| ||
|
Сочинение Александра Градцева. Санкт-Петербург. 1842. В тип. А. Иогансона. В 8-ю д. л. 73 стр. Несмотря на неблагоприятное время для поэзии, несмотря на то, что теперь почти совсем не читают стихов,— новые поэты не перестают являться, нежданные, непрошеные, а новые стихотворения так и плодятся, словно грибы после дождя. Давно ли вышли стихотворения г. Бочарова; давно ли восхищались мы поэмою г. Молчанова «Повесть Ангелина» — и вот являются «Цветы музы» г. Градцева... Но это еще не все: сколько надежд впереди, сладостных надежд! Сын природы, Федот Кузмичев, приготовил «Поэму в 14 песнях» и — почему же не надеяться! — может быть, скоро потянутся, одно за другим, собрания стихотворений поэтов «Библиотеки для чтения» и покойной «Галатеи» — гг. Кропоткина, Щеткина, Степанова, Зотова, Чужбинского, Третьякова, Чернецкого, Скачкова, Соколова, Волкова, г-ж Шаховой, Падерной и иных... Прекрасные стихотворения гг. Сушкова, Бахтурина, Быстроглазова давно уже изданы и, сделав свое дело, то есть доставив публике большое удовольствие, покоятся в кладовых —сих Елисейских полях умерших стихов и прозы... Но обратимся к «Цветам музы» г. Градцева. Надо признаться, что эти цветы не совсем красивы и ароматны; но в этом виновата не муза г. Градцева, а типография г. Иогансона, на бесплодной почве которой возросли они... Проницательные читатели поймут, что мы говорим о внешнем безобразии «Цветов» г. Градцева; что же до внутреннего — о нем сейчас будет речь. Снарядили корабль — громадный; он недвижим стоит у морской бездны, и по влажной и бурной степи летит взором, как сокол,— а сам думает: «О, гремучие волны! недолго мне стоять; спущусь я тяжелою пятою к вам на хладную грудь, как гений раздора...» Мне небо отвагу и силу дало
Теперь, читатели, мы вам самим предоставляем приятный и полезный труд отыскать единство образности в смелых и «цветистых» тропах музы г. Градцева: сперва корабль грозит волнам спуститься тяжелою пятою на их (или, как выражается муза г. Градцева, к ним) хладную грудь; а потом хочет своею широкою грудью резать их седое чело; из этого сбивчивого обстоятельства очень естественно вытекает вопрос о фигуре корабля, то есть о том, где у него грудь и где ноги, или «пята»; и потом о фигуре волн, то есть где у них «седое чело» и где «хладная грудь»... Не сознавая себя в силах решить такой мудреный вопрос, будем продолжать историю корабля и волн. Погрозивши волнам, наш корабль, «одетый величьем и с пламем в очах», торжественно погрузился в воды ме(ѣ)дной пятой, «всклубляя свой флаг распущенный»; волны осердились —и давай бросаться ему на грудь; но «бегун морей» не струсил — он начал работать и грудью и пятою: грудью он дерется, а пятой «смял волны». Волны, видя, что плохо дело, что дракой ничего не возьмешь, очень хитро придумали испугать «бегуна морей» дикими, напыщенными стихами: «Ты-де, — говорят они, — быстрой и упорной встречей разрушал наше восстание (чудная мысль, смелый оборот!) и исторгал из нас рыданья; но не гордись своею стальною грудью — ты рукотворность человека, ты духом тленья отягчен; а мы (то есть волны) созданы от века, к нам недоступен смертный сон; беги же вон из моря». Но корабль себе на уме: его не надуешь плохими и бессмысленными стихами — ведь он и сам мастер кропать их. «Врете вы», —крикнул он на них — И быстро сорвал свой якорь чугунный,
Вот так уж корабль — подлинно, что удивительный: сам срывает якорь, а не снимается с якоря, думой прямо в небеса, а стрелою — по черным волнам... Но и это еще не все: сперва вы видели его врагом «надменной и бурной стихии», а теперь он вдруг является ее «наперсником» — видно, насильно влез в дружбу... Все рассказанное нами составляет содержание первого цветка музы г. Градцева. Что же в этом «содержании»? — спросите вы: — что за мысль, что за смысл? Не знаем наверное, но думаем, что это этюд. Вы, читатель, конечно, учились в детстве нелепой науке, называемой «реторикою»; вас, конечно, заставляли «сочинять» на заданные темы; следовательно, вы знаете, как пишутся такие сочинения. Если же не знаете, мы вам скажем. Вот, например, дана тема— «корабль»: что ж тут писать? — Как что? если в классическом роде, то благосклонные небеса, попутные ветры, морские божества, милая жена и прекрасные дети, ожидающие в мирной хижине дорогого их сердцу пловца; потом буря, кораблекрушение, гибель, а затем нравоучение: как-де ненадежны все надежды человеческие, и в виду, дескать, берега погибает пловец, тщетно простирая объятия к «верной подруге и бесценным залогам нежного союза», а наконец — вывод: следовательно, коли уж ездить, так сухим путем, а не морем; лучше же всего не ездить, а сидеть дома, не гоняясь за богатством и славою,— да, впрочем, вы уж читали басню «Два голубя»... Если же угодно в романтическом роде: назовите корабль «бегуном моря», «человеческою мыслью, одетою в дерево, железо и смоленую пеньку, окриленную парусами»; море сравните с душою злодея и потом заставьте его ругаться с кораблем, потом драться, и кого-нибудь из них сделайте победителем; но бойтесь вывести какое-нибудь заключение: романтизм требует таинственности, неопределенности; в нем все дело в ничем или в чем-то... Славная наука реторика, особенно та глава в ней, которая трактует об «изобретении» и «общих местах»!.. Чтоб убедиться в этом, стоит только посмотреть, какое прекрасное стихотворение помогла она написать г. Градцеву. Дело идет о «холме»—простом, обыкновенном холме; ну, что бы, кажется, можно сказать о холме, кроме того, что он — холм; но гений и реторика найдутся наговорить всего о ничем. Был — изволите видеть — в степях за Волгою холм, на котором «орел обитель основал»; на холме было тихо, как во всякой «обители», и безмолвие оживлялось только криком орлов... Вот муза г. Градцева и начинает допрашивать холм: где-де была обитель твоей младенческой поры и кто тебя сюда занес?— Холм ни слова, как будто (такой гордец!) и знаться не хочет с музою г. Градцева; а между тем — Сбежались тучи; заклубился
Этими стихами заключается пьеса: поняли ль вы их?.. Очень интересна также пьеса «К смерти». Муза г. Градцева такими словами из велит идти смерти в счастливое семейство: Где жизнь так дивно расцвела,
Муза г. Градцева произращает не одни цветы, но и целые деревья: на первый случай она потчует только суком с большого дерева—«одною сценою из жизни Владимира (,) князя новгородского», которая сцена, как гласит выноска, есть «Отрывок» из драматических сцен: «Владимир и Рогнеда с 980 по 088 год». Первый опыт в Д(д)раме! — наивно замечает автор... По суку видно, что «Рогнеда с 980 по 986 год» есть дерево большое, но водяное — нечто вроде ветлы... Все замашки музы г. Градцева обличают в нем поэта романтического, из школы г. Бенедиктова. Да, г. Градцев романтик, а следовательно, и несчастный человек, потому что все романтики несчастные люди. Читайте — и страдайте: Одинок я в этой жизни,
Впервые опубликовано: Отечественные записки. 1842. Т. XX. № 2. Отд. VI «Библиографическая хроника». С. 49—51.
Белинский Виссарион Григорьевич (1811-1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник. | ||
|