядцев,— открывать школы по общей программе министерских училищ, но с добавлением преподавания церковнославянского чтения нашими преподавателями по книгам единоверческой печати и крюкового церковного пения». Не менее важно другое ходатайство, удовлетворение которого больше всяких принудительных мер способствовало бы уменьшению обособленности раскольников. «Дозвольте,— говорят старообрядцы,— в существующих школах ученикам-старообрядцам слушать уроки Закона Божия по единоверческим книгам, дозволенным правительством, от старообрядческих преподавателей, где таковые найдутся; там же, где они не найдутся, освободить старообрядческое юношество от слушания тех уроков по Закону Божию, которые касаются церковного раскола и наших разностей в вере, молитвах и обрядах».

______________________

* Ярким примером неудобств, вытекающих из такого положения вещей, может служить спор, возникший между кавказскими духоборцами и наследниками Лукерьи Васильевой и сделавшийся исходной точкой крайне прискорбных событий. При существовании правильно организованных раскольнических обществ не могло бы возникнуть и мысли об изменении характера учреждений, существующих в Москве на кладбищах Рогожском и Преображенском.

______________________

Чтобы покончить с ходатайством старообрядцев, приведем еще два его пункта, основательность которых не требует доказательств. «В некоторых местах наши священнослужители не допускаются в больницы для духовного назидания и напутствия умирающих старообрядцев. Между тем Закон 3 мая 1883 г. допускает существование у нас наставников для исполнения духовных треб. Просим о допущении священнослужителей для отправления духовных треб... Несмотря на нашу беззаветную преданность своему Монарху и отечеству, нас, старообрядцев, не допускают на некоторые государственные и общественные должности, в военной службе в некоторых частях не производят даже в унтер-офицеры, а в военно-учебные заведения не принимают вовсе. Почтительнейше просим разрешить нам доступ на государственные и общественные должности».

Между преследованиями, первоисточником которых служат верования преследуемого лица, следует различать основанные на законе, так или иначе понимаемом, и направляемые к судебному рассмотрению, от возбуждаемых и производимых вне законного порядка, по усмотрению светского и духовного начальства. Примером преследований второго рода могут служить упомянутые нами выше случаи высылки бывших униатов в отдаленные места империи, высылки за границу Пашкова и графа Корфа, «выпроваживанья» из Петербурга баптиста Павлова, тридцатилетнего заключения в монастыре бывшего священника Золотницкого. Как ни поразителен последний случай, он — далеко не единственный в своем роде: целый ряд аналогичных фактов приведен в замечательных статьях А.С. Пругавина, помещенных в 1903 и 1904 гг. в газете «Право». В Суздальской монастырской тюрьме, например, томился около восьми лет некто Рахов, оправданный по суду, оставленный в покое администрацией, но в чем-то заподозренный архангельским епархиальным начальством. Вся предшествовавшая жизнь Рахова была полна дел благотворения; его доброму влиянию поддавались не только низшие слои городского населения, но и бродяги, преступники, с которыми он приходил в соприкосновение в тюрьмах и этапах. Из монастырского заточения он вышел психически расстроенным и не способным к деятельности... В той же тюрьме содержится уже пятый год Ермолай Федосеев, заключенный туда по ходатайству самарского начальства, как живший в пещере и своей лицемерной (?) праведностью привлекавший к себе массы простого народа». Третий арестант, Чуриков, недавно освобожденный, был, по неопровергнутым до сих пор слухам, лишен свободы даже не по определению Святейшего Синода, а по требованию самарской духовной консистории, беспрекословно исполненному полицией... Почти десять лет провел в заточении крестьянин Харьковской губернии, заподозренный в распространении какого-то лжеучения, но настоятелем монастыря признанный ни в чем не виновным... Само собою разумеется, что, пока возможны такие правонарушения, до тех пор нельзя говорить о существовании у нас веротерпимости, хотя бы в том теснейшем смысле слов, в каком понимают ее обыкновенно апологеты или панегиристы действующих у нас порядков. В сфере духовного управления, как и во всех других, прежде всего и более всего необходимо восстановление законности; вторым шагом вперед должен служить пересмотр законов, в особенности тех, которыми — как, например, Законом 3 мая,— усмотрение возводится в систему.

Преследования, основанные на законе, регулируются новым Уголовным уложением. В сравнении с действующим Уложением о наказаниях они представляют несомненный шаг вперед, точнее и теснее определяя деяния, признаваемые преступными, и смягчая, в большей или меньшей степени, назначаемые за них кары. Свобода совести, в широком смысле слова, и в этом отношении остается, однако, не осуществленной: она предполагает право мирной пропаганды, то есть указания на преимущества других вероучений, лишь бы только оно не нарушало уважения к господствующему исповеданию и господствующей церкви; а новое Уложение считает преступлением всякое возбуждение к переходу православных в иное исповедание или в расколоучение или секту, если только оно имеет целью совращение православных. Не принято, к сожалению, мнение двух членов редакционной комиссии (Н.С. Таганцева и И.Я. Фойницкого), находивших, что стремление к обращению в свою веру является естественным выражением религиозного чувства, и сомневавшихся поэтому в наказуемости такого стремления. Открытая проповедь, тотчас же встречающая столь же открытый и действующий одинаковыми орудиями отпор, менее всего опасна для господствующей церкви. Отпадение от церкви происходит большей частью путем медленного внутреннего процесса, не зависящего от внешних возбуждений и скорее обостряемого, чем останавливаемого внешними преградами.

Как ни незначительны перемены к лучшему, внесенные Законом 3 мая 1883 года в положение раскольников, он, несомненно, уменьшил пропасть, отделявшую их от православной церкви. Доказательством этому служат многочисленные отзывы преосвященных, внесенные в отчеты по ведомству православного исповедания. Появляясь с самого первого года после введения в действие нового закона, они находят окончательную санкцию в следующих словах обер-прокурора Святейшего Синода, сказанных несколько лет тому назад в объяснение «всеобщего ослабления и постепенного разложения старообрядческого раскола»: «Учительская и миссионерская деятельность духовенства растет по мере того, как ослабляется исключительная в прежнее время деятельность гражданских властей в преследовании раскола». Если таков результат ослабления преследований, то еще более благоприятны были бы последствия их прекращения. И теперь лучшим средством борьбы не только с расколом, но и с сектантством, и с «упорством» бывших униатов или бывших магометан, является назидание, чуждое принуждения. Оставшись единственным, это средство, несомненно, стало бы и более распространенным, и более действенным... Гарантией против отпадений, кроме могущественной и теперь преемственности верований, могла бы стать большая независимость церкви от государства, более тесная связь между духовенством и приходом, призванным к активному участию в делах церковных. Припомним слова преосвященного Сергия, сказанные в одном из религиозно-философских собраний: «Нам неестественно желать провозглашения свободы, которою мы сами не пользуемся... Церковь оказывается на службе государства; если бы теперь объявить свободу совести для всех, это значило бы всем развязать руки, а деятелей церкви оставить связанными. Эта связанность несомненно существует, несомненно вредит и церкви, и отдельным ее членам; но исчезнуть она может только тогда, когда церковь не будет более искать опоры в «светской руке», в «мече» правительственной власти.

Заканчивая, год тому назад, нашу книгу о печати, мы выразили надежду на близость перемены к лучшему — надежду, тогда граничившую с мечтою. Более благоприятны предзнаменования настоящей минуты: расширение веротерпимости, как и увеличение свободы печати, поставлено на очередь в речах министра внутренних дел. И то и другое одинаково необходимо для блага русского народа, для наступления новой, более счастливой эпохи государственной и общественной жизни.

Константин Константинович Арсеньев (1837-1919) - публицист, литературовед и общественный деятель, почетный академик Петербургской академии наук (1900).