| ||
|
Русская адвокатура, организованная в первый раз Судебными уставами 1864 г., разделяет в настоящее время участь всех новых учреждений — новых не только по форме, но и по содержанию, не имеющих корня в прошедшем государства. От таких учреждений, не испытанных еще на опыте, всегда ожидают слишком многого, не принимая в расчет условия, при которых они должны действовать, сил, которыми они располагают, преград, лежащих на их дороге. Чем резче они отличаются от порядка вещей, им предшествовавшего, чем жизненнее начало, положенное в их основание, тем радостнее встречаются их первые шаги, тем охотнее выставляются на вид их первые успехи; самые враги учреждения восстают больше против идеи, в нем воплощенной, чем против практической его деятельности. Но пора первоначального увлечения проходит; оборотная сторона медали, без которой не обходится ни одно дело, начинает обращать на себя внимание предпочтительно перед другою; требования слишком высокие, и потому, не вполне удовлетворенные, переходят в обвинения, в упреки; достоинства учреждения, к которым уже все привыкли, меркнут в сравнении с его недостатками, о возможности или, лучше сказать, неизбежности которых прежде забывали. Этим всеобщим охлаждением и разочарованием пользуются систематические противники реформы и выступают на сцену с предложениями взять ее назад или исказить до неузнаваемости основные ее черты, устранить все, что в ней есть самого существенного и драгоценного. Такая минута, пережитая или переживаемая и земством, и судом, несомненно настала для сословия присяжных поверенных. Нападениям, которым оно подвергается в обществе и литературе — и притом не в одних только сферах, вообще враждебных Судебной реформе, — соответствуют появляющиеся от времени до времени слухи о проектах законодательных мер, равносильных, в сущности, уничтожению самостоятельной адвокатуры. На друзьях учреждения, при таких условиях лежит обязанность обратиться к исследованию того, что сделано, достигнуто им, параллельно с тем, чего еще остается достигнуть. Есть факты, которые говорят сами за себя, которые стоит только сопоставить, сгруппировать, чтобы рассеять предубеждение, основанное на недостаточном знакомстве с делом. Таких фактов в коротком прошедшем нашей адвокатуры можно указать уже довольно много. Она имеет свою историю, в которой и следует преимущественно искать доказательства ее права на свободное существование. Для самих адвокатов история адвокатуры представляет еще интерес другого рода. Всякая корпорация, сколько-нибудь самостоятельная, всегда вырабатывает обычаи, предания, составляющие ее силу, дающие ей нравственное единство, поддерживающие ее как целое и руководящие каждым отдельным ее членом., В среде нашего сословия присяжных поверенных эта внутренняя работа началась с самого первого дня его деятельности и достигла уже определенных результатов. Взгляды и понятия, таким образом сложившиеся, не имеют, конечно, той устойчивости, которая дается только временем; но авторитет их увеличивается с каждым днем и будет, может быть, увеличиваться еще быстрее, если свести их в одну общую систему и закрепить их печатным словом. Такова задача, которую желал хотя отчасти исполнить составитель настоящей книги. Он остановился на одной петербургской адвокатуре, потому что она одна была ему настолько известна, чтобы выводы его могли иметь достаточную твердость и достоверность. Пробел, остающийся вследствие этого в его труде, не так значителен, как это может показаться с первого взгляда. Обычаи и предания образуются только в среде корпорации — а корпорация немыслима без самоуправления, без органа, который бы служил ее представителем. Присяжных поверенных мы видим везде, где введены в действие новые Судебные уставы; но сословие присяжных поверенных является только там, где открыт Совет присяжных поверенных. В продолжение восьми лет оно существовало лишь в двух судебных округах — С.-Петербургском и Московском, к которым в мае нынешнего года наконец присоединился Харьковский. Только Совет, избираемый корпорацией, обновляющийся настолько, чтобы служить верным ее отражением, но не настолько, чтобы беспрестанно терять нить едва обрисовывающейся традиции, — может быть в одно и то же время источником и хранителем обычаев корпорации. Составитель настоящей книги не имел случая познакомиться с журналами Московского совета; но его отчеты, если сравнить их с отчетами С.-Петербургского совета, доказывают несомненно, что круг деятельности последнего гораздо шире и самая деятельность гораздо разностороннее. В отчетах Московского совета только недавно стала появляться разработка общих вопросов, возникающих в среде адвокатуры, между тем как отчеты С.-Петербургского совета посвящены ей с самого начала. Ошибочно было бы думать, что эта параллель между двумя Советами проводится с целью превознести один из них за счет другого. Различие, замечаемое между ними, объясняется вполне различием условий, при которых они действуют.; Обычаи и взгляды адвокатуры вырабатываются преимущественно при рассмотрении дел дисциплинарных, т.е. обвинений всякого рода, взводимых на присяжных поверенных. Совет не предусматривает и не может предусмотреть заранее всех вопросов, которые могут возникнуть на практике, не занимается изданием общих правил, ничем не вызываемых; он разрешает отдельные случаи, по мере того как они доходят до его сведения, и только при этом прямо высказывает или безмолвно устанавливает руководящие начала для своей собственной деятельности и для деятельности присяжных поверенных. Понятно, что от числа и свойства дел, поступающих на рассмотрение Совета, зависит в значительной степени объем и направление его организационной работы; понятно также, что нигде материалов для этой работы не может быть так много, как в Петербурге. Петербургское общество более подвижно, более требовательно, чем московское; там, где московский доверитель промолчит или махнет рукой, петербургский доверитель почти всегда обратится с жалобой в Совет. Контроль над адвокатами — нечто до такой степени новое, что не все легко усваивают себе его значение. До Судебной реформы адвокаты — или, лучше сказать, ходатаи по делам — были вполне безответственны, действуя в большей части случаев негласно, даже не под своим собственным именем; жаловаться на них обманутый доверитель или обиженный противник не имел почти никакой возможности, если бы и существовало лицо или место для принятия подобных жалоб. Для общества, привыкшего к такому порядку вещей, нужно было довольно много времени, чтобы понять перемену, произведенную в этом отношении учреждением правильной адвокатуры и в особенности Советов присяжных поверенных. В Петербурге перемена была понята быстрее и полнее, чем в Москве; убедясь в легкости и доступности пути, открытого для жалоб на присяжных поверенных, и в беспристрастной строгости учреждения, рассматривающего эти жалобы, петербургские тяжущиеся стали прибегать к нему все чаще и чаще. Московские тяжущиеся, по-видимому, относятся к новому делу с большим скептицизмом, медленно и трудно уступающим опыту. Далее, судебные дела в Петербургском округе разнообразнее, чем в Московском; достаточно вспомнить, что в Петербурге много судебных учреждений, которых нет в Москве (кассационные и судебные департаменты Правительствующего Сената, Комиссия прошений, не говоря уже о министерствах, к которым также случается обращаться присяжным поверенным). Наконец, вся петербургская обстановка больше вызывает на живую, энергическую деятельность, на постоянную работу над самим собою — и это не могло не отразиться на петербургской адвокатуре. Нельзя отрицать, что ей принадлежит инициатива многих мер, важных для сословия присяжных поверенных, — например, организации помощников, учреждения библиотеки, консультации, кассы пособий, — что ее пример имеет важное значение для провинциальной адвокатуры, лишенной до сих пор своего собственного представительства. Петербургский совет может занять со временем между другими русскими советами то место, которое во Франции издавна принадлежит Парижскому совету адвокатов. Составленный автором систематический обзор постановлений С.-Петербургского совета присяжных поверенных обнимает собою первые восемь лет его деятельности (1866 — 74). Число дисциплинарных и других дел, подлежавших за это время разрешению Совета, было так велико, что Совет успел коснуться весьма многих вопросов, существенно важных для русской адвокатуры. Попытка вывести из постановлений Совета общие начала, которыми руководствуется наша адвокатура, не может поэтому быть признана преждевременною. Для того чтобы обозрение деятельности Совета имело чисто объективный характер, составитель его старался, где это было возможно, говорить подлинными словами Совета и только в редких случаях прибавлял к выводам, сделанным из его постановлений, свои собственные замечания. В первой части книги высказано, наоборот, личное мнение автора о положении и задачах нашей адвокатуры, основанное на восьмилетием опыте его, как присяжного поверенного и члена Совета. Оставив летом 1874 г. сосословие присяжных поверенных, автор не может относиться к нему, как посторонний, равнодушный наблюдатель; оно всегда будет для него дорого и близко; но сочувствие не исключает беспристрастия, и автор надеется, что в его труде увидят не панегирика, не апологию русской адвокатуры, а попытку правдивой характеристики ее первых шагов, ее потребностей, ее достоинств и недостатков. I Защита перед судом гражданских и уголовных дел может быть рассматриваема или как одна из функций судебной власти, отправляемая наравне со всеми остальными от имени правительства и его органами, — или как обыкновенное занятие, доступное для каждого желающего избрать его, — или как профессия, подчиненная, ввиду общей пользы, известным условиям и правилам, за применением которых наблюдает либо правительственная власть, либо учреждение, свободно избираемое членами профессии из своей собственной среды. Первый способ устройства защиты, с особенной последовательностью проведенный Фридрихом Великим, представляет явные неудобства и исчезает даже в тех государствах, где до сих пор был принят. Правильная защита немыслима без свободы выбора и действий, невозможной там, где защитник — чиновник, исполняющий приказания начальства. У нас никто не думал и не думает о причислении адвокатов к чинам судебного ведомства. Второй способ устройства защиты отличается большой простотой, но вместе с тем полным отсутствием гарантий для тяжущихся и подсудимых; господство его предполагает либо такую систему судопроизводства, при которой роль защиты — самая незначительная и жалкая, либо такой общественный склад, при котором безусловно действует правило "help yourself", и государство не берет на себя ограждение граждан от шарлатанов и невежд даже на том поприще, где это всего нужнее, — на поприще медицины. Россия не подходит больше под первое из этих условий и не скоро, без сомнения, подойдет — если только когда-нибудь подойдет — под второе. При прежнем нашем судоустройстве можно было обходиться без организованной адвокатуры; но для правильного действия новых Судебных уставов необходима правильная защита. Восьмилетний опыт ясно доказал невозможность оставить частное ходатайство по делам в том виде, в каком оно до сих пор существовало; между тем в этот период времени у нас уже было сословие присяжных поверенных, без которого вред от частной адвокатуры, конечно, был бы еще гораздо больше. Остается, таким образом, только третий способ устройства защиты, в настоящее время существующий у нас в обоих главных своих видах. Рядом с сословием присяжных поверенных, созданных Судебными уставами 1864 г., Закон 25 мая 1874 г. поставил лиц, имеющих право быть поверенными по судебным делам, или, короче — частных поверенных. Первое управляется избранными из среды его Советами, под контролем Судебных палат и Правительствующего Сената; вторые не имеют самоуправления и находятся в непосредственной зависимости и от судов, и от Министерства юстиции. Не подлежит никакому сомнению, что регламентация путем закона нашей частной адвокатуры была безусловно необходима*. Без крайнего вреда для тяжущихся, без напрасного обременения судебных мест нельзя было дольше терпеть существование неорганизованной и безответственной толпы частных ходатаев, большинство которых было совершенно лишено и знаний, и нравственных качеств, существенно важных для адвоката; между тем воспретить частным лицам ходатайство по делам не представлялось никакой возможности, потому что сословие присяжных поверенных, даже с присоединением к нему помощников, оказалось бы далеко недостаточным для ведения всей массы уголовных и гражданских дел, производящихся в общих судебных местах и в мировых учреждениях. Условия русской жизни таковы, что у нас менее чем где-либо возможно сосредоточение адвокатских знаний в руках одного сословия, сравнительно немногочисленного. Безграмотность громадной массы населения, отдаленность от него не только окружных судов, но и мировых съездов, затруднительность сообщений — все это вместе взятое заставляет обращаться к посредничеству адвокатов даже по таким делам, которые, по-видимому, легко могли бы быть ведены самими тяжущимися. С другой стороны, бедность наших уездных и многих губернских городов, отсутствие в них всякой умственной жизни служит непреодолимым препятствием к быстрому и повсеместному распространению сословия присяжных поверенных. Они группируются почти исключительно в столицах и в немногих провинциальных городах, хоть сколько-нибудь подходящих к столичному типу. Тяга к этим центрам умственной деятельности так сильна, что в некоторых из них начинает уже чувствоваться переполнение сословия — и тем не менее продолжают находиться лица, предпочитающие жить в Москве или Петербурге почти без дел, чем искать их в глухом провинциальном городе. Конечно, это положение дел могло бы измениться к лучшему, если бы был облегчен доступ в присяжные поверенные и вместе с тем приняты меры к привлечению их в провинцию; но ни от того, ни от другого число присяжных поверенных, конечно, не увеличилось бы настолько, чтобы сделаться повсеместно достаточным для удовлетворения потребности в адвокатах. В небольших провинциальных городах при окружных судах четвертого разряда институт присяжных поверенных разрастается не скоро, несмотря ни на какие искусственные меры. Притом требования закона, определяющие условия вступления в присяжные поверенные, могут быть понижены только до известного предела; в противном случае сословие присяжных поверенных перестало бы возвышаться над уровнем частной адвокатуры и потеряло бы право на отдельное существование. В будущем, более или менее отдаленном, возможно предоставление присяжным поверенным исключительного права на ведение гражданских дел во всех общих судебных установлениях; но масса дел в мировых учреждениях едва ли когда-нибудь будет по силам одного сословия присяжных поверенных и их помощников, и, следовательно, едва ли когда-нибудь можно будет обойтись без регламентированной законом частной адвокатуры. ______________________ * Признавая необходимость регламентации частной адвокатуры, мы выражаем этим согласие только с основной мыслью Закона 25 мая 1874 г., но отнюдь не с способом осуществления ее, во многих отношениях далеко неудовлетворительным. ______________________ Но если для России в настоящее время необходимы — и долго будут необходимы — оба вида адвокатской профессии, то отсюда, конечно, еще не следует, чтобы один из них не имел преимущества перед другим, чтобы для государства было безразлично развитие и преобладание того или другого. Корпорация, сплоченная тройной связью обычаев и преданий, самоуправления и нравственной солидарности, обладает такой внутренней силой, которая недоступна для частных ходатаев, не имеющих, кроме однородности занятий, ничего общего друг с другом. Недаром же во всех почти западноевропейских-государствах существует издавна или образуется на наших глазах корпоративное устройство адвокатуры. Как бы внимательно ни относились судебные места к обязанностям, возложенным на них по надзору за адвокатами, надзор этот ни в каком случае не может заменить деятельности учреждения, избранного корпорацией адвокатов. Для Совета присяжных поверенных рассмотрение просьб о принятии в сословие и жалоб на присяжных поверенных составляет жизненный вопрос, к правильному разрешению которого направлены все его силы; для суда наблюдение за частными поверенными — только второстепенное, побочное занятие в числе многих других, несравненно более важных. Совет, как представитель сословия, прямо заинтересован в том, чтобы в сословие не проникло и чтобы в нем не оставалось ни одного лица, недостойного принадлежать к нему; для суда подобного интереса не существует, потому что никакой солидарности между ним и частными ходатаями нет и быть не может. Совет, не ограничиваясь рассмотрением обращаемых к нему жалоб и сообщений, сам возбуждает дисциплинарное производство, как только узнает о поступке присяжного поверенного, позволяющем сомневаться в его добросовестности; суд, обремененный занятиями, едва ли станет увеличивать их обсуждением действий адвоката, совершенных не в присутствии суда и никем не обжалованных. Совет, находясь в постоянном общении со своими избирателями, вырабатывает мало-помалу правила, обязательные для сословия или по крайней мере служащие ему руководством; суд, ничем, кроме чисто формальных отношений, не связанный с частными ходатаями, не может влиять на них иначе, как мерами карательными, репрессивными, т.е. весьма недостаточными. Короче, предупредить вопиющие злоупотребления со стороны адвокатов может и суд, но создать адвокатуру, как общественную силу, достойную быть дополнением и опорой магистратуры, может только самостоятельная корпорация, управляемая свободно избранным Советом. Сословие присяжных поверенных имеет такое же преимущество перед совокупностью частных ходатаев, как органическое целое перед отдельными частицами, ничем не соединенными между собою. Другое, не менее важное преимущество сословия присяжных поверенных перед частной адвокатурой заключается в том, что присяжными поверенными могут быть только лица, получившие высшее юридическое образование, а от частных ходатаев не только юридического, но и никакого образования не требуется. Практическим знакомством с делами, конечно, нельзя восполнить недостатков образования, в особенности общего*. Наконец, в частные ходатаи могут поступать лица, предшествовавшая деятельность которых вовсе не служила подготовкой к адвокатским занятиям, между тем как от кандидатов на звание присяжного поверенного закон требует или пятилетней службы по судебному ведомству, или пятилетней судебной практики в качестве помощника присяжного поверенного. Как в том, так и в другом случае кандидатом на звание присяжного поверенного является лицо, об общественной деятельности которого легко могут быть собраны самые точные и полные сведения, между тем как кандидатами в частные поверенные весьма часто будут лица, никому не известные и ничем себя не заявившие. Конечно, лицо, недостойное доверия, может быть исключено из числа частных ходатаев, как и из числа присяжных поверенных; но до тех пор, пока представится к тому достаточное основание, оно может причинить много вреда своим доверителям и другим лицам. ______________________ * Исходя из этого убеждения, С.-Петербургский совет даже при действии Временных правил 1865 г., не принимал в присяжные поверенные лиц, окончивших курс только в низшем учебном заведении. (См. ниже, часть вторую.) ______________________ Все сказанное выше приводит к убеждению, что дальнейшее развитие и укрепление сословия присяжных поверенных должно оставаться, несмотря на организацию частной адвокатуры, одной из главных задач судебного управления и что всякое поощрение частной адвокатуры в ущерб присяжной отозвалось бы неблагоприятно на общем ходе правосудия. Для того, чтобы сословие присяжных поверенных могло занять принадлежащее ему по праву место в ряду судебных учреждений и принести всю ожидаемую от него пользу, необходимо, как нам кажется: 1) облегчить доступ в сословие присяжных поверенных, в особенности в провинциях, не колебля, однако, тех оснований, которыми оно существенно отличается от частной адвокатуры; 2) организовать сословие помощников присяжных поверенных, связав его неразрывно с сословием присяжных поверенных, и 3) предоставить присяжным поверенным такие права, которые были бы соразмерны с их обязанностями и побуждали бы лиц, соединяющих в себе все условия для вступления в присяжные поверенные, предпочитать это звание званию частного поверенного. Рассмотрим отдельно каждую из этих мер, составляющих только применение и логическое развитие основных начал Судебных уставов 1864 г. II Из двух условий, требуемых законом для вступления в присяжные поверенные, — высшего юридического образования и пятилетней практической подготовки, в качестве чиновника судебного ведомства или помощника присяжного поверенного — первое закрывает доступ в присяжные поверенные сравнительно большему числу лиц; тем не менее изменение его не представляется желательным. Лицо, окончившее курс наук в университете, хотя бы и не по юридическому факультету, конечно, способно усвоить себе без слишком большого труда те общие начала права, знание которых отличает образованного юриста от практика-рутинера; нетрудно было бы привести в подтверждение этого несколько примеров из среды присяжных поверенных, вступивших в сословие при действии Временных правил 19 октября 1865 года. Но для сословия, как целого, весьма важно, чтобы оно состояло исключительно из лиц, получивших высшее юридическое образование, — если можно так выразиться, из патентованных юристов; в этом, как уже замечено выше, заключается, между прочим, его сила, сравнительно с частной адвокатурой. Всякое ослабление в этом отношении требований закона клонилось бы к стушеванию границы, которая существует и должна существовать между сословием присяжных поверенных и частными ходатаями. Юридическое образование везде составляет необходимое условие для вступления в адвокаты. Исключение из этого общего правила могло бы быть допущено у нас разве что там, где только начинает формироваться присяжная адвокатура; но оно должно быть ограничено определенным сроком и не должно простираться так далеко, как Облегчительные правила 1865 г., при буквальном толковании которых возможно принятие в присяжные поверенные даже лиц, никакого образования не получивших. Достаточно было бы, например, разрешить принятие в присяжные поверенные при судебных местах вновь открываемых, в продолжение первых десяти лет со времени их открытия, лиц, получивших высшее образование — хотя бы и не юридическое — в университетах или других, равноправных с ними, учебных заведениях. Гораздо более радикальная и общая перемена могла бы быть, по нашему мнению, произведена в другом условии, требуемом от кандидатов на звание присяжного поверенного. Пятилетний срок практической подготовки к этому званию не может не быть признан слишком продолжительным, если принять во внимание, что право на назначение в члены окружного суда приобретается, по закону (Учреждение судебных устновлений, ст. 203), трехлетней службой по судебному ведомству, а на практике судебные должности, даже высшие, предоставляются довольно часто лицам, вовсе не служившим по судебному ведомству или пробывшим в нем весьма короткое время. С.-Петербургский совет присяжных поверенных указал еще в 1869 г. на аномалию, проистекающую из такого порядка вещей, — на невозможность принятия в присяжные поверенные члена окружного суда, занимавшего эту должность в продолжение трех лет, участкового мирового судьи, избранного вторично в это звание, прокурора, руководившего деятельностью обвинительной власти при одном из важнейших окружных судов империи, и т.п. Ввиду этой аномалии Совет ходатайствовал о распространении права поступать в присяжные поверенные на всех членов судебных учреждений, образованных по Уставам 20 ноября 1864 г., на прокуроров окружных судов и участковых мировых судей, если эти лица получили высшее юридическое образование и прослужили по судебной части не менее трех лет. Ходатайство Совета не было уважено, хотя основательность его едва ли подлежит какому-либо сомнению; возражать против него можно разве с той точки зрения, что оно коснулось лишь одной стороны вопроса и что правило о пятилетней подготовке требует изменений более широких, чем то, о котором представлял Совет*. Действительно, трехлетние практические занятия судебными делами вполне достаточны для того, чтобы сделать молодого человека, получившего высшее юридическое образование, способным к исправлению обязанностей присяжного поверенного. Во Франции и Бельгии так называемый стаж (stage), т.е. приготовление к адвокатуре, продолжается три года; в Женевском кантоне, при известных условиях, только два года; такой же срок приготовления к адвокатуре существует и в некоторых германских государствах, например в Бадене; в Брауншвейге не требуется даже никакой практической подготовки, и в адвокаты допускается всякий, выдержавший установленное испытание. В Англии лица, имеющие университетскую степень, допускаются в адвокаты (are called to the bar [допускаются в адвокаты (англ.)]) после трехлетнего пребывания в одной из корпораций, называемых inns of court**. Более продолжительные сроки практического приготовления в адвокаты существуют там, где это звание составляет или недавно составляло как бы должность, замещаемую правительством (Пруссия, Австрия). У нас в России С.-Петербургский коммерческий суд уже четыре года допускает в присяжные стряпчие помощников присяжных поверенных, пробывших в этом звании два года, а жалоб на неопытность таких молодых присяжных стряпчих ни с чьей стороны не слышно. Сокращение срока подготовки представляется тем более возможным, что опытность и знания растут соразмерно не с числом лет, проведенных в известном звании, а с числом и свойством дел, проходящих через руки кандидата в присяжные поверенные, с суммой труда, посвящаемого им на изучение своих обязанностей. С этой точки зрения усиление надзора за помощниками присяжных поверенных со стороны Совета — средство гораздо более надежное, чем требование пятилетней бытности в звании помощника. ______________________ * Совет, как видно из Постановления 6 апреля 1868 г., вполне сознавал необходимость таких изменений, но считал несвоевременным ходатайствовать о них.
______________________ Для лиц, имеющих степень магистра или доктора прав или занимавших в судебном ведомстве должность не ниже судебного следователя, срок подготовки мог бы быть назначен еще менее продолжительный, чем предлагаемый нами трехлетний. Такое же сокращение срока могло бы быть допущено и для лиц, желающих вступить в число присяжных поверенных при провинциальных судах, — на основании соображений, подробно изложенных в Постановлении Совета 6 апреля 1868 г. Есть основание думать, что сокращение пятилетнего срока, установленного ст. 354 Учреждения судебных установлений, способствовало бы в значительной степени увеличению числа присяжных поверенных, устранив одну из причин, затрудняющих в настоящее время доступ в это сословие. Положение помощника присяжного поверенного настолько несамостоятельно и непрочно — в особенности со времени издания Закона 25 мая 1874 г., поставившего помощников на один уровень с частными поверенными, — что перспектива оставаться в нем целых пять лет легко может удержать многих молодых людей от избрания адвокатского поприща. Еще более тягостен продолжительный срок подготовки для тех, у кого желание поступить в адвокаты возникает не вслед за окончанием университетского курса, а через несколько лет, проведенных в занятиях другого рода; между тем вступление таких лиц в присяжные поверенные должно быть признано особенно желательным, потому что у них решимость сделаться адвокатом является в большинстве случаев плодом зрелого обсуждения, служащего гарантией серьезного отношения к обязанностям адвоката. В нашей периодической литературе было указываемо в последнее время на другие причины, затрудняющие доступ в сословие присяжных поверенных и замедляющих численное усилие его. Такими причинами некоторые считают принадлежащее Советам по закону (Учреждение судебных установлений, ст. 380) право отказывать в звании присяжного поверенного на основании собранных о просителе неблагоприятных сведений и присвоенное себе С.-Петербургским советом, вопреки закону, право экзаменовать кандидатов на звание присяжного поверенного. При обсуждении вопроса, таким образом возбужденного, можно иметь в виду или интерес отдельных лиц, желающих вступить в присяжные поверенные, или интерес сословия присяжных поверенных, совпадающий в данном случае с интересом целого общества. С точки зрения кандидатов на звание присяжного поверенного — или, лучше сказать, некоторых из них — конечно, желательно, чтобы Совет пользовался предоставленным ему ст. 380 правом по возможности снисходительно и, в случае сомнения, всегда толковал бы его в пользу просителя, подобно тому как в уголовном суде всякое сомнение разрешается в пользу подсудимого; но с точки зрения более общей такой образ действий, конечно, не может быть признан полезным и правильным. Рассматривая просьбы о принятии в присяжные поверенные, Совет действует не как суд, а как учреждение, которому вверено охранение сословия от наплыва вредных элементов. Представляя известному лицу звание присяжного поверенного, Совет этим самым признает его имеющим право на доверие общества; он должен поэтому быть уверен, что принимаемое лицо действительно заслуживает доверия. Ошибки в этом отношении, без сомнения, возможны, и Совет не может отвечать за них, если только в момент принятия он не имел никакой основательной причины сомневаться в добросовестности принимаемого лица; но если такая причина существовала, то оставление ее без внимания было бы явным нарушением обязанностей Совета. "Можно пожалеть", — сказано в первом отчете С.-Петербургского совета, — о человеке, которому одна ошибка, быть может, до известной степени и извинительная, преграждает доступ к профессии, соответствующей его способностям и силам; но интерес сословия, или, лучше сказать, интерес целого общества, тесно связанный с первым, должен одержать верх над интересом частного лица. В первое время существования нашего сословия излишняя снисходительность была бы опаснее излишней строгости". Слова эти сохраняют всю свою силу и в настоящее время. Указывают на то, что от Совета всегда зависит исключить из сословия лицо, оказавшееся недобросовестным; но ведь до совершения им и в особенности до обнаружения таких действий, которые составляют достаточный повод к исключению из сословия, может пройти довольно значительный промежуток времени, в продолжение которого частные лица, могут понести вред иногда невознаградимы. Лучше предупредить ошибку, чем исправлять ее, когда, быть может, уже слишком поздно. Притом исключение из сословия тягостнее по своему значению и по своим последствиям, чем отказ в звании присяжного поверенного, делающийся известным, в большей части случаев, только весьма немногим и часто, как мы видим это на опыте, вовсе не отзывающийся на дальнейшей деятельности лица, получившего отказ, даже на адвокатском поприще. Говорят, что Советы нередко основывают отказ в звании присяжного поверенного не на конкретных фактах, не на доказанных поступках лица, желающего получить это звание, а на общей молве или общих неблагоприятных отзывах. Не знаем, справедливо ли это мнение относительно Московского совета (весьма редко, впрочем, применяющего на практике ст. 380); но относительно С.-Петербургского совета оно, безусловно, ошибочно. С.-Петербургский совет никогда не основывал и не основывает своих отказов на молве, на неопределенных слухах, на дурной репутации просителя; поводом к отказу, как сказано в первом отчете Совета, могут служить — и действительно служат — только определенные факты, установленные с такой достоверностью, которая была бы достаточна для внутреннего убеждения членов Совета. Если бы Совет стал действовать вопреки этому правилу, то Судебная палата, узнав из объяснений председателя Совета, что отказ основан только на предположениях или слухах, могла бы отменить его без всяких затруднений. Постановления Совета об отказе в звании присяжного поверенного остаются в силе не потому, что они не могли быть поверены Палатой, а потому, что Палата разделяет образ мыслей Совета и взгляд его на значение ст. 380. Признавая, таким образом, применение ст. 380, установившееся в практике Советов, вполне правильным и согласным с духом и целью закона, мы позволяем себе сомневаться, чтобы оно удерживало от вступления в присяжные поверенные кого-либо, кроме тех, кто сам сознает небезупречность своего прошлого и имеет основание ожидать заслуженного отказа со стороны Совета, — а от отсутствия в сословии таких лиц никакой потери ни для сословия, ни для общества, конечно, не происходит. Пускай сословие присяжных поверенных долго еще остается малочисленным, лишь бы только оно по-прежнему не допускало в свою среду лиц, не имеющих права на общественное доверие. Сила сословия заключается не в численности, а в безукоризненности, по крайней мере сравнительной, его членов. Открыть слишком широко его двери, в видах скорейшего, хотя бы и не разборчивого пополнения его, значило бы сделать величайшую ошибку, которая неминуемо отозвалась бы на всем дальнейшем развитии адвокатуры. Односторонний интерес сословия требовал бы, по-видимому (особенно в первое время после введения в действие Судебных уставов, когда можно было еще надеяться на скорое объявление комплекта в Москве и С.-Петербурге), возможно больших облегчений доступа в присяжные поверенные; но Советы — и в этом заключается их несомненная заслуга — сумели понять, что для достижения мгновенных выгод не следует жертвовать будущностью сословия, и никогда не заботились об увеличении числа членов сословия в ущерб внутреннему достоинству его. Что такой образ действий был вполне сознательный и обдуманный — это видно с особенной ясностью из первого отчета С.-Петербургского совета. Теперь, когда рядом с сословием присяжных поверенных образуется частная адвокатура, всякое ограничение права, предоставленного Советом ст. 380, было бы вдвойне вредно и опасно. Вопрос об испытаниях, также поднятый нашей периодической литературой, находится в тесной связи с вопросом о применении ст. 380. Если главная задача Советов — скорейшее, во что бы то ни стало, укомплектование сословия присяжных поверенных, то образ действий С.-Петербургского совета, установившего испытания, конечно, заслуживает полнейшего порицания; но если удовлетворительный состав сословия важнее его численности, то польза и даже необходимость испытаний совершенно очевидна. Опыт нескольких лет доказал с достаточной ясностью, что можно соединять в себе все формальные условия, требуемые законом для вступления в присяжные поверенные, и все-таки не быть знакомым с самыми элементарными началами права и судопроизводства, без знания которых, если можно так выразиться, адвокат не может сделать ни одного шага. Один присяжный поверенный не знал, что решение окружного суда, постановленное в отсутствие истца, не считается заочным, и пропустил вследствие этого срок на обжалование решения; другой полагал, что копия с приговора мирового съезда должна быть сообщена съездом подсудимому и что срок на обжалование приговора считается со дня получения этой копии*. Понятно, как тяжело отзывались такие ошибки на интересах тяжущихся или подсудимых, поручивших свои дела присяжным поверенным именно в том предположении, что со званием присяжного поверенного неразрывно связана по крайней мере известная доля юридических сведений. Взыскания, к которым в подобных случаях должен был прибегать Совет, не могли вознаградить тяжущихся или подсудимых за вред, причиненный им невежеством их поверенных. Конечно, ошибки со стороны присяжных поверенных останутся возможными несмотря ни на какие испытания; ошибаться случается и тому, кто вполне знаком со своим делом и относится к нему как нельзя более серьезно. Но предупредить ошибки слишком грубое испытание может уже потому, что оно заставляет кандидата на звание присяжного поверенного пополнить и поверить свои сведения, прежде чем подать просьбу о принятии в сословие. ______________________ * Оба лица, о которых здесь идет речь, не принадлежат больше к числу присяжных поверенных. ______________________ Против испытаний приводятся обыкновенно следующие доводы: 1) они незаконны, потому что Совету не предоставлено право производить их; 2) они излишни, потому что присяжным поверенным может быть только лицо, получившее юридическое образование и подготовленное практически к занятию судебными делами; 3) они неприличны, потому что не по силам и не по сведениям членов Совета контролировать профессоров, экзаменовавших просителя при окончании им курса наук и удостоверивших достаточность его юридических познаний; 4) они унизительны для лица, подвергающегося им, потому что ставят как бы ни во что всю прежнюю его деятельность и подчиняют его суду таких лиц, которые сведущи, может быть, ничуть не больше его; 5) они вредны, потому что закрывают для многих доступ в сословие присяжных поверенных. Доводы эти кажутся нам крайне неубедительными. Право Совета производить испытания имеет твердое основание в ст. 380 Учреждения судебных установлений, предоставляющей Совету принимать в соображение, при разрешении просьбы о принятии в присяжные поверенные, все сведения, которые Совет признает нужными. Если закон не определяет, какие именно сведения могут быть принимаемы в соображение Советом, и не установляет путей или способов для собирания сведений, то отсюда следует заключить, что Совет имеет право удостоверяться, путем испытания, и в достаточности познаний кандидата на звание присяжного поверенного. Противники испытаний ссылаются, между прочим, на Закон 25 мая 1874 г., предоставляющий судебным местам право экзаменовать кандидатов на звание частного поверенного только в том случае, если они не получили высшего юридического образования. Эта ссылка, по нашему мнению, ничего не доказывает, потому что при принятии в присяжные поверенные должна, по объясненным уже нами причинам, господствовать несравненно большая разборчивость и строгость, чем при допущении к исправлению обязанностей частного поверенного. Постановления закона о частных поверенных не могут поэтому быть применяемы по аналогии к присяжным поверенным. Определяя условия, необходимые для вступления в присяжные поверенные, законодатель имел в виду возвысить это сословие, закрыть к нему доступ для лиц недостаточно образованных или недостаточно опытных, установить предел, за который не должен выходить Совет при принятии в присяжные поверенные. Без соединения условий, требуемых законом, никто не может сделаться присяжным поверенным; но отсюда еще не следует, чтобы всякий, соединяющий эти условия, имел абсолютное право на звание присяжного поверенного. Мы видели уже, что юридическое образование и пятилетняя служба по судебному ведомству не составляют гарантии против ошибок, несовместных с тем доверием, которым должны пользоваться присяжные поверенные. Это становится вполне понятным, если припомнить, что служебные занятия часто знакомят только с одной стороной, с одним небольшим отделом права или судопроизводства. Так, например, лицо, занимавшееся в продолжение пяти лет исключительно производством предварительных следствий, может быть столь же несведуще по части гражданского права и процесса, как и лицо, никогда не служившее по судебному ведомству. Принять такое лицо в присяжные поверенные без всякого удостоверения в сведениях его по гражданскому праву и судопроизводству значило бы поступить согласно с буквой, но противно духу закона, конечно, требующему подготовки ко всем главным сторонам адвокатской деятельности. Нам могут возразить, что судебный следователь, получивший юридическое образование, не может быть совершенно не знаком с гражданским правом и судопроизводством и что испытание его из этих предметов было бы повторением сданного им университетского экзамена. В основании этого возражения лежит ошибочный взгляд на характер испытаний, установленных С.-Петербургским советом. Имея одну только цель — убедиться в практической подготовке экзаменуемого, Совет останавливается не на тех общих вопросах права или судопроизводства, которые составляют предмет университетского преподавания, а на формах, сроках, судебных обычаях, знание которых, вовсе не нужное для оканчивающего курс студента, необходимо для начинающего свою деятельность присяжного поверенного. Испытание, производимое Советом, отличается, таким образом, весьма существенно от университетского экзамена и не может быть признано ни излишним, ни колеблющим авторитет университетского аттестата или диплома. Если смотреть на испытание с этой точки зрения, то нужно обладать очень раздражительным и притом довольно мелким самолюбием, чтобы считать его для себя оскорбительным или унизительным. По принятому Советом и постоянно соблюдаемому им правилу испытание касается только тех отделов права или судопроизводства, знание которых не доказывается прежней деятельностью испытуемого; следовательно, никак нельзя сказать, чтобы деятельность эта не была принимаема в соображение Советом. С другой стороны, едва ли может подлежать какому-либо сомнению, что запас опытности и практических знаний, которым располагают члены Совета, вместе взятые, больше того, с которым является экзаменуемый, хотя бы он и превосходил всех членов Совета общим образованием и сведениями по теории права. Достоинство кандидата на звание присяжного поверенного пострадать от испытания ни в каком случае не может; испытание может задеть, повторяем еще раз, только самолюбие испытуемого, ревнивое охранение которого кажется нам довольно странным, когда дело идет о предохранении тяжущихся и подсудимых от вреда, наносимого им несведущими и неопытными присяжными поверенными. Вот почему мы думаем, что незачем особенно заботиться о тех немногих лицах, нежелание которых подвергнуться испытанию удерживает от вступления в присяжные поверенные. Вместо того чтобы отказываться из-за них от пользы, несомненно приносимой испытаниями, пускай лучше они откажутся от предрассудка, мешающего им согласиться на испытание. Число таких лиц, во всяком случае, крайне незначительно, и, конечно, не испытания, установленные Советом, замедляют возрастание числа присяжных поверенных. Заметим, что испытание, однажды не выдержанное, может быть повторено неопределенное число раз и что до сих пор не было еще примера невыдержания испытания кандидатом на звание присяжного поверенного. Итак, признавая необходимость облегчить доступ в сословие присяжных поверенных, мы видим к этому лишь одно средство — сокращение срока практической подготовки, требуемой законом, к которому только в провинции, на первое время после введения в действие Судебных уставов, могло бы быть прибавляемо предоставление права на звание присяжного поверенного лицам, получившим высшее, хотя бы и не юридическое образование. Все другие меры, предлагаемые с той же целью, — повсеместное допущение в присяжные поверенные лиц, не получивших юридического или даже вообще высшего образования, ограничение права, принадлежащего Советам по ст. 380 Учреждения судебных установлений, отмена испытаний — принесли бы, по нашему глубокому убеждению, гораздо более вреда, чем пользы. III Учреждение судебных установлений создало помощников присяжных поверенных, поставив занятия в этом качестве, как практическое приготовление к званию присяжного поверенного, на один уровень со службой по судебному ведомству; но оно не установило никаких правил о порядке и условиях вступления в помощники, о правах и обязанностях их, о контроле над ними, об их ответственности. Убедись на опыте в необходимости пополнить этот пробел, С.-Петербургский совет принял целый ряд мер, направленных к возможно правильному устройству отношений между помощниками, с одной стороны, доверителями их, присяжными поверенными и Советом — с другой, и вместе с тем, еще в начале 1872 г., вошел с представлением о легальной организации сословия помощников. Представление это осталось без последствий, и Закон 25 мая 1874 г. уравнял помощников с частными поверенными, распространив на первых в полной мере действие правил, установленных для последних* (ст. 2). Мы видим в этом один из главных недостатков Закона 25 мая. Само собою разумеется, что он не уничтожил и не мог уничтожить самого звания помощника присяжного поверенного, что оно по-прежнему остается одним из способов приобретения права на звание присяжного поверенного и что Совет, рассматривая помощников как кандидатов в присяжные поверенные, по-прежнему имеет право — через посредство присяжных поверенных, при которых они состоят, — наблюдать за ними и обсуждать приносимые на них жалобы; тем не менее нельзя не признать, что Закон 25 мая ослабляет связь между помощниками, рассматриваемыми как одно целое, и сословием присяжных поверенных и ставит помощников в положение крайне тягостное и ненормальное. Они подчинены теперь в одно и то же время и присяжным поверенным, при которых числятся, — а через них Совету, — и суду, который выдает им свидетельства на право ходатайства и имеет над ними дисциплинарную власть, и Министерству юстиции, которое может устранить их от ходатайства; они обложены сбором, чрезвычайно обременительным для лиц, только что начинающих адвокатскую деятельность, — гораздо более обременительным, чем был бы для них десятипроцентный сбор, платимый присяжными поверенными. Все это было бы вполне понятно, если бы до издания Закона 25 мая помощники ничем не отличались от частных ходатаев, находились вне всякого контроля и были вполне безответственны; но они были поставлены de facto в такие же точно условия, как и присяжные поверенные, и надзор Совета оказывался на практике одинаково действительным и для тех, и для других. Чем же объяснить постановление Закона 25 мая, уравнявшее помощников с частными поверенными? Недоверием к контролю Советов? Едва ли, так как этот контроль по-прежнему признается достаточным для присяжных поверенных, и почти одновременно с изданием Закона 25 мая открыт еще один Совет, в Харькове. Желанием подчинить помощников налогу, от которого они были до тех пор вовсе изъяты? Но в таком случае гораздо проще было бы распространить на них правила о десятипроцентном сборе. Нам кажется, что в основании нового правила лежит стремление уменьшить число помощников и затруднить доступ в это сословие для молодых людей, только что окончивших свое образование. ______________________ * С.-Петербургский совет, ознакомившись с проектом закона о частных поверенных, ходатайствовал о нераспространении действия его на помощников. ______________________ Мы готовы согласиться с тем, что адвокатура — не лучшая школа для молодого человека, вступающего в жизнь прямо с университетской скамьи. Она не дает ему привычки к правильному, постоянному труду, потому что ему часто приходится быть вовсе без дел и занятий. Через его руки проходит сравнительно небольшое число дел, знакомящих его лишь с немногими вопросами права и судопроизводства. Он может, конечно, посещать заседания судов; но этот способ пассивного, так сказать, восприятия знаний не может заменить активного приобретения их путем самостоятельной работы. Желание составить себе хоть какую-нибудь практику, в связи с материальной нуждой, слишком часто тяготеющей над помощниками присяжных поверенных, может привести к недостаточной осторожности и разборчивости в выборе дел. В исключительных случаях быстрого и легкого успеха может явиться новая опасность — стремление к обогащению во что бы то ни стало или, по крайней мере, охлаждению к лучшим сторонам адвокатской деятельности, индифферентизм, почти всегда вызываемый преждевременной заботой о материальном благосостоянии. Молодой человек, поступающий на службу по судебному ведомству, поставлен, с этой точки зрения, в условия более благоприятные. У него есть постоянные, определенные занятия, знакомящие его по крайней мере с одною областью права или процесса и интересующие его помимо большей или меньшей выгодности их в материальном отношении. Для него невозможен резкий переход от бедности к полному достатку, невозможна даже мечта о таком переходе. Самые лишения, которые он испытывает, имеют для него бесспорно воспитательное значение. Несколько лет такого труда и такой жизни делают молодого человека и более способным к адвокатской деятельности, и более закаленным против соблазнов, которые она для начинающего иногда представляет. Но если вступление на службу по судебному ведомству кажется нам, вообще говоря, более желательным для молодого человека, только что окончившего свое образование, чем вступление в помощники присяжного поверенного, то это, конечно, еще не значит, что избрание последней дороги заслуживало, в наших глазах, безусловного осуждения, еще менее — что доступ к ней мог быть затрудняем какими-либо искусственными препятствиями. Не подлежит никакому сомнению — и мы сами знаем факты, в том удостоверяющие, — что и в звании помощника можно приобрести все качества, необходимые для адвоката, избежать всех опасностей, указанных нами выше. Во Франции, в Англии множество молодых людей посвящают себя с самого начала адвокатуре — и это нисколько не мешает адвокатскому сословию занимать высокое место в английском или французском обществе. Если молодой человек сознает в себе способность и чувствует влечение к адвокатской деятельности, если ему тяжело было бы избрать какую бы то ни было другую, он, конечно, не должен идти наперекор своему призванию. Нельзя не заметить также, что служба по судебному ведомству, для начинающих с нее, сопряжена в настоящее время с весьма серьезными затруднениями. Огромное большинство молодых людей, получивших юридическое образование, не имеют решительно никаких средств к жизни; между тем, если они хотят служить по судебному ведомству, им приходится большею частью поступать в кандидаты на судебные должности и оставаться в этом звании иногда по нескольку лет, без всякого содержания. Мы убеждены, что надежда скорее найти оплачиваемые, хоть и скудно, занятия для весьма многих служит единственной побудительной причиной к вступлению в помощники присяжного поверенного. Назначение кандидатам на судебные должности небольшого, но определенного вознаграждения было бы гораздо более действительным средством уменьшить наплыв в помощники, чем принятие против него рестриктивных мер, прямых или косвенных. С другой стороны, наплыв этот — явление временное; сама чрезмерность его должна привести к реакции, к остановке. Помощников в С.-Петербурге теперь уже более двухсот; если прибавить к ним присяжных поверенных, присяжных стряпчих Коммерческого суда, частных поверенных — число которых, по всей вероятности, останется значительным несмотря на Закон 25 мая — и, наконец, всех тех, которые будут заниматься адвокатурой под прикрытием ст. 389 Учреждения судебных установлений*, то получится — для С.-Петербурга — такая цифра, которой едва ли соответствует действительная потребность в адвокатах. В силу того общего закона, по которому предложение регулируется запросом, можно ожидать скорее уменьшения, чем увеличения общего числа адвокатов. Известно, что переполнение юридических факультетов, достигшее высшей степени пять или шесть лет тому назад, вскоре после введения в действие новых Судебных уставов, теперь уже значительно уменьшилось, так что численный перевес опять возвращается на сторону медицинских факультетов. Это явление неминуемо отразится и на адвокатуре, в особенности на сословии помощников. Когда вступление в помощники сделается очевидно невыгодным, по крайней мере для большинства, то число лиц, ищущих этого звания, уменьшится само собою. ______________________ * На основании этой статьи, оставшейся в силе и после издания Закона 25 мая, право ходатайствовать принадлежит, между прочим, лицам, заведывающим по доверенностям делами или имениями тяжущихся. ______________________ При некоторых присяжных поверенных числится в настоящее время по восьми, десяти и даже более помощников. Нам случалось слышать совершенно неверное объяснение этого факта. Говорят, что присяжные поверенные, принимающие неопределенное число помощников, имеют в виду набирать как можно больше дел и распределять их между своими помощниками, возлагая на них всю тяжесть работы и пользуясь только ее выгодами. Достаточным опровержением этой догадки — способствовавшей, быть может, подведению помощников под действие Закона 25 мая — служит уже то обстоятельство, что далеко не все помощники присяжного поверенного, у которого их несколько, получают занятия от него или через его посредство. Двое, трое действительно помогают ему или рекомендуются им для ведения дел, за которые он сам не хочет или не может взяться; но остальные только числятся при нем, вовсе не работая для него и имея совершенно самостоятельную практику. Настоящая причина указанного нами факта заключается в следующем. У нас нет кандидатов на звание присяжного поверенного (вроде французских avocats stagiaires [адвокатов-стажеров (фр.)] или английских readers for the bar [рецензентов при адвокатуре (англ.)]), а есть и по закону (Учреждение судебных установлений, ст. 354) могут быть только лица, занимающиеся при присяжных поверенных в качестве их помощников. Желающий приобрести этим путем право на вступление в присяжные поверенные должен поэтому найти присяжного поверенного, который согласился бы зачислить его к себе в помощники. Достигнуть этого не всегда легко; большинство присяжных поверенных имеют не особенно много дел, с которыми и справляются собственными силами или при содействии одного помощника; записывать кого-нибудь к себе в помощники, не имея возможности доставлять ему занятия, многие не решаются, потому что не хотят брать на себя нравственную ответственность за лицо, которое будет заниматься не под наблюдением и руководством их. Другие присяжные поверенные, наоборот, не считают себя вправе отказывать кому-либо в звании помощника; они находят, что если бы всякий присяжный поверенный стал принимать лишь стольких помощников, скольким он может доставить занятия, то множество молодых людей, желающих сделаться адвокатами, должны были бы отказаться от этого намерения, к явному вреду для адвокатуры. Правилен ли этот взгляд — об этом мы скажем ниже; теперь для нас достаточно доказать, что неравномерное распределение помощников между присяжными поверенными вовсе не имеет того неблаговидного смысла, какой ему иногда по недоразумению или незнанию придают, и не может служить аргументом в пользу искусственного ограничения числа помощников. Если существование особого класса лиц, посвятивших себя приготовлению к адвокатской деятельности, вытекает из самой силы вещей и не влечет за собою никаких вредных последствий, то задачей законодательства должна быть организация этого класса на твердых началах, наиболее благоприятных для его дальнейшего развития. Подчинение помощников действию правил, установленных для частных поверенных, конечно, не может быть признано осуществлением этой задачи. Относительно частных поверенных контроль суда является мерой, вызванной необходимостью и ничем не заменимой; но относительно помощников он представляется, с одной стороны, излишним, потому что они подлежат уже контролю Совета, отнюдь не менее строгому; с другой стороны — недостаточным, потому что он может только удалить из среды помощников или не допустить в нее лиц, недостойных этого звания, но не может способствовать приготовлению помощников к адвокатской деятельности. Возлагать на суд исполнение такой обязанности, которая столь же хорошо или даже лучше может быть исполнена — и на самом деле исполняется — другим учреждением, значит напрасно увеличивать без того тяжелое бремя обязанностей, на суде лежащих. Мы уже сказали, что контроль суда над помощниками не устранит контроля над ними со стороны Совета; но если тяжущиеся станут обращаться с жалобами на помощников, должностные лица и присутственные места с сообщениями о действиях их, преимущественно к суду, а не к Совету, то наблюдение последнего за помощниками, конечно, ослабнет, связь между помощниками и сословием присяжных поверенных сделается менее чувствительной; а это было бы явлением весьма прискорбным. Помощники, готовясь быть присяжными поверенными, должны как можно раньше усвоить себе традиции этого сословия, проникнуться мыслью о своей солидарности с ними, принять к сердцу его интересы. Совет, с другой стороны, должен знать помощников как можно ближе, чтобы правильно разрешить вопрос о возможности допущения их, по окончании пятилетнего срока, в присяжные поверенные. Только Совет может, не ограничиваясь карательными мерами, предупреждать ошибки и упущения помощников, заботиться о приобретении ими практических сведений и о развитии в них правильного взгляда на обязанности адвоката. Одним словом, для того чтобы помощники могли занять прочное место в ряду судебных учреждений, необходимо соединить их в одно целое, тесно связанное с сословием присяжных поверенных и организованное путем закона. Проект такой организации давно уже начертан С.-Петербургским советом, мнение которого мы вполне разделяем. Не останавливаясь поэтому на вопросе о будущем устройстве сословия помощников, мы укажем только на те меры, которые могли бы быть приняты в настоящее время собственной властью Совета для лучшего исполнения обязанностей его относительно помощников присяжных поверенных. Если бы каждый помощник действительно занимался делами вместе со своим патроном или под его руководством, если бы каждый присяжный поверенный близко и хорошо знал своих помощников, то надзор Совета за помощниками мог бы не отличаться существенно от надзора его за присяжными поверенными, хотя, конечно, не следовало бы упускать из виду, что не все присяжные поверенные одинаково способны быть руководителями своих помощников. Но большинство помощников на самом деле только числятся при своих патронах; отношения между ними имеют совершенно формальный характер. Присяжные поверенные, считающие себя нравственно обязанными принимать к себе в помощники чуть ли не каждого, кто о том просит, не успевают, да часто и не стараются следить за всеми лицами, таким образом принятыми, и ограничиваются относительно многих из них представлением Совету без всякой поверки, отчетов, самими помощниками составленных. Нам известен только один присяжный поверенный, собирающий вокруг себя, раз в неделю, всех своих многочисленных помощников для беседы с ними о юридических предметах и для разрешения вопросов, которые в практике их возникают*. Пример этот, к сожалению, не находит подражателей. Присяжные поверенные, ограничивающиеся небольшим числом помощников, часто относятся к ним ничуть не лучше, оставляя их почти без всякого надзора и руководства. Нельзя не заметить, что и сами помощники не всегда ищут сближения со своим патроном, не всегда достаточно ценят пользу, которую они могли бы извлечь из его советов. ______________________ * Для того чтобы нельзя было подумать, что автор — теперь, впрочем, и не принадлежащий более к числу присяжных поверенных, — говорит здесь о самом себе, он спешит заметить, что у него никогда не было более трех помощников. ______________________ Все это вместе взятое дает Совету, как нам кажется, достаточный повод приступить теперь же к осуществлению той меры, которую он считает необходимой на случай новой организации сословия помощников, т.е. на случай уничтожения личных отношений между помощниками и их патронами — к разделению помощников на группы, с подчинением каждой из них непосредственному наблюдению и руководству одного из членов Совета или одного из присяжных поверенных по выбору Совета. Образцом для такого устройства могли бы послужить колонны, на которые разделены в Париже avocats stagiaires [адвокаты-стажеры (фр.)]. Разделение на колонны, существовавшее еще до Французской революции, было узаконено Ордонансом 20 ноября 1822 г., этим краеугольным камнем французской адвокатуры. В 1830 г. оно было отменено, но в 1851 г. вновь введено Парижским советом для подведомственных ему стажеров. Всех колонн десять; стажеры распределяются между ними поровну председателем Совета (batonnier), с помощью двух членов и секретаря Совета. Во главе каждой колонны стоят два члена Совета, назначаемые по жребию. Они собирают членов колонны по крайней мере два раза в год и объясняют им обычаи, правила, обязанности и права адвокатской профессии. На самом деле колонна собирается обыкновенно три раза в год. В пригласительных письмах, которыми созываются члены колонны, означаются вопросы, о которых будет идти речь в собрании. Присутствие или отсутствие в собрании каждого члена колонны отмечается в протоколе и принимается в соображение, когда наступает срок вступления его в адвокаты. По мнению как французских, так и бельгийских адвокатов, учреждение колонн принесло весьма полезные результаты. И действительно, это едва ли не единственный путь к правильной организации сословия помощников или кандидатов на звание присяжного поверенного. Присяжные поверенные не признают за собою, в большей части случаев, никаких обязанностей относительно своих помощников; члены Совета, поставленные во главе колонны или группы, считали бы себя безусловно обязанными заниматься возложенным на них делом. Контролю отдельных присяжных поверенных помощники часто подчиняются не совсем охотно; контроль уполномоченных от Совета имел бы в их глазах гораздо большее нравственное значение. Устраивать для своих помощников беседы о юридических вопросах могут только те присяжные поверенные, у которых помощников очень много; при существовании групп устройство таких бесед не представляло бы никаких затруднений. Не все присяжные поверенные одинаково знакомы с обычаями, преданиями сословия; члены Совета не могут не знать их, потому что беспрестанно применяют их на практике. Против разделения помощников на группы приводят обыкновенно два главных возражения: оно возложит на членов Совета, без того уже обремененных делами, слишком тяжелую обязанность, которая поэтому и не будет исполняема как следует; оно не встретит сочувствия со стороны помощников и поэтому обратится в мертвую букву. Прежде чем ответить на эти возражения, сделаем одну оговорку: мы не считаем необходимым включать в предлагаемые нами группы всех помощников присяжных поверенных. Срок бытности в этом звании, требуемый нашим законом, слишком продолжителен; мы уже видели выше, что его следовало бы сократить с пяти лет на три года. Если, таким образом, лицо, пробывшее помощником три года, без всякого неудобства могло бы быть принято в присяжные поверенные, то нет, очевидно, никакой надобности оставлять его под специальным контролем, учреждаемым для молодых, неопытных людей, только что вступивших на адвокатское поприще. Мы думаем даже, что принадлежность к группе, руководимой членом Совета, могла бы быть сделана для помощников безусловно обязательной только на первые два года со времени вступления их в помощники; дольше они могли бы оставаться в ней не иначе как по собственному желанию или по особому постановлению Совета, в случае признания их недостаточно приготовленными к самостоятельной деятельности*. При таком устройстве групп, в состав каждой из них предполагая, что их будет только девять, по числу членов Совета, входило бы не более десяти помощников**. Нам кажется, что наблюдение за десятью лицами, устроенное на рациональных началах, было бы совершенно по силам каждому из членов Совета. ______________________ * Само собою разумеется, что для лиц, поступающих в помощники не прямо с университетской скамьи, причисление к группе, руководимой членом Совета, также не было бы обязательно, разве если бы между окончанием ими курса и вступлением в помощники прошло менее двух лет.
______________________ Вот в чем, по нашему мнению, должны были бы заключаться обязанности руководителя группы. Он должен был бы назначить определенный час (не менее одного в неделю), в который каждый член его группы имел бы право обращаться к нему для разрешения недоразумений, встречаемых им при принятии или ведении дел, при расчетах с доверителями и т.п. Он должен был бы собирать у себя всех членов своей группы для юридических бесед, предмет которых был бы заранее назначен; таких собраний могло бы быть не два или три в год, как во Франции, а по крайней мере шесть, для того чтобы каждый принадлежащий к группе помощник мог по очереди разработать один из вопросов, избранных руководителем группы. Он должен был бы выслушать в суде по крайней мере две речи каждого из членов группы — одну по гражданскому, другую по уголовному делу — и сообщить ему свои замечания о них. Он должен был бы, наконец, познакомить руководимых им помощников с главнейшими правилами адвокатской деятельности, выработанными практикой, избирая для этого по возможности форму разговора, а не лекции. Во всем этом нет, по нашему глубокому убеждению, ничего неудобоосуществимого, ничего утопического; пожертвовав на это часами шестью, семью в месяц, каждый член Совета принес бы сословию гораздо больше пользы, чем может принести ему целый ряд отлично обдуманных и мотивированных постановлений Совета по делам дисциплинарным. Совету не приходилось бы тогда — как приходится теперь — встречаться с полным непониманием адвокатских обязанностей, непониманием, доходящим, например, до того, что помощник bona fide [чистосердечно (лат.)] считает себя вправе прибегать к обману или нравственному насилию против своих кредиторов, грозит им вмешательством полиции, прописываться за городом, на самом деле оставаясь в Петербурге. В среде помощников защищаемая нами мера могла бы вызвать неудовольствие или сопротивление разве что со стороны немногих, крайне самоуверенных личностей, считающих для себя оскорбительным всякий контроль, излишней — всякую нравственную поддержку. Громадное большинство помощников, начинающих свою деятельность, чувствует потребность в наставлении, в руководстве и охотно, свободно подчинилось бы влиянию членов Совета, чуждому всякого принудительного характера, всякой повелительной формы. Как бы то ни было, ничто не мешает приступить теперь же к устройству групп, в виде опыта; при согласии присяжных поверенных и их помощников они могут быть созданы собственною властью Совета, как создавались все правила, действующие в настоящее время относительно помощников. Если опыт окажется не удачным, возвратиться к прежнему порядку вещей будет нетрудно; но мы нимало не опасаемся неудачи, зная обычную энергию Совета и готовность его потрудиться для пользы корпорации. В последнее время в среде самих помощников становится заметным стремление к обособлению, к созданию отдельной, самостоятельной корпорации, соединенной с сословием присяжных поверенных только косвенною связью — вроде той, которая существует между присяжными поверенными и судебным ведомством, вследствие подчинения Совета Судебной палате. Комиссия, избираемая с 1872 г. из среды помощников, желала бы присвоить себе роль Совета как относительно принятия в помощники, так и относительно дисциплинарной над ними власти, и предоставить Совету по всем делам помощников исключительно значение инстанции апелляционной. До сих пор Совет не сделал комиссии ни одной уступки; сообщая ей по-прежнему имена лиц, желающих вступить в помощники и получая от нее собранные ею об этих лицах сведения, он оставляет за собою право поверять эти сведения наравне со всякими другими и решать вопрос о принятии или непринятии просителя в число помощников. Отсюда можно заключить, как Совет отнесся бы к вопросу о предоставлении комиссии дисциплинарной власти над помощниками, если бы вопрос этот был прямо ему предложен. Взгляд Совета кажется нам вполне правильным, настойчивое и последовательное проведение его — как нельзя более желательным. В западноевропейских государствах лица, готовящиеся в адвокаты, нигде не составляют самостоятельного сословия; они примыкают к адвокатской корпорации и управляются избранными ее представителями. Во Франции, в Бельгии допущение к стажу зависит от Советов, которым принадлежит и дисциплинарная власть над стажерами. В Англии inns of court находятся под управлением старейших адвокатов (benchers). В Австрии, на основании Закона 1868 г., кандидаты в адвокаты (Advokaturkandidaten) хотя и числятся при адвокатах, под руководством которых занимаются, но состоят в заведовании комитета, избираемого адвокатами из среды своей (Ausschuss der Advokatenkammer). В основании такого порядка лежат начала совершенно рациональные. Звание кандидата в адвокаты, стажера, помощника — только переходная ступень, ведущая к адвокатуре. Лица, стоящие на этой ступени, не имеют отдельных интересов, независимых от интересов адвокатской корпорации; они связаны с нею гораздо теснее, чем друг с другом. Особых обычаев, преданий у них также быть не может. Состав их изменяется гораздо быстрее, чем состав адвокатов; по мере того как наиболее опытные из них, окончив свою подготовку, переходят в число адвокатов или присяжных поверенных, ряды их пополняются громадным контингентом лиц, незнакомых с жизнью, с адвокатскими обязанностями, лиц, из которых многие не имеют даже твердой решимости посвятить себя адвокатуре, а хотят только испытать свою способность к адвокатскому поприщу. Мы едва ли ошибаемся, если скажем, что в среде помощников большинство, в каждую данную минуту, находятся именно на стороне этого элемента, подвижного, ни на чем не остановившегося и, конечно, неподготовленного к управлению сословием. В пользу автономии помощников приводятся обыкновенно следующие аргументы: помощники не участвуют в избрании Совета и, следовательно, не должны быть подчиняемы ему на том же основании, как избирающие его присяжные поверенные; члены Совета не могут быть так хорошо знакомы с действительностью каждого помощника, как его товарищи; Совет не имеет тех побудительных причин к бдительному надзору за помощниками, какие имела бы комиссия, ими самими избранная. Против первого из этих аргументов достаточно заметить, что избирательное право везде и всегда обусловливается достижением известного возраста — а между тем никому не приходило на мысль доказывать, что власть избранного учреждения не распространяется на несовершеннолетних, так как они не участвовали в его избрании. Помощники — это несовершеннолетние члены адвокатской корпорации; отношения их к ней слишком непродолжительны и непрочны, чтобы она могла признать их равноправными с другими ее членами. Это не отказ в праве, а только вызванная необходимостью отсрочка в использовании им. Что касается знакомства с деятельностью каждого помощника, то, при многочисленности помощников, оно одинаково затруднительно и для комиссии помощников, и для Совета; в настоящее время его скорее всего можно ожидать от присяжного поверенного, у которого помощник числится, а при предлагаемой нами системе его можно будет требовать от члена Совета, к группе которого принадлежит или принадлежал помощник. Притом сведения о помощнике, имеющиеся у комиссии, всегда могут быть сообщены ею Совету. Наконец, в поддержании и развитии между помощниками правильных взглядов на адвокатские обязанности Совет заинтересован не меньше, а больше комиссии, так как отношения помощников к комиссии ограничены известным сроком, а отношения их к Совету прекращаются только в случае совершенного оставления ими адвокатского поприща. Контроль Совета над помощниками создан, если можно так выразиться, самою жизнью; частные и должностные лица стали обращаться к нему с жалобами на помощников еще прежде, нежели он признал возможным принимать их к своему рассмотрению. Контроль комиссии помощников был бы, наоборот, учреждением чисто искусственным; насколько нам известно, никто из имеющих дело с помощниками не обращался до сих пор к комиссии для разбора своих неудовольствий или недоразумений. Идя по стопам Совета, применяя к помощникам те же начала, которые он выработал для присяжных поверенных, комиссия была бы излишней; действуя вразрез с Советом, она сделалась бы вредной, потому что в интересах адвокатуры возможно большее единодушие между настоящими и будущими присяжными поверенными. Правда, некоторые из защитников опровергаемой нами системы предлагают поставить комиссию в такое отношение к Совету, в каком находится низшая инстанция к высшей; но предложение это не устраняет неудобств, указанных нами. Апелляционная инстанция не должна повторять работу, исполненную судом первой степени, не должна вновь выслушивать обвиняемого, свидетелей и т.п.; между тем Совет, постановляющий свои решения по внутреннему убеждению, никак не мог бы согласиться принять за основание их письменные акты и протоколы комиссии; если же ему приходилось бы начинать производство дела сызнова, то разбор дела в комиссии очевидно обратился бы в пустую форму. Следует ли из всего сказанного до сих пор, что мы восстаем против самого существования комиссии помощников? Нисколько. Правильно понимая свою задачу, стараясь помогать Совету, а не встать на его место, она может принести большую пользу. Задача комиссии — - содействие Совету в собирании сведений о лицах, желающих вступить в помощники, разработка общих вопросов, касающихся всего сословия помощников, и сообщение их на рассмотрение Совета, принятие мер к сближению помощников между собою устройством юридических бесед, консультаций и т.п. Если комиссия сумеет приобрести нравственный авторитет в среде помощников, она может, сверх того, сделаться судом чести в личных столкновениях между помощниками и даже в других случаях, более важных, при согласии обеих сторон подчиниться ее разбору. Впрочем, с сокращением срока подготовки, требуемой законом от помощников, притязания комиссии на большую самостоятельность исчезнут, по всей вероятности, сами собою. Когда помощники будут оставаться в этом звании не более двух или трех лет, едва ли кому-нибудь из них придет на мысль заботиться об установлении резкой черты между сословием помощников и сословием присяжных поверенных. IV Составителям наших Судебных уставов предстояло разрешить вопрос о том, следует ли предоставить присяжным поверенным исключительное право на ведение гражданских дел в общих судебных учреждениях. Вопрос этот был разрешен с большою осторожностью. Не увлекаясь примером Франции и других государств, заимствовавших от нее основы своего судебного устройства, составители Судебных уставов сохранили за тяжущимися право личного ходатайства перед судом, без обязательного обращения к адвокату; этого мало — они уполномочили тяжущихся давать доверенности на ведение тяжебных дел своим родителям, супругам, детям и лицам, имеющим одну общую с ними тяжбу или заведующим по доверенностям их имениями или делами (Учреждение судебных установлений, ст. 386, 389). Исключительное, затем, право на ведение тяжебных дел было дано присяжным поверенным только в тех местностях, где они имеют жительство в достаточном числе, а определить число, признаваемое достаточным для каждого города, должна была особая табель, вносимая министром юстиции по представлениям судебных палат, через Государственный Совет, на Высочайшее утверждение (ст. 387, 388). Законом 25 мая 1874 г. все эти постановления не отменены, что видно уже из ссылки, сделанной в нем на ст. 389, состоящую в тесной связи со ст. 387 и 388; они сохраняют, с формальной точки зрения, полную силу, но на практике остаются без осуществления. Несмотря на неоднократные ходатайства С.-Петербургского совета, несмотря на представление С.-Петербургской судебной палаты, число присяжных поверенных, признаваемое достаточным для С.-Петербурга и для других городов империи, до сих пор не определено и табель, о которой говорится в ст. 388 Учреждения судебных установлений, до сих пор не издана. Очевидно, что во взглядах на вопрос о так называемой монополии присяжных поверенных произошла, со времени издания Судебных уставов, решительная перемена. Между тем, ввиду составителей Судебных уставов, без сомнения, были все доводы, которые могут быть приведены против монополии присяжных поверенных. Если несмотря на это она была установлена законом — в тех пределах и с теми ограничениями, о которых мы упомянули выше, — то окончательное разрешение вопроса о пользе и вреде, о необходимости или ненужности ее следовало бы, как нам кажется, поставить в зависимость не от нового теоретического разбора, для которого пока нет новых данных, а от указаний опыта, жизни. Другими словами, следовало бы привести в исполнение в некоторых местностях империи — например, хоть в Петербурге и Москве — закон, начертанный в Учреждении судебных установлений, и посмотреть, к каким бы это привело практическим результатам*. ______________________ * Подобное изложение доводов в пользу установления комплекта ниже, мы останавливаемся здесь преимущественно на тех сторонах вопроса, которые не были разработаны в представлениях и отчетах С.-Петербургского совета присяжных поверенных. ______________________ С первого взгляда может показаться, что поднимать вопрос о монополии присяжных поверенных теперь несвоевременно, что он надолго предрешен, в отрицательном смысле, изданием Закона 25 мая; но при более внимательном рассмотрении дела нетрудно убедиться, что издание этого закона составляет, наоборот, шаг вперед на пути, ведущем к установлению монополии. Главным аргументом против монополии присяжных поверенных всегда служило и служит проистекающее из нее стеснение прав и свободы частных лиц, затруднение в выборе адвоката, возвышение платы за адвокатский труд, возможность стачек между адвокатами и т.п. Другими словами, противники монополии стояли и стоят — если они хотят быть последовательными — за право каждого лица, совершеннолетнего и неопороченного судебным приговором, принимать на себя ведение поручаемых ему судебных дел, за право каждого тяжущегося поручать ведение своего дела кому он пожелает, без всякого ограничения, — короче, за тот порядок вещей, который существовал у нас до издания Закона 25 мая. С изданием этого закона положение дела радикально изменилось; монополия создана, только не для одних присяжных поверенных, а для них вместе с частными поверенными. Давнишний спор переносится этим самым на совершенно новую почву; речь может идти уже не о том, быть или не быть монополии, а о том, в какие границы она может быть поставлена, кто должен пользоваться ею. На этой почве вопрос значительно упрощается. Раз монополия признана полезной и необходимой, раз избрание адвоката перестало безусловно зависеть от усмотрения тяжущегося, задача законодательства, очевидно, заключается в том, чтобы оградить тяжущихся как можно больше от неудачного выбора адвоката, не уменьшая, однако, чрезмерно числа лиц, из среды которых может быть произведен набор. В конце концов все сводится, таким образом, к одному пункту, важность которого была вполне оценена уже составителями Судебных уставов, — к достаточности числа присяжных поверенных. Там, где оно достаточно для полного и беспрепятственного удовлетворения потребности в адвокатах, частные поверенные не имеют, если можно так выразиться, никакого права на существование, никакой raison d’etre [здравый смысл (фр.)], потому что превосходство присяжных поверенных, как сословия, над частными поверенными как совокупностью лиц, не подлежит никакому сомнению и спору. Там, где число присяжных поверенных недостаточно для достижения вышеуказанной цели, право на ведение гражданских дел по необходимости должно принадлежать одинаково присяжным и частным поверенным. Польза тяжущихся и интересы правосудия требуют сосредоточения адвокатских занятий в руках лиц, вполне приготовленных к тому теоретически и практически; отступление от этого правила может быть допущено только там, где соблюдение его оказывается фактически невозможным, — вот те начала, из которых логически вытекает исключительное право присяжных поверенных на ведение гражданских дел в общих судебных местах тех городов, где число их достигает известной цифры. Как высока должна быть эта цифра для каждой местности, в которой введены в действие Судебные уставы, — это определить нетрудно с помощью статистических сведений о числе дел, производившихся в суде, и о пропорции между делами, веденными при участии поверенных, и делами, веденными без их участия. Заметим в заключение, что в тех местностях, где число присяжных поверенных было бы признано достаточным, право на ведение гражданских дел могло бы быть предоставлено, кроме присяжных поверенных, и их помощникам, с известными ограничениями, необходимыми в интересах тяжущихся. Число адвокатов, между которыми тяжущимся предстояло бы сделать выбор, никогда, таким образом, не могло бы быть слишком незначительно, тем более что установление комплекта нисколько не мешало бы принятию новых лиц в среду присяжных поверенных и их помощников. Расширение этой среды, по указанному нами уже закону, постоянно соответствовало бы увеличению числа дел и запроса на адвокатов. И теперь, конечно, увеличение числа дел вызывает увеличение числа адвокатов, но число присяжных поверенных возрастает медленно, даже в столицах. Явление это несомненно состоит в связи с неустановлением комплекта, т.е. числа присяжных поверенных, которое признается достаточным для той или другой местности. Присяжные поверенные несут на себе в настоящее время повинность троякого рода: ходатайство по делам лиц, пользующихся правом бедности, защиту подсудимых по назначению суда и платеж десятипроцентного сбора. Первую из этих повинностей каждому присяжному поверенному приходится исполнять весьма редко; но последние две имеют весьма полезное значение. Защита подсудимых составляет, несомненно, одну из самых тяжелых обязанностей присяжного поверенного, часто требующую от него усиленного, многодневного труда, с оставлением всех других занятий. Десятипроцентный сбор, как мы уже имели случай заметить, менее обременителен для начинающего адвоката, чем единовременный взнос, которым обложены частные поверенные, потому что он взыскивается не при самом вступлении на адвокатское поприще, а с адвокатского дохода, действительно полученного; но в других случаях первый часто тяжелее последнего, потому что частный поверенный, заплатив 150 р., ничего больше не вносит по всем делам, производимым им в течение года в Окружном суде и Судебной палате, между тем как присяжный поверенный обязан вносить десятипроцентный сбор со всех дел, подлежащих действию таксы, сколько бы таких дел у него ни было. Очевидно, что большим обязанностям по справедливости должны соответствовать и большие права, лишь бы только они не были сопряжены с вредом для общества или для частных лиц. Пока присяжных поверенных, в известной местности, немного, предоставление им исключительного права на ведение гражданских дел было бы невозможно без крайнего стеснения для тяжущихся; но когда число их становится достаточным, принцип соразмерности между обязанностями и правами получает в отношении к ним полную силу. Между тем Закон 25 мая, не распространяя на частных поверенных обязанностей, лежащих на присяжных поверенных, дает первым, в сущности, те же права, какими пользуются последние. Против этого могут возразить, что присяжные поверенные сохраняют право ходатайствовать во всех судебных местах империи, а частные поверенные могут являться только в тех судах, от которых получили свидетельства, со взносом установленной платы; что в кассационных департаментах Правительствующего Сената частные поверенные могут действовать только по тем делам, которые они вели в низших инстанциях, а присяжные поверенные — по всем делам. Это различие между присяжными и частными поверенными действительно существует*, но практическое значение его — самое ничтожное. Деятельность громадного большинства присяжных поверенных ограничивается Судебной палатой и Окружным судом того города, в котором они имеют постоянное место жительства; право ходатайствовать во всех судах империи имеет поэтому ценность только для немногих присяжных поверенных. Притом каждый раз, когда частному поверенному представится случай взяться за сколько-нибудь значительное дело в суде другого города, ему, конечно, нетрудно будет получить свидетельство на право ходатайства в этом суде; случаи отказа в выдаче свидетельства такому лицу, которое имеет уже свидетельство от другого, равного судебного места, будут, без сомнения, встречаться весьма редко. Что касается второго из вышеуказанных преимуществ, то не следует упускать из виду, что в кассационном производстве самое главное — составление кассационной жалобы или объяснения против нее, которое обыкновенно лежит на обязанности поверенного, ходатайствовавшего по делу в месте разрешения его по существу; словесная поддержка или словесное опровержение кассационной жалобы имеет значение второстепенное и предпринимается тяжущимися, живущими вне Петербурга, весьма редко. Право петербургских присяжных поверенных принимать на себя ведение дел, поступающих в кассационные департаменты не из петербургских судебных мест, доставляет поэтому каждому из них самое ничтожное увеличение практики и не может считаться привилегией сколько-нибудь серьезной; а для других присяжных поверенных привилегия эта вовсе не существует. Вот почему мы считаем себя вправе утверждать, что положение частных поверенных, как ходатаев по делам, ничем существенно не отличается от положения присяжных поверенных. Правда, они не образуют корпорации, не имеют самоуправления, и — что всего важнее — могут быть устраняемы от ходатайства без судебного разбора, по распоряжению министра юстиции. В этом отношении присяжные поверенные поставлены, без сомнения, в условия несравненно более благоприятные, чем частные поверенные, — и этим объясняется тот факт, что, несмотря на отсутствие привилегий, несмотря на тяжесть обязанностей, находилось и находится немало лиц, ищущих звания присяжного поверенного и не изменяющих ему в пользу частной адвокатуры. Но корпоративные права, как они ни ценны, не устраняют указанной нами несоразмерности между правами и обязанностями каждого отдельного присяжного поверенного. Мысль о том, что повинности, сопряженные с званием присяжного поверенного, придется взять на себя немедленно после получения этого звания, а практики, может быть, долго не будет вовсе, не может не удерживать многих от вступления в присяжные поверенные, не может не служить для многих побудительной причиной к предпочтению звания частного поверенного. Есть полное основание предполагать, что определение числа присяжных поверенных, признаваемого достаточным для известной местности, — хотя бы число это значительно превышало число наличных в данную минуту присяжных поверенных, — имело бы последствием (без всяких послаблений со стороны Советов) быстрое увеличение сословия до и даже свыше требуемой цифры**. ______________________ * Нельзя не заметить, однако, что, по мнению некоторых судебных мест, присяжные поверенные вне округа, к которому они приписаны, должны подчиняться действию Правил о частных поверенных. Мнение это кажется нам совершенно ошибочным. как потому, что в ст. 1 Закона 25 мая не сделано никакой оговорки о пространстве деятельности присяжных поверенных, так и потому, что присяжные поверенные, где бы они ни действовали, остаются под контролем Совета, устраняющим необходимость в специальном контроле судебных мест; но если оно одержит верх, то положение присяжных поверенных, сравнительно с частными поверенными, сделается, конечно, еще более невыгодным.
______________________ Исходя из той мысли, что права присяжных поверенных, несмотря на Закон 25 мая, не соответствуют их обязанностям, мы находим, что до установления комплекта возможно и справедливо было бы предоставить присяжным поверенным некоторые преимущества перед частными поверенными — преимущества, которые были бы вместе с тем полезны для тяжущихся, для общества. Всего правильнее было бы, по нашему мнению, признать за присяжными поверенными исключительное право на ведение гражданских дел в судебных палатах, если только число их в том городе, где помещается Палата, достаточно в сравнении с числом дел, в Палату поступающих*. Отсюда само собою проистекало бы исключительное право присяжных поверенных на обжалование решений Судебной палаты в кассационном порядке. Этот порядок вещей представлял бы следующие несомненные выгоды: апелляционные дела поступали бы на рассмотрение Палаты в более разработанном виде; от сторон можно было бы требовать письменных заключений (conclusions motivees), значительно облегчающих труд членов Палаты**; тяжущиеся, живущие вне города, где помещается палата, получили бы возможность просить о назначении им поверенных согласно с ст. 392 Учреждения судебных установлений, между тем как в настоящее время выбор поверенного для ведения дела в Палате часто сопряжен для них с величайшими затруднениями; число неосновательных кассационных жалоб сделалось бы гораздо меньше, поводы к кассации были бы указываемы с точностью, мотивируемы ясно и подробно. Наравне с присяжными поверенными к ведению апелляционных дел могли бы быть допущены и помощники, пробывшие в этом звании не менее двух лет. ______________________ * С этой точки зрения, достаточным могло бы быть, конечно, признано число меньшее против того, которое было бы необходимо для предоставления присяжным поверенным исключительного права на ведение гражданских дел во всех общих судебных учреждениях.
______________________ Ошибочно было бы думать, что с принятием одной из мер, защищаемых нами, т.е. установлением комплекта или с предоставлением присяжным поверенным и их помощникам исключительного права на ведение гражданских дел в судебных палатах, для присяжных поверенных наступил бы тот золотой век, о котором мечтают одни, против которого восстают другие. Неравномерное распределение занятий между присяжными поверенными не могло бы быть устранено монополией, подобно тому как монополия на право лечения не устраняет неравномерного распределения занятий между докторами. На первое время, может быть, установление монополии привело бы к увеличению числа дел преимущественно у тех присяжных поверенных, которые и теперь не имеют в них недостатка. Но присяжные поверенные, обремененные делами, по необходимости стали бы передавать их своим товарищам, более свободным; сами тяжущиеся во многих случаях стали бы обращаться к последним, предполагая, что они посвятят более времени и труда вверенному им делу. Наконец, постановление ст. 392 Учреждения судебных установлений, вменяющее Совету в обязанность (при существовании комплекта) назначать присяжного поверенного для ведения дела каждого тяжущегося, не имеющего возможности прибыть лично в город, где должно производиться его дело, или же не успевшего согласиться с местными присяжными поверенными, — доставило бы практику всем, даже начинающим присяжным поверенным, и притом, что именно для начинающих весьма важно, практику заранее оплачиваемую (см. 18-й пункт таксы вознаграждения присяжных поверенных.) Опасаться стачки между присяжными поверенными, чрезмерного, вследствие монополии, возвышения платы за адвокатский труд нет ни малейшего основания, именно ввиду только что приведенной нами статьи 392 Учреждения судебных установлений, а также ввиду статьи 389, дающей тяжущимся возможность обходиться, и при монополии, без содействия присяжных поверенных. Одним словом, монополия, в чем бы она ни заключалась, не обогатит присяжных поверенных, не доставит каждому из них возможность существовать своим трудом, не тяготясь обязанностями, сопряженными с званием присяжного поверенного, и не предпочитая ему менее самостоятельную, но более легкую роль частного адвоката. V Мы говорили до сих пор о реформах, которые могли бы упрочить, укрепить положение сословия присяжных поверенных; теперь мы переходим к тем сторонам его устройства, которые требуют не изменения, а только поддержания и дальнейшего развития. Мы имеем в виду корпоративную организацию сословия, в теории не оставляющую желать ничего лучшего, на практике уже успевшую крепко привиться к нашей почве. Несколько времени тому назад можно было думать, что этой организации угрожает серьезная опасность; носились слухи об уничтожении самоуправления, данного присяжным поверенным Судебными уставами, о непосредственном подчинении их суду или даже административной власти. Лучшим опровержением этих слухов послужило открытие в мае нынешнего года Харьковского совета присяжных поверенных и возобновление приостановленного одно время приема в присяжные поверенные при провинциальных окружных судах. Мы не будем поэтому защищать учреждение, не нуждающееся, к счастью, ни в чьей защите. Заметим только, что раздающиеся от времени до времени жалобы на неограниченную, бесконтрольную власть Советов, на полную независимость присяжных поверенных основаны на явном недоразумении. От административной власти зависит возбудить дисциплинарное производство о всяком действии или упущении присяжного поверенного, сообщив о нем Совету прямо от себя или через посредство прокурорского надзора; постановление Совета, состоявшееся по поводу такого сообщения, может быть опротестовано прокурором Судебной палаты; в случае утверждения его Судебной палатой дело может быть доведено также путем протеста до Общего собрания кассационных департаментов Правительствующего Сената: Судебная палата имеет полное право принимать к своему рассмотрению не только протесты прокуроров, но и жалобы частных лиц на постановления Совета. Присяжные поверенные подчинены, таким образом, не только Совету, но и суду, деятельность которого может быть возбуждена административной властью. Подчинить присяжных поверенных непосредственно суду значило бы уничтожить без всякой надобности контроль Совета, нисколько, в сущности, не увеличивая власти суда над присяжными поверенными. Подчинить присяжных поверенных непосредственно администрации значило бы нарушить то великое начало, в силу которого никакое приобретенное право не может быть ограничено или взято назад иначе как путем судебного решения, — и нарушить его притом без всякой надобности, потому что администрация, как мы только что видели, вовсе не лишена законных средств влияния на присяжных поверенных (через посредство судебной власти). Из комментария к ст. 357 Учреждения судебных установлений видно, что учреждение, для высшего надзора за присяжными поверенными, особого губернского присутствия из должностных лиц судебного и административного ведомства было признано не только излишним, но и неудобным, на том основании, "что если Совету предоставляется власть и оказывается доверие, то нельзя ограничивать эту власть одною обязанностью переписываться с высшими властями, а самому не иметь никаких прав". В комментарии к ст. 365 мы читаем, что "учреждение Советов присяжных поверенных правительство считает в особенности необходимым и полезным для того, чтобы сословие присяжных поверенных оправдало все возлагаемые на него надежды". С этой точки зрения, остается только желать, чтобы Советы были открываемы во всех округах, где введены в действие Судебные уставы, как только это становится по закону возможным, т.е. как только число присяжных поверенных в округе достигает двадцати, и они выходят в Палату с просьбой о разрешении им избрать Совет (Учреждение судебных установлений, ст. 358). С первого взгляда может показаться, что при малочисленности присяжных поверенных и при распределении их между всеми главными городами судебного округа открытие Совета представляется неудобным, так как пришлось бы или избрать в Совет исключительно присяжных поверенных, живущих в месте его открытия, т.е. в месте нахождения Палаты, что было бы несправедливо относительно иногородних их товарищей, или составить Совет из присяжных поверенных, живущих в разных городах, чем крайне затруднилось бы устройство правильных заседаний Совета. Но эти соображения недостаточно сильны, чтобы помешать повсеместному открытию Советов. Если большинство мест в Совете достанется присяжным поверенным, живущим в городе, где он открывается, то это будет совершенно естественно, потому что место нахождения Палаты служит обыкновенно местом пребывания наибольшего числа и притом наиболее способных присяжных поверенных, центром усиленной умственной деятельности и общественной жизни (в подтверждение этого достаточно назвать Тифлис, Харьков, Одессу); присоединение же к ним нескольких иногородних присяжных поверенных едва ли будет сопряжено с серьезными неудобствами при тех легких способах сообщения, которые существуют или скоро будут существовать между губернскими городами Европейской России. Харьков, например, соединен железным путем с Воронежем, Ельцом, Орлом, Курском, Полтавой; Одесса — с Кишиневом и Елизаветградом, пароходным сообщением — с Екатеринославом, Херсоном, Таганрогом и скоро будет соединена и с Симферополем. В провинции едва ли понадобятся еженедельные заседания Совета; если он будет собираться раз в месяц, то приезд в заседание едва ли затруднит кого-либо из его членов. Трудно предположить, чтобы присяжные поверенные того города, где находится Совет, захотели подчинить себе с помощью принадлежащего им большинства голосов иногородних присяжных поверенных или поставить их в положение менее выгодное, условия менее благоприятные; во всяком случае, такое злоупотребление властью, если бы оно могло прийти кому-нибудь в голову, было бы пресечено в самом начале вмешательством Судебной палаты, т.е. отменой неправильных постановлений Совета. Повторяем еще раз: с открытием Совета контроль судебной власти над присяжными поверенными вовсе не прекращается и даже не ослабляется; к нему только присоединяется ничем не заменимый контроль корпоративный, контроль выборных представителей сословия. В Совете присяжных поверенных сосредоточивается не только дисциплинарная власть над присяжными поверенными, но и та внутренняя, организационная работа, посредством которой образуются обычаи, предания сословия, — сосредоточивается, одним словом, жизнь сословия, как целого. Избрание членов Совета представляется поэтому не только одним из важнейших прав, но и одной из важнейших обязанностей присяжных поверенных. Закон дает членам Совета кратковременные полномочия, определяя, что выборы в Совете производятся ежегодно; и это совершенно понятно, ввиду той обширной и отчасти дискреционной власти, которой облечен Совет и которую он мог бы употреблять во зло, если бы пользовался ею слишком долго и безотчетно. Интересы сословия требуют, однако, чтобы состав Совета не изменялся слишком быстро и слишком радикально; в противном случае, Совет не успел бы создать ничего прочного, одни не созревшие, не поверенные на опыте взгляды сменились бы другими, такими же, нить только что слагающейся традиции беспрестанно бы обрывалась. С другой стороны, введение в Совет, от времени до времени, новых элементов нельзя не признать желательным как потому, что число членов сословия, способных управлять его делами, без сомнения, превышает число членов Совета, так и потому, что, оставаясь постоянно в одном и том же составе, Совет легко мог бы впасть в апатию и односторонность. Во Франции и в Бельгии особенно необходимой считается частая перемена председателя Совета (batonnier). Начиная с 1830 г. ни один председатель Парижского совета не оставался в этом звании более двух лет; но избрание на второй год составляет общее правило, также не допускающее исключения. Случаев нового, через несколько лет, избрания в председатели лица, однажды уже занимавшего эту должность, в Париже до сих пор не было. В Бельгии до 1847 г. существовал обычай избирать в председатели Совета постоянно одно и то же лицо, пока оно оставалось в сословии и не отказывалось от избрания; с тех пор принято, наоборот, избирать ежегодно нового председателя, причем, однако, лицо, бывшее однажды председателем, может, по прошествии нескольких лет, быть вновь избрано на эту должность. Так, например, Вергеген (бывший председатель Бельгийской палаты представителей) был председателем Брюссельского совета в 1852 и 1859 гг., Декен — в 1856, 1863 и 1868 гг. Как во Франции, так и в Бельгии бывшие председатели остаются обыкновенно членами Совета и занимают в нем первые места после председателя. Что касается до членов Совета, то во Франции несколько раз возникал вопрос, не следует ли установить выбытие их из Совета по очереди, с обязательным избранием на место выходящих новых членов, но с тем, чтобы за один раз выходило не более одной трети членов Совета и чтобы очередь выхода не распространялась на председателя и бывших председателей. В пользу утвердительного разрешения этого вопроса было приводимо главным образом следующее соображение: если члены Совета не выбывают по очереди, то неизбрание кого-нибудь из них является как бы оскорблением, а так как оскорблять их товарищи вовсе не желают, то их и выбирают вновь из года в год, хотя есть другие адвокаты, не меньше или даже больше их заслуживающие избрания. С другой стороны, возражали, что так как избрание в Совет нового члена по необходимости влечет за собою неизбрание одного из прежних членов, то в этом следует видеть только знак доверия и уважения к вновь избранному члену, а никак не оскорбление для члена неизбранного; что избрание новых членов, если оно представляется желательным, всегда может быть достигнуто путем свободного соглашения между избирателями; что установление очереди совершенно напрасно стеснило бы свободу избирателей, препятствуя им избирать в Совет тех, кого они желают в нем видеть, заставляя их подавать голос за кандидатов, которых они по собственному побуждению не выбрали бы; что оно имело бы de facto последствием выбора членов Совета не на один год, как этого требует закон, а на три года (если допустить выход по очереди одной трети членов Совета). Это последнее мнение, принятое Парижским советом, одержало верх, и мысль о выходе членов Совета по очереди была отвергнута. На практике, однако, в Парижский совет большей частью вступает ежегодно от двух до четырех новых членов. В Бельгии тот же вопрос одно время был разрешен иначе; в 1846 г. брюссельские адвокаты — а вслед за ними и адвокаты некоторых провинциальных городов — приняли за правило избирать ежегодно по меньшей мере трех новых членов Совета (из числа пятнадцати) на место трех выбывающих по жребию. На практике это правило привело к тому, что три члена, выбывшие из Совета по жребию в 1847 г., были избраны вновь в 1848 г., три члена, выбывшие в 1848 г., были избраны вновь в 1849 г., и так далее, почти без всяких исключений. В 1868 г. выход по жребию трех членов Совета был отменен и избирателям возвращена полная свобода действий*. ______________________ * Дюшен и Пикар. ______________________ Нам кажется, что периодическое обновление Совета не может и не должно быть предметом регламентации, а должно зависеть от свободного, ничем не стесненного усмотрения избирателей. Французские и бельгийские защитники обязательного, по частям обновления Совета и обязательной смены председателя исходят, между прочим, из того предположения, что звание члена и в особенности председателя Совета есть награда за долговременную и безупречную адвокатскую деятельность, венец, которым следует украшать всех его заслуживших. "Откладывать избрание в председатели, — говорит Молло, — лиц, приближающихся к концу своего поприща, значит навсегда лишить их этого звания и омрачить (fletrir) последние дни их жизни; в лицах менее престарелых такая отсрочка поселяет гибельное уныние (decouragement funeste), бросая тень на будущность их (en ternissant leur avenir)". "Звание председателя Совета, — говорят Дюшен и Пикар, — есть прекрасная награда за долгий путь, пройденный с честью. Каждый адвокат, заслуживающий ее, должен иметь надежду на ее получение... Если избрание в члены Совета — честь, оказываемая адвокату, то эта честь должна доставаться по очереди всем ее достойным". В основании подобных взглядов лежит явная ошибка. Мы вполне понимаем, какую высокую цену имеет в глазах адвоката звание члена или председателя Совета; но избиратели, предоставляя это звание тому или другому лицу, должны иметь в виду вовсе не вознаграждение избираемого за его прежнюю деятельность, а пользу, которую он может принести сословию, способности и силы, которые он может посвятить ему. С этой же точки зрения должен прежде всего смотреть на свое звание и сам избираемый. Чтобы быть последовательными, Молло и другие писатели, разделяющие его мнение, должны были бы стоять за избрание в председатели Совета каждого адвоката, отпраздновавшего свою серебряную свадьбу с сословием и ни в чем предосудительном за все это время не замеченного; они должны были бы порицать избрание в председатели человека сравнительно молодого, свежего, полного сил, т.е. именно такого, который лучше может исполнять обязанности этого звания. Звание председателя Совета сделалось бы, таким образом, чем-то вроде пряжки за долговременную и беспорочную службу. Если же оно должно доставаться наиболее способному и достойному, независимо от того, близок ли он к концу своей карьеры, то нет, очевидно, никакого основания менять председателя непременно каждый год или каждые два года, точно так же, как нет оснований считать его чуть ли не бессменным. Слишком долго место председателя не должно быть оставляемо за одним лицом, потому что продолжительное и непрерывное исполнение тяжелых обязанностей легко может вызвать утомление, упадок энергии, даже рутинное отношение к делу; но отрывать председателя от его деятельности, как только он привык к ней и овладел всеми ее сторонами, было бы еще менее целесообразно. От такта и благоразумия избирателей зависит подметить тот момент, дальше которого не должна продолжаться деятельность председателя; в одних случаях этот момент, конечно, наступает раньше, чем в других, так что установление какого-нибудь определенного, для всех одинакового срока было бы крайне непрактично. Пока адвокатское сословие в данной местности не окрепло, не сложилось окончательно, должность председателя не без пользы может быть сохраняема в одних руках долее обыкновенного; впоследствии, в особенности при многочисленности сословия, она может переходить из рук в руки с большею сравнительно быстротою. Если в Парижском совете председатели меняются каждые два года и вновь уже не избираются, то это отчасти объясняется богатством сил, которыми располагает парижская адвокатура; в списке председателей Парижского совета за последние пятьдесят лет мы встречаем множество имен, имеющих европейскую известность*. Во Франции звание председателя Совета сопряжено с большим влиянием, чем у нас, как в силу исторических воспоминаний, им вызываемых, так и потому, что в среде французской адвокатуры сильно развито уважение к старшинству, к авторитету, к репутации, всеми признанной. Во Франции председатель Совета считается главою сословия (chef de l’ordre); по выражению Молло, он и вне Совета стоит на руле маленького адвокатского государства. Он председательствует в общих собраниях адвокатов, даже тогда, когда происходят выборы в Совет; он назначает докладчиков по всем вопросам, а в случае надобности и комиссии для предварительной разработки вопросов, особенно важных, и председательствует как в этих комиссиях, так и на конференциях, имеющих целью способствовать ораторскому и юридическому образованию молодых адвокатов. Он служит посредником в спорах и недоразумениях между адвокатами, только в важнейших случаях переносимых на рассмотрение Совета. У нас роль председателя Совета и по закону, и по обычаю гораздо скромнее. Закон не предоставляет ему права председательствовать в общих собраниях, созываемых для избрания Совета; обычай требует, чтобы и в других общих собраниях председательствовало лицо, не входящее в состав Совета. В Совете дела распределяются между членами, для доклада и составления определений, по взаимному их соглашению, причем председатель работает наравне с членами. В тех исключительных случаях, когда признается необходимым учреждение комиссии для рассмотрения какого-либо вопроса, она избирается непосредственно общим собранием присяжных поверенных. Споры между присяжными поверенными обыкновенно поступают прямо на рассмотрение Совета. Тем не менее обязанности председателя Совета и у нас имеют весьма важное значение. Прежде всего он, как и во Франции, представляет сословие в соотношениях с судебными местами, с администрацией. Он управляет прениями в Совете, ставит вопросы, объявляет резолюции, следит за тем, чтобы все дела, подлежащие ведению Совета, получали своевременное разрешение. Он дает общему собранию словесный и письменный отчет в деятельности Совета; на нем преимущественно, хотя и не исключительно, лежит объяснение и защита всех предложений и постановлений Совета, возбуждающих с чьей-либо стороны недоумение, противодействие или порицание. Для успешного исполнения всех этих обязанностей он должен иметь известный нравственный авторитет уже потому, что у нас слишком часто расположены судить о целом учреждении по личности, занимающей в нем самое видное место. Общий вывод, к которому мы таким образом приходим, следующий: число лиц, соединяющих в себе все условия для занятия председательского места, не может быть очень велико, особенно в сословии, начинающем свою деятельность и не очень многочисленном; слишком частая смена председателя, без важных к тому оснований, принеcла бы более вреда чем пользы, но смена его от времени до времени необходима**; лицо, бывшее однажды председателем, может, по прошествии нескольких лет, быть вновь избрано на эту должность. ______________________ * Назовем, для примера, Дюпена Старшего, председателя Палаты депутатов при Людовике-Филиппе и законодательного собрания во время Второй республики (председатель Совета в 1830 г.); Могена, одного из известнейших ораторов оппозиции при Людовике Филиппе (1830 — 32); Делангля (1836 — 38); Ше-д’Эст-Анжа (1842 — 44) и Бароша (1846 — 48), впоследствии министров при Наполеоне III; Мари (1840 — 42), члена временного правительства 1848 г.; Бетмона (1854 — 56); министра этого правительства, вождя легитимистов Беррье (1852 — 54); наконец, из современных деятелей — Жюля Фавра (1860 — 62), Дюфора (1862 — 64), Греви (1868 — 70).
______________________ Замечания наши об избрании председателя применимы отчасти и к избранию членов Совета. Парижский совет был совершенно прав, отвергнув обязательное, каждый год, избрание известного числа новых членов Совета на место такого же числа выходящих по очереди. Чтобы убедиться в этом, представим себе, что из числа девяти членов Совета трое не оправдали ожиданий избирателей, которые не желают более оставлять их в Совете; другие трое, составляющие по убеждению избирателей главную силу Совета, должны выбыть из него по очереди. Избирателям предоставляется, таким образом, следующая альтернатива: или избрать в Совет за один раз шесть новых членов (хотя, может быть, в целом сословии, в данную минуту, и нет такого числа лиц, вполне способных быть членами Совета), поколебать таким образом систему, которой до тех пор, при общем одобрении, держался Совет, поставить дальнейший ход управления в зависимость от случая, — или оставить в Совете членов, не пользующихся более доверием сословия. Порядок, при котором возможны такие результаты, не может быть признан удовлетворительным. Безусловно, отвергая бессменность председателя Совета, мы думаем, что для отдельных членов Совета она может быть допущена de facto без всякого неудобства. Есть члены сословия, настолько уважаемые всеми, настолько опытные, настолько преданные общим интересам корпорации, что удалить их из Совета, хотя бы на время, значило бы уменьшить его авторитет в глазах сословия и публики. Обязанности членов Совета не так утомительны, как обязанности председателя; энергия их ослабевает не так скоро, и для поддержания ее совершенно достаточно вступления в Совет, от времени до времени, нескольких новых лиц, приносящих с собою новые взгляды или, по крайней мере, критическое отношение к тем или другим сторонам прежней деятельности Совета. Чтобы очистить место для таких лиц, следует не избирать вновь тех членов Совета, которые, пробыв в нем несколько лет, могут быть заменены другими, без всякой потери для сословия и для самого Совета. Само собой разумеется, что выбывшие таким образом члены Совета могут со временем быть вновь избираемы в Совет. При таком взгляде на дело, начинающем, по-видимому, распространяться в среде нашей адвокатуры, обновление Совета не может вредить устойчивости и последовательности его образа действий и неизбрание в Совет не может быть ни для кого оскорбительно. В истории С.-Петербургского совета мы встречаем один только случай слишком радикальной перемены в составе Совета: в 1868 г. было избрано сразу пять новых членов (из числа девяти). В продолжение трех лет сряду (в 1871, 1872 и 1873 гг.) в Совет не было введено ни одного нового лица; но в 1874 г. избрано два новых члена, сколько нам известно — именно для того, чтобы Совет не оставался постоянно в одном и том же составе. Остается только желать и на будущее время такого же осторожного отношения к делу, такого же благоразумного пользования избирательным правом. Находя, что перемены в составе Совета должны быть производимы не в заранее назначенные сроки и не в заранее определенных размерах, а по свободному усмотрению избирателей, мы признаем этим самым в полной мере необходимость предварительных совещаний между избирателями о предстоящих выборах, о членах Совета, не подлежащих избранию, о новых кандидатах на звание члена Совета. Трудно понять, почему Молло восстает против подобных совещаний. Парижский совет, отвергая обязательное обновление совета, заметил, между прочим, что от адвокатов зависит вступать в соглашение насчет кандидатур, которые они намерены поддерживать, так чтобы голоса не раздроблялись, а соединялись на именах, заранее определенных; Молло, вопреки ясному смыслу этого замечания, утверждает, что Совет вовсе не думал разрешать адвокатам собираться для обсуждения кандидатур, еще менее — подвергать их предварительному голосованию. По мнению Молло, это было бы слишком похоже на то, что происходит в политических собраниях, и потому несовместимо с достоинством (!) адвокатской профессии. Нам кажется, что предварительное совещание избирателей — необходимое приготовление ко всякому серьезному избранию, все равно, имеет ли оно политический, корпоративный или какой-либо иной характер. При отсутствии такого совещания результат выборов легко может зависеть от слепого случая и вовсе не соответствовать важности дела. Особенно полезным совещание бывает в тех случаях, когда предстоит сделать выбор из числа нескольких лиц, соединяющих в себе, почти в одинаковой мере, все условия для занятия известного места. Как остановиться на одном из них, если права каждого не будут подвергнуты самому подробному сравнительному обсуждению? Каждый избиратель может сообщить своим товарищам такие факты, которые были им неизвестны, обратить их внимание на такие стороны деятельности кандидата, которые не были достаточно оценены ими. Между избирателями могут, наконец, быть и такие, которые, только что вступив в сословие, не успели ознакомиться со своими товарищами, а следовательно, и составить себе мнение о лицах, подлежащих или не подлежащих избранию; для них предварительное совещание — единственное средство прийти к правильному заключению по этому предмету. Но если избиратели не должны относиться к своей роли пассивно, то отсюда еще не следует, чтобы присяжные поверенные, считающие себя вправе занять место в Совете, могли сами ставить и поддерживать свою кандидатуру, чтобы члены Совета могли сами стараться об оставлении их в этом звании. В этом отношении между выборами в Совет и выборами в политическое собрание существует значительная разница. Кандидат в депутаты может быть совершенно неизвестен большинству избирателей; они могут даже не знать, согласен ли, желает ли он принять на себя звание депутата; открытое заявление им своей кандидатуры, подкрепленное изложением его взглядов, его программы, может поэтому быть действительно необходимым. В небольшой среде присяжных поверенных нет надобности прибегать к подобным средствам. Каждый присяжный поверенный — возможный кандидат на звание члена Совета; действуя постоянно перед глазами своих товарищей, он имеет, сверх того, полную возможность познакомить их со своими взглядами в общих собраниях, в собраниях членов консультации, на частных сходках перед выборами; постановка кандидатуры при таких условиях представляется или совершенно излишней, или даже вредной, как искусственное средство влияния на убеждение избирателей. Еще менее приличны были бы, конечно, какие-либо усилия членов Совета сохранить за собою это звание. Звание члена Совета, как мы уже говорили, есть преимущественно обязанность, которой никто не должен искать, от которой никто не должен и отказываться. Само собою разумеется, что никого нельзя заставить вступить в Совет или остаться в нем; но сословие имеет право ожидать от своих членов, что они не станут уклоняться без особенно важных причин от службы, возлагаемой на них в видах общей пользы. Итак, хороший личный состав Совета, изменяющийся не слишком быстро, но не остающийся и вовсе без перемены, — вот необходимое условие для успешной деятельности Совета; но есть еще другое условие, не менее важное — это существование правильных отношений между Советом и общим собранием присяжных поверенных. Установление и поддержание таких отношений требует именно в настоящее время особенного внимания. История попыток, направленных к ограничению власти Совета, к подчинению его, в большей или меньшей степени, влиянию избирателей, изложена нами в другом месте. До 1874 г. все эти попытки оставались без успеха; но перед последними выборами в Совет общим собранием была принята резолюция, имевшая целью указать Совету, как он должен действовать по одному вопросу на будущее время. От такой резолюции только один шаг до возложения на членов Совета так называемого повелительного полномочия (mandat imperatif), до требования, чтобы избираемый в члены Совета заранее обязался во всем и всегда следовать взглядам и указаниям своих избирателей. Не вдаваясь во всестороннее обсуждение вопроса об отношениях между избираемыми и избирателями, мы рассмотрим его только в применении к сословию присяжных поверенных. Мысль о необходимости повелительных полномочий возникла в Западной Европе вследствие двух главных причин: продолжительности срока, на который избиралось то или другое собрание, и не всегда достаточного знакомства избирателей с личными качествами избираемого. При соединении этих двух условий лицо, избранное для защиты известной системы, известных взглядов, легко могло очутиться в противоположном лагере и действовать, в течение нескольких лет сряду, прямо наперекор желаниям своих избирателей. Надолго освобожденное от всякого контроля, окруженное влиянием, соблазнами всякого рода, оно могло забыть, и на самом деле нередко забывало, кем и для чего оно было избрано. Полномочие, данное ему с определенной целью, могло сделаться в его глазах как бы личной его собственностью, в распоряжении которой нет надобности давать отчета. Ни о чем подобном, очевидно, не может быть речи в скромной сфере, с которой мы теперь имеем дело, — в сфере адвокатского сословия. Совет присяжных поверенных состоит из лиц, избираемых на весьма короткий, годовой срок, и притом хорошо известных избирателям. Побуждений, которые могли бы произвести быстрый, резкий переворот в образе мыслей и действий члена Совета, нельзя себе представить, потому что никаких выгод от такой перемены он приобрести не может, никакого давления извне не испытывает, никаким соблазнам не подвергается. Несколько повлиять на него может разве что долговременное пользование властью; но возобновление или невозобновление данных ему полномочий совершенно зависит от усмотрения избирателей. Избирая в Совет лучших своих членов, сословие не имеет, таким образом, никакого основания не доверять им, стеснять, связывать их какими-либо условиями или обязанностями. С другой стороны, без полной самостоятельности, которую, конечно, не следует смешивать с безотчетностью или безответственностью, немыслима правильная деятельность Совета. Совет — учреждение преимущественно судебное, облеченное обширной карательной властью. Как и всякий судья, член Совета должен руководствоваться при решении дела исключительно своим внутренним убеждением и подавать голос, не заботясь о том, что скажут по этому поводу его избиратели. Заранее обещав действовать, при известных обстоятельствах, в известном смысле, член Совета легко может быть поставлен в необходимость или изменить этому обещанию, или решить дело вопреки своему убеждению. Предохранить его от такой альтернативы могут только избиратели, сохраняя за ним полную свободу действий, признавая за ним право следовать, в каждом данном случае, его собственному взгляду, а не взгляду большинства, его избравшего. "Сосредоточивая судебно-дисциплинарную власть над присяжными поверенными в руках Совета, — сказано в отчете С.-Петербургского совета за 1870 — 71 гг., — законодатель без сомнения руководствовался тем убеждением, что для всестороннего рассмотрения и правильного разрешения судебных дел необходимо коллегиальное учреждение, не слишком многочисленное, постоянно (в течение известного срока) действующее в одном и том же составе и несущее полную нравственную ответственность за свои постановления. Предоставление общим собраниям, многочисленным, случайно составленным и безответственным, права обсуждать во всякое время дисциплинарные постановления Совета лишило бы эти постановления необходимого нравственного авторитета и перенесло бы центр тяжести дисциплинарной власти, вопреки намерению законодателя, из Совета в общее собрание". Все эти соображения применимы и к вопросу, теперь нас занимающему. Обязательные полномочия, исходящие от общего собрания присяжных поверенных, были бы ничем иным, как предрешением значительной части дела, подсудных Совету, перенесением на общее собрание тех прав, которые принадлежат и должны принадлежать исключительно Совету. Сделавшись простым исполнителем воли большинства, часто и легко изменяющейся, Совет лишился бы независимости и беспристрастия — необходимых условий правильного суда и потерял бы возможность способствовать образованию прочных обычаев и традиций, столь важных для сословия. В состав Совета легко могли бы войти не самые выдающиеся, а самые гибкие члены сословия, искатели популярности, готовые поддерживать сегодня одно, завтра другое, противоположное, лишь бы только получить или сохранить за собой место в Совете. Претензия общих собраний на первую роль в управлении сословием была бы тем менее основательна, что они далеко не всегда представляют собой настоящее большинство сословия. Корпоративная жизнь развита у нас еще не настолько, чтобы быть живым интересом для каждого отдельного члена корпорации. Есть присяжные поверенные, которые систематически держатся в стороне от общих дел сословия — одни вследствие равнодушия ко всему тому, что не прямо касается их личных выгод, другие — вследствие лености, третьи — вследствие излишней осторожности, нежелания открыто высказаться за ту или другую сторону и тем навлечь на себя чью-либо неприязнь. Постоянное участие в делах сословия принимает сравнительно небольшая группа деятельных, подвижных, большей частью молодых присяжных поверенных, от которых всего чаще идет и оппозиция Совету. Середину между теми и другими занимают люди колеблющиеся, нерешительные, не уклоняющиеся от участия в общих делах корпорации, но относящиеся к ним скорее пассивно, примыкающие то к одной, то к другой из спорящих сторон. Присяжные поверенные первой категории почти никогда не являются в общие собрания, присяжные поверенные второй категории посещают их весьма аккуратно; присутствие или отсутствие присяжных поверенных третьей категории часто зависит от причин случайных. Чтобы судить о численном соотношении между этими тремя категориями, достаточно заметить, что, хотя общие собрания созываются средним числом не более пяти или шести раз в год, они не всегда могут состояться, потому что число явившихся присяжных поверенных не всегда достигает одной трети всего числа наличных членов сословия; превышает же оно этот minimum только в самых редких, исключительных случаях. Понятно, что при таком составе общих собраний решения их не всегда могут иметь достаточную нравственную силу. Правда, что и для выборов в Совет собирается в последнее время едва половина наличных присяжных поверенных*; но это объясняется тем, что сословие, вообще говоря, довольно деятельностью Совета и не желает существенной перемены в его составе. Лучшим доказательством этому служит то, что всякий раз, когда в среде сословия начиналась сильная избирательная агитация, когда стремление изменить в значительной степени состав Совета вызывало с другой стороны стремление сохранить его почти без изменений, общие собрания бывали особенно многочисленны — например в 1867, 1868, 1870, 1872 гг. Совет является, таким образом, действительным представителем большинства сословия, чего никак нельзя сказать об обыкновенных общих собраниях, т.е. именно о тех, на которых обсуждаются действия и постановления Совета. ______________________ * В 1874 г. из 115 присяжных поверенных принимали участие в выборах 58. ______________________ Если Совет должен приступать к своей деятельности свободным от всяких обязательств перед присяжными поверенными, его избравшими, то судебные постановления Совета, по тем же причинам, не должны подлежать ревизии или даже обсуждению со стороны общего собрания присяжных поверенных. Общее собрание, как мы уже видели, не обладает и не может обладать ни одним из тех качеств, необходимых для отправления суда, а следовательно, и для поверки судебного приговора; между тем признать за каждым присяжным поверенным право представлять общему собранию возражения против судебных постановлений Совета, за общим собранием — право обсуждать эти возражения значило бы, говоря словами Совета (отчет за 1870 — 1871 гг.), "перенести центр тяжести дисциплинарной власти, вопреки намерению законодателя, из Совета в Общее собрание присяжных поверенных". Постановления Совета при таких условиях потеряли бы всякое значение, всякую силу; лицо, формально осужденное Советом, могло бы быть нравственно оправдано общим собранием, и наоборот: исход дела был бы поставлен в зависимость от состава общего собрания, каждый раз изменяющегося, от его симпатий или антипатий, от его случайного настроения. Беспристрастное, объективное отношение к делу становится невозможным, как только рассмотрение его теряет строго судебный характер. Следует ли из всего сказанного нами до сих пор, что общие собрания присяжных поверенных не должны заниматься ничем другим, кроме выборов в Совет, что самое созвание их в промежуток между выборами представляется излишним, что корпоративная жизнь сословия должна выражаться исключительно в деятельности Совета? Нет; мы придаем общим собраниям серьезное значение и полагаем, что они могут быть весьма полезны, и не вторгаясь в круг действий Совета. Сословие присяжных поверенных, рассматриваемое как одно целое, имеет свои общие дела, свои интересы, заведование которыми не отнесено законом к числу обязанностей Совета, но принадлежит ему по самой силе вещей, как исполнительному органу сословия. Об этих-то делах и интересах Совет может и должен совещаться со своими избирателями. Как учреждение, облеченное известной, законом определенной властью, Совет должен действовать совершенно самостоятельно; но как представитель сословия, он должен руководствоваться желаниями и взглядами большинства и не имеет никакого права идти вразрез с ними или оставлять их без внимания. Так, например, Совет не мог бы без согласия общего собрания установить кассу пособий нуждающимся присяжным поверенным, определить порядок взноса десятипроцентного сбора (взимание которого законом Совету не предоставлено), требовать от присяжных поверенных представления отчетов о деятельности их помощников, учреждать вообще надзор за помощниками, ходатайствовать об облегчении для некоторых лиц доступа в присяжные поверенные, печатать постановления Совета и т.п. Во всех подобных случаях Совет может только предлагать общему собранию ту или другую меру, но принятие или непринятие ее должно зависеть от общего собрания. Деятельность общего собрания этим еще далеко не исчерпывается. Сохраняя за собой право самостоятельного разрешения дисциплинарных дел и просьб о вступлении в присяжные поверенные, Совет может и даже должен выслушивать мнение общего собрания по всем важнейшим общим вопросам, возникающим при разборе дел и просьб этого рода, для того чтобы обеспечить всестороннее рассмотрение, а следовательно, и правильное разрешение их. Но мнение общего собрания, повторяем еще раз, не должно быть в этих случаях обязательно для Совета, не должно стеснять его свободу; во всем том, что законом предоставлено власти Совета, общее собрание может иметь голос только совещательный. Когда в начале 1870 года один из присяжных поверенных отказался от защиты, возложенной на него судом, и возбудил этим самым общий вопрос об обязательности таких защит для присяжных поверенных, Совет предложил этот вопрос на предварительное обсуждение общего собрания, но предупредил его, что дисциплинарное определение о присяжном поверенном, отказавшемся от защиты, будет постановлено Советом независимо от того, как выскажется общее собрание по вышеупомянутому вопросу. Этот прецедент был положен в основание дальнейшей деятельности Совета, и принятое Советом правило было одобрено общим собранием присяжных поверенных. Кроме вопроса об обязательности защит, Совет предлагал на обсуждение общего собрания вопросы об обязанности присяжных поверенных давать свидетельские показания по делам своих клиентов, о праве присяжных поверенных передавать возложенные на них судом защиты другим лицам, о праве присяжных поверенных действовать единовременно по доверенности двух лиц, состоящих между собой в тяжбе, и т.п. Наконец, общему собранию принадлежит еще одно несомненное право — рассматривать в конце каждого отчетного года всю деятельность Совета за этот год, для приведения в ясность, следует ли, и если следует, то в какой мере, изменить личный состав Совета. Дисциплинарные постановления Совета могут при этом быть подвергаемы критическому разбору, но лишь настолько, насколько в них выразились общие взгляды членов Совета, а не в отношении правильности разрешения Советом частных вопросов о вине и ответственности обвиняемых. Само собой разумеется, что избиратели имеют полное право подать голос против члена Совета, которого они считают слишком строгим или слишком снисходительным в выборе мер взыскания, слишком скептическим или слишком доверчивым в оценке доказательств; но публичные рассуждения по этому предмету представляли бы то неудобство, о котором мы говорили выше, т.е. подрывали бы значение дисциплинарных постановлений Совета, и притом были бы совершенно бесплодны, потому что убеждение, вынесенное каждым членом Совета из данных в его присутствии показаний и объяснений, не может быть правильно оценено присяжными поверенными, не присутствовавшими при разборе дела. Обсуждение дисциплинарных постановлений Совета с этой точки зрения кажется нам столь же нерациональным, как и обсуждение вердикта присяжных по чисто фактическому вопросу лицами, знакомыми с процессом только по печатному о нем отчету. И в том, и в другом случае критика слишком легко может впасть в ошибку, потому что не располагает всеми данными, на которых основано критикуемое решение. Что касается меры наказания, то определение ее, при отсутствии точных правил о проступках присяжных поверенных и о соответствующих им взысканиям, по необходимости зависит от личного взгляда членов Совета, правильность которого трудно доказать, но еще труднее опровергнуть. В частных собраниях, предшествующих выборам, деятельность каждого отдельного члена Совета может быть обсуждаема без всяких стеснений; но в общем собрании, созываемом для рассмотрения отчета, не следует, как нам кажется, выходить из указанных нами пределов. Простор для прений внутри этих пределов остается большой, так как характер и направление деятельности Совета выражается преимущественно в разрешении общих вопросов, вполне доступных для критики. Не всякое разногласие между общим собранием и Советом должно неминуемо вести к изменению состава Совета. Если Совет с честью стоит во главе сословия и служит верным выражением лучших его сторон и стремлений, то странно было бы передавать ведение дел в другие, не испытанные еще руки только потому, что по вопросам не первостепенной важности члены Совета не считают возможным действовать согласно с желаниями своих избирателей. Присяжные поверенные С.-Петербургского округа понимали это до сих пор как нельзя лучше; не дальше как на последних выборах в состав Совета было вновь избрано несколько лиц, энергически восстававших против той резолюции, которая, как мы видели выше, должна была в известной степени стеснить свободу действий Совета, и заранее объявивших, что они не будут — если останутся в Совете — следовать высказанному в ней взгляду. Замечательно, что эти лица получали гораздо больше голосов, чем тот член Совета, который один из всех своих товарищей говорил и подал голос в пользу резолюции. Все это позволяет надеяться, что отношения между избираемыми и избирателями в Петербургском округе останутся и на будущее время столь же нормальными и правильными, как они были до сих пор. Оппозиция против Совета весьма желательна как элемент, оживляющий корпоративную жизнь сословия, поддерживающий энергию и в нем, и в самом Совете; но целью ее должно быть постепенное обновление Совета — а не резкое изменение его состава, указание Совету его ошибок или пробелов в его деятельности — а не подчинение его общему собранию присяжных поверенных. VI Обязанности Совета, как учреждения, облеченного дисциплинарной властью над адвокатами, могут быть понимаемы весьма различно. Во Франции, например, укоренилось мнение, что деятельность Совета по надзору над адвокатами имеет характер не судебный, а отеческий, семейный, домашний. "Le Conseil, — говорит Молло, — s’est toujours regarde comme une institution paternelle et de famille... Il у a un principe ancien qui repute affaires d’interieur et de famille toutes les deliberations du Conseil" [Совет всегда рассматривается как учреждение отеческое и семейное. Существует старый принцип, в соответствии с которым внутренние и семейные дела заслушиваются на всех совещаниях Совета (фр.)]. Этот принцип приводится Парижским советом с большой последовательностью. Совет считает себя свободным от всех формальностей, соблюдаемых судебными местами; он не ведет даже журнала или протокола своих заседаний. Обвинитель, т.е. лицо, жалующееся на адвоката, не вызывается в Совет и не выслушивается им; исключение из этого правила было допущено только один раз, в 1831 г., и Молло выражает надежду, что оно больше не повторится. Просьбы жалующихся о допущении их к личным объяснениям в присутствии Совета оставляются без последствий; они выслушиваются только членом-докладчиком, если он признает это нужным. Копии с постановлений Совета ни жалующимся, ни обвиняемым не выдаются. Важнейшие постановления Совета иногда печатаются собственно для рассылки адвокатам; но Молло восстает против этого обычая, находя, что постановление, однажды напечатанное, легко может попасть в газеты, а такое оглашение постановлений Совета несовместнимо с домашним характером его деятельности. Трудно предположить, чтобы порядок делопроизводства, установленный Парижским советом, оставался без влияния на его решения, чтобы истина была раскрываема им вполне, несмотря на устранение существенно важных средств к ее раскрытию; еще труднее предположить, чтобы учреждение, считающее себя судом семейным, могло всегда быть вполне беспристрастным и справедливым. Но если и допустить, что чувство собственного достоинства, сильно развитое между французскими адвокатами, традиции, заставляющие их ревниво охранять честь сословия, нейтрализуют вредное действие келейного делопроизводства и домашнего отношения к делу, то для адвокатуры, только что образующейся, подражание французскому образцу было бы во всяком случае крайне опасно. С.-Петербургский совет сумел избежать этой опасности. Он предоставляет обеим сторонам одинаковые средства к всестороннему разъяснению дела, вызывая и выслушивая как обвиняемого, так и обвинителя. Заседания Совета происходят при закрытых дверях, но отчеты, содержащие в себе полный обзор его деятельности, печатаются для всеобщего сведения, равно как и важнейшие из дисциплинарных постановлений; ничто не мешает притом частным лицам, обращавшимся с жалобами в Совет, оглашать его постановления, так как копии с них выдаются обеим сторонам. Действуя таким образом, Совет исходит из того убеждения, что обязанности, возложенные на него законом, имеют не семейное, не домашнее, а общественное значение, и что если ему предоставлена власть, по существу своему судебная, то в пользовании ею следует держаться тех же основных начал, которыми руководствуется всякий правильно устроенный суд. Убеждение это отразилось, конечно, не на одной форме делопроизводства, но и на самом содержании решений Совета. Достаточно обратить внимание на количество и свойство взысканий, определенных Советом, на число случаев, в которых эти взыскания были отменены, смягчены или усилены Судебной палатой, на строгость правил, признанных Советом обязательными для присяжных поверенных, чтобы прийти к заключению, что суд товарищей над товарищами не обратился у нас в пустую форму. В отеческой снисходительности, в потворстве слабостям и проступкам присяжных поверенных его не обвинял до сих пор еще никто; упреки были направлены, наоборот, против стремления его увеличить число случаев, в которых присяжные поверенные могут быть привлекаемы к дисциплинарной ответственности. На этом обстоятельстве стоит остановиться несколько подольше. Вопрос о том, распространяется ли дисциплинарная власть Совета на действия, совершенные адвокатами не в качестве адвокатов, не при отправлении и не по поводу отправления ими адвокатских обязанностей, возбуждал и возбуждает большие споры везде, где существует правильно организованная адвокатура. Дюшен и Пикар в известной нам уже книге о бельгийской адвокатуре резюмируют следующим образом противоположные мнения по этому вопросу. "Учреждение, облеченное дисциплинарной властью, — говорят они, — есть суд всемогущий, цензор, от которого ничто не должно оставаться скрытым, который предупреждает или подтверждает своим решением приговор общественного мнения. Для того чтобы поддержать честь сословия, Совет должен наблюдать как за общественной, так и за частной жизнью адвокатов, которые должны отличаться не только талантом и знанием, но и нравственными качествами, личными добродетелями. Нельзя отделять человека от адвоката; честь одного немыслима без чести другого. Честь, как и нравственность, как и справедливость, только одна; чтобы быть честным в своей профессии, нужно прежде всего быть честным человеком. Совет не может допустить, чтобы человек с запятнанной репутацией оставался в сословии, достоинство которого, как целого, зависит от достоинства отдельных его членов. Этот взгляд высказан, между прочим, и общим собранием Брюссельской судебной палаты (которой подчинен Брюссельский совет адвокатов) в решении 1846 г. Защитники другого мнения указывают на то, что человек, живущий в обществе, имеет обязанности различного рода — семейные, политические, гражданские и, наконец, особые, проистекающие из принадлежности его к той или другой профессии. Каждая из этих обязанностей имеет свою санкцию и свой трибунал, которому подсудны ее нарушения. Все касающееся семейства должно быть обсуждаемо исключительно в его среде; политическая деятельность подлежит суду общественного мнения; проступки наказываются уголовным законом. Каждая корпорация может иметь свою дисциплину и своих судей. Одним словом, каждому нарушению общественного порядка соответствует особая юрисдикция, и смешение властей могло бы произвести только замешательство в обществе. Подобно тому, как действие уголовных законов не распространяется на все происходящее в недрах семейства, подобно тому, как политический деятель подсуден общественному мнению только в пределах своей общественной жизни, дисциплинарная власть органа известной профессии не должна простираться дальше действий, к этой профессии относящихся. Расширить ее значило бы исказить ее и подвергнуть опасности самое ее существование. Она могла бы подчинить себе все стороны общественной и частной жизни и сделаться настоящей тиранией". В этом последнем замечании, прибавляют уже от себя Дюшен и Пикар, заключается аргумент весьма серьезный. При господстве первой системы, где граница дискреционной власти Совета, где гарантии против ее злоупотреблений? Как предупредить вмешательство Совета в семейные дела, в религиозные и политические мнения адвоката? Не угрожает ли каждому адвокату опасность исключения из сословия за семейные отношения, безразличные для общества, или за действия, допускаемые общими законами государства? Правда, судебная практика давно уже признает за Советом почти безграничную дисциплинарную власть, а между тем злоупотреблений ее до сих пор не видно; но сила, столь безобидная при обыкновенных условиях, может проснуться в эпоху смут и умственного брожения. Конечно, честь адвоката не может быть отделена от чести человека; но отсюда еще не следует, чтобы Совет мог взять на себя роль высшего трибунала, старого реформатора нравственной природы человека. Такая роль не по силам человеческому авторитету, каков бы он ни был; современные учреждения и нравы несовместимы с инквизицией, ни перед чем не останавливающейся. Восставая против абсолютной, ничем не стесненной дисциплинарной власти Совета, Дюшен и Пикар не предлагают, однако, ограничить круг действий ее одними проступками чисто профессиональными. Поставленный в такие тесные рамки, Совет не мог бы, и по их мнению, исполнить удовлетворительно свою задачу. Есть действия, не подлежащие уголовной ответственности и не нарушающие специальных обязанностей адвоката, но налагающие печать бесчестья на того, кто совершил их. Когда репутация адвоката запятнана действиями этого рода, получившими огласку или вообще общеизвестными (faits publics et notoires [общественными и общеизвестными фактами (фр.)]), Совет, конечно, имеет право исключить его из сословия, подобно тому как он извергнут из общества (ecarter du tableau celui que la societe a mis au ban de l’opinion [исключить из списка того, против кого общество возбудило общественное мнение (фр.)]). Эта средина между двумя крайностями одинаково ограждает, по мнению Дюшена и Пикара, права личности и интересы общества. Молло не разбирает спорного вопроса так подробно, как Дюшен и Пикар, но приходит почти к тому же самому выводу; он полагает, что действия адвоката, хотя бы совершенные им не при отправлении адвокатских обязанностей, подсудны Совету, если они получили неприятную огласку (notoriete facheuse), могущую повредить чести и достоинству сословия. Адвокат может иметь долги, может играть от времени до времени на бирже, не подвергаясь дисциплинарной ответственности; но если при взыскании с адвоката денег судебным порядком обнаруживается неблаговидное происхождение долга, если адвокат, чтобы избежать платежа долга, прибегает к обману, кляузам, уловкам или чисто формальным отговоркам, если он отказывается платить долг, возникший из биржевой игры, только потому, что закон не признает таких долгов действительными, то Совет не может и не должен относиться к этому равнодушно. Из приводимых Молло постановлений Парижского совета видно, что он несколько раз признавал себе подсудными только профессиональные проступки адвоката, но на практике беспрестанно отступал от этого правила и распространял весьма далеко круг действий своей дисциплинарной власти. Так, например, поводами к наложению взыскания, иногда весьма строгого, были признаваемы: допущение адвокатом до протеста векселей, им выданных; постоянное участие адвоката в биржевой игре, даже без всяких предосудительных при этом поступков; заключение контрактов и других сделок во вред кредиторам; доставление полиции секретных политических донесений; получение денег взаймы под вымышленными предлогами; путешествие вместе с лицом, замешанным в уголовном деле, и получение от него денег на путевые расходы; обманное наименование в паспорте любовницы — женой и т.п. Французский кассационный суд, в решении 8 марта 1847 г., пошел еще гораздо дальше, чем Парижский совет, признав, что "невозможно отделять человека от адвоката; что честь и достоинство адвоката, которые Совет призван охранять, обусловливаются безукоризненностью его частной жизни; что адвокат, который в качестве отца семейства совершает скандальные действия, падает на один уровень с тем, который нарушает важнейшие обязанности своей профессии; что человек, позволяющий себе в частной жизни поступки, достойные порицания, не может пользоваться, как адвокат, той почетной репутацией, которой требует это звание". Едва ли найдется такое предосудительное действие адвоката, к которому не могли бы быть применены эти соображения французского кассационного суда. Сопоставляя опыт иностранной адвокатуры с результатами восьмилетней практики С.-Петербургского совета, нельзя, кажется, не прийти к заключению, что сила вещей неотразимо требует распространения дисциплинарной власти Совета за пределы собственно адвокатской деятельности присяжных поверенных. Привлечение присяжного поверенного к ответственности за каждое, хотя бы и маловажное, нарушение адвокатских обязанностей и оставление без внимания самых безнравственных действий, если только они совершены им не в качестве адвоката, было бы слишком явной несообразностью. Присяжные поверенные поставлены под контроль Совета и Судебной палаты именно в тех видах, чтобы тяжущиеся могли обратиться к ним с полным спокойствием и безопасностью и чтобы защита вверенных им интересов не была направлена к нарушению прав других частных лиц или целого общества. Со званием присяжного поверенного соединено, таким образом, известное предположение в пользу лица, его носящего, — предположение, что это лицо заслуживает доверия и не способно на бесчестное действие. Очевидно, что это предположение одинаково разрушается всяким проступком, лишающим права на общественное доверие, все равно, относится ли оно к области частной жизни или к сфере адвокатской деятельности. Отнять у Совета возможность удалить из числа присяжных поверенных лицо, совершающее мнимые сделки во вред своим или чужим кредиторам, отрицающее действительность обязательства, свободно и сознательно им на себя принятого, значило бы нанести ничем не вознаградимый удар достоинству сословия или даже подвергнуть опасности самое его существование. Спорный вопрос заключается поэтому не в том, можно ли распространить дисциплинарную власть Совета за пределы собственно адвокатской деятельности присяжных поверенных, а в том, как далеко она должна быть распространена за эти пределы. Разрешить этот вопрос нелегко, но необходимо, потому что власть неопределенно широкая представляла бы неудобства своего рода, хотя и меньшие, чем власть, заключенная в слишком узкую рамку. Подчинение контролю Совета убеждений и взглядов, семейных отношений присяжных поверенных не соответствовало бы той цели, с которой учрежден этот контроль, и повлекло бы за собой совершенно напрасное стеснение свободы присяжных поверенных*. ______________________ * Привлечение адвоката к ответственности перед Советом — в особенности по инициативе самого Совета — за публичное выражение тех или других религиозных или политических взглядов может с первого взгляда показаться совершенно немыслимым; но история французской адвокатуры доказывает противное. В эпоху Реставрации Парижский совет, члены которого назначались, до 1822 г., прокурором Судебной палаты из числа кандидатов, избранных общим собранием адвокатов, а с 1822 до 1830 г. поступали в Совет по праву старшинства, был до такой степени проникнут консервативным духом, что не только не принимал в адвокаты, иногда без объяснения причин, людей, известных либеральным образом мыслей, — например, Манюеля, Шарля Конта, — но и преследовал адвокатов, позволявших себе высказывать (хотя бы и не при отправлении адвокатских обязанностей) мнения, несогласные с господствовавшей системой. В 1822 г. Совет запретил на время исправления обязанностей адвокату, в консультации которого по одному уголовному делу Совет нашел нечто похожее на деизм; в 1823 г. та же мера взыскания постигла адвоката, отозвавшегося, в журнальной статье, с слишком большим сочувствием или, лучше сказать, не с достаточным негодованием, об одном из членов левой стороны Национального конвента; в 1829 г. речь, произнесенная адвокатом над гробом другого члена Национального конвента, привела к такому же результату. После 1830 г. таких явных злоупотреблений дисциплинарной власти Совета мы уже не встречаем (Молло). ______________________ Мы видели уже, что, как Дюшен и Пикар, так и Молло, говоря о предосудительных действиях адвоката, совершенных не при отправлении адвокатских обязанностей, обусловливают подсудность этих действий Совету преимущественно тем, получили ли они огласку, сделались ли они общеизвестными. Эта попытка разрешить спорный вопрос едва ли может быть признана удачной. Большая или меньшая огласка — обстоятельство чисто случайное, не изменяющее свойства проступка и в огромном большинстве случаев не составляющее правильного основания для его наказуемости. Конечно, если бы единственной заботой Совета было удаление из сословия лиц, роняющих достоинство адвокатуры в глазах общества, он мог бы оставлять без внимания самые важные проступки, пока они известны двум, трем лицам и, следовательно, не вредят репутации сословия. Но если признавать, вместе с нами, за Советом обязанности охранять не только эту репутацию, но и интересы общества в той мере, в какой они зависят от деятельности адвокатов, то пограничная черта, проводимая бельгийскими и французскими писателями, теряет всякое значение. Из приведенных нами решений Французского кассационного суда и Брюссельской судебной палаты видно, что судебные места Франции и Бельгии держатся другого взгляда на пределы дисциплинарной власти Совета, распространяя ее на все вообще предосудительные поступки адвоката. Недостаток этого взгляда — слишком большая неопределенность; он не устанавливает границ для дисциплинарной власти Совета, а, наоборот, делает ее безграничной. Нам кажется, что С.-Петербургскому совету присяжных поверенных удалось найти, а Общему собранию кассационных департаментов — окончательно определить ту середину между крайними взглядами, о которой говорят Дюшен и Пикар. Верховный суд империи признал, что "наблюдение Совета должно простираться на все вообще поступки присяжного поверенного, могущие иметь влияние на степень доверия к нему со стороны общества и на нравственную его оценку". Последнее выражение кажется нам слишком общим и неопределенным; но если рассматривать его как дополнение, разъяснение предыдущего, то оно не может подать повода к недоразумению. Основная — и, по нашему мнению, безусловно верная — мысль Правительствующего Сената заключается в том, что присяжный поверенный, потерявший почему бы то ни было право на доверие общества, не должен сохранять за собой звания, предполагающего и вызывающего доверие*. Получил ли поступок присяжного поверенного, за который он привлекается к ответственности, большую или меньшую огласку, — это в большинстве случаев очевидно, все равно, потому что ответственность присяжного поверенного обусловливается не потерей доверия, а потерей права на доверие. Для того чтобы определить, когда это право может считаться потерянным, необходимо только припомнить, чего общество вправе ожидать и требовать от присяжного поверенного. Задача присяжного поверенного — помогать частным лицам в определении, охранении и осуществлении их законных прав, не выходя из пределов закона и действуя законными, честными средствами. Кто не уважает сам чужого права, кто обходит или нарушает закон с целью доставить себе или другим материальную выгоду, кто отрекается от своих обязательств и изменяет своему слову, тот не может ни правильно понять, ни правильно исполнить задачу присяжного поверенного. Короче, присяжный поверенный должен действовать честно, воздавая — по старинной римской формуле — каждому должное и не нарушая ничьего права (neminem laedere, suum cuique tribuere [никому не вреди, каждому свое (лат.)]). Независимо от этого главного правила, для присяжного поверенного, как и для всякого другого общественного деятеля, обязательно соблюдение известных приличий, нарушение которых — например, появление пьяным в публичном месте, участие в драке или другом публичном скандале — колеблет уважение, а следовательно, и доверие к лицу, их нарушавшему. В случаях последнего рода подсудность поступка Совету может обусловливаться полученной им оглаской. Затем, семейная жизнь и общественная деятельность присяжного поверенного, насколько они не подходят под одно из указанных нами условий, не должны подлежать контролю Совета; о распространении его на мнения, взгляды присяжного поверенного, конечно, не может быть и речи. Заключенная в такие границы, дисциплинарная власть Совета достаточно сильна для удержания адвокатуры на высоте ее признания — и вместе с тем не угрожает опасностью личной свободе и самостоятельности адвокатов. С.-Петербургский совет ни разу не выходил из этих границ, но внутри их широко пользовался своей властью и пользовался ею, как нам кажется, ко благу сословия и общества. Кто возьмет на себя труд внимательно рассмотреть постановления Совета, приведенные ниже, тот поймет, до какой степени необходимо и справедливо было привлечение присяжных поверенных к ответственности за действия, совершенные ими не при отправлении адвокатских обязанностей. ______________________ * Само собой разумеется, что проступки менее важные, не разрушающие доверия, а только колеблющие его, также подсудны совету, но подлежат другим взысканиям, менее строгим. ______________________ Для того чтобы яснее выразить наш взгляд на пределы дисциплинарной власти Совета, попробуем применить его к вопросу, возбудившему недавно оживленный спор в среде петербургских присяжных поверенных, — к вопросу о праве присяжного поверенного являться в общее собрание акционерного общества, не будучи действительным акционером, для защиты, за известное вознаграждение, действий или предположений той или другой группы акционеров. Некоторые присяжные поверенные находили, что Совет и общее собрание вовсе не имеют права возбуждать этот вопрос, что деятельность присяжного поверенного как акционера — все равно, действительного или мнимого, — не имеет ничего общего с деятельностью его как адвоката и не должна подлежать контролю Совета. В печати, наоборот, высказывалось мнение, что контроль Совета не должен ограничиваться теми случаями, когда присяжный поверенный является мнимым, подставным акционером, что его следует распространять и на те случаи, когда присяжный поверенный, хотя бы и в качестве действительного акционера, поддерживает своею речью корыстных или безнравственных тузов акционерного мира. Нам кажется, что совесть и общее собрание присяжных поверенных совершенно правильно остановились на середине между этими двумя крайними мнениями. Как действительный акционер, присяжный поверенный имеет неотъемлемое право говорить и подавать голос в пользу той или другой меры, того или другого лица, сообразно с тем, в чьих руках и при каких условиях кажутся ему более обеспеченными его имущественные интересы. Поверять в этом отношении его действия, исследовать их мотивы, вменять ему в вину, что он стал на ту, а не на другую сторону, значило бы учредить над ним настоящую опеку, решительно ничем не оправдываемую. Положим, что присяжный поверенный, владеющий известным количеством акций, добросовестно убежден, что для успеха дела необходимо вверить его такому-то лицу, может быть и не безукоризненному в нравственном отношении, но знающему и опытному; неужели от него можно требовать, чтобы он подал голос за другое лицо, более честное, но неспособное, по его мнению, вести дело? Ведь отсюда только один шаг до наблюдения за тем, как и куда присяжный поверенный помещает свои капиталы, не отдает ли он их, например, банкиру, делающему из них без его ведома дурное употребление, не обращает ли он их на поддержку предприятия, которое, по мнению Совета, может принести больше вреда, чем пользы. Определение в каждом данном случае, которая из двух спорящих сторон стремится ко благу акционеров, которая — к своему собственному благу, сопряжено притом с затруднениями иногда непреодолимыми, по крайней мере для Совета. Не мог же он, например, взять на себя разрешение вопроса, кто прав и кто не прав в борьбе за постройку Привислянской дороги. Само собой разумеется, что, если действия присяжного поверенного, как распорядителя акционерным предприятием, или слова его, как акционера, будут идти вразрез с обязанностями и достоинством адвоката — если, например, присяжный поверенный, как акционер, станет оправдывать попытку правления подкупить то или другое должностное лицо, — Совет будет иметь право привлечь его к ответственности по основаниям, уже установленным нами; но ведь в подобных случаях является прямое и очевидное отступление от тех правил, которые везде и всегда обязательны для присяжного поверенного. С другой стороны, появление присяжного поверенного в общем собрании акционерного общества, в качестве мнимого акционера, с целью поддержать своим ораторским искусством одну из враждующих акционерных партий, вызывает вмешательство Совета совершенно независимо от того, которая из двух партий имеет нравственное преимущество перед другой*. ______________________ * Автор сначала был другого мнения по этому вопросу; ему казалось, что присяжный поверенный, хотя бы на самом деле и не владеющий акциями, имеет право явиться в общее собрание акционерного общества для защиты известной группы акционеров, если он предварительно удостоверился в ее безусловной правоте и в беспомощности ее сравнительно с ее противниками; но более зрелое обсуждение вопроса привело его к противоположному убеждению. Понятно, что, ошибавшись сам, он далек от мысли осуждать тех глубоко уважаемых им присяжных поверенных, которые нашли возможность принять участие в общих собраниях общества Привислянской железной дороги; он полагает только, согласно с большинством общего собрания присяжных поверенных, постановившим решение 8 сентября 1874 г., что для пользы сословия такой образ действий на будущее время не должен быть допускаем. ______________________ Присяжных поверенных часто обвиняют в продаже своего слова, своего красноречия тому, кто больше за него предложит. Мы увидим ниже, справедливо ли это обвинение; теперь для нас важно только то, что участие присяжных поверенных в акционерных собраниях не в качестве действительных акционеров, а в качестве ораторов за большинство или меньшинство, несомненно, дало бы ему новые основания, новую силу. Правда, в некоторых случаях такое участие могло бы принести несомненную пользу, уравновесив шансы борьбы между партией, заручившейся несколькими бойкими говорунами из акционерного мира, и партией, стремящейся к самым лучшим целям, но не умеющей вести прения, находчиво возражать противникам, заявлять свои мысли в понятной и убедительной форме. Но если бы участие присяжных поверенных, как ораторов, в акционерных собраниях сделалось чем-то постоянным, обыкновенным, то, конечно, они не всегда являлись бы защитниками стороны безусловно правой; приглашение присяжных поверенных одной партией влекло бы за собой в большинстве случаев такой же маневр со стороны другой партии; поддержка присяжных поверенных, иногда сознательно, иногда бессознательно, доставалась бы лицам или группам, не имеющим на нее ни малейшего нравственного права. Притом часто ли можно встретить акционерную партию, безусловно правую и всеми признаваемую за правую? Весьма серьезным усложнением вопроса представляется и то обстоятельство, что присяжные поверенные, приглашенные в общее собрание акционеров для защиты той или другой партии, не могли бы принимать на себя эту роль прямо и открыто, а должны были бы надевать на себя маску акционера, так как только акционеры могут присутствовать и говорить в собрании*. Одного этого обстоятельства было бы достаточно для отрицательного разрешения вопроса, нами теперь разбираемого. Всякое двусмысленное положение может поколебать доверие к тому, кто добровольно его занимает, — а присяжный поверенный, как мы уже видели, должен всего больше заботиться о том, чтобы не потерять права на общественное доверие. Напрасно было бы утверждать, что присяжный поверенный, говорящий в общем собрании по приглашению той или другой партии, действует не в качестве адвоката; всякий очень хорошо понимает, что он получил приглашение именно как адвокат, т.е. как человек, привыкший говорить публично, отвечать на возражения, разбивать доводы противника. Приобретенная таким образом способность весьма драгоценна, особенно у нас в России, где так мало развито ораторское искусство; она может сделать присяжного поверенного полезным членом городской думы, земского собрания, юридического общества — но только под одним условием: чтобы она не служила для него, вне суда, источником материальной выгоды. При соблюдении этого условия из адвокатов могут выработаться общественные деятели в лучшем смысле слова; в противном случае, они будут считаться риторами, софистами, говорунами и авторитет адвокатского слова упадет даже там, где он должен стоять высоко и непоколебимо, т.е. в сфере собственно судебной. ______________________ * Существует мнение, что за невозможностью отличить в каждом данном случае действительного акционера от мнимого постановление общего собрания присяжных поверенных 8 сентября 1874 г. не имеет никакого практического значения. Это мнение совершенно неверно. Если, например, все акции известного предприятия принадлежат de facto двум или трем лицам, которые сами этого не скрывают, а, наоборот, провозглашают это публично, то все остальные лица, являющиеся в общее собрание акционеров, — несомненно мнимые, подставные акционеры. В других случаях тот же факт может быть обнаружен и доказан другим путем. ______________________ VII С вопросом о пределах дисциплинарной власти Совета тесно связан вопрос о занятиях и должностях, совместимых или несовместимых с званием присяжного поверенного, — тесно связан потому, что, в видах охранения достоинства сословия, члены его не могут пользоваться полной свободой в выборе занятий, не входящих в круг адвокатской деятельности. Во Франции отношение Советов к этому вопросу отличается особенной строгостью, можно даже сказать, нетерпимостью. Прежде всего от адвоката требуется, чтобы он не принимал от частных лиц поручений, полномочий (mandat); он считается не поверенным, не представителем своего клиента, а советником его; отношения, устанавливающиеся между ними, не рассматриваются как договор личного найма (louage d’ouvrage et d’industrie). "Призвание адвоката, — сказано в постановлении Парижского совета 22 декабря 1863 г., — помогать (assister) своим клиентам, руководя их советами и защищая их письменно или изустно; но представлять их, т.е. действовать вместо них, входить за них в сделки, предъявлять от их имени заключения, он ни в каком случае не может и не должен. Он не должен принимать полномочия ни на ведение дела, ни на совершение каких бы то ни было гражданских актов. Отступление от этого правила часто наказывалось запрещением на время исправлять обязанности адвоката или даже исключением из сословия. Парижский совет признает, далее, несовместимыми с званием адвоката: 1) звание директора или члена правления акционерного общества, 2) звание члена Совета или наблюдательного комитета (conseil de surveillance) в таком обществе, 3) звание управляющего фабрикой, 4) звание присяжного попечителя по делам несостоятельного должника (syndic salarie dans une faillite [наемный старшина при банкротстве (фр.)]), 5) звание директора училища, 6) звание профессора или учителя в высшем или среднем учебном заведении, за исключением профессоров юридических наук, 7) преподавание частных уроков и 8) звание издателя или главного редактора журнала (редакторы отделов журнала могут быть адвокатами). Занятие торговлей и комиссионерством признается несовместимым с званием адвоката в силу самого закона. Бельгийская адвокатура следует, вообще говоря, примеру парижской. Дюшен и Пикар предлагают для руководства следующее общее правило, выработанное французскими юристами еще в прошлом столетии: "Адвокатская профессия несовместима со всякой другой, составляющей или могущей составлять главное занятие человека". Наш закон установляет только одну несовместимость, зависящую собственно от занятий: на основании п. 3 ст. 355 Учреждения судебных установлений, присяжными поверенными не могут быть состоящие на службе от правительства или по выборам, за исключением лиц, занимающих почетные или общественные должности без жалованья. "При составлении ст. 355, — сказано в комментарии к ней, — предполагалось постановить, что профессора юридических наук могут быть присяжными поверенными, сохраняя звание и обязанности профессора; но впоследствии было принято во внимание, что в число присяжных поверенных не допускаются вообще лица, состоящие на службе, очевидно, потому, что от них, как подчиненных, по роду их службы, разным начальствам и несущим разные обязанности, нельзя ожидать ни той независимости, которая признается необходимой для присяжного поверенного, ни той свободы располагать своим временем, без которой невозможно исполнить многочисленные обязанности, соединенные с званием присяжного поверенного. Соединение в одном и том же лице двух обязанностей, из которых каждая требует всего внимания, всех способностей и почти всего времени, должно неминуемо обратиться в ущерб той или другой из этих обязанностей. По сим уважением признано, что профессора и преподаватели юридических наук, наравне со всеми, состоящими на службе, не могут в то же время быть и присяжными поверенными". Ввиду ст. 355 Учреждения судебных установлений и комментария к ней, имеют ли наши Советы право признавать несовместимыми с званием присяжного поверенного какие-либо звания или занятия, в ст. 355 не упомянутые, или же они должны, оставаясь в пределах буквального смысла этой статьи, ограничиваться недопущением в присяжные поверенные лиц, состоящих на службе? Нам кажется, что абсолютно несовместимыми с званием присяжного поверенного могут быть признаваемы, на точном основании закона, только служебные занятия, но что Советы вправе, смотря по обстоятельствам данного случая, отказывать в звании присяжного поверенного лицу, не имеющему возможности, по общественному положению своему или занятиям, исправлять как следует обязанности присяжного поверенного и не желающему оставить это положение или эти занятия. Мы думаем даже, что такое лицо, если оно уже состоит присяжным поверенным, может быть приглашено Советом к выходу из сословия и в случае несогласия на то — признано сложившим с себя звание присяжного поверенного. Формальные основания для нашего мнения следующие: ст. 380 Учреждения судебных установлений предоставляет Совету, при рассмотрении просьб о вступлении в присяжные поверенные, принимать в соображение все сведения, какие он признает нужными. К числу этих сведений, без сомнения, могут быть отнесены сведения о том, нет ли в положении и занятиях кандидата на звание присяжного поверенного чего-либо несовместимого с независимостью, необходимой для присяжного поверенного, с доверием, которым он должен пользоваться. Приведенный нами комментарий к ст. 355 доказывает с полной ясностью, что именно таков был взгляд законодателя, что запрещение соединять в одном лице служебные занятия и обязанности присяжного поверенного вызвано такими соображениями, которые вполне применимы и ко многим другим занятиям, кроме служебных. Занятие, служащее препятствием к принятию в присяжные поверенные, очевидно, должно служить препятствием и к сохранению этого звания. Если присяжный поверенный, поступающий на службу, слагает с себя ipso facto звание присяжного поверенного, то по тем же самым основаниям присяжный поверенный, принимающий на себя занятия, несовместимые с адвокатскими обязанностями, должен удалиться или быть удален из сословия. Какие же именно занятия и звания, кроме прямо предусмотренных в законе, могут и должны считаться несовместимыми с званием присяжного поверенного? Приступая к обсуждению этого вопроса, мы должны прежде всего заметить, что французскими правилами и образцами здесь следует руководствоваться с крайней осторожностью. В основании общепринятого во Франции взгляда на адвокатуру лежит фикция, к нашей адвокатуре совершенно не применимая. Утверждать, что адвокат — не представитель, не поверенный своего клиента, что между ними нет договорных отношений, и во Франции можно только с величайшей натяжкой, но внешнее основание для такого мнения там все-таки существует, так как труд ходатайства по делу разделен, по французскому закону, между стряпчими (avoues) и адвокатами, и представителями сторон в гражданском процессе считаются первые. У нас же присяжные поверенные несут на себе обязанности и стряпчего, и адвоката, действуют в гражданском процессе не иначе как по доверенности и, следовательно, могут и должны быть рассматриваемы как представители сторон. Отсюда больший простор для деятельности присяжных поверенных сравнительно с французскими адвокатами; они могут принимать на себя совершение договоров и сделок от имени своих клиентов, получать и делать вместо них платежи, защищать по доверенности их интересы вне суда перед местами и лицами административного ведомства, и т.п. Независимо от этого коренного различия, французская система несовместимостей вдается в крайности, которые нежелательно и не нужно переносить на нашу почву и для которых иногда трудно даже приискать разумное основание. Почему, например, главный редактор журнала не может, а редактор отдела может быть адвокатом? Почему адвокат не может заниматься преподаванием частных уроков? На эти вопросы едва ли может быть дан какой-нибудь удовлетворительный ответ. Попытка подвести все отдельные случаи несовместимости под одно общее правило, сделанная Дюшеном и Пикаром, также не может быть признана удачной. Литературная профессия, несомненно, может составлять и часто составляет главное занятие человека; а между тем самые непреклонные ригористы из числа французских адвокатов не станут утверждать, что адвокат не может и не должен заниматься литературой*. С этой точки зрения нельзя признать правильным и положение, выставленное в комментарии к ст. 355, что соединение в одном лице двух обязанностей, из которых каждая требует всего внимания, всех способностей и почти всего времени, должно неминуемо обратиться в ущерб той или другой из этих обязанностей. Конечно, адвокатские занятия должны стоять для адвоката на первом плане; но поглощать все его время они не всегда могут, да и не должны, потому что адвокату, замкнутому в узкой судебной сфере, угрожает односторонность, для него еще более опасная, чем для судьи. Молодой, начинающий адвокат может быть поставлен в необходимость заниматься, кроме ходатайства по делам, еще чем-нибудь другим, если дела не дают ему достаточных средств к жизни; адвокат, утомленный продолжительной деятельностью, но не желающий оставить свою профессию, может принимать меньше дел и искать развлечения, умственного отдыха в занятиях, не имеющих ничего общего с юридическим миром. Запретить тому и другому соединение адвокатских и других занятий значило бы стеснить без всякой надобности их свободу, а иногда и лишить сословие сил, многообещающих или могущих еще быть ему полезными. Человек даровитый, энергический, трудолюбивый легко может исполнять одновременно две задачи, из которых каждая, в отдельности взятая, была бы слишком тяжела для человека, менее счастливо одаренного природой. К чему подводить под одну мерку силы, до такой степени различные? Пока адвокат исполняет свои обязанности вполне удовлетворительно и добросовестно, не все ли равно, соединяет ли он с ними еще какие-либо другие? Если нельзя помешать адвокату употреблять значительную часть времени на игру в карты, на светские удовольствия или просто на ничегонеделание, то есть ли правильное основание ограничивать его в выборе занятий в том только предположении, что они могут отвлечь его от его прямых и главных обязанностей? Вот почему нам кажется, что при разрешении вопроса о совместимости или несовместимости тех или других занятий с званием присяжного поверенного следует обращать внимание исключительно на самое свойство этих занятий, на возможность соединения их с адвокатской деятельностью без вреда для нравственного ее характера и для достоинства сословия. ______________________ * Весьма многие французские и бельгийские адвокаты играют видную роль на политическом поприще, которое, конечно, в значительной степени отвлекает их от адвокатских обязанностей; никому, однако, не приходит в голову доказывать, что адвокат в конституционном государстве не должен заниматься политикой. ______________________ По справедливому замечанию составителей Судебных уставов, для адвоката необходима независимость, отсутствие подчинения. Если лица, состоящие на государственной службе, не могут, именно поэтому, быть присяжными поверенными, то нельзя, очевидно, допускать в присяжные поверенные лиц, служащих в частных обществах, конторах, агентствах и т.п.; они подчинены своим хозяевам точно так, как чиновники подчинены своему начальству*. Но, кроме непосредственной зависимости от лица, есть еще зависимость от положения, от известных внешних условий. Человек, производящий торговлю, зависим, в этом смысле, от всех тех, с которыми он ведет дела, которым оказывает кредит или у которых сам кредитуется. Отсюда возникает вопрос: совместимы ли с адвокатурой занятия торговлей? Во Франции, как мы уже видели, они недоступны для адвокатов в силу самого закона. Наш закон вовсе не упоминает об этом предмете. С.-Петербургский совет в 1869 г. признал необходимым потребовать от одного лица, занимавшегося торговлей и изъявившего желание вступить в присяжные поверенные, удостоверение о том, что он прекратил свои торговые дела, и лишь по получении такого удостоверения выдал ему свидетельство на звание присяжного поверенного; но в отчете Совета за 1869 г. объяснено, что образ действий Совета в данном случае не предрешает общего вопроса о праве присяжных поверенных заниматься торговлей. В 1873 г. Совет признал, что комиссионерство или посредничество в торговых сделках, в покупке и продаже недвижимых имений или других предметов несовместимо с достоинством присяжного поверенного. В настоящее время вопрос о праве присяжных поверенных заниматься торговлей вновь поднят С.-Петербургским советом, но к окончательному заключению Совет, сколько нам известно, еще не пришел. В пользу утвердительного разрешения этого вопроса приводятся обыкновенно следующие соображения: занятия торговлей, если она ведется честно, не представляют ничего несогласного с достоинством присяжного поверенного, за исключением разве некоторых родов торговли, ставящих торговца в прямую зависимость от полиции или легко навлекающих на него подозрение в неблаговидном образе действий (например, содержание трактира, питейного дома, кассы ссуд, конторы для продажи и покупки всяких вещей). Торговля отвлекает присяжного поверенного от его адвокатских обязанностей ничуть не больше, чем, например, литературные занятия, бесспорно для него открытые; она может быть ведена, притом через посредство других лиц, с оставлением за присяжным поверенным только роли наблюдателя или руководителя. Она может достаться присяжному поверенному по наследству, в уплату долга или вообще при таких условиях, что прекращение ее было бы сопряжено для него с большими потерями, почти с разорением. Она может ограничиваться предметами, производимыми в имении присяжного поверенного; запрещение ее в этом случае было бы стеснением его права собственности. Если признать, что присяжные поверенные не могут заниматься торговлей, то непоследовательно было бы оставлять за ними право быть директорами акционерных обществ, даже членами Совета или наблюдательного комитета в таких обществах, которые ведь почти все в сущности занимаются торговлей. Французский взгляд на несовместимость торговли с адвокатскими занятиями основан на устарелом предрассудке, в силу которого торговля причислялась к занятиям низшего, а адвокатская профессия — к занятиям высшего рода. Защитники противоположного мнения возражают, что с торговыми занятиями неразрывно связаны привычки, приемы, взгляды, далеко несогласные с теми, которые свойственны адвокатской профессии. Так, например, торговец часто по необходимости прибегает к оглашению производимой им торговли, предлагает свой товар, предупреждая запрос на него, сам выставляет на вид его достоинства — а присяжный поверенный должен выжидать практики, не стараясь привлечь ее к себе искусственно. Торговец предпринимает ту или другую операцию, сообразуясь только с ее выгодностью — присяжный поверенный должен руководствоваться при выборе дел совершенно другими соображениями. Торговец слишком часто смотрит на своих конкурентов как на врагов, с которыми позволительно или даже необходимо бороться, — присяжный поверенный должен видеть в своих конкурентах товарищей, имеющих право на его совет и поддержку. В настоящее время торговля немыслима без кредита; торговец в каждую данную минуту является и должником, и кредитором, так что неисправность его должников может, даже без всякой неосторожности с его стороны, сделать его неисправным перед его кредиторами. Для присяжного поверенного такое положение было бы крайне неудобно и даже опасно; заведуя делами других лиц, он прежде всего должен быть совершенно спокоен насчет своих собственных; расстройство последних слишком легко могло бы отозваться и на первых. Между интересами присяжного поверенного как торговца и обязанностями его как адвоката возможно столкновение, из которого он не всегда выйдет победителем; так, например, ему поручено взыскание с известного лица; между тем он узнает, что разорение этого лица, неизбежно связанное с неудачным для него исходом процесса, повлечет за собою несостоятельность третьего лица, состоящего, по торговым оборотам, должником присяжного поверенного на значительную сумму. Конечно, узнав об этом, присяжный поверенный может отказаться от порученного ему дела; но даже отказ, несвоевременно заявленный, может принести существенный вред доверителю, вполне полагавшемуся на своего поверенного. Все эти соображения применимы и к управлению делами акционерного общества, предприятие которого имеет торговый характер, но применимы лишь до известной степени, потому что интерес директора или члена правления в заведоваемом им деле никогда не может быть так силен, как интерес торговца в своей собственной торговле. К деятельности члена Совета или наблюдательного комитета они почти вовсе неприменимы. ______________________ * Так как присяжные поверенные подчинены суду через посредство Совета, то принятие им на себя других обязанностей, также влекущих за собой подчинение суду, прямое или косвенное, не может быть признано ограничением их независимости; обязанности присяжного попечителя, члена конкурсного управления, опекуна представляются поэтому вполне совместимыми с званием присяжного поверенного. Может ли присяжный поверенный быть членом администрации — это зависит от того, как разрешен вопрос о праве присяжных поверенных заниматься торговлей. Администрация, по закону (Устав торговый, ст. 1870), вступает во все права хозяина, т.е. продолжает его торговые дела; очевидно, поэтому, что если присяжный поверенный не должен торговать от своего имени, то не должен и принимать участия в администрации. В С.-Петербургском совете недавно возникал вопрос о том, прилично ли присяжному поверенному становиться так называемым казенным опекуном, т.е. выражать заранее согласие на принятие всех опек, которые будут ему предложены дворянской опекой или сиротским судом. Нам кажется, что в этом нет ничего несовместимого с званием присяжного поверенного именно потому, что опекуны подчинены, через посредство опекунских учреждений, судебным местам. Звание опекуна весьма важно, так что нельзя не пожелать, чтобы оно чаще было принимаемо лицами образованными, нравственно развитыми и состоящими под двойным контролем суда и Совета. Само собою разумеется, что при отрицательном разрешении вопроса о праве присяжных поверенных заниматься торговлей они не должны принимать на себя опеки над лицами, от имени которых им пришлось бы вести торговые дела. ______________________ Право Совета признавать некоторые роды торговли несовместимыми с званием присяжного поверенного не подлежит в наших глазах ни малейшему сомнению; достаточно назвать рядом адвокатуру и содержание, например, питейного дома, чтобы убедиться в том, что одна из этих профессий безусловно исключает другую. Более спорным представляется общий вопрос о праве присяжных поверенных заниматься торговлей. Не разрешая его в смысле абсолютного запрещения, мы склоняемся, однако, к возможно большему разъединению занятий, действительно слишком разнородных, чтобы совмещение их в одном лице могло быть признано совершенно безвредным. Если присяжный поверенный, вследствие случайных обстоятельств, делается владельцем торгового предприятия, не принадлежащего к числу тех, о которых мы упомянули выше, Совет, по нашему мнению, не должен требовать от него немедленного отказа или от этого предприятия, или от звания присяжного поверенного; он должен назначить срок, в продолжение которого присяжный поверенный — если желает сохранить за собой это звание — мог бы принять меры к безубыточному прекращению торговли или к передаче ее другому лицу; но по истечении срока выбор между торговлей и званием присяжного поверенного должен быть сделан под опасением потери права на это звание. Исключение из общего правила могло бы быть сделано в пользу торговли произведениями собственного хозяйства или рукоделья присяжного поверенного, когда она, по способу производства, принадлежит к разряду торговых действий, свободных по закону для всех состояний (Положение о пошлинах за право торговли, ст. 4 п. 1, ст. 8), и не требует взятия купеческого свидетельства. Против принятия присяжными поверенными звания директора или члена правления акционерного общества нельзя привести столь веских возражений, как против непосредственного ведения им торговли; нам кажется, однако, что и этот род занятий во многих случаях не вполне совместим с званием присяжного поверенного. Чем больше характер деятельности общества приближается к характеру торгового предприятия, тем менее желательно участие присяжного поверенного в управлении его делами. Директором страхового общества, например, присяжный поверенный может быть с гораздо меньшим неудобством, чем директором банка. Есть, наконец, общества, слишком близко соприкасающиеся с теми родами торговли, которые безусловно должны быть закрыты для присяжных поверенных (например, общество гостиницы "Европейская", общество частного ломбарда); к заведованию делами таких обществ присяжные поверенные, по нашему мнению, вовсе не должны быть допускаемы*. Во всех остальных случаях вступление присяжного поверенного в директора акционерного общества едва ли может вызвать вмешательство Совета; но нельзя не пожелать, чтобы в среде присяжных поверенных сложилось мнение, неблагоприятное для соединения этих занятий с адвокатскими обязанностями, — мнение настолько общее и твердое, чтобы быть нравственно обязательным для присяжных поверенных. ______________________ * В железнодорожных обществах хозяином или хозяевами предприятия на самом деле часто бывают одно или два, три лица, представителями которых и служат de facto члены правления. Понятно, что вступление присяжного поверенного в директора такого общества представляет те же неудобства, как и принятие им на себя звания кассира, бухгалтера, делопроизводителя общества; и в том и в другом случае положение его — не по имени, а по существу дела — представляется одинаково зависимым, несамостоятельным. ______________________ Осуществление взгляда, поддерживаемого нами, не повлечет за собой на практике больших неудобств для присяжных поверенных, большого ограничения их свободы. И теперь уже только немногие из них заведуют, в качестве директоров или членов правления, делами акционерных обществ; соединение в одном лице адвокатских и торговых занятий — или желание соединить их — представляется явлением еще более исключительным. Допущение присяжных поверенных к производству торговли было бы, может быть, выгодно для нескольких отдельных лиц, но вредно для целого сословия, репутация которого должна быть охраняема тем заботливее, чем чаще оно подвергается незаслуженным или преувеличенным нападкам. VIII Мы видели уже, что по господствующему во Франции взгляду адвокат не считается поверенным, уполномоченным своего клиента. Логическим последствием этого взгляда является правило — в законе прямо не выраженное, но на практике принятое во Франции почти повсеместно, — в силу которого адвокат не имеет права ни заключать со своим клиентом условия о вознаграждении, ни требовать вознаграждения судебным порядком. Если адвокат — только советник, покровитель своего клиента, если между ними нет и не должно быть никаких договорных отношений, то уплата вознаграждения не может быть рассматриваема иначе как свободное, непринужденное действие клиента, на которое адвокат никакого права не имеет. Адвокат, решающийся предъявить к своему клиенту иск о вознаграждении, подвергается обыкновенно исключению из сословия. Взятие от клиента векселя или другого обязательства, в обеспечение уплаты вознаграждения, также влечет за собою дисциплинарную ответственность. С особенной строгостью французские Советы относятся к так называемому договору quota litis, т.е. к определению вознаграждения адвоката известным процентом, известной частью ценности предмета, о котором идет спор. Размер вознаграждения, вообще говоря, не должен зависеть от результата процесса. Адвокат не должен выговаривать себе право на удержание вознаграждения из суммы, которая будет присуждена его клиенту. Пока процесс не окончен и, следовательно, клиент находится в некоторой зависимости от адвоката, адвокату запрещено занимать у своего клиента деньги, продавать ему или покупать от него что-либо и вообще вступать с ним в какие бы то ни было сделки по имуществу. Требовать уплаты вознаграждения вперед адвокат может только в таком случае, если его просят взять на себя дело, производящееся не в том городе, где он живет. Так как уплата вознаграждения не обязательна для клиента, то адвокат не должен давать ему расписки в получении вознаграждения; только в таком случае, когда оно уплачивается через посредство третьего лица, адвокат может уведомить это лицо письмом о получении денег. Вознаграждение, добровольно уплаченное, не может быть именно поэтому требуемо обратно от адвоката. Все эти правила унаследованы современными французскими Советами от прежней, парламентской адвокатуры, обычаи и предания которой пережили революционный кризис XVIII века, уничтоживший на время самое сословие адвокатов, и воскресли вместе с ним, когда оно было восстановлено Наполеоном I. Запрещение адвокатам заключать условия о вознаграждении встречается уже в законодательных актах XIII и XIV вв. Молло настаивает с особенной силой на необходимости сохранить неприкосновенным это наследие старины, составляющее, по его мнению, лучшую особенность и честь адвокатского сословия. "Допустить иск о вознаграждении, — говорит он, — значило бы глубоко исказить, уничтожить функции адвоката, превратить их в наемный труд (mandat salarie), дать им характер личного найма, подвергнуть действия адвоката, его искусство, его достоинство, может быть даже его нравственность, публичному, унизительному для него обсуждению. Что сталось бы тогда с нашими правилами и прерогативами, с духом приличия и бескорыстия, характеризующим и облагораживающим нашу профессию, дающим ей право на уважение со стороны клиентов и даже самой магистратуры? Это был бы смертельный удар для профессии!" Нетрудно заметить, что этот взгляд на адвокатское вознаграждение грешит такой же искусственностью, как и знакомая нам уже французская система несовместимостей. Дело в том, что они проистекают из одного и того же источника — из ошибочного, или, лучше сказать, насильственно извращенного представления о свойстве обязанностей адвоката. Фактически адвокат представляет лицо тяжущегося на суде, действует согласно его указаниям, поддерживает его требования, отстаивает его интересы, получая за это вознаграждение, во многих случаях заранее определенное. Деятельность его совмещает в себе, таким образом, все характерные черты деятельности поверенного, отношения его к клиенту — все характерные черты договорных отношений между поверенным и доверителем. Нежелание признать эту простую истину обусловливается, как нам кажется, фальшивым идеализированием умственного труда, в силу которого материальное вознаграждение, в особенности заранее определенное, считается унизительным для лица трудящегося. Всего упорнее этот предрассудок держался в области литературы; у нас, например, более разумный взгляд на отношения между автором и издателем или книгопродавцем стал появляться только в пушкинскую эпоху. Само собою разумеется, что ошибочная исходная точка всегда приводила и приводит к ненормальным результатам. Невозможность получать правильное вознаграждение за литературный труд создала меценатство, с одной стороны, попрошайничество — с другой, конечно, менее благоприятное для достоинства литератора, чем любой договор между ним и книгопродавцем; невозможность вступать в сделки прямо с клиентами влечет за собой зависимость адвокатов, в особенности начинающих, от стряпчих, через которых они получают и занятия, и вознаграждение. Мы узнаем от самого Молло, что адвокаты дают иногда стряпчим, не получив от них ни одного сантима, удостоверение в получении сполна всего гонорара, для того чтобы стряпчий мог на основании этого удостоверения истребовать всю показанную в нем сумму от клиента, не платящего ее добровольно, и затем передать ее адвокату (с удержанием, по всей вероятности, известного процента за комиссию). Такой образ действий, конечно, при знается предосудительным, но не доказывает ли он необходимость установить более правильные отношения между адвокатами и тяжущимися, назвать эти отношения их настоящим именем и открыто признать все, что логически из них проистекает? Если фикция, в силу которой адвокат не считается поверенным своего клиента, до сих пор могла, со всеми своими последствиями, удержаться во Франции, то этому, как мы уже видели, значительно способствовало существование особого класса стряпчих, служащих посредниками между адвокатами и тяжущимися. Наоборот, отсутствие такого класса в России содействовало установлению между присяжными поверенными и их доверителями простых, нормальных отношений, вполне соответствующих характеру и цели адвокатуры. У нас никто не старался и не старается доказать, что адвокат — не поверенный своего клиента, а нечто высшее, что вознаграждение, получаемое им от клиента, платится ему в знак дружбы и любви, а не как эквивалент оказанной им услуги. Наш закон, следуя в этом отношении за практикой, установил именно ту систему вознаграждения за адвокатский труд, против которой так сильно восстают французские писатели, — систему вознаграждения процентного, изменяющегося сообразно с ценностью предмета спора. Признаемся откровенно, что мы не видим в этой системе не только ничего постыдного (Молло называет договор о процентном вознаграждении — pacte honteux), но даже ничего неудобного или неуместного. Говорят, что она делает адвоката участником процесса, а законы всех стран, в том числе и наш (Учреждение судебных установлений, ст. 400), запрещают адвокатам покупать или иным образом приобретать права своих доверителей по делам, ими производимым; если же нельзя приобретать целого, то нельзя приобретать и части. Но предоставление адвокату, в виде вознаграждения, известной части спорного предмета или его ценности не имеет ничего общего с покупкой тяжбы от доверителя. В последнем случае предполагается, что адвокат, пользуясь затруднительным положением своего клиента или уменьшая в его глазах шансы выигрыша процесса, может склонить его к невыгодной для него уступке; в первом случае тяжущийся не поступается своим правом, а соглашается только, на случай признания и осуществления его, уделить адвокату известную часть приобретенной таким образом выгоды. При таком соглашении тяжущийся сохраняет за собой право уничтожить доверенность, им выданную, прекратить дело, помириться с противником — одним словом, он остается хозяином дела. Конечно, под формой условия о вознаграждении может иногда скрываться фактическая переуступка тяжбы; если, например, вознаграждение адвоката, в случае выигрыша дела, должно составить 90%, а на случай уничтожения доверенности или прекращения дела миром выговорена в его пользу такая же сумма в виде неустойки, то настоящим собственником тяжбы является адвокат, а не истец; но такой обход закона всегда может быть обнаружен и наказан Советом. С другой стороны, если получение адвокатом вознаграждения обусловлено выигрышем дела, то как бы оно ни было исчислено и определено — известным ли процентом, круглой ли суммой, — адвокат во всяком случае становится участником процесса, потому что прямо заинтересован в его исходе. Вопрос о процентном вознаграждении сводится, таким образом, к другому вопросу — можно ли, следует ли ставить право адвоката на вознаграждение, а также и цифру вознаграждения, в зависимость от исхода и от важности дела? С точки зрения французской системы, вопрос этот должен быть разрешен отрицательно, гак как размер вознаграждения и самая уплата его или неуплата предоставляются, в теории, на усмотрение и совесть клиента. На практике, конечно, вопрос разрешается и во Франции несколько иначе; да и слишком странно было бы вознаграждать адвоката одинаково за процесс в тысячу и за процесс в сто тысяч франков. Если размер вознаграждения французского адвоката и не увеличивается строго пропорционально увеличению ценности дела, то все-таки он значительно изменяется под ее влиянием. Столь же несомненно и то, что французский адвокат не всегда получает за свой труд одну и ту же сумму и в случае выигрыша, и в случае проигрыша дела. В России поставленный нами вопрос разрешается утвердительно и законом, и практикой. Практика идет даже дальше закона; такса 3 июля 1868 г. назначает присяжным поверенным известное вознаграждение и на случай проигрыша процесса, но правило это остается почти вовсе без применения, и присяжные поверенные, за самыми редкими исключениями, выговаривают себе вознаграждение только на случай выигрыша дела. Нам кажется, что такой порядок вещей наиболее соответствует требованиям жизни и должен установиться везде, где этому не мешает обычай или, лучше сказать, предрассудок, освященный временем. Тяжущийся, проигравший дело, весьма часто не в состоянии уплатить своему поверенному даже самой небольшой суммы, или, по крайней мере, такая уплата была бы для него крайне затруднительна и неприятна; тяжущийся, выигравший дело, охотно готов уделить сравнительно большую часть выигрыша тому, с помощью которого он получил его. Правда, труд адвоката не может быть измеряем ни ценностью дела, ни его исходом; но при определении вознаграждения справедливо принимать в соображение как количество, так и качество труда, часто, если не всегда, выражающееся в его результате. С другой стороны, если часть адвокатского труда остается вовсе неоплаченной, то другая часть по необходимости должна быть оплачиваема несколько выше ее нормальной стоимости. Присяжные поверенные не получают вознаграждения не только за дела, проигранные ими — проигранные весьма часто без всякой вины, без всякого упущения со стороны адвоката, только вследствие разногласия между ним и судьями по юридическому вопросу, который может быть разрешен и так, и иначе, — но и за дела выигранные, если присужденная в пользу истца сумма не может быть взыскана с ответчика. Потери, которые они таким образом несут, уравновешиваются возвышением вознаграждения по мере увеличения ценности процесса. Нельзя отрицать, что надежда на вознаграждение служит одним из стимулов адвокатского труда, как, впрочем, и всякого другого; но никто не замечал еще, чтобы делами малоценными присяжные поверенные занимались кое-как, обращая все свое внимание на дела более крупные. Не говоря уже о сознании долга, самолюбие, желание успеха, опасение повредить своей репутации или подвергнуться ответственности перед Советом — побуждения достаточно сильные, чтобы внушить присяжному поверенному одинаковую заботливость о всех делах, ему вверенных. Существование процентного вознаграждения представляется, таким образом, вполне совместимым как с интересами тяжущихся, так и с достоинством присяжных поверенных. Если писатель, передающий другому лицу право на издание своего сочинения, автор оперы или драмы, уполномочивающий на ее представление дирекцию того или другого театра, учитель, берущий на себя преподавание в школе, могут заключать и заключают письменные условия о количестве следующего им за то вознаграждения, то мы не видим причины, по которой заключение таких условий должно было бы считаться предосудительным со стороны адвоката. Отдавая другому, по свободному соглашению с ним, свой труд, свое время, свои силы, он имеет полное право обеспечить себя договором, юридически обязательным. Отсюда проистекает само собою право осуществлять этот договор путем судебного требования, потому что в противном случае исполнение условия зависело бы исключительно от доброй воли клиента и самое заключение его представлялось бы совершенно излишним. Во Франции процессы между литератором и книгопродавцем, между драматическим писателем и директором театра встречаются довольно часто, и никто не утверждает, чтобы от этого страдало доброе имя писателей, никто не упрекает их по этому поводу в корыстолюбии, в слишком ревнивом охранении своих материальных интересов. Логично ли, после этого, отказывать адвокатам в праве, принадлежащем всем товарищам их по умственной деятельности? Нужна вся сила вековой привычки, чтобы не заметить столь явного противоречия и не отказаться от его поддержки. Французское воззрение, перенесенное на нашу почву, дало бы следующие результаты: недобросовестные тяжущиеся стали бы постоянно уклоняться от исполнения обещаний, данных ими при начале дела; к вознаграждению за адвокатский труд прибавилось бы нечто вроде страховой премии, т.е. оно возвысилось бы настолько, насколько получение его сделалось бы неверным и затруднительным; это увеличение вознаграждения пало бы всей своей тяжестью на честных тяжущихся, которые платили бы, таким образом, и за себя, и за других. Присяжные поверенные во многих случаях стали бы требовать уплаты вперед всего условленного вознаграждения или известной его части, затрудняя этим начатие и ведение дел для небогатых тяжущихся. Отправление правосудия сделалось бы более дорогим и менее доступным, а это в свою очередь не могло бы не уронить адвокатское сословие в глазах общества. Беспрестанно становясь жертвой обмана и не имея никаких средств предупредить его, присяжные поверенные легко могли бы сделаться менее разборчивыми и деликатными в отношениях своих к доверителям и противникам. Нельзя не признать поэтому, что наш закон, установив таксу вознаграждения присяжных поверенных, практика наших Советов, допустив судебное взыскание присяжными поверенными со своих доверителей условленного или следующего по таксе вознаграждения, стали на верный путь и дали вопросу совершенно правильное разрешение. Мы едва ли ошибемся, если скажем, что и во Франции действительным источником, действительной опорой уважения к адвокатскому сословию служат его бесспорные заслуги, его честные стремления, а не то или другое юридическое определение отношений адвоката к клиенту, не покров тайны, наброшенный на денежные расчеты их между собою. Несмотря ни на какие фикции, всякий очень хорошо понимает, что и французский адвокат трудится не даром, не в надежде на великодушие клиента, а за определенное вознаграждение; открыто признать это самим адвокатом мешает только ложный стыд, а отнюдь не правильно понятое чувство собственного достоинства. Но, допуская в принципе заключение присяжными поверенными условий о вознаграждении и требование вознаграждения судебным порядком, мы думаем, что как в том, так и в другом случае присяжные поверенные должны действовать с особенной осторожностью и деликатностью. Обеспечивая поверенного, условие не должно стеснять доверителя, не должно ставить последнего в зависимость от первого. Отношения поверенного к доверителю нормальны только тогда, когда они основаны на взаимном доверии; они не должны продолжаться вопреки желанию одной из сторон; поверенный точно так же не должен навязывать доверителю своих услуг, как доверитель не должен навязывать поверенному ведение дела. Отсюда следует, что присяжные поверенные не должны требовать от своих доверителей таких обязательств, которые de facto отнимали бы у доверителей возможность уничтожить однажды данную доверенность, передать дело другому лицу. Удерживать за собою такими средствами ведение процесса — несовместимо с достоинством присяжного поверенного. Достаточным ограждением присяжных поверенных против недобросовестности доверителей служит п. 10 таксы 3 июля 1868 г., определяющий вознаграждение, на которое присяжный поверенный имеет право в случае прекращения, без его вины, данного ему уполномочия*. Но если бы даже уничтожение доверенности и могло причинить присяжному поверенному невознаградимый убыток, то лучше понести его, чем прибегать, для его предупреждения, к определению несоразмерно высокой неустойки, связывающей свободу действий доверителя. Условие не должно, далее, ограничивать право доверителя на поверку того, что сделано поверенным, — не должно, например, определять, что вознаграждение должно быть уплачено поверенному, хотя бы он ни разу не явился в суд и ничем не выразил своего ходатайства по делу. Редакция условий — в огромном большинстве случаев зависящая от присяжного поверенного — должна быть настолько ясна, чтобы не допускать недоразумений и сомнений, в особенности ко вреду доверителя. Что касается требования вознаграждения судебным порядком, то оно должно быть рассматриваемо как крайнее средство, к которому можно прибегать только за истощением всех других и только тогда, когда удовлетворение требования судом не представляется сомнительным. Предъявлению иска должно предшествовать назначение, путем частной переписки** или даже нотариального заявления, срока, до которого присяжный поверенный будет ожидать добровольной уплаты вознаграждения. Если доверитель будет просить об отсрочке и подкрепит эту просьбу хоть сколько-нибудь уважительными основаниями, она должна быть исполнена. Если смысл условия возбуждает сомнения, которые могут быть истолкованы не в пользу присяжного поверенного, то лучше вовсе не предъявлять иска — или той его части, в которой можно ожидать отказа, так как отказ присяжному поверенному в иске вознаграждения легко может произвести неблагоприятное для него впечатление, дав повод думать, что он требует того, на что не имеет права. Еще более оснований воздержаться от предъявления иска представляется тогда, когда ведение дела со стороны присяжного поверенного не было вполне безукоризненно, когда можно ожидать, что ответчик будет возражать против искового требования ссылкой на п. 10 или 16 таксы вознаграждения присяжных поверенных***. При исполнении судебного решения о взыскании в пользу присяжного поверенного с бывшего доверителя вознаграждения за ведение дела присяжный поверенный также должен действовать без излишней настойчивости и строгости; он не должен отказывать должнику в просьбе об отсрочке или рассрочке, если только она не вызвана желанием уклониться от платежа долга, и не должен просить о личном задержании должника****. Уступка присяжным поверенным своего права на иск другому лицу не представляется желательной именно потому, что от нового приобретателя права нельзя ожидать того снисхождения к должнику, которого можно и должно требовать от присяжного поверенного. ______________________ * Мы думаем, что этот пункт таксы может быть применяем и в тех случаях, когда между присяжным поверенным и доверителем заключено письменное условие, но прекращение уполномочия до окончания дела в нем не предусмотрено. По смыслу п. 2 ст. 396 Учреждения судебных установлений такса вознаграждения присяжных поверенных определяет все те отношения между ними и доверителями их, которые не составляют предмета особого между ними соглашения.
______________________ Мы подходим теперь к одному из тех вопросов, которые стоят в самой тесной связи с нападками, со всех сторон делаемыми на нашу адвокатуру, — к вопросу о размерах вознаграждения за адвокатский труд. Кому не случалось читать или слышать иронических или негодующих восклицаний об адвокатах, загребающих золото лопатами, черпающих свое вдохновение из произведений экспедиции заготовления государственных кредитных бумаг, соперничающих в нелепой роскоши с праздной частью аристократической или купеческой молодежи, примыкающих, одним словом, к рядам ташкентцев всех сортов и наименований? Нельзя, конечно, утверждать, чтобы эта картина имела исключительно фантастический характер; некоторые основания для нее, бесспорно, существовали и существуют. Весь вопрос в том, не слишком ли поспешно и смело сделан общий вывод из нескольких единичных фактов, не слишком ли бесцеремонно присвоены целому сословию характерные черты немногих его членов или даже посторонних ему лиц, связанных с ним только однородностью занятий? Обвинение, приведенное нами выше, распадается на две отдельные части: одна касается способа приобретения денег адвокатами, другая — способа расходования их. Останавливаться на последней мы считаем излишним; кто захочет быть беспристрастным, тот, без сомнения, признает вместе с нами, что тип хвастливого мота, хлыща, трактирного героя встречается между присяжными поверенными чрезвычайно редко, что огромное большинство их ведет скромный образ жизни, что если некоторым из них и кружил голову неожиданно быстрый успех, то это ненормальное состояние почти всегда продолжалось недолго и проходило бесследно. Гораздо важнее другая сторона вопроса; обвинение присяжных поверенных в несоразмерно высокой оценке адвокатского труда сохраняет свою силу независимо от того, как тратятся приобретаемые этим путем деньги. Для того чтобы составить себе правильное понятие об условиях, определяющих размер вознаграждения за адвокатский труд, необходимо обратиться ко времени, непосредственно предшествовавшему Судебной реформе. До конца пятидесятых или начала шестидесятых годов адвокатура как профессия у нас, можно сказать, не существовала. Были, конечно, ходатаи по делам, но они — за редкими исключениями — занимались не столько разработкой дела и возникающих в нем юридических вопросов, сколько закулисными происками и просьбами, личными объяснениями с чиновниками судебных канцелярий и т.п. Около 1860 г. это положение дел начинает изменяться. Распространяется слух о предстоящем коренном преобразовании суда, об учреждении адвокатского сословия — слух, скоро принимающий характер достоверности, так как в 1862 г. издаются основные положения Судебной реформы. В среде молодых людей, занимающихся или предполагающих заняться судебными делами, образуются кружки с целью приготовления к будущей деятельности в качестве судей, прокуроров, адвокатов*. ______________________ * Нельзя не пожалеть, что сведения об этих кружках так редко появлялись в печати; они заслуживали бы почетного места в истории Судебной реформы. Если новое судебное устройство привилось у нас сравнительно легко и скоро, то этому, без сомнения, способствовала приготовительная работа, тихо, незаметно, но тем не менее плодотворно совершавшаяся в среде частных юридических собраний. Об одном из таких собраний автор настоящей книги может свидетельствовать по опыту, так как был членом его с самого его основания (в 1859 г.), в продолжение почти девяти лет. Он обязан ему очень многим и убежден, что то же самое скажут и другие его члены. Собираясь постоянно раз в неделю, члены собрания проводили по пяти, по шести часов в самых оживленных беседах о судебных делах и юридических вопросах. До введения в действие Судебной реформы занятия собрания были устроены следующим образом: первая часть вечера посвящалась чтению и разбору законопроектов по части судопроизводства и действующих гражданских законов, а после 20 ноября 1864 г. — и самых Судебных уставов; вторая часть вечера — докладу дел, причем двое из членов собрания являлись сторонами, третий исполнял обязанность председателя, а все остальные участвовали в обсуждении и разрешении спорных вопросов, вытекающих из доложенного дела. Не следует забывать, что в то время судопроизводство было еще письменное, негласное, так что участие в собрании представлялось для его членов единственным средством приготовить себя к судебным прениям, к постановке вопросов, к резюмированию дела. Отсюда живой интерес, с которым относились к занятиям собрания все его члены. После осуществления Судебной реформы интерес этот неизбежно должен был ослабеть; члены собрания, сделавшись судьями, прокурорами, адвокатами, нашли в своей официальной деятельности все то, что прежде могло дать им только собрание; одни оставили его, для других оно отошло на второй план. Существует оно, впрочем, до сих пор, как и некоторые другие собрания, имеющие целью более общее обсуждение вопросов, возникающих в практике каждого из членов. Нам кажется, что все эти собрания, соединенные в одно, могли бы сделаться зерном юридического общества, учреждение которого в Петербурге давно уже является настоятельной потребностью. ______________________ Отчасти из этих кружков, отчасти из других сфер, проникнутых теми же стремлениями, выходят адвокаты нового типа, с любовью относящиеся к своему призванию. Не ожидая осуществления судебной реформы, они начинают ходатайствовать по делам в судах старого порядка, но вносят в это ходатайство такие приемы, которые были ему до тех пор почти совершенно чужды. Составление состязательных бумаг и рукоприкладства приобретает значение, которого оно прежде не имело; личные объяснения с судьями и делопроизводителями перестают играть главную роль в деятельности адвоката; вся задача его прежде заключалась в том, чтобы расположить их в пользу тяжущегося, — теперь является стремление убедить их в его правоте. Прежние адвокаты большею частью брались только за совершение отдельных судебных (а может быть, и внесудебных) действий и получали за это известное вознаграждение, независимо от результата их стараний. Новые адвокаты, принимая на себя ведение дела в полном его объеме, обусловливают свое вознаграждение исходом процесса. При этом вырабатывается более или менее однообразный размер вознаграждения; оно определяется, в большинстве случаев, в десять процентов с той суммы, которая окончательным решением будет присуждена в пользу истца (и им действительно получена) или от взыскания которой будет освобожден ответчик. При тогдашних условиях вознаграждение в 10% могло считаться умеренным; дела продолжались по целым годам, проходили через множество инстанций; много труда тратилось понапрасну, ожидать уплаты приходилось очень долго, так что ограничиваться небольшим гонораром для адвоката, живущего исключительно своей профессией, а не занимающегося ею так, между прочим, было почти невозможно. Таково было положение дел, когда были введены в действие Судебные уставы. В продолжение двух лет таксы вознаграждения присяжных поверенных вовсе не существовало и размер адвокатского гонорара определялся исключительно условиями между тяжущимися и их поверенными. Понятно, что норма, уже вошедшая в обычай, не могла не отразиться на этих условиях, тем более что присяжных поверенных, да и вообще адвокатов, сначала — при большом наплыве дел — было сравнительно немного, и самый труд их, среди новой, непривычной обстановки, был сравнительно тяжелее. Десятипроцентное вознаграждение осталось, таким образом, на первое время, самым обыкновенным; но уже осенью 1866 г. С.-Петербургский совет указывал на то, что оно слишком высоко для дел многоценных, — другими словами, что процент вознаграждения должен понижаться по мере того, как увеличивается цена иска. Это начало и было положено в основание таксы вознаграждения присяжных поверенных, изданной наконец в июле 1868 г. Мы не можем определить с точностью влияния ее на размер вознаграждения, назначаемого по свободному соглашению между тяжущимися и их поверенными; но мы едва ли ошибемся, если скажем, что с самого издания таксы вознаграждение это начинает клониться к понижению и что основное положение таксы — уменьшение процента вознаграждения по мере увеличения цены иска — соблюдается большей частью и в тех случаях, к которым такса неприменима. Присяжные поверенные получают, по условию, иногда больше, иногда меньше, чем следовало бы по таксе; но больше десяти процентов они выговаривают себе только в исключительных случаях, при особенной сложности дела, или при принятии на свой счет всех расходов по его ведению, а вознаграждение, меньше десяти процентов, предлагается тяжущимися и принимается присяжными поверенными очень часто. Ввиду постоянно увеличивающегося числа присяжных поверенных в будущем следует ожидать еще дальнейшего уменьшения адвокатского гонорара. Остановить понижение или вызвать возвышение его не могло бы, как нам кажется, даже объявление комплекта, уже потому, что от тяжущихся всегда зависело бы воспользоваться правом, предоставленным им ст. 392 Учреждения судебных установлений, и приобрести, таким образом, содействие присяжного поверенного за вознаграждение, определенное таксой. Сравнительно высокое вознаграждение за адвокатский труд, существующее в настоящую минуту, объясняется, однако, не одними только временными, случайными условиями; оно имеет и другие, более прочные основания. Мы видели уже, что уплата гонорара по принятому у нас обычаю зависит большей частью от исхода процесса; в случае проигрыша дела, а также в случае неполучения истцом присужденных в его пользу денег, труд адвоката чаще всего остается вовсе не вознагражденным. Понятно, что пропорционально этой потере должно увеличиваться вознаграждение за выигранные дела, оплачивающее de facto все занятия адвоката. Если бы всякий труд адвоката был вознаграждаем соответственно его внутренней ценности, независимо от его результата, другими словами — если бы адвокат получал нечто вроде задельной платы, то гонорар его в каждом отдельном случае, конечно, мог бы быть значительно меньше нормы, принятой в настоящее время; но такой способ вознаграждения представлял бы неудобства другого рода, уже указанные нами. Каждый адвокат употребляет много времени на изучение дел, ему предлагаемых, на объяснения с просителями, на подачу советов; все эти занятия остаются в огромном большинстве случаев вовсе без вознаграждения, так как у нас не принято платить адвокату за каждое совещание с ним; оплачиваются только формальные консультации по делам особенно важным. Далее: адвокатская деятельность требует такого напряжения физических и умственных сил, что долго выдержать ее могут только особенно сильные организмы. Если мы видим между французскими адвокатами шестидесяти-семидесятилетних стариков, сохраняющих полную бодрость и свежесть (например, Жюль Фавр, Кремье, Лашо), то не следует забывать, что значительная часть адвокатских обязанностей, и притом весьма трудных, лежит во Франции на стряпчих, между тем как наши присяжные поверенные выносят на своих плечах и приготовительный, досудебный фазис дела, и письменную его инструкцию, и судебные прения, а во многих случаях и наблюдение за исполнением решения. Чего стоят одни ночные заседания по уголовным (а иногда и гражданским) делам, которые во Франции составляют величайшую редкость, а у нас — явление довольно обыкновенное? К физической усталости присоединяются волнения, сопряженные с защитой и с ожиданием приговора, самообвинения в случае неудачи, постоянное сознание тяжелой нравственной ответственности. Все это вместе взятое действует на нервы так сильно, как немногие другие занятия. Между тем как бы продолжительна ни была деятельность адвоката, она не дает ему права на пенсию; он знает, что в случае болезни, крайнего утомления, преждевременного упадка умственных сил ему не на что рассчитывать, кроме сделанных им сбережений, и потому по необходимости должен заботиться о том, чтобы сумма получаемого им вознаграждения — пока он способен работать — превышала цифру текущих его расходов. Нельзя не заметить также, что количество работы, — на котором выигрывается иногда то, что теряется на ее ценности, — не может быть увеличиваемо адвокатом по его произволу, что он должен ожидать работы, а не создавать ее для себя сам, и что он часто, вопреки желанию своему, остается вовсе без работы. Само собою разумеется, что все эти обстоятельства не могут не влиять на возвышение вознаграждения за адвокатский труд сравнительно с другими отраслями умственного труда. С другой стороны, вознаграждение за труд определяется не только с точки зрения трудящегося лица, но и с точки зрения того, в пользу которого труд направлен, — не только усилиями и временем, которых он стоил, но и результатами, к которым он привел. Понятно, что тяжущийся, выигравший дело, подсудимый, оправданный судом, охотно увеличивают вознаграждение, платимое ими адвокату, сообразно с ценностью тех интересов, охранению которых он содействовал. Если вознаграждение адвоката за уголовную защиту достигает иногда весьма значительной цифры, то это объясняется именно важностью дела для подсудимого, приписывающего свое оправдание, по крайней мере отчасти, таланту и усердию своего защитника. Рассуждая теоретически, можно предполагать, что на размер адвокатского гонорара всегда и сильно влияет степень искусства адвоката или, по крайней мере, более или менее громкая его известность; но факты, насколько мы их знаем, не оправдывают этого предположения. Присяжные поверенные, как члены корпорации, пользуются, конечно, лучшей репутацией, чем частные ходатаи; между тем вознаграждение, получаемое первыми, скорее ниже, чем выше вознаграждения, получаемого последними. Объясняется это отчасти тем, что положение частных ходатаев менее обеспечено и прочно, отчасти тем, что они имеют дело преимущественно с малоразвитыми классами общества. Что касается присяжных поверенных, то самые известные из них выговаривают себе обыкновенно вознаграждение, отнюдь не большее нормального, общепринятого в данную минуту. Если они зарабатывают больше, чем присяжные поверенные, не возвышающиеся над общим уровнем, то это зависит не от более высокого процента вознаграждения, а от числа и в особенности от ценности производимых ими дел, так как самые крупные, по сумме иска, процессы сосредоточиваются, за немногими исключениями, в руках десяти-пятнадцати присяжных поверенных. Есть основание думать, что с течением времени размер вознаграждения сделается менее однообразным, что норма его упадет не для всех адвокатов в одинаковой степени, что и у нас, как за границей*, большинство адвокатов будет довольствоваться самым скромным вознаграждением, между тем как немногие из их числа будут получать гонорар сравнительно высокий. Предупредить это неравенство невозможно, потому что оно коренится в самой природе вещей; но нельзя не пожелать, чтобы оно не достигло у нас слишком больших размеров и чтобы неизбежное понижение адвокатского гонорара не отразилось на одной только части адвокатского сословия. Мы надеемся, что обычай, сложившийся с самого начала, не допустит установления слишком резкой черты между знаменитостями адвокатуры и большинством адвокатов. ______________________ * В Англии, например, начинающие или вообще малоизвестные адвокаты часто получают за дело одну, две гинеи (от 7 до 14 рублей), а для знаменитостей адвокатуры существует совсем другой масштаб вознаграждения. ______________________ Ко всему сказанному нами необходимо прибавить одну оговорку. Бесспорно, существующая у нас в настоящее время норма вознаграждения за адвокатский труд довольно высока; адвокат, пользующийся большой известностью, может заработать больше литератора, пожалуй, даже больше доктора, сравнительно столь же известного (хотя, конечно, меньше первостепенных певца или певицы); но из этого еще не следует, чтобы слухи о громадных состояниях, быстро нажитых теми или другими присяжными поверенными, имели правильное основание. Мы не знаем, по крайней мере, ни одного факта, которым подтверждались бы эти слухи, а фактов, их опровергающих, знаем много. Называть имена, приводить доказательства мы не считаем себя вправе; мы желали бы только, чтобы газетные известия и городские толки о громадном вознаграждении, уплаченном тому или другому присяжному поверенному, не принимались публикой на веру, как нечто несомненное или, по меньшей мере, крайне вероятное, чтобы присяжные поверенные не были причисляемы огулом к эксплуататорам общества, чтобы мифический присяжный поверенный, "загребающий золото лопатой", не был смешиваем с реальным присяжным поверенным, которому скромное состояние достается ценой продолжительного и тяжелого труда. Искать в адвокатском мире примеров такого же быстрого, баснословного обогащения, какое мы видели в мире откупщиков, видим в мире акционерных тузов, железнодорожных концессионеров, значит совершенно не знать или не понимать тех условий, которыми на самом деле обставлен труд адвоката. IX Размер адвокатского вознаграждения составляет самую обыкновенную, но далеко не самую важную тему нападок на адвокатуру. Они становятся гораздо более серьезными, когда направляются, с одной стороны, против призвания, против задач адвокатуры, с другой — против способа понимания и исполнения ею этих задач. Конечно, и здесь дело не обходится без недоразумений, намеренных и ненамеренных; из числа обвинений, возводимых на адвокатуру, многие не имеют другого источника, кроме новости предмета, неясного взгляда на роль защитника в уголовном или поверенного в гражданском процессе, неверных представлений о самых целях правосудия. Такие обвинения неопасны; они падают сами собою, по мере ознакомления общества с началами и результатами Судебной реформы. Теперь уже не многие решатся утверждать, что во всяком без исключения гражданском деле одна из сторон действует недобросовестно, стремится к нарушению чужого права и что, следовательно, из двух адвокатов, ведущих друг против друга гражданский процесс, один непременно убежден в неправоте своих требований или возражений. Все реже и реже встречается довольно распространенный одно время взгляд на защиту в уголовном деле, как на организованное противодействие правосудию, как на потворство преступлениям всякого рода. Наше общество начинает понимать, что защита столь же необходима для правосудия, как и обвинение, что не следует покровительствовать одному в ущерб другой, что интересы подсудимого не могут быть рассматриваемы как нечто безусловно противоположное интересам общества, что не один только обвинитель имеет право считать себя представителем и охранителем этих последних интересов. Одним словом, защита, как юридический институт, приобрела или по крайней мере приобретает право гражданства в нашей государственной и общественной жизни. Казалось бы, что параллельно с этим должно идти уменьшение недоверия к сословию, посвятившему себя судебной защите; но на самом деле мы этого не видим. Примирение с защитой не влечет за собой примирения с защитниками. В профессии защитника многие продолжают видеть школу софизма и деморализации. Адвокат, говорят они, не может иметь ни твердых убеждений, ни постоянных руководящих начал для своей деятельности; он поддерживает сегодня одно мнение, завтра — другое, прямо противоположное; доказывая невинность подсудимых, в вине которых он сам нисколько не сомневается, он привыкает играть словом, видеть в нем не орудие к раскрытию истины, а средство затемнения ее; он вступает на каждом шагу в сделки со своей совестью и теряет, наконец, всякое нравственное чувство, всякую способность распознавать добро от зла, правду от обмана; единственным мерилом правоты дела становится для него материальная выгода, которую оно ему может доставить. Такой взгляд на адвокатуру, иногда в более резкой, иногда в более мягкой форме, далеко не редкость даже между людьми, признающими, в принципе, пользу защиты и не принадлежащими к числу противников Судебной реформы. В подтверждение этого взгляда ссылаются обыкновенно на французскую адвокатуру, приписывая ее влиянию значительную долю той политической неустойчивости, которой страдает Франция XIX века. Конечно, между выдающимися французскими адвокатами нетрудно найти людей, быстро и радикально менявших свои убеждения, переходивших несколько раз из одного лагеря в другой, искусно избегая только лагеря побежденных; но в той же среде мы видим яркие примеры непоколебимой верности однажды избранному знамени. Именам Барта, Дюпена, Бильйо, Бароша, Шэ-д’Эст-Анжа можно противопоставить имена Манюэля, Мишеля (из Буржа), Беррье, Кремье, Греви. Объяснять упадок политической честности во Франции влиянием адвокатуры значило бы принимать последствие за причину, один из признаков явления — за его первоначальный источник. Беспрестанные перевороты, расшатавшие французское общество, не могли не отразиться и на французской адвокатуре. Теряя мало-помалу веру в политические идеалы, привыкая признавать силу совершившегося факта, большинство французских адвокатов шли рука об руку с большинством французского общества, скорее отставая от него, чем опережая его на этой дороге. Политические превращения вошли в моду во Франции еще в начале нынешнего века, при переходе от республики к империи, а в это время французская адвокатура только что возобновляла свою деятельность после революционного погрома и не имела и тени того значения, которое приобрела впоследствии, в эпоху Реставрации и Июльской монархии. В самую печальную годину новейшей французской истории, в период времени между 1851 и 1860 гг., в адвокатуре больше чем где бы то ни было хранилась верность забытым и попранным идеям. Если Жюль Фавр и Эрнест Пикар, как министры Тьера, часто действовали наперекор тем началам, за которые они боролись как оппозиционные депутаты законодательного корпуса, то такую же точно роль, и гораздо дольше, чем они, играл, например, Жюль Симон, никогда не бывший адвокатом. Адвокатура других стран никогда не навлекала на себя тех обвинений, которым подвергаются французские адвокаты. Никто не утверждает и не утверждал, чтобы английские или немецкие адвокаты подавали своим соотечественникам пример политического отступничества или индифферентизма. А между тем если бы зародыш подобных тенденций лежал в самом назначении адвокатуры, то влияние их сказывалось бы везде, где существует адвокатское сословие. Говоря об адвокатуре, необходимо отличать ее внутреннюю сущность от тех особенностей, которые свойственны ей в данной местности, в данное время, ее принцип от тех более или менее несовершенных форм, в которых он осуществляется на практике. Рассматриваемая с отвлеченной точки зрения, адвокатура не имеет ничего общего с защитой чего угодно и как угодно; неразборчивость в выборе дел и средств вовсе не проистекает из самого свойства адвокатских обязанностей и занятий. Перо литератора столь же легко может быть обращено в орудие для поддержки дурного дела, как и слово адвоката; никто, однако, не видит вследствие этого в литературной профессии источника деморализации для общества. Наравне с писателем, наравне со всяким другим общественным деятелем адвокат должен и может избегать противоречия между мыслью и словом, между словом и делом, должен и может быть твердым в своих убеждениях, последовательным в своих действиях. От него в огромном большинстве случаев зависит выбор дел, которые он на себя принимает, — зависит поэтому и отказ от всякой защиты, которую он не мог бы вести по убеждению или которая могла бы вовлечь его в противоречие с самим собою, с прежде высказанными им взглядами. Что касается защит по назначению суда, то, бесспорно, они могут иногда поставить адвоката в затруднительное положение, заставляя его говорить за человека, в виновности которого он внутренне убежден; но затруднение это не так велико, как кажется с первого взгляда. Если защитник ex officio [по обязанности (лат.)] не имеет права идти прямо вразрез с объяснениями подсудимого*, признавать его виновным, когда он не сознается в преступлении, то отсюда еще вовсе не следует, чтобы защита должна была поддерживать каждое слово, сказанное подсудимым, доказывать каждое обстоятельство, приведенное им в свое оправдание. Защитник, обращающийся в обвинителя, совершает одно из самых тяжких нарушений адвокатского долга**; защитник, ограничивающийся немотивированной, вялой просьбой о снисхождении к подсудимому, выказывает такое равнодушие к своему призванию, которое заслуживает строгого порицания; но защитник, отстаивающий с жаром, с увлечением правоту подсудимого, которого он в душе считает кругом виноватым, вдается в другую крайность, столь же нежелательную, как и первая. Задача защитника, назначенного судом, состоит в том, чтобы извлечь из дела, сгруппировать, выставить в надлежащем свете все обстоятельства, говорящие в пользу подсудимого, т.е. опровергающие обвинение или уменьшающие его силу. Такие обстоятельства найдутся в каждом деле, найдутся и без извращения фактов, без намеренного искажения истины. Как бы ни были сильны улики, наряду с ними всегда есть данные, которые могут быть без натяжки истолкованы в пользу подсудимого. Как бы велика ни была испорченность преступника, тяжесть преступления — попытка объяснить нравственное падение подсудимого, отыскать в его прошлом черты, уменьшающие его ответственность, редко будет совершенно напрасной. Устранить предубеждение, с которым присяжные могут относиться к подсудимому, показать им, что довело его до преступления, приготовить их к снисходительному или по крайней мере спокойному обсуждению дела — вот цель, к которой должен стремиться и которой может достигнуть защитник ex officio, даже тогда, когда он убежден в виновности подсудимого. Защита, руководимая такими началами, не может развить в адвокате наклонности к софизмам, умения искусственно увлекаться или притворяться убежденным; одним словом, она не может сделать из него ритора, играющего словом, видящего в деле только материал для громких фраз и ораторских эффектов. ______________________ * В одном только случае защитник не только может, но даже должен опровергать объяснения подсудимого — в случае намеренного возведения на себя подсудимым таких действий, которых он на самом деле вовсе не совершал. В феврале 1873 г. в С.-Петербургском окружном суде слушалось дело Скорино, который явно неправильно обвинял сам себя в покушении на убийство. Присяжный поверенный В.Н. Герард, назначенный его защитником, совершенно верно сравнил себя с доктором, обязанным лечить больного, хотя бы больной и желал смерти, — и направил все свои усилия к тому, чтобы доказать неосновательность объяснений подсудимого. Присяжные оправдали подсудимого Скорино по обвинению в покушении на убийство.
______________________ Но идеал всегда далек от действительности — и адвокатская профессия не составляет исключения из этого общего закона. Она особенно богата подводными камнями; проходить между ними, никогда не задевая ни за один из них, — задача крайне трудная, как бы хороши ни были намерения адвоката. Мы сказали, что выбор дел в большинстве случаев зависит от адвоката, и, говоря отвлеченно, это совершенно справедливо; но на практике этот выбор обусловливается самыми разнообразными обстоятельствами, часто более сильными, чем воля адвоката. Нельзя не признать, что ожидание большой материальной выгоды или большого ораторского успеха может повлиять, иногда незаметно для самого адвоката, на решимость его взяться за ведение того или другого процесса; что, заглушив в себе мало-помалу естественное нерасположение к поддержке неправого дела, можно дойти до самой беззастенчивой торговли словом и талантом; что для предотвращения опасностей, постоянно грозящих адвокату, нужна с его стороны большая строгость к самому себе, усиленная работа над собою. Весьма важен в этом отношении общий взгляд на призвание и обязанности адвоката, господствующий в обществе и в особенности в среде самой адвокатуры. Чем ярче обозначен прямой путь, тем реже отступления от него. Установление общих начал, которых должен держаться адвокат, само по себе еще недостаточно — остается еще найти санкцию, которая обеспечивала бы их соблюдение; но во всяком случае это первый шаг, без которого невозможны остальные. Само собою разумеется, что он может быть сделан лишь общими усилиями всех тех, кто заинтересован в будущности адвокатуры, и что наши заметки имеют в виду не окончательное разрешение вопроса, а только указание некоторых данных, служащих к его разрешению. Существует мнение, что адвокату позволительно браться за каждое дело, лишь бы только требования или возражения, которые ему придется поддерживать, не были прямо противны закону. Защитники этого мнения рассуждают следующим образом: оценка доводов, приводимых сторонами, прав, доказываемых или отрицаемых ими, — задача суда, рассматривающего дело; принимать на себя предварительное разрешение этой задачи адвокат не имеет ни основания, ни права. Требовать от стороны, чтобы она сначала убедила в своей правоте адвоката, а потом уже, с его помощью, и судей, значит возлагать на нее слишком тяжелое бремя. Адвокат как посредник между тяжущимися и судом должен быть готов к принятию на себя этого посредничества, как только оно ему предлагается. Затрудняя начатие или ведение процесса разысканием в каждом деле не только формальной, но и материальной истины, адвокат, вопреки своему призванию, затрудняет самое отправление правосудия. Обращая внимание не только на юридическую основательность, но и на нравственный характер известного требования или возражения, адвокат берет на себя вовсе не идущую к нему роль законодателя или исправителя общественных нравов. Если известное действие дозволено или хотя бы только не запрещено законом, адвокат не должен отказываться от его совершения или его защиты во имя каких-то нравственных начал, которые каждый понимает по-своему. Так, например, закон не признает действительными обязательства, выданные несовершеннолетними без согласия попечителя, — адвокат имеет, следовательно, полное право оспаривать силу такого обязательства, хотя бы ему было хорошо известно, что несовершеннолетнему во время выдачи обязательства было двадцать лет и одиннадцать месяцев, что, выдавая его, он вполне понимал его значение, что другая сторона ничем не нарушила интересов несовершеннолетнего, что последний получил сполна всю сумму, означенную в обязательстве. Размер договорной неустойки не ограничен законом — следовательно, адвокат имеет право взыскивать за самое ничтожное нарушение договора неустойку, в несколько раз большую, чем ценность предмета договора. В делах уголовных отказ от защиты, мотивированный только свойством преступления или обстоятельствами, при которых оно совершено, составляет еще более важное нарушение обязанностей адвоката. Всякий подсудимый, в чем бы он ни был обвиняем, имеет право на защиту, во имя того великого начала, по которому никто не может быть осужден без выслушания его оправданий — оправданий, тогда только не обращающихся в пустую форму, когда они представляются с таким же искусством и знанием дела, как и обвинение. В подтверждение этого мнения приводится пример французской адвокатуры, самые знаменитые представители которой — Беррье, Кремье, Жюль Фавр, Лашо, Аллу — часто принимали и принимают на себя, по добровольному соглашению, защиту подсудимых, очевидно виноватых и не заслуживающих ни малейшего сочувствия. В основании только что изложенного взгляда лежит совершенно неверное понятие о призвании адвокатуры. Если бы обязанность адвоката ограничивалась облечением в известную форму всякого рода доводов и притязаний, если бы адвокат был чем-то вроде юридического толмача для тяжущихся и подсудимых, на которых и лежала бы вся ответственность за его слова или действия, то, конечно, адвокату не было бы причины отказываться от возлагаемых на него поручений, в чем бы они ни заключались. Но с такой пассивной ролью деятельность адвоката не имеет ничего общего. Получая сырой материал от тяжущегося или подсудимого, он обрабатывает его самостоятельно, распоряжается им по своему усмотрению, вносит в него, если можно так выразиться, значительную долю творчества. Действуя таким образом, он усвоивает себе вверенное ему дело и принимает на себя нравственную ответственность за все то, чего он требует от имени и в пользу другого лица. Он действительно служит посредником между тяжущимися и судом, но именно в этом качестве он должен по возможности предупреждать обращение к суду с неосновательными или несправедливыми домогательствами. Суд, постановляющий свои решения по смыслу закона, обязан руководствоваться им даже тогда, когда применением его нарушается справедливость; но адвокат, ближе знакомый с фактической подкладкой дела, с взаимными отношениями сторон, ничем не стесненный в принятии или непринятии дела, может решительным отказом от поддержки несправедливых требований способствовать уменьшению числа прискорбных столкновений между справедливостью и законом. Наоборот, неразборчивость в выборе дел со стороны адвокатов влечет за собою умножение недобросовестных исков, усиленную эксплуатацию всех пробелов или недомолвок закона, всех отживших его постановлений, всех правил обоюдоострых, т.е. созданных для ограждения права, но легко обращаемых в орудие для достижения совершенно противоположной цели*. ______________________ * Примером такого правила может служить закон о недействительности обязательств, выданных несовершеннолетним без согласия попечителя. Цель его самая благая — ограждение неопытного должника от недобросовестных кредиторов, но пользуются им нередко недобросовестные должники во вред добросовестным кредиторам. ______________________ Нам могут возразить, что недобросовестный тяжущийся всегда найдет поверенного для поддержки своего требования или возражения, что, получив отказ от одного, он обратится к другому, к третьему и т.д., а в крайнем случае обойдется и вовсе без содействия адвоката. Но ведь не все же тяжущиеся так настойчивы в стремлении к предположенной цели, да и сама несправедливость требований, с которыми они намерены обратиться к суду, не всегда сознается ими вполне отчетливо и ясно. Положим, что в ком-нибудь возникает мысль о возможности достигнуть известной выгоды путем легальным, но не совсем честным. Он идет к адвокату еще не с тем, чтобы поручить ему ведение задуманного таким образом процесса, а только с тем, чтобы посоветоваться с ним, узнать его мнение. От адвоката в подобных случаях весьма часто зависит дальнейшая судьба дела. Он может предупредить его начатие, разъяснив всю его неправоту, выставив на вид тяжесть нравственной ответственности, которую тяжущийся принял бы на себя в случае предъявления иска, — и наоборот, может превратить неустановившееся намерение в твердую решимость, выразив полную готовность взяться за дело, затмив ловким софизмом самые некрасивые его стороны. Если отказ одного адвоката окажется недостаточным для того, чтобы удержать тяжущегося от начатия или ведения неправого дела, то несколько отказов, следующих один за другим, в большинстве случаев приведут к этому результату. Для того чтобы устоять против них и все-таки начать дело, нужен такой запас энергии, которым обладают немногие тяжущиеся. Притом далеко не все равно, возьмется ли за дело адвокат известный, опытный, даровитый, или адвокат низшего разряда, одно участие которого в деле значительно уменьшает шансы успешного его окончания. Если недобросовестному иску суждено дойти до суда, то пускай же по крайней мере он явится перед ним в самой мизерной, неприглядной обстановке, а не в такой форме, которая могла бы до некоторой степени прикрыть его внутреннее содержание. Вот почему соображение: "не я — так другой" меньше всего может служить оправданием именно для адвоката. Что касается уголовных защит, то принятие их без всякого разбора было бы извинительно, даже необходимо, если бы не существовало защиты ex officio, т.е. по назначению суда; тогда отказ адвоката от защиты мог бы иметь последствием оставление подсудимого вовсе без защитника, что ни в каком случае не должно быть допускаемо. Но при действии ст. 566 Устава уголовного судопроизводства, обязывающей председателя суда назначать подсудимому, по его просьбе, защитника из числа присяжных поверенных или кандидатов на судебные должности, ни один подсудимый, по крайней мере в больших городах, не может остаться без защитника; притом по принятому обычаю, председатель выбирает защитника сообразно с большей или меньшей важностью дела, назначая подсудимым, обвиняемым в более тяжких преступлениях или при обстоятельствах особенно сложных, защитников более опытных и искусных*. Адвокат, принимающий на себя защиту по добровольному соглашению с подсудимым, не может, таким образом, ссылаться на то, что в противном случае подсудимый был бы вовсе лишен защиты или вынужден довольствоваться защитой, далеко не равносильной обвинению. ______________________ * Этот обычай имеет, в наших глазах, весьма важное значение; нельзя не пожелать, чтобы он был храним неприкосновенно и чтобы случаи отступления от него, несколько раз в последнее время встречавшиеся в окружном суде, более не повторялись; иначе защита ex officio легко могла бы обратиться в пустую форму. ______________________ Если адвокат должен выбирать дела, а не принимать безразлично все то, что ему предлагают, то какими соображениями он должен руководствоваться, соглашаясь или отказываясь взять на себя ведение того или другого процесса? Точных правил по этому предмету установить нельзя, потому что судебные дела до бесконечности разнообразны, и предусмотреть, подвести под одну норму все случаи, могущие встретиться в адвокатской практике, решительно невозможно. Многое зависит здесь просто от нравственного чутья, развивающегося в адвокате, — если только он его насильственно не подавляет, — под влиянием ежедневных указаний опыта и жизни, чутья, укреплению которого способствует каждая ошибка адвоката, осознанная им. Но для того, чтобы осознать свою ошибку, чтобы дать себе ясный отчет, в чем она заключалась и чем была вызвана, необходимо иметь какой-нибудь общий критериум, какой-нибудь пробный камень, который мог бы быть применен к оценке каждого отдельного случая. Возражая против мнения тех, которые проповедуют полную неразборчивость в выборе дел, мы заметили уже, что в делах гражданских адвокату не следует держаться точки зрения исключительно формальной, не следует успокаиваться на одной внешней легальности требования, без дальнейшего исследования его внутреннего свойства. Конечно, адвокат не всегда может определить с точностью фактические отношения сторон, служащие источником процесса; но попытка такого определения должна быть сделана им во всяком случае, за исключением только тех дел, которые по самому своему предмету не возбуждают и не могут возбуждать никаких сомнений. Таковы, например, дела о взысканиях по закладным, векселям, заемным письмам, пока ответчик не отвергает подлинности акта и не утверждает, что он был выдан безденежно или что он уже оплачен. Во всех остальных случаях адвокат должен привести в ясность, посредством расспроса клиента и истребования от него всех необходимых сведений, бумаг и документов, можно ли поддерживать его домогательство на суде с убеждением не в одной только законности, но и в справедливости этого домогательства. Мы очень хорошо знаем, что справедливость — понятие относительное; но ведь у каждого адвоката есть, без сомнения, свое воззрение на справедливость; требовать от него, чтобы он руководствовался этим воззрением, не значит, следовательно, требовать невозможного. Притом есть множество случаев, в которых о справедливости или несправедливости известного требования не может быть никакого спора. Имеет ли муж, живущий в разлуке со своей женой, нравственное право требовать к себе всех детей и распоряжаться затем воспитанием их по собственному усмотрению, без соглашения с их матерью — это вопрос, который может быть разрешаем различно; адвокат, принадлежащий к числу приверженцев безусловной власти мужа над женой, отца над детьми, может по убеждению взяться за поддержку такого требования, как бы несправедливо оно ни было в глазах людей другого образа мыслей. Но если отец, требующий к себе детей, ведет развратную жизнь, пьянствует, жестоко обращается со своими приближенными, одним словом, очевидно неспособен заниматься воспитанием, а мать — женщина безукоризненная, живущая только детьми и для детей, то едва ли найдется такой теоретик, который во имя отвлеченного начала признал бы требование отца справедливым и стал бы защищать его по убеждению. Подобных примеров можно было бы привести много, но наша мысль едва ли нуждается в дальнейшем разъяснении. Если внимательное исследование фактической стороны дела не привело адвоката к полному убеждению в правоте лица, к нему обратившегося, но дало ему достаточно оснований предполагать эту правоту, то он не должен отказываться от ведения дела; в противном случае, тяжущийся, вполне добросовестный, рисковал бы остаться без защиты только потому, что принадлежащее ему право, вследствие запутанности и сложности обусловливающих его обстоятельств, не может быть выяснено без больших затруднений. Те сведения, которые адвокату не удалось получить до начатия дела, легко могут сделаться для него доступными впоследствии; он может иногда почерпнуть их из возражений противной стороны, вообще чрезвычайно важных для разъяснения дела. Возражения эти могут выставить дело в совершенно новом свете и изменить таким образом взгляд, составившийся у адвоката под влиянием первоначального, одностороннего знакомства с делом. Само собою разумеется, что в таких случаях адвокат имеет полное право и даже обязан отказаться от дальнейшего ведения дела, в особенности если доверитель, как это иногда случается, намеренно ввел его в заблуждение насчет тех или других обстоятельств. Но так как отказ от доверенности, однажды принятой, гораздо затруднительнее, чем отказ от самого принятия ее, то тщательный разбор дела при первом с ним знакомстве все-таки сохраняет всю свою важность. Установляя различные формы, с одной стороны, для гражданских сделок, с другой — для процессуальных действий, законодательство не имело и не имеет иной цели, кроме ограждения и укрепления прав частных лиц, предупреждения неосновательных или бесконечных споров. К той же самой цели должен стремиться и адвокат, основывая свои требования или возражения на чисто формальных постановлениях закона. По закону известные договоры должны быть облекаемы в письменную форму, и существование их не может быть доказываемо свидетельскими показаниями. Это правило принадлежит к числу тех обоюдоострых постановлений, о которых мы упомянули выше; направленное к тому, чтобы внести определенность и ясность в гражданские отношения, оно может, в отдельных случаях, иметь последствием явную несправедливость — отрицание права, на самом деле приобретенного, неисполнение соглашения, на самом деле состоявшегося. Само собою разумеется, что это не колеблет тех соображений гражданской политики, на которых основан закон, — если только предположить, что удобствами закона перевешиваются его неудобства; но это возлагает на всех тех, кто приходит в соприкосновение с законом, нравственную обязанность заботиться о том, чтобы он не был обращаем в источник злоупотреблений. Представим себе такой случай: фабрикант, живущий на Кавказе, приезжает в Петербург, чтобы найти техника, который мог бы управлять его заводом. Приискав его, он заключает с ним на словах условие, по которому нанимает его на пять лет, с большим содержанием, с обязательством возместить все расходы переезда его на Кавказ и с неустойкой на случай неисполнения условия. Техник приезжает на место, приступает к своим занятиям — но через месяц фабрикант увольняет его без всякой законной причины, не уплатив ему ни расходов переезда, ни неустойки. Обманутый техник требует того и другого судебным порядком, ссылаясь в подтверждение своего иска на свидетелей; противная сторона отвечает, что так как договор подлежал по закону облечению в письменную форму, то существование и условия его не могут быть доказываемы свидетельскими показаниями*. Иск является, таким образом, совершенно бездоказательным и отвергается судом; техник, отказавшийся от обеспеченного положения в Петербурге, остается в далеком крае без всяких средств и должен еще заплатить противнику судебные издержки. Спрашивается, позволительно ли адвокату вести подобный процесс со стороны ответчика, если он знает или, по крайней мере, имеет достаточный повод предполагать, что между истцом и ответчиком действительно было заключено соглашение, служащее основанием иска? Безусловно, отвергать или осуждать пользование формальными постановлениями закона нельзя, потому что с помощью их может быть иногда ограждено право, действительно требующее и заслуживающее ограждения; несомненно только то, что пользоваться ими следует с крайней разборчивостьй и что такая разборчивость в особенности необходима для адвоката. ______________________ * По последнему, еще не распубликованному разъяснению Гражданского кассационного департамента Правительствующего Сената, договор личного найма должен быть совершаем на письме, за исключением случаев, именно предусмотренных законом (т. X, ч. 1, ст. 2226 и 2227 — наем слуг и рабочих людей, договор заказа). Наем адвоката, учителя, бухгалтера, архитектора, техника и т.п. не может, таким образом, быть доказываем свидетельскими показаниями, допускаемыми по закону (Устав гражданского судопроизводства, ст. 409) лишь в подтверждение таких событий, которые не требуют письменного удостоверения. ______________________ Как ни важна нравственная сторона дела, она не должна отвлекать внимание адвоката от юридической стороны его. Он не должен принимать на себя поддержку требований хотя и справедливых, но лишенных всякого законного основания и очевидно не подлежащих удовлетворению со стороны суда, — например, требования об уплате денег, взятых взаймы по словесному условию. Он обязан предупреждать начатие таких исков или предъявление таких возражений, которые, не имея никаких шансов успеха, могут только подвергнуть тяжущихся уплате судебных издержек и вознаграждения за ведение дела. Но если смысл закона представляет сомнения, окончательно еще не разъясненные, то иск или ответ, хотя бы и с небольшими шансами на успех, может быть поддерживаем адвокатом, убежденным в правоте своего клиента; не следует сдаваться без борьбы, когда она не совсем безнадежна. Конечно, в подобных случаях адвокат обязан предварительно объяснить своему клиенту, что выигрыш дела маловероятен и что проигрыш его влечет за собой известную материальную потерю. Прежде чем взять на себя ведение гражданского дела, адвокат должен припомнить, не случалось ли ему прежде высказывать такой юридический взгляд, вразрез с которым ему пришлось бы идти в данном случае. Безусловным препятствием к принятию дела это служить не может, так как адвокат, наравне со всяким другим юристом, может добросовестно убедиться в неправильности прежнего своего мнения по известному вопросу; но слишком частые и резкие перемены мнений — в особенности же неоднократный переход от одного воззрения к другому и обратно — служат признаком или крайней неустойчивости взглядов, или — что еще хуже — умения и готовности приспособлять их к обстоятельствам. И то, и другое — плохая рекомендация для адвоката. Исходить сегодня из одного принципа, завтра — из другого, прямо противоположного, доказывать, например, сегодня безденежность долгового обязательства, завтра — юридическую невозможность споров о безденежности было бы самым верным средством потерять всякий авторитет, по крайней мере в судебной сфере, мнение которой так важно для адвоката. Достоинство, а следовательно, и действие адвокатской речи в значительной степени зависит от того, выражается ли в ней искреннее убеждение адвоката. Самая утонченная ловкость, самый большой навык говорить без убеждения или против убеждения не могут заменить той силы, которая дается твердой уверенностью в справедливости защищаемого начала. Если никто из судей и не заметит противоречия, в которое адвокат впадает с самим собою, если противная сторона и не напомнит ему тех случаев, в которых он сам развивал опровергаемую им теперь тему, то одна возможность такого напоминания, одно сознание противоречия все-таки остается камнем преткновения, о который легко разбиться даже большому ораторскому искусству. Быть последовательным — это не только обязанность адвоката, но и прямой расчет для него, если он ценит свою репутацию выше минутной выгоды, которую ему может доставить защита против убеждения. Все эти соображения вполне применимы к выбору уголовного дела, если в нем возникает или может возникнуть какой-нибудь общий вопрос, по которому адвокат имел уже случай высказаться в известном смысле. Положим, например, что в одной из своих защитительных речей адвокат доказывал несостоятельность сличения почерков как средства к обнаружению подлога. Если в другом предлагаемом ему деле результат сличения благоприятен для стороны, к нему обратившейся, он должен либо отказаться от дела, либо не ссылаться в своей речи на мнение учителей чистописания как на самостоятельное доказательство. В последнем случае он обязан заранее предупредить своего клиента о своем взгляде на сличение почерков, чтобы не лишить его, без его ведома и согласия, орудия защиты, которым мог бы воспользоваться другой адвокат, ничем в этом отношении не стесненный. Не говорить против убеждения — этим правилом обусловливается вообще выбор уголовного дела. Адвокат, принимающий на себя защиту подсудимого по добровольному с ним соглашению, в видах полного его оправдания, должен либо верить в невинность подсудимого, либо сильно сомневаться в его виновности, либо считать его нравственно правым, хотя бы со строго юридической точки зрения виновность его была вполне очевидна; если же задача защиты состоит не в оправдании подсудимого, а только в облегчении его участи, то для принятия защиты достаточно убеждения, что подсудимый заслуживает снисходительного приговора или что строгое наказание, установленное законом, не соответствует обстоятельствам данного случая. Вне этих условий принятие защиты по добровольному соглашению возможно, по нашему мнению, только тогда, когда при отказе от нее подсудимый остался бы вовсе без защитника, т.е. когда в данной местности нет лиц, из среды которых мог бы быть назначен защитник ex offcio. Не следует забывать, что защита по добровольному соглашению принимается большей частью не даром, а за определенное вознаграждение и что это обязывает адвоката быть особенно осторожным в выборе уголовных дел. Из всех причин, восстанавливающих общественное мнение против адвокатуры, самая сильная — это предположение, что адвокаты, защищая подсудимых, часто говорят против убеждения, в надежде на более или менее крупный гонорар. Насколько это предположение фактически справедливо — об этом мы скажем ниже; теперь для нас важно только то, что одна мысль о защите за деньги, против убеждения возмущает общественную совесть. И действительно, такая защита не может быть оправдана никакими соображениями. Если защитник идет наперекор истине из сострадания к подсудимому или из других бескорыстных побуждений, роль его не унизительна, хотя и тяжела; но тот же самый образ действий принимает совершенно другую окраску, когда в основании его лежит расчет на материальное вознаграждение. Конечно, если бы защита по соглашению могла ограничиваться холодным, спокойным указанием данных, возбуждающих некоторое сомнение в виновности подсудимого, вопрос о принятии или непринятии ее разрешался бы гораздо проще. Для того чтобы свести в одно целое обстоятельства, говорящие в пользу подсудимого, противопоставить их основаниям обвинения и затем сказать присяжным: "выбирайте сами" — не нужно быть убежденным в невинности или нравственной правоте обвиняемого, не нужно, следовательно, и говорить против убеждения, когда его нет на самом деле. Такова, как мы уже видели, задача защитника ex officio, когда он, изучив дело, не пришел к заключению, благоприятному для подсудимого; но от защитника, избранного подсудимым, ожидают обыкновенно совсем другого. От него требуют, чтобы он, не довольствуясь возбуждением сомнений, старался убедить присяжных в правоте подсудимого. Если в его глазах виновность подсудимого несомненна или по крайней мере весьма вероятна, ему приходится, таким образом, или убеждать других в том, в чем он сам не убежден, чему он может быть даже вовсе не верит, — или не исполнить того, для чего он, собственно, и был приглашен подсудимым. Весьма часто положение адвоката, ведущего защиту против убеждения, усложняется еще тем, что, защищая подсудимого, он по необходимости должен нападать на других подсудимых, его оговаривающих, на свидетелей, его обвиняющих, на экспертов, дающих против него заключение. Представим себе, что обвинение держится преимущественно на показании одного свидетеля, носящем явный отпечаток искренности, правдивости; чтобы отстоять подсудимого, защитнику приходится заподозривать мотивы этого показания, бросать тень на самую личность свидетеля, на самом деле внушающую ему невольное уважение. При отсутствии убеждения это роль, невыносимая для честного человека, и одна возможность ее, заранее предусмотренная, — достаточный повод к неприятию защиты. Заметим еще, что гораздо труднее отказаться от уголовного дела, однажды принятого, чем от гражданского процесса, потому что в первом случае отказ может произвести впечатление, неблагоприятное для подсудимого; после начатия судебного следствия отказ от защиты становится даже почти невозможным. Принимать на себя защиту адвокат должен поэтому не иначе как после всестороннего изучения дела и, если возможно, после личного объяснения с подсудимым. Дело может считаться достаточно разъясненным только по окончании предварительного следствия; пока последнее еще производится, адвокат не должен связывать себя обещанием принять защиту обвиняемого, хотя и может помогать ему в совершении отдельных судебных действий, например в принесении жалобы на следователя за взятие под стражу, за принятие мер к обеспечению гражданского иска и т.п. Но если адвокат, по зрелому обсуждению дела, считает возможным взять на себя защиту подсудимого, не рискуя говорить против убеждения, и если при том он чувствует себя достаточно сильным, чтобы исполнить возлагаемую на него задачу, он должен принять ее, не останавливаясь ни перед какими посторонними соображениями. Чем больше общественное мнение возбуждено против обвиняемого, тем менее адвокат имеет право отказываться от защиты, если только он может принять и вести ее по убеждению. Желание адвоката охранить неприкосновенность своей репутации, предупредить даже возможность нареканий вполне понятно и законно; но оно не должно доходить до малодушной боязни перед общественным мнением. Самым строгим судьей должен быть для себя сам адвокат; если он по совести считает себя вправе взяться за дело, ему нечего опасаться толкований, которые вызовет его решимость. Нам могут возразить, что глас народа — глас Божий, что всеобщее негодующее убеждение в виновности известного лица всегда имеет основание, если не в обстоятельствах дела, то по крайней мере в личности обвиняемого. На это мы ответим, что для адвоката личность обвиняемого имеет значение лишь настолько, насколько она может бросить свет на вопрос о виновности или невиновности его в том преступлении, в котором он обвиняется. Бесспорно, прошлое обвиняемого в этом отношении весьма важно как для суда, так и для адвоката; имея дело с одним обвиняемым, адвокат может начать с предположения, что он невинен, — в другом случае исходной точкой может служить противоположное предположение. Но по мере изучения дела предположения, в большинстве случаев, уступают место убеждению, на котором и должно быть построено окончательное решение адвоката. Принимая на себя защиту, адвокат задается не тем, чтобы доказать безусловную нравственную чистоту обвиняемого; он имеет в виду опровергнуть только неправильное — по его мнению — обвинение, составляющее предмет дела. Самый испорченный человек может быть невиновным в том преступлении, в котором его в данном случае обвиняют; осуждение его за это преступление было бы несправедливостью, предупреждая которую, адвокат действует согласно со своим призванием. Если бы только допустить мысль, что уголовная кара может постигнуть человека в сущности не за то, что она определена законом, а за прежнюю его жизнь, за поступки безнравственные, но не подходящие под действие уголовного закона, то правосудие перестало бы быть беспристрастным и обратилось бы в произвольную расправу над лицами, возбудившими против себя негодование общества. О соразмерности между виной и наказанием не могло бы тогда быть и речи. Ненавистный обществу человек обвиняется в подлоге — пускай же он будет наказан как за подлог; он обвиняется в убийстве — тем лучше, пускай же он будет наказан как за убийство; вот логический вывод из того начала, что обвинительный приговор, направленный против дурного человека, не может быть несправедливым. С другой стороны, разве общественное мнение никогда не ошибается в своих решениях относительно отдельного лица, отдельного случая? В оценке общественной, публичной деятельности известного лица возможно крайнее пристрастие, но маловероятны совершенно фальшивые фактические выводы, потому что материал для этих выводов у всех перед глазами. Совсем другое дело — оценка факта, совершившегося негласно, или целого ряда таких фактов, оценка всего входящего в область частной жизни; здесь необходим тщательный, подробный, иногда продолжительный разбор, основанный на близком знакомстве со всеми обстоятельствами данного случая, — а приговорам общественного мнения такой разбор не предшествует и предшествовать не может; они постановляются решительно и быстро, по некоторым, более крупным и выдающимся чертам, хотя бы и далеко не самым важным. Не говорим уже о тех искусственных средствах, которые могут быть употребляемы — и действительно употребляются — для того, чтобы направить общественное мнение в ту или другую сторону, расположить его к тому или другому взгляду. Мы не утверждаем, чтобы всеобщее предубеждение против обвиняемого могло быть оставлено адвокатом вовсе без внимания, как факт для него безразличный; мы признаем, что он должен исследовать источник этого предубеждения, поверить все данные, на которых оно основывается; но окончательное решение адвоката должно обусловливаться не тем, что скажет свет, что станут говорить газеты и журналы, а исключительно тем, к какому убеждению привело адвоката самостоятельное, всестороннее и добросовестное изучение дела. Прежде чем осуждать адвоката за согласие его защищать того или другого обвиняемого, необходимо принять в соображение еще следующие обстоятельства. Не только до публичного судебного следствия, но и после окончания его одна существенно важная сторона дела часто остается неизвестной или не вполне известной для общества. Эта сторона — объяснения самого обвиняемого. На суде подсудимый, в особенности если он не сознается в преступлении, в большей части случаев говорит мало. Ошибочно было бы приписывать это исключительно боязни проговориться, желанию оставить дело по возможности неразъясненным и увеличить таким образом число сомнений, ведущих к оправдательному приговору. Бесспорно, и эти мотивы руководят иногда образом действий подсудимого; но гораздо чаще он молчит просто под влиянием смущения, страха за свою судьбу, неумения выражаться публично — одним словом, под влиянием всей обстановки суда, тяжело давящей на непривычного к ней и нехладнокровного человека. Наоборот, в объяснениях с защитником, происходящих наедине, подсудимый в огромном большинстве случаев бывает сообщителен и откровенен. Если он и намерен скрыть часть истины, то опытному защитнику нетрудно убедиться в этом путем расспросов, сопоставлений, указания подсудимому на неправдоподобность его объяснений и на противоречия, в которые он сам с собою впадает. Посвятив беседе с подсудимым несколько часов, в делах особенно сложных — несколько дней или даже недель, защитник узнает и дело, и человека так, как не всегда может узнать их даже следователь, имеющий всего больше данных для близкого с ним знакомства. В этой беседе защитник часто почерпает такие доказательства невиновности или нравственной правоты подсудимого, которые недоступны для суда, которые или по самому своему свойству, или по особым причинам не могут даже служить предметом судебного следствия. Подсудимый может, например, раскрыть своему защитнику семейную тайну, знание которой необходимо для правильного понимания дела, — но вместе с тем решительно воспретить ему касаться ее на суде. С другой стороны, убеждение защитника в невинности подсудимого может быть построено, между прочим, на целом ряде почти неуловимых впечатлений, вынесенных им из объяснений с подсудимым. Представим себе, например, такой случай: накануне судебного заседания защитник узнает, что свидетель, когда-то давший весьма важное показание против подсудимого, но потом считавшийся безвестно пропавшим, нашелся и явится на суд. Защитник сообщает об этом своему клиенту — человеку вообще нервному, не умеющему владеть собой, — и наблюдает, как будет принято им неприятное известие; подсудимый сохраняет полное спокойствие и выражает только надежду, что свидетель, может быть, не решится повторить на суде неправду, сказанную им при предварительном следствии. Суду, а следовательно и публике, этот небольшой эпизод останется совершенно неизвестным; воспроизвести его на суде нельзя, даже упомянуть о нем в защитительной речи было бы напрасно, так как адвокат не может ожидать, чтобы ему поверили на слово; между тем на самого защитника он может — и не без основания — подействовать гораздо сильнее, чем масса доказательств, заимствованных из актов следственного производства. К такому же результату часто могут привести откровенные рассказы родственников, друзей подсудимого, также доступные только для одного защитника. Вот почему защитник может быть добросовестно и твердо убежден в невинности подсудимого даже тогда, когда никто не сомневается в его виновности. Само собою разумеется, что убеждение это не всегда правильно, что адвокат, обращая внимание преимущественно на одну сторону дела — на все то, что говорит в пользу подсудимого, — легко может допустить целый ряд ошибочных заключений и прийти к столь же ошибочному окончательному выводу; но ошибка не должна быть смешиваема с добровольным игнорированием истины. Мы сказали выше, что продолжительная адвокатская практика может развить особое чутье, помогающее различать правое дело от неправого; но столь же несомненно и то, что она может привести и к противоположному результату. Все зависит в этом отношении от характера, темперамента, одним словом — от личности адвоката. Человек спокойный, хладнокровный, с аналитическим умом может почерпнуть из адвокатской практики недоверие к людям, расположение сомневаться в их правоте, привычку исходить скорее из предположения, что они виноваты; человек увлекающийся, горячий, с сильно развитым воображением может, наоборот, сохранить или даже развить в себе способность останавливаться на светлой стороне дела, готовность и желание верить подсудимому. Первый относится к делу как посторонний наблюдатель, взвешивает все доводы, говорящие "за" и "против" подсудимого, и постановляет сам для себя, если можно так выразиться, судебный приговор, сообразно с которым принимает защиту или отказывается от нее; последний, приступая к рассмотрению предлагаемого ему дела, становится прямо на точку зрения защитника, легко отождествляет себя с подсудимым и отдаляется таким образом все больше и больше от беспристрастной оценки дела. Мы признаем за адвокатом нравственную обязанность бороться с этой тенденцией, потому что, предоставленная самой себе, она может привести к полной неразборчивости в выборе дел; но не следует забывать, что не всем такая борьба достается одинаково легко, что не все могут постоянно выходить из нее победителями. Безусловно осуждать побежденных было бы тем менее справедливо, что между ними часто можно встретить лучших представителей адвокатуры. Никто не станет отрицать, что увлечение — конечно искреннее, а не поддельное — важный элемент в уголовной защите и великая сила в защитнике; между тем именно способность увлекаться всего менее совместима с безошибочным, в каждом данном случае, разрешением вопроса, можно ли взяться за защиту подсудимого. Все сказанное нами до сих пор приводит к заключению, что выбор присяжными поверенными гражданских и уголовных дел не должен быть стеснен никакими внешними ограничениями, не должен быть подчинен контролю Совета. Составить себе понятие о нравственной стороне дела, о причинах, побудивших присяжного поверенного взяться за его ведение, для Совета, конечно легче, чем для посторонних лиц, так как он может расспросить присяжного поверенного, рассмотреть и обсудить само дело; но все-таки из числа данных, руководивших присяжным поверенным при принятии защиты, многие недоступны и для Совета. С другой стороны, Совет и присяжный поверенный могут просто разойтись во взглядах, в оценке тех или других обстоятельств дела; первый может не сомневаться в виновности подсудимого, между тем как для последнего она может представляться крайне сомнительной. Такое разногласие между Советом и присяжным поверенным тем более возможно, что степень знакомства их с делом редко одинакова, что Совет не может посвятить на изучение дела столько времени и труда, сколько посвящает на то присяжный поверенный, взявшийся за дело. Совет может и должен требовать от присяжных поверенных, чтобы они подчинялись указаниям его по общим вопросам, касающимся адвокатской деятельности, но не имеет ни права, ни основания навязывать им свое мнение о фактической стороне того или другого дела. С.-Петербургский совет (а сколько нам известно, и Московский) никогда не призывал присяжных поверенных к ответу собственно за принятие ими той или другой защиты. Нас могут спросить, в чем же мы видим санкцию, гарантию правильного выбора дел со стороны адвокатов, если мы отвергаем контроль Совета над этим выбором и вместе с тем признаем, что адвокат не должен подчиняться приговорам общественного мнения, что он имеет право защищать подсудимого, заранее осужденного обществом? Не следует ли опасаться, что адвокаты, предоставленные самим себе, станут руководствоваться в выборе дел не свойством и характером их, а совершенно посторонними соображениями, что исполнятся, таким образом, самые мрачные предсказания противников адвокатуры? Если внутреннее убеждение адвоката в правоте защищаемого им дела — единственный критерий, для него обязательный, если он никому и никогда не должен давать отчета в тех мотивах, на которых основано это убеждение, то что же помешает адвокату браться за всякое дело, прикрываясь одной бездоказательной, не подлежащей дальнейшей поверке фразой: "Я защищаю по убеждению"? Мы ответим на эти вопросы, что признаем в полной мере ответственность адвоката перед общественным мнением, в особенности перед мнением адвокатской корпорации и всего судебного мира; мы желаем только, с одной стороны, чтобы адвокаты не преклонялись перед общественным мнением безусловно и слепо, с другой — чтобы общественное мнение не осуждало адвоката без принятия во внимание всех обстоятельств, могущих объяснить или оправдать его образ действий, чтобы оно считало его, как и всякого другого общественного деятеля, способным ошибаться bona fide [чистосердечно (лат.)]. Из того, что в некоторых отдельных случаях адвокат может и должен идти наперекор общественному мнению, еще не следует, чтобы он всегда мог относиться к нему с пренебрежением; из того, что общественное мнение может иногда произнести над адвокатом незаслуженный обвинительный приговор, еще не следует, что оно должно было вовсе воздерживаться от обсуждения деятельности адвоката. Оценка этой деятельности совершается прежде всего в кружках, наиболее близких к адвокату, имеющих возможность следить за каждым его шагом. Отдельное действие и здесь может вызвать ошибочные толкования, но из целого ряда действий выводится почти всегда верное заключение об общем направлении, о целях и стремлениях адвоката. Принять дело, за которое лучше было бы не браться, может и самый разборчивый адвокат, по тем или другим причинам, не всегда поддающимся точному определению; но постоянный или часто повторяющийся выбор таких дел дает право предполагать, что в основании его лежит не случайность, а система. Адвокат, о котором составилось и затем утвердилось такое предположение, неизбежно падает в глазах судебного мира, а вслед за тем и в глазах целого общества. Он может еще иметь блестящий успех, но не может пользоваться уважением, которое так дорого для каждого общественного деятеля; да и успеху его рано или поздно угрожает опасность, потому что самый факт поручения дела именно ему — адвокату des mauvaises causes [неудачных процессов (фр.)], как говорят французы, может заранее дискредитировать обвиняемого, обратившегося к его защите. Мы выводим отсюда то заключение, что до тех пор, пока в обществе существует правильный взгляд на обязанности адвоката, со стороны адвокатов всегда будет существовать стремление удовлетворять требованиям этого взгляда. Наше общество расположено требовать от адвоката весьма многого, относиться к нему весьма строго — и в этом мы видим один из главных залогов нормального развития русской адвокатуры. Если французских адвокатов не без основания упрекают в неразборчивости при выборе уголовных защит, то этот недостаток французской адвокатуры объясняется в значительной степени снисходительным отношением к нему французского общества, увлекающегося громкими словами, красивыми фразами и способного просмотреть из-за них самое содержание защиты. У нас господствует другое понятие о судебном красноречии, нас труднее подкупить ораторскими эффектами; да и в среде нашей молодой адвокатуры нет таких преданий и привычек, которые затрудняли бы распространение правильного взгляда на адвокатские обязанности. Затруднение существует только в применении этого взгляда; оно коренится в общем настроении умов, в общем духе той эпохи, которую мы теперь переживаем. Застой в умственном движении, потеря веры в прежние идеалы, не замененные пока другими, погоня за материальным благосостоянием, за быстрым обогащением — все эти характеристические черты современной общественной жизни не могли и не могут не отражаться на положении адвокатуры, тем более что адвокату, по самому свойству его занятий, особенно легко плыть по течению и особенно трудно устоять против него. Если обратиться от этих общих соображений к действительности, то место, по праву принадлежащее русской присяжной адвокатуре, едва ли окажется ниже той черты, которая в данную минуту может считаться средним уровнем нашего общества. Подробнее развитие этой мысли повело бы нас слишком далеко и заставило бы нас коснуться личностей, назвать имена, чего мы поставили себе за правило не делать; ограничимся указанием на один факт, по нашему мнению, знаменательный и не единственный в своем роде. Когда в начале 1874 г. в С.-Петербургском окружном суде должно слушаться дело Колосова и Ярошевича, обвинявшихся в подделке акций общества Тамбовско-Козловской железной дороги, никто из присяжных поверенных не согласился взять на себя добровольно защиту Колосова*, так что защитник ему был назначен от суда; между тем защита Колосова принадлежала к числу интересных и была бы оплачена довольно значительным гонораром. Мы далеки от мысли приписывать присяжным поверенным какие-то небывалые совершенства, отстаивать их безусловно против всех нападений, которым они подвергаются, выставлять их деятельность совершенно безупречной; но мы убеждены, что в большинстве случаев присяжные поверенные одушевлены желанием действовать честно, говорить не иначе как по убеждению и что уклонения от этого правила, бесспорно встречающиеся на практике, не могут быть рассматриваемы как признак испорченности сословия, как доказательство преобладания в его среде систематически извращенных понятий о призвании адвоката. ______________________ * Для того чтобы понять значение этого отказа, необходимо припомнить роль Колосова в названном нами деле; он вовлек Ярошевича в преступление, долго участвовал во всех действиях, направленных к достижению преступной цели, и затем донес на Ярошевича из вражды к нему и других личных видов. ______________________ X Разборчивость в выборе дел — не единственное условие правильного исполнения адвокатских обязанностей; не менее важна, может быть, даже еще важнее, разборчивость в выборе средств защиты и нападения, другими словами — способ ведения дел. Оба эти условия находятся в тесной связи между собою. Если адвокат, как мы старались установить в предыдущей главе, должен быть самостоятельным деятелем, а не послушным орудием в руках клиента, если цель его — способствовать осуществлению правосудия, а не поддерживать во что бы то ни стало всякого рода требования и возражения, то этим уже отчасти предрешается вопрос, как должен действовать адвокат, приняв на себя ведение дела. Но между выбором дел и выбором средств защиты существует та разница, что последний подлежит в значительной мере контролю Совета. Выбор дела зависит от внутреннего убеждения, поверка которого трудна, почти невозможна; мы видим только окончательное решение адвоката, но не можем проследить ту внутреннюю работу, которая ему предшествовала. Способ ведения дела, наоборот, вполне доступен для наблюдения и поверки; здесь важны не столько побуждения, сколько действия адвоката; если даже они совершаются негласно, тайна, покрывающая их, может быть раскрыта путем исследования, производство которого всегда зависит от Совета. Вот почему во второй части нашей книги читатели найдут много данных по вопросу о выборе средств защиты и не найдут ничего по вопросу о выборе дел, за исключением разве указания на тот случай, когда присяжный поверенный является в одно и то же время поверенным двух спорящих между собою сторон или действует сначала в пользу, потом против одного и того же лица. Главное начало, выработанное С.-Петербургским советом по вопросу о средствах защиты, заключается в том, что, защищая и охраняя права своих доверителей или клиентов, присяжный поверенный не должен нарушать ни общих законов, ни правил нравственности и чести, не должен прибегать для достижения цели к предосудительным средствам, хотя бы этого прямо требовал от него доверитель. Недостаток искусства, находчивости, сообразительности не считается поводом к возбуждению дисциплинарного производства против присяжного поверенного, если только он не сделал грубых упущений или не высказал совершенного незнания элементарных и вместе с тем существенно важных правил судопроизводства. Мы не будем говорить о самых тяжких нарушениях адвокатского долга, каковы, например, предложение взятки, подкуп свидетелей или стачка с ними, повреждение представленных противной стороной или вообще служащих в ее пользу бумаг и документов, введение противной стороны в обман ложными уверениями или обещаниями, сделка с противной стороной во вред доверителю и т.п., — не будем говорить о них как потому, что безнравственность или даже преступность их совершенно очевидна, так и потому, что они (по крайней мере в деятельности присяжных поверенных) встречаются весьма редко и что не в них заключается опасность, грозящая адвокатскому сословию. Гораздо серьезнее те неправильности, которые меньше бросаются в глаза, которые могут быть допускаемы, терпимы, даже поощряемы, пока вредные стороны их не обнаружатся с достаточной ясностью. Неправильности этого рода в большей части случаев не подлежат дисциплинарному преследованию; гарантию против них следует искать не столько в контроле Совета, сколько в общественном мнении; при равнодушном, снисходительном отношении к ним они могут укорениться, войти в обычай, получить право гражданства в среде адвокатов. Мы остановимся на некоторых из них, имеющих в наших глазах особенно важное значение. Адвокатам, в особенности при защите подсудимых по делам уголовным, приходится весьма часто касаться самых различных сторон общественной жизни, высказывать свое мнение по самым разнообразным вопросам, не имеющим, по-видимому, прямого отношения к предмету дела, но в сущности тесно связанным с ним. Это — бесспорное, неотъемлемое право адвоката, и председатель, спешащий остановить всякое общее рассуждение защитника, как не идущее к делу, не выказывает этим правильного понимания своих обязанностей и назначения защиты. Но чем больше свобода действий, принадлежащая в этом отношении адвокату, тем обдуманнее он должен пользоваться ею. Он должен помнить, что его речь — если дело выходит из ряда обыкновенных — будет прочитана тысячами и тысячами лиц, из которых многие не в состоянии отнестись к ней критически, отличить софизм от истины, поддельное одушевление от искреннего. Если речь его и не будет напечатана, она во всяком случае произведет впечатление на присяжных заседателей, на слушателей, впечатление тем более сильное, чем менее они привыкли к умственной работе. Гласный суд — это школа для народа, и между учителями ее одно из первых мест занимают адвокаты. Само собою разумеется, что адвокат никогда не должен задаваться мыслью о поучении своих слушателей; но он должен говорить так, чтобы из его речи — если этому способствует самое содержание дела — можно было вывести поучение, чтобы она не заключала в себе ничего такого, чего не сказал бы учитель, лектор, проповедник, понимающий и уважающий свое призвание. Представим себе, например, что судится крестьянин за жестокое обращение с детьми или с женой. Защитник его имеет полное право указать на грубость, дикость нравов той среды, к которой принадлежит подсудимый, как на обстоятельство, значительно уменьшающее его вину; но если — рассчитывая на состав присутствия присяжных, в котором преобладают крестьяне, — защитник станет утверждать, что с бабой и нельзя иначе справиться, детей и нельзя иначе воспитать, как с помощью побоев, то такой способ защиты должен быть признан заслуживающим безусловного порицания, хотя бы он в данном случае и привел к оправданию подсудимого. То же самое следует сказать об адвокате, который, говоря по делу о растрате казенных или общественных сумм, стал бы относиться слегка к обязанности, нарушенной подсудимым, и развивать теорию самопомощи, резюмируемую известным изречением: "Своя рука владыка". Подобный способ защиты является у нас, к счастью, крайне редким исключением и не встречает сочувствия ни со стороны общества, ни со стороны самих адвокатов; остается только желать, чтобы и на будущее время защита подсудимых не обращалась в защиту или оправдание зла, ими сделанного. Приговор присяжных заседателей должен быть основан на глубоком, обдуманном убеждении их в виновности или невиновности* подсудимого, а не на минутном впечатлении и не на посторонних соображениях. Отсюда явствует, что защита — если она имеет целью полное оправдание подсудимого — должна быть направлена к тому, чтобы убедить присяжных в невиновности или нравственной правоте подсудимого, а не к тому, чтобы запугать, запутать или разжалобить их и этим путем добиться от них оправдательного приговора. Это вовсе не значит, чтобы защита всегда должна была быть спокойна, холодна, объективна, чтобы защитник не имел права увлекаться сам и увлекать присяжных; ведь искреннее увлечение проистекает именно из глубокого убеждения в правоте подсудимого. Мы имеем в виду только те попытки растрогать присяжных, которые делаются обдуманно, с расчетом и ищут точку опоры в обстоятельствах, не имеющих ничего общего с предметом дела. Во Франции, как известно, процветают более чем где-нибудь так называемые effets d’audience — драматические выходки или сцены, заранее подготовленные и разыгрываемые с целью произвести сильное впечатление на присяжных**; тем не менее Парижский совет признал необходимым подвергнуть дисциплинарной ответственности адвоката, который, скрыв от подсудимого смерть его жены, объявил о ней в своей защитной речи в следующих выражениях: "Sa femme! dechiree par la douleur que lui a donnee ce fatal proccs, elle est morte hier! et c’est moi qui lui en apporte aujourd’hui la nouvelle!.. Frappez-le done maintenant!" ["Его жена, терзаемая болью от этого рокового процесса, умерла вчера. Сегодня это известие приношу ему именно я. Теперь — выносите ему приговор!" (фр.)] С подсудимым, так внезапно узнавшим о своем несчастье, сделался нервный припадок; заседание было прервано; суд немедленно приговорил адвоката к запрещению исправлять адвокатские обязанности в продолжение одного месяца, а прокурор сообщил о поступке адвоката Совету, который, ввиду понесенного уже виновным наказания и выраженного им раскаяния, ограничился объявлением ему выговора. Наши адвокаты, вообще говоря, сдержаннее французских: русской натуре менее свойственна погоня за эффектами, да она и менее восприимчива к ним. И у нас, однако, появлялись уже такие приемы защиты, распространение которых было бы чрезвычайно прискорбно. Мы помним, как в одном процессе, подходившем к концу в воскресенье, защитник выразил надежду, что этот день будет воскресением и для подсудимого, невинно обвиняемого. В Московском окружном суде слушалось дело накануне праздника Благовещения; во время защитительной речи раздался колокольный звон кремлевских соборов (рядом с которыми, как известно, стоит здание суда); защитник, пользуясь этим, напомнил присяжным соединенный с днем Благовещения обычай русского народа выпускать на волю птиц из клеток и просил их о такой же милости для узника, стоящего перед ними. Само собою разумеется, что все подобные выходки вдвойне непростительны, когда адвокат, действуя в качестве поверенного частного обвинителя или гражданского истца, прибегает к ним с целью достигнуть не оправдания, а обсуждения подсудимого. Нам известно дело, по которому поверенный гражданского истца заключил свою речь приблизительно такими словами: "Чтобы показать вам, господа присяжные, до какой степени я убежден в виновности подсудимого, я прямо, в глаза говорю ему, что он украл (ценные бумаги, составлявшие предмет дела), прямо называю его вором!" Из числа трех подсудимых по другому делу один был лишен употребления ног и вообще крайне ослаблен продолжительной хронической болезнью; поверенный гражданских истцов убеждал присяжных признать это за выражение гнева Божия против подсудимого и, следовательно, за доказательство его виновности! К этой же категории непозволительных приемов защиты следует отнести старания подействовать на национальные сословия, догматические предрассудки присяжных, равно как и патетические тирады о судебных ошибках, о страшных последствиях их, о тяжелой ответственности, которую принимают на себя присяжные осуждением подсудимого. Присяжные знают и без того, что они люди и, следовательно, могут ошибаться; напоминание им об этом со стороны защиты, облеченное в резкую и яркую форму, не может иметь никакой другой цели, кроме искусственного давления на воображение присяжных, кроме возбуждения в них боязливого недоверия к самим себе, несовместимого со спокойным, беспристрастным обсуждением дела. Заметим, впрочем, что не всякая неуместная или бестактная фраза, сказанная защитником, должна вызывать немедленно вмешательство председателя; свобода защиты должна быть по возможности широка, и притом слишком большое стеснение ее легко может произвести неблагоприятное впечатление на присяжных. Оценить по достоинству неправильные выходки защиты — дело обвинения, оценка которого в свою очередь принадлежит защите; затем все уклонения от прямого пути, допущенные как обвинением, так и защитой, могут быть указаны и характеризованы в последнем слове (resume) председателя, назначение которого заключается, между прочим, именно в том, чтобы очистить дело от всех посторонних примесей, освободить присяжных от всех посторонних влияний. Дальнейшее развитие этой мысли не входит в пределы нашей задачи. ______________________ * Мы употребляем здесь это слово в самом обширном его смысле.
______________________ Если защитник, вместе с другими судебными деятелями, должен стремиться к раскрытию истины, а не к затемнению ее, если он не имеет права добиваться оправдания подсудимого во что бы то ни стало, то отсюда проистекает еще одна важная обязанность защитника: не употреблять во зло перекрестного допроса, этого обоюдоострого орудия, которым можно причинить столько же вреда, сколько и пользы. Наш Устав уголовного судопроизводства и наша судебная практика предоставляют защитнику такой простор в допросе свидетелей и экспертов, которого напрасно было бы искать где-нибудь кроме Англии и Северной Америки, — и это, бесспорно, одна из самых сильных, самых лучших сторон нашего уголовного процесса. Но, заимствовав из Англии форму перекрестного допроса, мы не должны подражать англичанам в способе ведения его. Английские адвокаты слишком часто ставят себе задачей запутать, сбить свидетеля, показывающего не в пользу их клиента, выставить его человеком неблагонадежным, не заслуживающим доверия, очернить его прошлое и затем, раздражив или смутив его, вовлечь его в противоречие с самим собою. Чтобы судить о том, до чего доходит иногда это стремление, стоит только вспомнить образ действий Кенили в знаменитом процессе Тичборна. Говоря о перекрестном допросе в сборнике практических заметок, изданном нами четыре года тому назад под заглавием "Судебное следствие", мы высказали о нем следующее мнение, которого продолжаем держаться и теперь: "Если обвинитель или защитник сознает, что задача, на нем лежащая, должна быть исполняема только с помощью средств безусловно честных, что отправление правосудия не должно обращаться в борьбу личных страстей и интересов, — он не позволит себе упражнять свое остроумие на счет свидетелей, искать торжества в их смущении и замешательстве, осмеивать или искажать каждое их слово. Система придирчивых и сбивчивых вопросов несовместима не только с достоинством обвинителя или защитника, но и с правильно понятым его интересом. В большинстве случаев она возбуждает в присяжных предубеждение не против допрашиваемого свидетеля, а против допрашивающей стороны. И действительно, чем упорнее и запальчивее стремление стороны запутать, сбить свидетеля, тем легче может возникнуть предположение, что показание свидетеля, в его первоначальном, безыскуственном виде, заключает в себе истину, опасную для допрашивающей стороны. В самом благоприятном случае придирчивый допрос свидетеля может утомить присяжных и затруднить для них оценку свидетельского показания. Здесь, как и во многих других фазисах процесса, для сторон в особенности необходимо чувство меры, умение останавливаться вовремя, не слишком рано и не слишком поздно. Сторона не должна избегать вопросов, неприятных для свидетеля, если они имеют существенно важное значение, но она не должна напирать на них больше, чем сколько безусловно необходимо для разъяснения дела, не должна вести их дальше той черты, за которой страдание, причиняемое ими свидетелю, не уравновешивалось бы возможной от них пользой. Не следует забывать, что, как бы низок ни был нравственный уровень человека, он может, в данном случае, говорить правду и что выставить в неблагоприятном свете прошедшее свидетеля не значит еще всегда поколебать доверие к его показаниям. Если от нравственной испорченности подсудимого нельзя заключать к способности его совершить преступление, в котором он обвиняется, или к самому совершению им этого преступления, то по тем же самым причинам нельзя и не следует безусловно заключать от нравственной испорченности свидетеля к способности его лгать на суде или к самому факту дачи им ложных показаний. Иронический, насмешливый тон вопросов, могущий смутить или раздражить свидетеля, столь же неуместен, как и бесцельно оскорбительное содержание их". Если придирчивый перекрестный допрос заслуживает порицания даже тогда, когда защитник добросовестно сомневается в правдивости свидетеля, то что же сказать о тех случаях, когда защитник верит свидетелю или знает, что он говорит правду, но тем не менее всячески старается подорвать доверие к нему в присяжных заседателях? Мы видели уже, что такая роль в высшей степени унизительна для защитника, и думаем, что ее не оправдывает даже убеждение защитника в правоте своего клиента. На практике злоупотребление перекрестным допросом встречается у нас довольно редко и не достигает слишком больших размеров. Объясняется это, между прочим, именно тем, что английская система допроса не возбуждает, вообще говоря, сочувствия в среде наших адвокатов. Нельзя не пожелать, чтобы такое отношение к ней высказывалось все с большим и большим единодушием, с большей и большей силой. Вмешательство председателя может, конечно, предупредить или остановить явное злоупотребление перекрестным допросом; но главная гарантия против извращения его заключается в сдержанности самих защитников и обвинителей, в правильном понимании ими своих обязанностей. В судебных прениях сдержанность относительно свидетелей и вообще лиц, опрошенных на суде, менее необходима, потому что отсутствие ее не может отразиться на самом содержании свидетельских или других показаний. И здесь, однако, резкие, страстные нападения против личности свидетелей или экспертов могут быть оправданы только под условием действительной необходимости их для защиты и глубокого убеждения защитника в их справедливости. Подсудимые часто просят у своих защитников совета, как и что показывать, как держаться им на суде. Нам кажется, что совет в подобных случаях может быть дан только один: говорить правду — или молчать, если нельзя высказать ее без разглашения чужих тайн или без вреда для лиц, близких подсудимому. Придумывать для подсудимого или вместе с подсудимым целую систему оправданий, не соответствующих истине, значит идти прямо наперекор обязанностям адвоката. Притом заученные или продиктованные объяснения редко приводят к желанной цели; не только опытный судья, но и присяжный заседатель, сколько-нибудь проницательный и чуткий, легко может заметить их искусственность, их фальшь и не вынести из них ничего другого, кроме предубеждения против подсудимого. Некоторый контроль со стороны защитника может быть допущен разве над заключительным словом подсудимого, если последний, приготовив его заранее, сам дает его на просмотр защитнику. Заключительное слово подсудимого существенно отличается от объяснений, представляемых им во время судебного следствия; оно не имеет чисто фактического характера и входит в состав защиты как продолжение и завершение ее. Вот почему защитник имеет право посоветовать подсудимому не прибегать в последнем слове к такому способу защиты, который шел бы вразрез с системой, принятой самим защитником, или вообще мог бы произвести неблагоприятное впечатление на присяжных. Так, например, многие подсудимые расположены беспрестанно говорить о притеснениях — большей частью мнимых, — испытанных ими со стороны следователей, или прибавлять к каждому своему оправданию обвинение против тех, кого они считают виновниками постигшего их бедствия. Повторение таких объяснений в последнем слове подсудимого не может принести ему ничего, кроме вреда, потому что неправильный образ действий других лиц не служит еще доказательством невиновности подсудимого, а в решительную минуту, предшествующую окончанию судебных прений, внимание присяжных должно быть обращено на обстоятельства, действительно соответствующие целям защиты. Но если в последнем своем слове подсудимый предполагает представить какие-либо фактические оправдания, дополнить объяснения, данные им во время судебного следствия, то этой части последнего слова замечания защитника не должны касаться. Редакция последнего слова во всяком случае должна принадлежать самому подсудимому; чем оно безыскуснее, тем скорее оно может подействовать на присяжных. Судебные прения не должны обращаться в личную борьбу защитника с обвинителем; этого требует и достоинство сторон, и важность предмета. Конечно, соблюдение этого правила во многом зависит от обвинителя; ему принадлежит первое слово, он может сообщить прениям тот или другой характер, облегчить или затруднить для защитника спокойное отношение к обвинению; но если обвинитель действует неправильно, то это для защитника еще не причина следовать его примеру. "Защитник, — сказано в одном из постановлений С.-Петербургского совета, — не должен оставлять без ответа ни одного из доводов обвинительной власти, может и должен раскрывать ее ошибки, протестовать против искажения фактов, если оно ею допущено; он не должен, одним словом, делать ей уступок, несовместимых с обязанностями защиты; но все эти условия могут быть достигнуты и без нападений на личность обвинителя, нападений, которыми удовлетворяется самолюбие защитника, но не достигается цель защиты и которые отвлекают внимание присяжных от настоящего предмета прений. Интересы подсудимого еще менее, чем достоинство защиты, требуют чрезмерно сильных или оскорбительных для кого-либо выражений. Стремление склонить присяжных к оправданию подсудимого резкими нападениями на обвинение весьма легко может привести к совершенно противоположному результату". Отношения между обвинителями и защитниками у нас гораздо более нормальны, чем во Франции; систематического соперничества, сословной вражды между нашими прокурорами и присяжными поверенными не существует, и нет основания ожидать появления их, по крайней мере в близком будущем. Русский темперамент спокойнее французского; вся обстановка нашей государственной и общественной жизни меньше способствует возбуждению страстей и перенесению их на судебную арену. Отдельные случаи личных столкновений между обвинителями и защитниками встречаются, конечно, и у нас, да и не могут не встречаться, потому что нельзя же требовать полного безусловного самообладания от всех, даже самых молодых и неопытных представителей обвинения и защиты. На обязанности Совета присяжных поверенных и всех влиятельных лиц в среде адвокатского сословия лежит только распространение той мысли, что если потеря самообладания и представляется в некоторых случаях до известной степени извинительною, то заслуживать одобрения и поощрения она никогда не может. Защитники, действующие ex officio, считают иногда необходимым довести до сведения присяжных, что защита принята ими не по соглашению с подсудимым, а по назначению суда. Ограждая себя таким образом от неосновательных подозрений, защитник возбуждает в присяжных предположение, что он сам убежден в виновности подсудимого, что он защищает его против воли, скрепя сердце, лишь за невозможностью отказаться от защиты. Одного этого предположения во многих случаях достаточно для того, чтобы уничтожить или значительно ослабить действие защитительной речи. Мы думаем поэтому, что защитник никогда не должен объяснять присяжным, как и почему он является перед ними в этой роли; присяжным, как присяжным, нет до этого никакого дела. После постановления обвинительного приговора ничто не мешает защитнику сообщить, в частном разговоре, бывшим присяжным, что понудило его взяться за защиту; но до окончания дела всякий намек этого рода является по меньшей мере преждевременным и неуместным. В делах гражданских обязанности адвоката — с точки зрения, которая нас теперь занимает, — менее сложны, поводы к отступлению от них менее многочисленны. О самой важной из них — именно об осторожном, добросовестном пользовании формальностями, установленными законом, мы уже говорили в предыдущей главе. Действуя согласно с буквой закона, адвокат может иногда допустить серьезное нарушение внутреннего его смысла; ярким примером этому служит случай, приведенный во второй части нашей книги. Вообще говоря, адвокат не должен противиться разъяснению дела, если только просьба об этом не служит предлогом, прикрывающим желание замедлить, затянуть ход процесса. Он не должен возражать против просьбы об отсрочке заседания, когда она действительно имеет целью представление новых документов или собрание необходимых сведений*. Если он знает, что противная сторона не явилась в суд по независящим от нее причинам или просто опоздала явиться, он не должен настаивать на рассмотрении дела без ее бытности или на прекращении дела. Как и в уголовном деле или, лучше сказать, еще в большей степени, чем там, он должен воздерживаться от нападений на личность противной стороны, от заподозривания ее намерений, от бездоказательных против нее обвинений. В уголовном деле личность противника** играет гораздо большую роль, чем в гражданском; подорвать доверие к ней — иногда единственное средство поколебать данные ею объяснения. В гражданском деле личность сторон не имеет, да и не должна иметь никакого значения; все зависит от представленных ими доказательств, спокойным, хладнокровным разбором которых, с фактической и юридической точки зрения, исчерпывается вся задача адвоката. Мы вовсе не утверждаем, что так называемая нравственная сторона дела не должна была играть никакой роли в гражданском процессе; есть, бесспорно, случаи, в которых она влияет — и не может не влиять — на разрешение дела, окончательно определяя наклонение колеблющихся весов, т.е. присоединяясь всей своей тяжестью к доводам одного из тяжущихся, юридически почти равносильным с доводами другого. Но для разъяснения нравственной стороны процесса адвокат не должен прибегать к другим материалам, кроме тех, которые имеются в деле, не должен приводить фактов, которые не относятся к делу или не могут быть подтверждены доказательствами; он должен притом касаться нравственной стороны лишь настолько, насколько она может повлиять на разрешение дела. Представим себе, например, что поверенный ответчика по иску, основанному на заемном письме, станет объяснять — не предъявляя спора о безденежности заемного письма и не представляя никаких доказательств, что оно выдано ответчиком вследствие крайности, в которой он находился, что он получил не всю сумму, означенную в документе, что он уже переплатил на процентах больше капитальной суммы, что истец — ростовщик по ремеслу, беззастенчиво эксплуатирующий всех тех, кто попадает ему в когти, и т.п. На разрешение дела все эти объяснения не могли бы иметь никакого влияния, если бы даже судьи, по каким-либо случайным причинам, и поверили им вполне. Отказать в иске, основанном на правильно совершенном заемном письме, можно только тогда, когда будет доказано, что оно подложно, безденежно или уже оплачено; поверенный ответчика, не доказывающий ни того, ни другого, ни третьего, не должен и приступать к возражениям против иска, потому что должен заранее сознавать их совершенную бесплодность. Но если разрешение дела зависит, например, от толкования договора, смысл которого далеко не ясен, то подробное — и, конечно, не бездоказательное — разъяснение обстоятельств, при которых заключен договор, взаимных отношений договаривающихся сторон, намерений, ими высказанных, обещаний, ими данных, представляется далеко не излишним, хотя бы при этом и приходилось коснуться нравственной стороны дела. Безусловно неуместными объяснения, относящиеся к нравственной стороне процесса, должны быть признаны только при рассмотрении дела в кассационном порядке — именно потому, что здесь они ни в каком случае не могут иметь влияния на разрешение дела, зависящее исключительно от общих юридических соображений. ______________________ * По принятому в С.-Петербурге да, вероятно, и в других городах обычаю присяжные поверенные никогда не отказывают друг другу в просьбе об отсрочке, за исключением разве экстренных случаев, в которых она могла бы причинить невознаградимый вред одному из тяжущихся.
______________________ Говоря о способе ведения дел, мы касались до сих пор только таких правил, соблюдение которых, с одной стороны, по нашему мнению, безусловно необходимо или, по крайней мере, в высшей степени важно, с другой стороны — возможно для всякого адвоката, независимо от его темперамента и привычек, независимо от особенностей его таланта. Иностранные писатели об адвокатуре идут гораздо дальше; они преподают адвокатам целый ряд практических наставлений и советов, обнимающих не только общественную их деятельность, но и частную жизнь, учат их ораторским приемам, составляют для них целые трактаты о судебном красноречии. В французской литературе первая попытка этого рода была сделана весьма давно, еще в XIV веке. В сочинении Дюбрёля (Dubreuil) о французских парламентах*, вышедшем в свет в 1338 г., целая глава была посвящена способу действий адвоката на суде (de modo, gestu et habitu, quern habere debet advocatus curiae parlamenti [Образом жизни, делом и внешним видом, которыми должен обладать адвокат парламентского сената (лат.)]). "Адвокат, — говорит Дюбрёль, — должен иметь видную, внушительную наружность, открытое, любезное и кроткое лицо, которое заранее служило бы ему рекомендацией; он не должен выказывать высокомерной самоуверенности, а наоборот, должен возбуждать сочувствие слушателей скромным своим видом. В глазах и во взгляде его не должно быть ничего свирепого и неправильного; черты лица его во время речи не должны искажаться гримасами рта и губ; голос его должен быть не крикливый, а полный и звучный, одинаково далекий от слишком высоких и слишком низких нот. Ногами и головой не следует болтать, движения должны быть обдуманы и согласованы с предметом речи" и т.д. Что писатель XIV века верил в пользу подобной инструкции для адвокатов, в этом нет ничего удивительного; но странно то, что Молло серьезно обращает на нее внимание современных адвокатов, предполагая, что она может разъяснить им, как следует держать себя в присутствии суда и чего требует уважение к нему. Впрочем, и сам Молло дает адвокатам наставления, по наивности своей разве немногим уступающие советам Дюбрёля. Он рекомендует им скромность — в особенности необходимую для молодых, начинающих адвокатов, умеренность и воздержанность в образе жизни, почтительное отношение к старшим сочленам по профессии. "Стремиться к тонкости, к остроумию, — говорит он, — значит изменять естественности, оскорблять истину, нисколько не приближаясь к красноречию. Ум не дает красноречия. Истина и красноречие неразлучны; как та, так и другое, исходят из сердца". Дюшен и Пикар посвящают целую главу "литературным и ораторским качествам адвоката", разделяя ее на следующие отделы: 1) ясность, 2) краткость, 3) метода, 4) единство, 5) слог, 6) способ произнесения речи (debit), 7) жесты и 8) ораторское действие (action oratoire); в заключение главы приводятся знакомые нам уже наставления Дюбрёля. Чтобы дать понятие о характере советов, предлагаемых Дюшеном и Пикаром — большею частью со слов Лиувилля, известного французского адвоката, бывшего председателем Парижского совета, — мы приведем несколько отрывков из этой главы. "Ясность речи — это светильник для судьи (la flambeau du juge); да будет стыдно тому адвокату, который говорит не ясно. Что сказать о нем, чтобы поразить его проклятием (!)? Что ему поручили отворить окно, а он вместо того затворяет ставни? Этого мало. Что он похож на обезьяну басни, показывающую волшебный фонарь, не засветив его предварительно? И этого мало. О нем следует сказать, что, данный в проводники судье, он обманывает его и сбивает с дороги... Жесты служат опорой и дополнением голосу. Они должны отличаться сдержанностью и умеренностью. Сильная жестикуляция редко бывает полезна. К жестам следует присоединить положение всего тела и огонь физиономии (l’attitude du corps et le feu de la physionomie), в особенности взгляда". Понятно, что такие советы могут повредить адвокату, внушить ему, например, мысль, что жестикуляция должна и может быть заранее обдумана и приготовлена; но пользы они не могут принести ему ни в каком случае. Научить красноречию или, лучше сказать, вызвать, развить его в том, кто носит в себе его задатки, может только практика, жизнь, а не сборник мертвых риторических правил. Следуя им, можно сделаться разве ритором, но, конечно, не оратором. ______________________ * Под именем парламентов во Франции, до революции 1789 г., понимались высшие суды королевства. ______________________ Другая категория советов, встречающихся обыкновенно в иностранных сочинениях об адвокатуре, касается технической стороны адвокатских занятий, способа изучения дела и приготовления к защите. Дюшен и Пикар доходят в этом отношении до подробности, близко граничащей с мелочностью. "Приступая к изучению дела, — говорят они, — адвокат должен прежде всего отметить на каждом документе, крупными буквами, число его выдачи и затем расположить документы в хронологическом порядке, относя к концу те бумаги, в которых число выдачи не означено. Каждый документ должен быть прочитан внимательно, причем адвокат должен стараться установить мысленно связь его с предметом процесса. После прочтения адвокат отмечает на самом документе, крупными буквами, юридическое его наименование; если же он состоит из нескольких отдельных частей, то такая отметка делается против каждой части... В памятной записке, приготовляемой для заседания, следует писать более крупными буквами главные идеи, соответствующие отдельным частям процесса, оставлять между ними, для большей наглядности, пробелы, подчеркивать выражения, особенно важные и требующие более подробного развития, подразделения отмечать, отступая несколько вправо и помещая одно под другим... Накануне дня заседания следует перечитать памятную записку, а также те документы или цитаты, на которые в ней сделаны ссылки, отмечая цветным карандашом места наиболее важные... В изложении дела не следует помещать слишком много фактов, иначе они заглушат друг друга, как ветви кустарников, посаженных слишком близко один от другого*. Включение подобных советов в серьезное руководство кажется нам ничем другим, как последствием рутины, установившейся, по всей вероятности, еще со времен Дюбрёля и требующей от адвоката, пишущего для своих собратий, известной дозы никому не нужных и совершенно бесполезных поучений. Мы убеждены, что французские и бельгийские адвокаты изучают дела и приготовляют свои речи не по рецепту Лиувилля или Дюшена и Пикара, а по способу, который каждым из них на практике признан наиболее удобным**. Способ, пригодный для одного, может быть совершенно неподходящим для другого. Возьмем, для примера, вопрос о том, следует ли адвокату импровизировать свои речи или заранее составлять их. Общее разрешение этого вопроса, по нашему мнению, невозможно; каждый должен разрешить его сам для себя, на основании собственного опыта. Импровизация имеет свои сильные и слабые стороны, заранее приготовленная речь*** — точно так же; перевес первых над последними зависит в каждом данном случае от того, правильно ли выбрано оружие, соответствует ли оно руке, которая им владеет. Кто расположен и способен к импровизации, у того заранее приготовленная речь выйдет искусственной, вялой, холодной; и наоборот, импровизация редко удается тому, чья сила заключается преимущественно в тщательной отделке речи, в мерном течении ее, в многочисленных примерах, цитатах или — как говорят англичане — иллюстрациях. Вот почему мы считаем излишним присоединять к нашему труду какие бы то ни было замечания о способе изучения дел, приготовления к защите, произнесения адвокатских речей и т.п. Установление общих начал по этому предмету кажется нам настолько же ненужным, насколько оно желательно и важно в отношении к основам адвокатской деятельности, к коренным обязанностям адвоката и всего адвокатского сословия. Конечно, начинающий адвокат может извлечь много полезных указаний из опыта предшественников его на адвокатском поприще, но указания эти не должны быть облекаемы в форму сухой, неподвижной доктрины. Лучшее практическое руководство для начинающего адвоката — это живая беседа с более опытными товарищами его, слушание речей, произносимых на суде наиболее даровитыми представителями адвокатуры; затем уже идет изучение речей напечатанных — конечно, только тех, которые этого заслуживают. Нельзя не пожелать, чтобы пример В.Д. Спасовича, перепечатавшего отдельно самые замечательные из речей своих (в сборнике под заглавием "За много лет"), нашел подражателей между нашими присяжными поверенными, в особенности между теми, речи которых всего менее теряют в печати****. Еще более целесообразным было бы издание от времени до времени сборников судебных речей — и обвинительных и защитительных — по наиболее важным процессам, так как защита может быть вполне понята и оценена только в связи с обвинением. Весьма полезно было бы также составление и издание адвокатами, способными к литературной работе, своих записок или воспоминаний, которые знакомили бы публику с внутренней жизнью адвоката, с ее мрачными и светлыми сторонами, с ее тяжелыми и радостными минутами, с умственной работой адвоката и с самыми приемами этой работы. Из таких записок или воспоминаний начинающий адвокат мог бы почерпнуть гораздо больше драгоценных указаний, чем из педантических регламентов, образцы которых мы видели выше. ______________________ * Дюшен и Пикар.
______________________ * * * Оканчивая нашу работу и бросая последний взгляд на короткое прошлое русской адвокатуры, мы видим в нем достаточно оснований для веры в будущность ее. Корпоративное устройство, данное адвокатуре Уставами 1864 г., сделало возможным ее правильное развитие — но только возможным, не более; воспользоваться своей самостоятельностью адвокатура могла весьма различно, так как закон, создав сословие присяжных поверенных, определил только немногие черты его организации и предоставил все остальное собственной его инициативе. Ничто не мешало Советам провозгласить или по крайней мере установить de facto полную свободу действий для присяжных поверенных — понимая под этой свободой право руководствоваться одними соображениями личной выгоды, — привлекать их к ответственности только в исключительных случаях, судить их снисходительным товарищеским судом, одним словом — употреблять свою власть в видах односторонне понятой пользы сословия, не заботясь об интересах общества и частных лиц. Вмешательство прокурорского надзора и Судебной палаты могло бы предупредить явные злоупотребления со стороны Советов, явное потворство несомненным нарушениям адвокатского долга, но не могло бы побудить советы к широкому пониманию и деятельному исполнению своей роли. К счастью для русской адвокатуры, посторонние побуждения оказались для нее совершенно излишними. "Мы изобрели и наложили на себя, — сказано в одной из ненапечатанных речей В.Д. Спасовича, — узы самой беспощадной дисциплины, вследствие которой мы не колеблясь жертвуем своими вкусами, своими мнениями, своей свободой тому, что скажет громада — великий человек. Это подчинение особого рода, не людям, а началу, себя — себе же самому, с Громадской точки зрения рассматриваемому, есть такая великая сила, которую тогда только оценишь, когда чувствуешь, когда она от тебя исходит. Нам дорога та сила, которую дают крепкие, суровые нравы. Оставим будущему смягчать их, когда люди сделаются лучшими". Мы ничего не можем прибавить к этим красноречивым словам, с полной верностью характеризующим стремление нашей присяжной адвокатуры или, по крайней мере, того большинства, которому до сих пор постоянно принадлежало и теперь принадлежит управление ее делами. Корпоративная жизнь процветает и дает плоды только тогда, когда в ней деятельно участвует значительное большинство членов корпорации. Апатическое, холодное отношение к общим интересам корпорации опасно не только потому, что последствием его легко может быть перемена к худшему в составе, а следовательно и в направлении учреждения, стоящего во главе корпорации, но и потому, что рука об руку с этой апатией идет, в большей части случаев, исключительная преданность личным, материальным интересам, подрывающая в корне все лучшие стремления сословия. Участвуя в общем собрании, присяжный поверенный чувствует себя частью целого, сознает свою солидарность с этим целым, принимает к сердцу дела, непосредственно, лично его не касающиеся, — и приобретает таким образом привычку к самоуправлению, в которой мы все так нуждаемся. Но одних только корпоративных интересов недостаточно для того, чтобы расширить умственный горизонт адвоката, чтобы противодействовать узкости взгляда, развивающейся в человеке, который не знает и не видит ничего за пределами своей специальности. Правда, занятия судебными делами — в особенности уголовными — часто заставляют адвоката знакомиться с самыми разнообразными вопросами науки, искусства, промышленности, общественной жизни; но на это случайное знакомство, не всем достающееся в одинаковой степени, многим не достающееся вовсе, нельзя рассчитывать как на средство сближения адвоката с другими отраслями и сферами умственной деятельности. Вот почему мы радуемся всякий раз, когда видим адвоката занимающимся литературой, поступающим в городскую думу, в земское собрание, в управление благотворительным учреждением, одним словом — безвозмездно или хоть из-за вознаграждения* служащим обществу своими познаниями, своей опытностью, своим умением говорить и вести прения. Мы знаем, что такое соединение знаний не легко, что оно требует большой физической и умственной энергии, что адвокатская работа может одна наполнять всю жизнь человека или, по крайней мере, отвлекать его от всякого другого труда; но мы и не предлагаем соединение занятий как общее правило, а говорим только, что оно должно быть целью для всех тех, кто в состоянии его достигнуть. Оно полезно не только для отдельных лиц, но и для целого сословия; оно колеблет предубеждение против адвокатов, как против людей, заботящихся только о своей личной материальной выгоде. С этой же точки зрения нельзя не пожелать, чтобы адвокатура не составляла замкнутого учреждения, лишенного всякой связи с другими сферами судебного мира, чтобы переход из нее в магистратуру сделался у нас явлением столь же обыкновенным, каким был до сих пор — в противоположность тому, что мы видим за границей, — переход из магистратуры в адвокатуру. Установлению нормального порядка вещей в этом отношении препятствует отчасти закон (Учреждение судебных установлений, ст. 204), назначающий слишком продолжительный десятилетний срок** для приобретения присяжным поверенным права на звание члена окружного суда. Мы полагаем, что изменение этого закона не заставит себя долго ждать, как только произойдет окончательная перемена во взглядах на адвокатуру, как только в ней станут видеть то, чем она должна, чем она старается быть, т.е. союзницу, помощницу магистратуры. Мы были бы счастливы, если бы наша книга — в особенности составленный нами образ восьмилетней деятельности С.-Петербургского совета присяжных поверенных — могла хоть сколько-нибудь способствовать этой желанной перемене. ______________________ * Обыкновенное, нормальное вознаграждение за литературный труд так незначительно в сравнении с вознаграждением за труд адвокатский, что адвокат, имеющий сколько-нибудь обширную практику, конечно, никогда не станет писать журнальные статьи или книги собственно из-за денег, которые ему это может доставить.
Опубликовано: Заметки о русской адвокатуре. СПб., 1875.
Константин Константинович Арсеньев (1837-1919) — публицист, литературовед и общественный деятель, почетный академик Петербургской академии наук (1900). | ||
|