П.И. Бартенев
Воспоминания об А.С. Хомякове*

На главную

Произведения П.И. Бартенева


Читано на заседании Общества л<юбителей > р<оссийской > с<ловесности >, ноября 6, 1860 год

В настоящие горестные минуты, посвященные памяти Алексея Степановича Хомякова, думаю, мм. гг., что вы не сочтете для себя излишним выслушать краткий рассказ об его жизни. Мне кажется также, что как ни свежа ваша скорбь, но ежели мы дорожим историею нашей словесности и умственной жизни, то следует нам теперь же позаботиться о биографии Хомякова. Я постараюсь передать вам то, что я, по большей части, слышал от него самого. В последние одиннадцать лет я имел счастье часто видаться с ним; один год жил в его доме и, по моей страсти к преданиям нашей старины, нередко расспрашивал его о прошлом.

______________________

* Воспоминания эти набросаны чрез несколько дней после известия о кончине Хомякова; мы уверены, что они будут пополнены теми людьми, которые ближе знали Алексея Степановича.

______________________

Про Хомякова можно сказать, что он был вполне крепок земле русской. По отцу и по матери, урожденной Киреевской, он принадлежал к старинному русскому дворянству. В их доме сохранялись родовые рассказы, старинные вещи и бумаги из времен Елизаветы, Петра и царя Алексея Михайловича, который был особенно милостив к предку Алексея Степановича, своему старшему подсокольничьему Петру Семеновичу Хомякову, и писал к нему письма, уцелевшие в архиве Хомяковых. Покойник знал наперечет своих дедов, лет за 200 в глубь старины; древняя Русь была для него не одним предметом отвлеченного изучения, напротив, всеми лучшими сторонами своими, трезвою, искреннею верою, неподдельным чувством народного братства и здравым смыслом, она вся жила в его доме. С другой стороны, мы не знаем, чтобы Хомяковы когда-нибудь роднились с иноземцами; словом, покойник был коренной русский человек.

Алексей Степанович родился в Москве, на Ордынке, в приходе Егория, что на Всполье, в 1804 г., 1-го Мая, на день пророка Иеремии. Его родители, люди зажиточные, обыкновенно проводили лето то в Смоленской деревне своей, селе Липецах Сычевского уезда, то в старинном поместье, в 12-ти верстах перед Тулою, Богучарове. Но большую часть года они жили в Москве, которую покойник неизменно любил и уважал: вам еще памятна, мм. гг., его речь в одном из наших публичных заседаний, о значении Москвы в жизни русского народа.

Первые годы жизни Хомякова, время его отрочества, принадлежат к самой замечательной эпохе в Русской истории: время борьбы с Наполеоном было вместе и временем первого освобождения нашего от иноземных влияний, началом нашей новой, внутренней самостоятельности. Чудесное торжество русского народа должно было глубоко запасть в душу восприимчивого отрока, и мы думаем, что оно-то дало направление всем его позднейшим мыслям о народной самостоятельности.

Отец (<1769>-1836) Хомякова и особенно мать его, Мария Алексеевна (<1770>-1857), были люди умные и просвещенные: он получил отличное домашнее образование, узнал и совершенно усвоил себе три новые языка, а из древних особенно язык латинский, на котором читал свободно. Этому языку учил его живший в их доме аббат Boivin. Рассказывают забавный случай, как Хомяков в какой-то книге отыскал папскую буллу, заметил в ней опечатку и, показывая аббату, спрашивал его, зачем же он считает папу непогрешительным, тогда как святой отец делает ошибки правописания. Острому мальчику досталось за эту выходку; но можно думать, что жизнь под одною кровлею с католическим аббатом впервые обратила пытливый ум Хомякова на различие исповеданий, и что еще мальчиком он уже начал задавать себе глубокие, богословские вопросы, разрешение которых во всю жизнь было одним из главных и задушевных его занятий. Товарищем детства и молодости Хомякова был старший брат его, Федор, умерший в 1828 году, на Кавказе, где он служил при Паскевиче чиновником по дипломатической части. Об нем сохранилось воспоминание, как о чрезвычайно даровитом молодом человеке.

В начале 1815 года отец Хомякова со всем семейством переехал из смоленской деревни своей в Петербург. Дорогою оба мальчика, наслушавшиеся военных рассказов, мечтали, что они будут драться с Наполеоном, и очень жалели, узнав, по приезде в Петербург, о Ватерлооском сражении. "С кем же мы теперь будем драться?" — спрашивал старший брат младшего. — Стану бунтовать славян, — отвечал 11-тилетний Хомяков. Впоследствии он сам не мог объяснить себе, откуда пришла ему в голову такая, в то время странная, идея. Он говаривал нам, что первые мысли о славянах и об их освобождении были внушены ему лубочными портретами сербского вождя, Черного Георгия, которые попадались почти на каждой станции по дороге в Петербург. Простой пастух, силою мужества и непреклонностью воли освободивший свою родину от турок, поразил молодое воображение. Тут начало смелых дум Хомякова о славянском братстве, его горячего сочувствия к нашим единоплеменникам, тут зародыш тех высоких песен, которые сделали имя его столь известным между славянами.

От этой первой петербургской поездки у Хомякова сохранилось еще другое многознаменательное воспоминание, которое он также сам передавал мне. Когда его с братом привезли в Петербург, им обоим долго казалось, будто они очутились в каком-то языческом городе, что их непременно заставят переменить веру; и оба мальчика твердо положили себе лучше вытерпеть всякие мучения, а не принимать чужого закона.

В Петербурге Хомяковы прожили, кажется, года два. Там преподавал ему русскую словесность Андрей Андреевич Жандр, ныне забытый драматический автор, принадлежавший к школе Шишкова и друг Грибоедова. Его уроки, по всему вероятию, не остались без влияния; может быть, через него молодой Хомяков познакомился с независимым и смелым образом мыслей нашего бессмертного комика, который, как теперь известно по напечатанному дневнику его, не признавал, между прочим, безусловной пользы в реформах Петра Великого и, уже в то время, высказывал многие понятия, слывшие, не так давно, славянофильскими.

Еще года два или три до поступления на службу Хомяков опять прожил в Москве, в родительском доме; тут он оканчивал свое образование, пользуясь богатою библиотекою отца своего и уроками некоторых профессоров Московского университета, в том числе П.С. Щепкина, который преподавал ему математику. В это время он положил основание своим громадным и многосторонним сведениям. Тут вырабатывался этот ум, блестящий и крепкий, как алмаз. Известно, как впоследствии обширная начитанность Хомякова изумляла собеседников: не было предмета в области ведения, начиная от математики и наук технических до высшей философии, до которого бы не коснулась его любознательность; но любимыми его занятиями были литература и история. К 1818 или 19 году относится первый напечатанный труд его, перевод Тацитовой "Германии", помещенный в трудах нашего Общества. Кто знаком с этим произведением, тот, конечно, согласится, что выбор Хомякова весьма знаменателен.

Между тем политические события, и именно великодушная борьба наших единоверцев, греков, — борьба, во имя древних преданий и свободы, против угнетающей новизны, — начинали занимать пылкого юношу. Зимою 1821 г., 17-тилетний Хомяков вздумал бежать из родительского дома, с тем чтобы драться за греков и бунтовать славян. Тут было также внешнее влияние. В их доме жил прежде гувернером некто Арбе, домашний человек у князей Маврокордато. Он был агентом Филлелинов, часто езжал к Хомяковым, передавал известия о ходе греческого восстания и, заметив, что бывший его воспитанник жадно слушает его рассказы, вошел с ним в ближайшие сношения и не задумался достать ему фальшивый паспорт. Взяв с собою какие были деньги (около 50-ти р. ас), Хомяков купил засапожный нож и поздно вечером, в ваточной шинелишке, ушел из дому (они жили тогда на Кузнецком мосту, где теперь кондитерская "Люкс"). Но только что он успел перебраться за Серпуховскую заставу, его достигла погоня. Дело в том, что старый дядька, Артемий, давно уже имел подозрения, и в этот вечер послал нарочно сказать барину, сидевшему в Английском клубе, что уже полночь, а дитя не возвращается. Степан Алексеевич Хомяков немедленно сделал допрос старшему сыну, Федору, и скоро вынудил у него признание о побеге брата. Люди, разосланные ко всем заставам, привели молодца назад. Его не наказывали; но Федору Степановичу досталось за то, что он не остановил брата.

Вскоре после этого Хомякова, по тогдашнему обычаю, отправили в Петербург и определили в полк, кажется, в конную гвардию. Движение, овладевшее в то время петербургскою военного молодежью, прошло мимо Хомякова. Сочувствуя стремлениям лучших людей тогдашнего времени, насколько выражалось в них горячее желание блага отечеству, Хомяков никогда не соглашался с многими из них в средствах исполнения. У родственников своих М<ухано>вых, часто видаясь с Р<ылеевым> и его друзьями, в неоднократных своих горячих спорах с ними, он постоянно держался той мысли, что из всех революций самая несправедливая есть революция военная. Так однажды, осенью 1824 года, они до поздней ночи проспорили с Р<ылеевым> об этом предмете. Смысл слов молодого офицера был таков: "Что такое войско? Это собрание людей, которых народ вооружил на свой счет, и которым он поручил защищать себя: оно служит народу. Где же будет правда, если эти люди, в противность своему назначению, начнут распоряжаться народом по своему произволу?" Другого своего знакомца, кн. А.И. О<доевского>, Хомяков бесил, уверяя его, что он вовсе не либерал, а предпочитает только самодержавию тиранство вооруженного меньшинства.

1825 и начало 1826 года Хомяков провел в путешествиях за границей. Он жил долго и уединенно в Париже, много занимался живописью и писая трагедию свою "Ермак", напечатанную в 1833 году. Это был первый опыт его поэтической деятельности. Вот отзыв Пушкина о "Ермаке": "Ермак" идеализированный — лирическое произведение в форме драмы. "Ермак", лирическое произведение пылкого, юношеского вдохновения, не есть произведение драматическое. В нем все чуждо нашим нравам и духу, все, даже самая очаровательная прелесть поэзии". К этому же времени относятся первые мелкие стихотворения его. Живя за границею, в это и второе путешествие свое, Хомяков, как и всегда, строго держался русских обычаев и постоянно соблюдал посты. Так как он был совершенно чужд ханжества и даже преследовал его насмешками, то эта верность старине могла только поучать и вовсе никому не колола глаза. Для Хомякова обычай был жив и свят, как знак и залог народного общения. На обратном пути в Россию, в 1826 году, он объехал земли западных славян и тут, в первый раз, ближе узнал их. Через два года война с турками, предпринятая императором Николаем в защиту наших единоверцев, вызвала Хомякова на поприще общественной деятельности. Он снова поступил в военную службу, в Белорусский гусарский полк, участвовал в сражениях, отличился холодною, блестящею храбростью и в это время на месте познакомился с болгарским населением Турции. В 1829 году он возвратился в Москву прямо из Адрианополя, по заключении мира вышел в отставку и с той поры до самого 1845 года жил, кажется, постоянно в Москве и деревнях своих, за исключением поездки в Киев и на Кавказские минеральные воды.

К этому периоду жизни Хомякова принадлежит его трагедия "Дмитрий Самозванец" и то небольшое число лирических стихотворений, которые поставили его в ряд лучших наших поэтов и сделали имя его известным в России; мы разумеем пьесы: "К иностранке", "Ключ", "Гордись, тебе льстецы сказали...", "Киев", "Остров" (написанный зимою 1836 года) и два стихотворения на перенесение тела Наполеона с острова Св. Елены. Многое писалось про себя, без огласки. Так мы наверно знаем, что знаменитая пьеса "Орлы", напечатанная только в 1859-м году, написана не позже 1832 года; нельзя не подивиться тому, как Хомяков, уже в то время, был полон мысли о славянском братстве, и как, уже тогда, он умел выражать свое сочувствие славянам:

Высоко ты гнездо поставил,
Славян полунощных орел,
Широко крылья ты расправил,
Глубоко в небо ты ушел!
Лети, но в горнем море света,
Где силой дышащая грудь
Разгулом вольности согрета,
О младших братьях не забудь!
На степь полуденного края,
На дальний Запад оглянись:
Их много там, где гнев Дуная,
Где Альпы тучей обвились,
В ущельях скал, в Карпатах темных,
В балканских дебрях и лесах,
В сетях тевтонов вероломных,
В стальных татарина цепях!..
И ждут окованные братья,
Когда же зов услышат твой,
Когда ты крылья, как объятья,
Прострешь над слабой их главой...
О, вспомни их, орел полночи!
Пошли им звонкий твой привет,
Да их утешит в рабской ночи
Твоей свободы яркий свет!
Питай их пищей сил духовных,
Питай надеждой лучших дней
И хлад сердец единокровных
Любовью жаркою согрей!
Их час придет: окрепнут крылья,
Младые когти подрастут,
Вскричат орлы — и цепь насилья
Железным клювом расклюют!

В это же время он начал трудиться над всеобщею историею; его неизданное сочинение об этом предмете обнимает историю с древнейших пор до Х-го века.

Летом 1836 года Хомяков женился на Екатерине Михайловне Языковой, сестре поэта Языкова. В его доме поселился племянник жены его, молодой Валуев, издатель Симбирского и Исторического Сборников, умерший в 1846 году. Алексей Степанович всегда с особенным чувством вспоминал о времени, проведенном с Валуевым: он называл это время самым деятельным в своей жизни. Труды и занятия его становились все глубже и серьезнее; мнения и образ мыслей определились и сложились окончательно; он сделался главным и лучшим представителем целого направления русской умственной жизни. Собственным примером, печатными статьями и еще более живым словом он проповедовал свое учение. Мысль его работала неутомимо; он постоянно будил ее в своих собеседниках и твердостью и положительностью убеждений сделался особенно дорог для нашего младшего поколения, которому так часто приходится задавать себе вопрос, выраженный в стихах гр. Толстого:

С мучительной думой стою на пути,
Направо ли, братцы, налево ль идти?

Да и кроме того, в беседе с Алексеем Степановичем всегда было чему поучиться; голова его, по выражению одного из наших писателей, походила на фонарь: он освещал всякий предмет, к которому подходил. Изумительное обилие даров духовных было в нем до такой степени поразительно, что кто-то сказал про него, что ежели бы его разнять на четыре части, то каждая часть была бы доступнее и в этом смысле лучше целого.

В 1846 и 47 годах Хомяков снова путешествовал по Европе, жил в Англии, написал об ней известное письмо свое и в другой раз посетил земли западных славян. Позволим себе привести следующие строки, написанные Хомяковым в альбом нашего почтенного члена, В.В. Ганки. В бытность мою в Праге я списал их, с позволения владельца:

"Когда-то я просил Бога об России и говорил:

Не дай ей рабского смиренья,
Не дай ей гордости слепой.
И дух мертвящий, дух сомненья
В ней духом жизни успокой.

Эта же молитва у меня для всех славян. Если не будет сомненья в нас, то будет успех. Сила в нас будет, только бы не забывалось братство. Что я это мог записать в книге вашей, будет мне всегда помниться как истинное счастие.

Алексей Хомяков
1847 года
I. 19 д."

Мы не будем говорить о последних годах жизни Хомякова, так как они более или менее известны нашему собранию; скажем только, что деятельность его нисколько не ослабевала, но, напротив, росла с летами. С 1853 года он занялся особенно вопросами богословскими и издал три брошюры на французском языке о значении Церкви. Одним из предсмертных прозаических произведений его было неизданное письмо к православным сербам, жителям Сербского княжества; тут вполне и обстоятельно высказал он свои идеи об отношениях к Западу. С 1856 года принял он деятельное участие в издании "Русской Беседы" и сделался душою этого деятельного и серьезного журнала.

Хомяков умер один, в рязанской деревне своей, Данковского уезда, селе Ивановском, вдалеке от друзей и от многочисленной семьи своей. 23-го сентября, рано утром, он почувствовал первые признаки холеры, и тотчас принял меры (известие, сообщенное в газетах, будто он совершенно отвергал медицинскую помощь, несправедливо); через несколько времени, когда болезнь не унималась, в 8 часов, он исповедался и причастился Св. Тайн, а в 2 часа соборовался; после этого стал принимать лекарства, привезенные из соседней деревни. К вечеру ему стало, по-видимому, легче; но он совершенно сознавал близость развязки, сам щупал пульс свой, замечал постепенное ослабление его, и когда кто-то сказал ему, что его глаза стали светлее, отвечал: "А завтра как будут светлы." В 7 3/4 часов вечера он тихо отдал душу Богу. Исполнилось желание, выраженное им в одном из ранних его стихотворений:

Творец вселенной!
Услышь мольбы полнощный глас!
Когда, Тобой определенный,
Настанет мой последний час,
Пошли мне в сердце предвещанье!
Тогда покорною главой,
Без малодушного роптанья,
Склонюсь пред волею святой.
В мою смиренную обитель
Да придет Ангел-разрушитель
Как гость, издавна жданный мной!
Мой взор измерит великана,
Боязнью грудь не задрожит,
И дух из дольнего тумана
Полетом смелым воспарит.


Впервые опубликовано: Русская Беседа. 1860. Т. 2. Кн. 20.

Пётр Иванович Бартенев (1829-1912) — русский историк и литературовед, издатель исторического журнала "Русский архив".



На главную

Произведения П.И. Бартенева

Монастыри и храмы Северо-запада