Конический иллюстрированный альманах, составленный из рассказов в стихах и прозе, достопримечательных писем, куплетов, пародий, анекдотов и пуфов. Санкт-Петербург. В тип. Карла Крайя, 1848. В 12-ю д. л. 144 стр.
Забавный фарс лучше скучной трагедии, веселая шутка лучше серьезной, но пустой книги: это неоспоримая истина. Крепкий сон — хорошее дело, но зевота — одно из самых дурных положений человека, особенно зевота от драмы или важной книги. Смех — тоже одно из лучших благ жизни, как и крепкий соя, особенно смех от умной шутки, забавной книги. Кто любит смеяться таким смехом, для того «Первое апреля» будет прекрасным поводом удовлетворить этой веселой и счастливой склонности. Вся эта книжка — не больше как болтовня, но болтовня живая и веселая, местами даже лукавая и злая. Вот, для образчика прозы, два анекдота из «Первого апреля»:
Пушкин и ящерицы
В Германии какой-то профессор словесности, знающий русский язык, человек весьма ограниченный, презираемый своими слушателями, но очень много о себе думающий, однажды на лекции, разговорившись о богатстве и благозвучии русского языка, привел между прочим следующий пример:
«Когда, я был в Риме,— сказал он пискливым, визгливо-пронзительным дискантом,— две знакомые дамы предложили мне отправиться с ними в Колизей. Торжественность места, освященного столькими воспоминаниями, так сказать, вдохновила меня, и я прочел моим спутницам одно из прекраснейших произведений Пушкина. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что несколько ящериц и жаба выползли из норок своих и, с видимым наслаждением слушая эту дивную гармонию, помавали головками!» Тем из наших соотечественников, которые подвизаются на одном поприще с почтенным иноземным профессором, не худо принять к сведению его замечательное открытие...
Как один господин приобрел себе за бесценок дом в полтораста тысяч
Г-н Ведрин, столь прославившийся своими путевыми записками, нажил себе дом следующим остроумным и простым способом. Жил в Париже русский князь, который до самой смерти своей, последовавшей на 73 году, брал уроки танцевания и фехтования. Учители танцевания и фехтования являлись к нему и тогда, когда он лежал уже на смертном одре; к ним выходил камердинер князя и платил им за урок, говоря, что «князь занят». У этого князя был, между прочим, дом, находившийся в заведовании управляющего. Г-н Ведрин с свойственною ему любезностию предложил однажды этому управляющему пять тысяч с тем, чтобы тот написал князю, что дом его сиятельства пришел в ветхость и угрожает падением. Управляющий, взяв с г. Ведрина предложенную им сумму вперед (предосторожность, которую вообще советуют употреблять с г. Ведриным), поспешил исполнить невинную прихоть г. Ведрина. Сколь ни мало заботился князь о своих домах и поместьях, известие управляющего удивило его: он вспомнил, что четыре года тому назад, уезжая из Москвы, оставил дом свой в цветущем положении. Поэтому он написал письмо к одному своему приятелю-аристократу, в котором просил осмотреть его дом, и если донесение управляющего справедливо, то велеть ему поскорей продать дом, покуда и совсем не развалился, хоть за что-нибудь, и деньги немедленно выслать в Париж. Приятель-аристократ дал знать управляющему, что в такой-то день, в такой-то час он приедет осматривать дом князя и чтоб все было готово. Встревоженный управляющий поскакал к г. Ведрину. Г-н Ведрин, писавший в то время рассуждение о добродетели, выслушав рассказ управляющего, не привскочил к потолку единственно потому, что восторженное проявление радости не считал теперь для себя выгодным; он ограничился тем, что поспешил включить в свое рассуждение о добродетели несколько счастливых строк, блеснувших в уме его во время рассказа, и как бы в свою очередь почерпнув из рассуждения своего вдохновение для настоящего случая, вскочил и с жаром сказал управляющему несколько слов, которые сему последнему возвратили всю бодрость. В назначенный день приятель князя в старой и дребезжавшей, но запряженной четверкой карете приехал осматривать дом. Здесь все было уже готово. Штукатурка обвалилась, в стенах были дыры чуть не насквозь; кругом мусор, щебень, обломки кирпича. Приятель князя поморщился. Идут внутрь. Приятель князя занес ногу на лестницу и остановился. Лестница вся на подпорках; иные ступени провалились, иных нет вовсе. «Пожалуйте, ваше сиятельство! (приятель князя был тоже сиятельный),— говорит управляющий... — Ничего... ей-Богу ничего! подпорки, кажется, крепки; не могу вам доложить, что теперь, а то я еще вчера ходил, к осмотру вашего сиятельства прибирал,— ничего, Бог пронес! Пожалуйте... вот что разве та подпорка... да ничего... ничего... Бог милостив!» Приятель князя опрометью бросился вон и написал в Париж, что дом до того гнил, что в него и войти нет никакой возможности. Г-н Ведрин купил дом у управляющего, получившего приказание продать его хоть за что-нибудь, за 35 тысяч, употребил две тысячи на поправку лестницы и штукатурку стен, и теперь ему дают за него сто тысяч, но он не хочет взять и полтораста. Он перебирается туда сам. Желающим нанять у него квартиры советуем торопиться, потому что, опоздав, легко не найти ни одной свободной: многие за честь почитают жить в доме г. Ведрина. Г-н Ведрпн пользуется блестящею репутацией, и в самом деле рассуждение его о добродетели написано приятным слогом и проникнуто чистейшею нравственностию.
Славянофил
Один славянофил, то есть человек, видящпй национальность в охабнях, мурмолках, лаптях и редьке и думающий, что, одеваясь в европейскую одежду, нельзя в то же время остаться русским, нарядился в красную шелковую рубаху с косым воротником, в сапоги с кисточками, в терлик и мурмолку и пошел в таком наряде показывать себя по городу. На повороте из одной улицы в другую обогнал он двух баб и услышал следующий разговор: «Bona! вона! Гляди-ко, матка! — сказала одна из них, осмотрев его с диким любопытством. — Глядь-ка, как нарядился! должно быть, настранец какой-нибудь!»
Стихи в «Первое апреля» интересны не менее прозы. Вот, например:
И скучно, и грустно!
И скучно, и грустно, и некого в карты надуть
В минуту карманной невзгоды...
Жена?.. но что пользы жену обмануть?
Ведь ей же отдашь на расходы!
Засядешь с друзьями, но счастия нет и следа —
И черви и пики и все так ничтожно,
Ремизиться вечно не стоит труда,
Наверно играть невозможно...
Крепиться?.. Но рано иль поздно обрежешься вдруг,
Забыв увещанья рассудка...
И карты, как взглянешь с холодным вниманьем вокруг,
Такая пустая и глупая шутка!..
________________________________
Или вот еще:
Он у нас осьмое чудо —
У него завидный нрав.
Неподкупен, как Иуда,
Храбр и честен, как Фальстаф.
С бескорыстностью жидовской,
Как хавронья, мил и чист,
Даровит — как Тредьяковской,
Столько ж важен и речист.
Не страшитесь с ним союза,
Не разладитесь никак:
Он с французом — за француза,
С поляком — он сам поляк;
Он с татарином — татарин,
Он с евреем — сам еврей,
Он с лакеем — важный барин,
С важным барином — лакей.
Кто же он?........
Отгадайте!
Впрочем, между стихотворениями «Первого апреля» есть и серьезные. Лучшее из них называется «Ревность». Выписываем его для восторга и удивления наших читателей:
Есть мгновенье дум упорных,
Разрушительно-тлетворных,
Мрачных, буйных, адски черных,
Сих — опасных как чума —
Расточительниц несчастья,
Вестниц зла, воровок счастья
И гасительниц ума!..
Вот в неистовстве разбоя
В грудь вломились, яро воя —
Все вверх дном! И целый ад
Там, где час тому назад
Ярким, радужным алмазом
Пламенел твой светоч, разум!
Где добро, любовь и мир
Пировали честный пир!
Ад сей... В ком из земнородных,
От степей и нив бесплодных,
Сих отчаянных краев,
Полных хлада и снегов,—
От Камчатки льдяно-реброй
До брегов отчизны доброй,—
В ком он бурно не кипел?'
Кто его — страстей изъятый,
Бессердечием богатый —
Не восчествовать поспел?..
Ад сей... Ревностью он кинут
В душу смертного. Раздвинут
Для него широкий путь
В человеческую грудь!
Он грядет с огнем и треском,
Он ласкательно язвит,
Все иным кровавым блеском
Обольет — и превратит
Мир — в темницу, радость — в муку.
Счастье — в скорбь, веселье — в скуку?
Жизнь — в кладбище, слезы — в кровь,
В яд и ненависть — любовь!
Полон чувств огнепалящих,
Вопиющих и томящих,
Проживает человек
В страшный миг тот — целый век,
Венчан тернием, не миртом,
Молит смерти — смерть бы рай!
Но отчаяния спиртом
Налит череп через край.
Рай душе его смятенной —
Разрушать и проклинать,
И кинжалов всей вселенной
Мало ярость напитать!!..
Владимир Бурнооков
Прочтя это стихотворение, кто не согласится, что сам г. Бенедиктов едва ли в состоянии возвыситься до такой образности и силы в выражении неистово клокочущей и бешено раздирающей грудь страсти...
Не будем пересчитывать всех пьес этого сборника, больших и малых (которых в нем довольно), и укажем только на рассказ «Как опасно предаваться честолюбивым снам», писанный стихами и прозою. Между картинками многие очень недурны; особенно хороши и оригинальны снимки с древних статуй, будто бы (как уверяет «Первое апреля») недавно открытых в Риме и изображающих Прикупку, Ремиз, Пас и Малину...
Впервые опубликовано: Отечественные записки. 1846. Т. XLV. № 4. Отд. VI «Библиографическая хроника». С. 87—89.
Белинский Виссарион Григорьевич (1811-1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник.
|
