| ||
|
Издание шестов. С.П-бург. В тип. минист. внутр. дел. 1839. В 8-ю д. л. 130 стр. Теория словесных наук доселе играет странную роль в русской литературе. Мы все ощущаем крайнюю необходимость в руководстве, в котором заключалось бы хорошее, систематическое изложение законов мысли и чувства относительно выражения в формах языка вообще и в формах языка русского в особенности. Но можно сказать утвердительно, что у нас до сих пор нет ни одной порядочной учебной книги, которая удовлетворяла бы этой необходимости и которую составить тем труднее, что обработыванием теории отечественной словесности могут заняться одни русские, между тем как систематические изложения большой части остальных наук приготовляются для нас всею образованною Европой. Все учебники русской словесности или неполны и недостаточны, или основаны на ложных началах и близоруких взглядах; там вы иногда найдете и учение о хриях, и способы изобретения мыслей, и мнимые правила, как писать речи и письма, историю и путешествия — все поверья Лагарпа, Геызия и товарищей. В пределы науки, которую мы, по старой привычке, еще не отстали называть «риторикою» или «реторикою», в нынешнем ее виде, входят материалы, принадлежащие к областям многих других наук, а между тем мы не находим в ней того, о чем именно и следовало бы говорить в теории словесности. Здание этой науки утверждается у нас на таком рухлом основании, начала логические и эстетические перемешаны в ней с догматами языка в таком хаосе, что всякий мало-мальски сметливый и образованный преподаватель видит всю бесполезность нынешней теории в приложении ее к практике. Главная ошибка наших теоретиков состоит в том, что они в своих системах, излагая законы словесных произведении, не умели порядочно отделить внутренней их стороны от внешней, идеи от формы, и, таким образом, в состав их реторик входит и логика и теория изящного, не разграниченные между собою никакими ощутительными, точными пределами. Действительно, все, что прежде в наших теориях словесности говорилось о изобретении и расположении мыслей, о составе и расположении дидактических сочинений,— все это гораздо яснее и подробнее изложено в логике, особенно во второй ее части, называемой «систематикою» или «методологией)». Происхождение слога или, лучше сказать, языка изящного и все учение об эстетических элементах каждого словесного произведения рассматривается в теории изящного. Логика и эстетика должны возвратить свою собственность, которую несправедливо и ко вреду самой себе похитила у них теория словесности; в удел сей последней останется только учение о слоге, составляющее предмет высшей, так сказать, прикладной грамматики,— так здание реторики разрушится само собою. Наставнику словесности достанется еще много дела, если он даже передаст в другие руки преподавание логики и теории изящного. Кроме грамматического изучения русского языка, он должен взглянуть на язык с исторической и догматической стороны его, изложить историю его развития, его преимущества и недостатки относительно к другим языкам, показать, в какой степени в надожественной живописи, и все свои положения подкрепить пристоящую эпоху способен он к выражению отвлеченных идей и хумерами, извлеченными из творений наших писателей. Напишите логику и теорию изящного в применении их к русскому языку и составьте хорошую теорию слога — вот за что будут вполне благодарны и учащие и учащиеся. Что, например, преподавалось в наших реторических курсах, изложенных по методе Эшенбурга или Гензия, Сульцера или Ломоносова, какую пользу мог извлечь из них ученик для практических своих упражнений в словесности? Положим, он встречает первую главу, которою начинаются некоторые наши «Реторики»,— главу «О изобретении мыслей» (?!!). Здесь учащийся невольно должен подумать, что реторика — такая наука, которая доставит ему способы мыслить и писать обо всем, что он захочет, а схоластики с аристотелевскими loci communes [общими местами (лат.)] и действительно были такой веры. Эта глава принадлежит к логике, которая, впрочем, не предлагает средств изобретать мысли (это была бы вопиющая нелепость), а только излагает законы, по которым ум действует. Потом следует другая глава: «О расположении мыслей»,— это принадлежность систематики или архитектоники, которая предлагает правила систематического построения науки и вообще только тех дидактических сочинений, которые подчиняются одним точным и строгим требованиям рассудка. Между тем реторика говорит о расположении мыслей во всех прозаических произведениях и готова бесстыдно изложить нам законы, как мы должны располагать мысли, например, в живописных путешествиях, в биографиях, в письмах... ведь это все прозаические сочинения! — Далее вы находите разделение прозаических сочинений на описательные, повествовательные, дидактические и ораторские. Это очень хорошо, но во второй части «Peторики», называемой частною или прикладною, встречаете подразделение этих отделов на виды, и между прочим там говорится об истории. Что тут вы будете делать? Если вы отделаетесь кратким определением истории, так ваша «Реторика» будет похожа на детские энциклопедии, где излагаются краткие понятия о всех науках и многих других предметах; а когда вы будете предлагать правила, как писать историю, то в состав вашей «Реторики» войдет целая, огромная, доселе еще мало обработанная наука, известная под именем теории истории. Отделение «О прозе ораторской» еще страннее. Не говоря уже о различных частях, на которые наши теоретики привыкли разделять ораторскую речь, вы тут найдете разные сентенции и правила, без толка и без разбора выхваченные из Аристотеля, Цицерона и Квинтилиана, которые считали красноречие искусством, а не наукою и не думали (особенно последние) подводить его под какую-нибудь систему. Красноречие не то, что ныне: оно было тогда необходимым, повседневным, общеупотребительным ремеслом, и эти мыслители, действительно, оставили много мудрых наставлений и тонких замечаний, которыми может пользоваться оратор ex professio [профессиональный (лат.)], но из которых решительно нельзя построить теории, по крайней мере такой, какую предполагают создать наши систематики. Мало этого: сии последние излагают еще правила... как писать письма! Иначе, что же они говорят в одной из глав своей «Регорпкп» — «О письмах»? Здесь, не шутя, они научат вас, как писать к другу, к вельможе, к знатной даме... Это напоминает нам доброго немца, барона Книгге, написавшего целую теорию обращения с людьми!!. Загляните еще в отделение «Об изящном слоге». Не изложив в строгом, последовательном порядке высших начал изящного и своих основных понятий о красоте и проявлении ее в колорите языка, ретор обыкновенно оговаривается, что слово «изящный» есть плод дарования, а не науки, и вслед за тем на семи, на осьми страницах выставляет целые ряды фигур и тропов с объяснениями и примерами, извлеченными иногда из Карамзина и Пушкина, а иногда из Крашенинникова и Хераскова. Правда, объясняя ученику происхождение фигурального и символического языка, наставник может представить ему три-четыре примера; но для чего пугать учащегося и обременять его память грудою «единоначатий» и «прехождений», «метанимий» и «синекдох»? Неужели почтенный теоретик думает, что он в своем курсе изложил все возможные так называемые «фигуры и тропы»? Всех этих цветов языка, как и новых па в танцах, заметить и исчислить невозможно, и многие новые фигуры или метафоры еще по сю пору не высказаны и когда-нибудь сольются с пера талантливого писателя. Но мы далеко бы переступили за пределы библиографической статьи, если бы стали излагать все недостатки, которые, по нашему крайнему разумению, усматриваем в изданных доселе на Руси руководствах отечественной словесности. Спросим по совести, много ли полезных правил из этих книжек почерпнули люди, которые хотели приложить к практике эти правила? Нет, теория прозы требует у нас значительной переработки. «Общая реторика» г. Кошанского уже известна нашим читателям. Она вышла шестым изданием без всяких дополнений и перемен против первых пяти. Впервые опубликовано: Литературные прибавления к «Русскому инвалиду». 1839. Т. 2. № 17. 28 октября. «Библиография». С. 330—332.
Белинский Виссарион Григорьевич (1811-1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник. | ||
|