В.Г. Белинский
История Консульства и Империи, соч. Тьера

На главную

Произведения В.Г. Белинского


История консульства и империи, соч. Тьера, бывшего президента Совета министров, члена Палаты депутатов и Французской академии. Перевел с франц. И. Д — ъ. Части I, II и III. Санкт-Петербург. 1345. В тип. Ильи Глазунова и комн. В 8-ю д. л. 223 стр.

Несмотря на огромный успех, который имея во всей Европе новый исторический труд г. Тьера — «История Консульства и Империи»,—это сочинение не принадлежит к разряду произведений, запечатленных достоинством науки. Это произведение чисто беллетристическое. Для Наполеона уже настает потомство, и уже недалеко время, когда будет возможна его история; но пока она еще невозможна. Низвергнутый с вершины могущества, Наполеон был черним и унижаем даже теми, которые недавно еще были его униженнейшими слугами. Партия бурбонистов имела причину и ненавидеть и бояться даже тени Наполеона, и бурбонист Шатобриан справедливо сказал, что стоит только на западном берегу Франции воткнуть палку и надеть на нее серый сюртук с трехугольною шляпою Наполеона, чтоб взволновать весь мир. Поэтому партия бурбонистов во Франции должна была вести ожесточенную борьбу не только с либералами, настаивавшими на действительность конституции, и республиканцами, еще не забывшими Конвента и якобинского клуба, но и еще более с бонапартистами: человек, сидевший в плену на острове Святой Елены, до того был облит с ног до головы лучами чудесного, что никто и не думал, чтоб для него было что-нибудь невозможно... Но вот он умер; французское правительство отдохнуло: герцог Рейхштадтский' был для него опасностью уже в десять раз меньшею; а других народов он нисколько не беспокоил. Тогда началась эпоха какого-то идолопоклоннического восторга к Наполеону. Когда же на французском престоле явилась новая династия, почти все партии во Франции единодушно сошлись в обожании этого огромного имени. Франция забыла бедствия, которыми он терзал ее столько времени, забыла темные пути, по которым этот сын судьбы пробирался к владычеству,— все забыла!.. Он стал героем, полубогом! Но теперь и круговорот идей мчится с невероятною быстротою: забвение начало проходить, память начала возвращаться, и число обожателей и восторженных поклонников Наполеона со дня надень уменьшается, а безотчетные фразы о его безупречном величии остались на долю только крикунам и фразерам. Это особенно произошло оттого, что стали иначе смотреть на «политику» и не хотят более уважать в ней вероломства, а хотят, чтоб она соединялась с нравственностью; успех и право вследствие этого сделались для всех понятиями особенными, а не тожественными. Как возвысился Наполеон? Одним ли своим гением? — Нисколько! При всем своем гении он недалеко бы ушел, если бы не одарен был от природы весьма гибкою, уступчивою и сговорчивою совестью. Он подбивается в милость к гнусному, бесчестному и развратному Баррасу, оказывает Конвенту важную услугу, при помощи якобинцев, хитростью, интригами уничтожает Пятисотенный совет, разыгрывает роль жертвы, будто бы едва ускользнувшей от кинжалов республиканцев, делается консулом и начинает играть республиканскую комедию, замышляя об императорской короне. Последняя интрига до того исполнена комизма, что сам г. Тьер, запоздалый обожатель Наполеона, не мог придать ей ни исторического, ни героического величия: вспомните о неловких проделках жалкого и ничтожного Камбасереса, бывшего посредником между Наполеоном и сенатом!.. Наконец он император Франции, протектор Германского союза, а его братья — короли большей части европейских государств и в то же время вассалы раздавателя скипетров. Сколько было в душе и сердце Наполеона уважения к правам человечества и законности,— это он вполне показал, расстреляв герцога Энгиеиского и, в египетском походе, велев умертвить четыре тысячи турков, которых по договору, им же утвержденному, он должен был выпустить из Яффы живыми и невредимыми. Сам г. Тьер, отъявленный поклонник Наполеона, не мог одобрить последнего из этих поступков, хотя и старается уменьшить его вопиющую несправедливость. Он говорит, что, не имея средств отослать этих пленников в Египет под надежным прикрытием и не желая, чтоб они увеличили собою неприятельскую армию,— «Bonaparte se decida a une mesure terrible, et qui est le seul acte cruel de sa vie. Transporte dans un pays barbare, il en avail involontairement adopte les moeurs: il fit passer au fil de Гёрёе les prisonniers qui lui restaient. L'armee, consomma avec obeissance, mais avec une espece d'effroi, l'execution qui lui etait commandee». To есть: «Бонапарте решился на ужасную меру, которая была его единственным жестоким действием во всю жизнь его (а смерть герцога Энгиенского?..). Очутившись среди варварской страны, он против воли усвоил себе ее нравы: он приказал переколоть пленников. Армия исполнила приказание с покорностию, но и с отвращением». О нарушении же договора г. Тьер беспристрастно умалчивает... Но нарушать святость договоров Наполеон считал делом высшей политики и высшей мудрости: недаром говорил он, что «эта старая Европа наскучила ему»... Все его действия, и злые и добрые, выходили из его личного эгоизма, и потому, может быть, они были для него самого так бесплодны. В самом деле, чего он хотел? Сделать Францию могущественнейшею землею в мире, чтоб, опираясь на ее порабощении, самому деспотически владычествовать над всем миром, ругаясь над народным правом, и упрочить это владычество за своею династиею. А чего достиг он? — Разорения, обезлюднения и позора Франции, а себе — тюрьмы на бесплодной скале Атлантического океана.

И однако ж он нужен был миру — и мир увидел и вострепетал его... Будучи врагом духа времени, грозя, новый Бриарей, задушить его в своих сторуких объятиях,— он, сам того не зная, был только его послушным орудием... Дух времени воспользовался им, сколько было ему надобно, и потом бросил его как уже ненужное орудие,—и тщетно тогда развертывал он всю силу своего гения, всю неистощимость своих титанических сил и средств — ничто не помогло, и он пал...

Есть люди, которые, раз остановившись на чем-нибудь, уже не двигаются вперед и в другую эпоху, в мир новых страстей и убеждений, переносят с собою свой запоздалый восторг к идеям старого времени. К таким людям принадлежит г. Тьер. Считая себя великим политическим и государственным человеком, г. Тьер считает себя еще и военным гением первой величины. Поэтому Наполеон — его идеал во всех отношениях. «Историю Французской революции» г. Тьер написал в духе оппозиции правительству восстановленных Бурбонов; «Историю Консульства и Империи» составил он в духе оппозиции нынешнему французскому правительству, которого, впрочем, он разделяет все принципы, кроме одного — миролюбия, не понимая, что на нем-то оно больше всего и держится. Цель его книги была —напомнить французам бурное время их «блистательного позора», как сказал наш Пушкин, их побед и завоеваний. Г-н Тьер — великий воитель, истинный Наполеон в карикатуре*,— и будь он опять министром, в Европе запылало бы пламя войны, при зареве которого г. Тьер выгодно играл бы на бирже в ажиотаж; но потому-то, вероятно, он теперь и не министр... И вот ол пишет историю Наполеона, чтоб апофеозою гения войны кольнуть миролюбивые умы правителей Франции. Но — странное дело! — у него из апофеозы Наполеона как-то выходит, совершенно против его воли и намерения, совсем другое, потому что как ни силится он софизмами оправдать его действия, истина так и блещет сквозь эти софизмы. И не мудрено: во-первых, прошло уже время для безотчетного восторга к Наполеону, а во-вторых, нет ничего опаснее для оправдания дурных дел исторического лица, как апологист, которого нравственные убеждения составились и укрепились на бирже, в министерских и в палатных интригах. Таким образом, самый злой, ожесточенный враг Наполеона не мог бы оказать ему такой дурной услуги, порицая его, какую оказал ему г. Тьер, превознося, почти обожествляя его... Многие критики в Европе уличили г. Тьера в искажении слишком известных фактов. Конечно, это искажение неумышленное, происшедшее от поспешной работы, но все же оно не возвышает цены его исторического труда. Еще важнее искажение истин нравственности и справедливости во имя оправдания человеческой слабости...

«Отечественные записки», верные своему обещанию — тотчас же знакомить русскую публику со всеми замечательными новостями в иностранных литературах, поспешили познакомить ее и с «Историею Консульства и Империи», которая наделала в Европе столько шума и толков и которая все-таки не только не хуже, но даже лучше всех доселе бывших историй Наполеона. Теперь переводивший в «Отечественные записки» «Историю Консульства и Империи» издает эти статьи отдельно. Не наше дело судить о достоинстве перевода, но смеем думать, что переводчик исполнил свое дело хорошо. Издание его книги красиво.

______________________

* Нам случилось видеть преостроумную и презлую карикатуру на г. Тьера: он изображен в виде наполеоновской статуи на Вандомской колонне, в наполеоновском сюртуке, в наполеоновской трехугольной шляпе, а внизу подписано: «Monsieur Tiers (Thiers), ainsi appele pares qu'il ne fait pas la moitie d'un grand homrne» [«Господин Треть (Тьер), названный так потому, что он не составляет и половины великого человека» (фр.)].


Впервые опубликовано: Отечественные записки. 1845. Т. XLIII. № 11. Отд. VI «Библиографическая хроника». С. 5—8.

Белинский Виссарион Григорьевич (1811-1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник.



На главную

Произведения В.Г. Белинского

Монастыри и храмы Северо-запада