| ||
|
Санкт-Петербург. В тип. А. Плюшара. 1840. В 12-ю д. л. Четыре части. В I-й части — 226; во II-й — 252; в III-й — 216; в IV-й — 212 стр. С эпиграфом: Eclairer les hommes c'est beaucoup, mais
Просвещать людей — дело важное, но еще более важно внушать им любовь и повиновение добродетели. Последнее время ознаменовалось упадком русской литературы: книг выходит мало, да и между ими можно читать разве из ста одну сотую; журналы же — тот надоел публике старыми остротами и старым кощунством над наукою и искусством, сей — пустотою содержания и безжизненностию, и, за исключением одного, все нещадно отстают книжками, сваливая вину на "разные не зависящие от редакции обстоятельства". Вот, пользуясь этим, в нашу уснувшую литературу начал вкрадываться китайский дух. Политика небесной империи, как известно всем, хитра и лукава, — и китайский душок поступил очень осторожно, перебираясь из заплесневелых китайских книг в наши. Не без основания боясь, пуще грома небесного, свежего, девственного и могучего русского духа, он начал пробираться не под своим собственным, то есть китайским именем — Дзун-Кин-Дзын, а с чужим паспортом, с подложного фамилиею, — и назвался моральным духом. Говорят, что добрые мандарины, перебивающиеся контрабандою и хлопотавшие о его перевозе через кяхтинскую таможню, приняли благое намерение издавать на русском языке журнал, имеющий целию распространение в русской литературе этого благовонного китайского духа. Иные утверждают даже, что будто бы этот журнал уже и издается где-то, на маньчжурской границе, под названием "Плошка всемирного просвещения, вежливости и учтивства" и что будто этот журнал отделяет талант от нравственности, так что произведения, ознаменованные талантом, называет безнравственными и предает их анафеме, а порождения площадной фантазии, мертвые исчадия дюжинной посредственности торжественно признает нравственными и с родственною любовию прижимает их к груди своей и лелеет с отеческою нежностию. К этому присовокупляют, что будто бы эта "Плошка" обвинила Жуковского и особенно Пушкина в растлении нашей литературы и развращении вкуса публики, спасенных будто бы какими-то мещанскими романами; что она утверждает, будто Пушкин может нравиться только малолеткам, то есть людям, еще не утратившим душевного жара, благородных стремлений и не выжившим из ума, но что все немалолетки должны презирать Пушкина и восхищаться романами гг. Выбойкиных, Тряпичкиных, Пройдохиных и теориями безграмотных писак, открывших "высшие полости ведения и законы сцепления полярности". Последнее мнение так поразительно справедливо, что возбудило в нас живейшее желание познакомиться с этим журналом; но мы не могли найти его ни в одной книжной лавке, и книгопродавцы единогласно объявили нам, что если он и привезен, то, вероятно, существует в Петербурге инкогнито. Из этого мы заключаем, что упомянутый журнал — миф. Однако ж присутствие в русской литературе китайского духа, которого случайным выражением сделался, как уверяли нас, означенный мандаринский журнал, тем не менее осталось для нас очевидным, особенно в новых романах и повестях. Главный их признак и отличие от всех других — совершенное отсутствие всякого таланта, решительная бездарность, пустота, резонерство, задорный тон и вместе с ним бессилие, свойственное мандаринам, философам и авторам Срединной империи. Мы очень рады, что "Ольга" не принадлежит к числу китайских романов, хотя взор, не столь опытный, как наш, и мог бы отнести ее к их разряду; особенно мог бы ввести в соблазн эпиграф, находящийся на заглавном листе книги и взятый из Делиля. Содержание этой повести очень просто, если только то, чем она наполнена, может назваться "содержанием". Скорее это род порядковой хрии на заданную тему, которая состоит в том, что дети должны жениться и выходить замуж не по склонности и собственному выбору, а по воле дражайших родителей. Хотя эта мысль и чисто китайская, однако, повторяем, повесть тем не менее чисто русская, ибо обещается изобразить нам "быт русских дворян в начале нынешнего столетия"... Взглянем же на этот "быт". Гвардейский офицер Изборский решился, во что бы ни стало, жениться на дочери богатого генерала Зверницкого, своего дальнего родственника, зная, что за хорошенькою дочкою получит хорошенькое "прилагательное". Для этого он за нею волочится и снимает кольцо с руки неопытной институтки, только что выпущенной из Смольного монастыря. Проделка эта была им сделана на вечере у тетки Ольги, графини Мериносовой. Тут столпилось такое множество обстоятельств, что нам не рассказать бы их и в целой книжке "Отечественных записок"; но главное в них то, что отец Ольги, грубый человек и скряга, прогнал Изборского, приехавшего к нему с предложением; но наш молодец оттого не струсил и погрозил отцу, что увезет Ольгу и непременно женится да ней, чего ради скупой, зверообразный батюшка поскакал в Москву и взял от сестры своей, графини Мериносовой, обеих дочерей своих (видите: у него, кроме Ольги, была еще и Любовь, столь же дурная собою и злонравная, сколько Ольга была прекрасна и добронравна, и воспитывавшаяся у тетки, которая назначила ее наследницею своего огромного имения). Отец Ольги уж обещал ее руку сыну своего приятеля Хвалынского, и сей добронравный юноша был толико преисполнен китайских доблестей, что, не видавши невесты, из единого повиновения родителю своему (которого — NB — автор представил очень дурным человеком), изъявляет готовность поять ю в жены своя. Изборский между тем уезжает за границу, в действующую армию, а Зверницкий хлопочет, чтоб дочь его забыла этого удальца и вышла на Хвалынского, — и старается довести ее до этого национальными средствами, от которых та, после многочисленных обмороков, наконец получает горячку. Уж ей оставалось жить не более получаса, уж лекарь определил и минуту ее смерти, уж ноги и руки ее охолодели, губы посинели, грудь едва дышала, — как вдруг сидевшая у ее постели добродетельная Авдотья Васильевна, мать ея подруги Маши, видит, что в комнату входит незнакомый молодой человек, начинает тереть виски больной какою-то примочкою и каждую минуту впускать ей в рот какие-то капли. Умирающая ожила, а таинственный исцелитель скрылся. Это был Хвалынский. — Между тем Изборский возвращается на родину полковником и кавалером ордена св. Георгия. Отец его умер, оставив такое имение, которого недоставало и на уплату долгов нашего шалуна. Вдруг он получает от неизвестного 10 000 р., при записке, в которой сказано, что за его поведением внимательно наблюдают и что если он окажет себя достойным Ольги, то еще и не так дескать наградят. Но лихой наш полковник в тот же вечер спустил все денежки, потом хитростию и обманом женился на Любоньке, сестре Ольги, а Ольга наконец влюбилась в добродетельного Хвалынского. Изборский промотал имение жены и пустил ее по миру, а Хвалынские ее приютили и обогатили, отчего и она сделалась добродетельною. Если б в этой повести были характеры и все лица не говорили на один лад — книжным языком старых резонерок; если б в ней была интрига, завязка и развязка, словом, содержание, а в содержании естественность, правдоподобие и занимательность; если б, наконец, язык повести, при правильности и вылощенной гладкости, не был вовсе лишен движения, жизни, цвета, оригинальности, теплоты и задушевности и не был холодно-мертв, — то повесть читалась бы с большим удовольствием. Впервые опубликовано: Отечественные записки. 1840. T. XII. № 10. Отд. VI "Библиографическая хроника". С. 49-51.
Белинский Виссарион Григорьевич (1811-1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник. | ||
|