| ||
|
и о бранденбургской маркграфине Фридерике Луизе, с присовокуплением к оной (к бранденбургской маркграфине Фридерике Луизе?) История бывшего турецкого визиря Марцимириса и сардинской королевны Терсзии. С гравированными картинами и портретом. Издание девятое. М. К. Москва (.) В тип. А. Евреинова. 1839. Три части. В 8-ю д. л. В I-ой части 105, во II-й — 68, в III-й —128 стр. «О милорд английской, о великий Георг! ощущаешь ли ты, с каким грустным, тоскливым и вместе отрадным чувством беру я в руки тебя, книга почтенная, хотя и безмысленная! В то время, когда я уже бойко читал по толкам, хотя еще и не умел писать, в то время, когда еще только начиналось мое литературное образование, когда я прочел и «Бову», и «Еруслана» гражданскою печатью, и «Повести и романы господина Волтера», и «Зеркало добродетели» с раскрашенными картинами,— скажи, не тебя ли жадно искал я, не к тебе ли тоскливо порывалась душа моя, пламенная ко всему благому и прекрасному?.. Помню тот день незабвенный, когда, достав тебя, уединился я далеко, кажется, в огороде, между грядками бобов и гороха, под открытым небом, в лесу пышных подсолнечников — этого роскошного украшения огородной природы, и там, в этом невозмущаемом уединении, быстро переворачивал твои толстые и жесткие страницы, всею душою удивляясь дивным приключениям, такою широкою кистию, так могуче и красно изложенным... Задумался я, погрузившись сердцем в какое-то сладостное мечтание... Передо мною носился образ твоей прекрасной, о Георг, маркграфини, которая наполнила меня таким нежным, трепетным чувством удивления к своей дивной красоте и женственному достоинству, что, мне кажется, не посмел бы дотронуться и до рукава ее богатого платья!.. А ты, неистовый Георг, ты не только решился остаться ночевать с нею в одной комнате, но даже и напечатлеть на ее устах преступный поцелуй, за что она, пришед в великую свирепость, не то надавала тебе пощечин, не то велела отодрать тебя плетьми на конюшне — не помню, право, а справляться некогда. И как любили тебя женщины, как навязывались они сами на тебя, о стократно счастливый милорд английской! И Елизабета, твоя обрученная, и маркграфиня, твоя возлюбленная, и королевна арагская, и королевна гишпанская — сколько их, и все королевны!.. А ты, несчастный визирь турецкий, злополучный Марцимирис, помнишь ли ты, как сострадал я тебе, когда лукавый черт отбивал у тебя твою прекрасную жену, королевну сардинскую, Терезию? О, если бы попался тогда мне в руки этот дьяволенок, я бы показал ему, что ад-то не в аду, а у меня в руках!.. О, как я рад был, когда наконец наградилась ваша примерная верность, образцовые любовники, каких нет более в наш ветреный и, как уверяет какой-то журналист, в наш положительный, индюстриальный, антипоэтический век, в который поэтому уже невозможны ни «Милорды английские», ни «Аббаддонны»... О милорд! что ты со мною сделал? Ты так живо напомнил мне золотые годы моего детства, что я вижу их перед собою; железная современность исчезает из моего сознания; я снова становлюсь ребенком и вот уже с биющимся сердцем бегу по пыльным улицам моего родного городка, вот вхожу на двор родимого дома с тесовою кровлею, окруженный бревенчатым забором... Вот от ворот до крыльца трехугольный палисадник, с акациями, черемуховым деревом и купою розанов... Вот и огород, которому со двора служат оградою погреб и другие службы, с небольшими промежутками частокола, а с остальных трех сторон — плетень... Вот и маленькая баня при входе в огород, даже и среди белого дня пугавшая мое детское воображение своею таинственною пустотою... а вот, возле нее, и стог сена, на котором я часто воображал себя то Александром Македонским, то Ерусланом Лазаревичем... вот он и весь огород, с своими грядами, с своими подсолнечниками, которые через его плетень дружелюбно наклонили свои густые ветви... А в доме — там нет ни комнаты, ни места на чердаке, где бы я не читал или не мечтал, или позднее не сочинял... Постойте, я поведу вас... Но, милорд, что ты со мною сделал?.. Какая кому нужда до моего детства?.. Я мечтаю, а надо мною смеются — и всему этому виноват ты...», и пр. и пр. Вот и извольте всегда быть беспристрастным! Нет, нельзя быть беспристрастным: беспристрастие — добродетель сухая, мертвая, чиновническая! Вам смешон, нелеп, глуп «Милорд английской», а нашему доброму приятелю, из записок или рукописных «мемуаров» которого мы выписали вышеприведенное место (и решились на выписку, потому что эти мемуары, вероятно, никогда не будут изданы), этому приятелю нашему он мил, любезен, дорог — он напоминает ему такое время, о котором этот не может вспомнить без слез умиления и сердечной тоски... Да и сколько наслаждения доставлял милорд, вероятно, многим и многим во время оно! И одно ли наслаждение? — Нет, и пользу: через него многие впервые узнали, какая была прежде вера у английских милордов... Мы не скроем от вас этого и охотно поделимся с вами знаниями, которые мы приобрели из этой книжицы: у английских милордов вера была сперва языческая или баснословная, что можно узнать, во-первых, по следующему вступлению в повесть: «В прошедшие времена, когда еще европейские народы не все приняли христианский закон, но некоторые находились в баснословном языческом идолослужении, случилось в Англии с одним милордом следующее странное приключение». Потом это видно из приложенного при конце повести реестра древних языческих богов и богинь, из которых, например, Сатурн описывается так: «Старший из всех богов у язычников почитался Время, названное Сатурном, которого изображают с крыльями на плечах, держащего в руке косу, на голове песочные часы, и будто он поедал всех своих детей, кроме оставшихся Юпитера, Нептуна и Плутона». Реестр богов и богинь заключен следующим глубоко премудрым замечанием: «Вот какими нелепостями наполнена была древность, и всего еще удивительнее, что в тогдашние времена, как у греков, так у римлян, были великие разумники, но всему* суеверию слепо и безрассудно верили». На странице, второй после заглавного листка, красуется таковый эпиграф: Счастие подобно как прекрасный цвет,
______________________ * В издании прошлого года сказано: «всему оному суеверию». ______________________ Знаете ли, кто автор этих бесподобных стихов? — Все он же, все «Матвей же Комаров, житель города Москвы». «А кто таков сей Матвей Комаров?»— спрашиваете вы. Лицо столь же великое и столь же таинственное в нашей литературе, как и Гомер в греческой: имя его и место жительства известны, но где он родился и обстоятельства его жизни совсем неизвестны. Знают некоторые по именам и его сочинения, но никто не знает пены его сочинениям, и немногие читали их, а между тем они разошлись едва ли не в числе десятков тысяч экземпляров и нашли для себя публику помногочисленнее, нежели «Выжигины» гг. Булгарина и Орлова. Сочинения эти следующие: «Повесть о приключениях английского милорда Георга», «История французского мошенника Картуша» и «Обстоятельное и верное описание жизни славного российского мошенника Ваньки Каина». Когда жил Матвей Комаров, житель города Москвы? — Вот интересный вопрос, которого, к сожалению, не решает собственноручное к «Английскому милорду» предуведомление самого автора, обращенное к «благоразумным читателям и любезным согражданам», потому что под этим предисловием не выставлено года и месяца. Когда-нибудь мы, позапасшись фактами, познакомим публику с Матвеем Комаровым и его сочинениями поподробнее, а теперь о нем самом скажем только, что это предостолюбезнейший в мире человек. Не угодно ли вам узнать, для чего сочинил он «Английского милорда»? Он вот что говорит об этом в своем предисловии: Я труды моего пера не с тем выпускаю в публику, чтоб чрез то заслужить себе авторское имя; ибо я не хочу уподобиться безрассудному афинейскому Герострату, который для того только сжег славной в числе семи древних чудес почитающийся Дианин храм (в самую ту ночь, как родился Александр Великий), чтоб тем сделать имени своему бессмертную память; но мое намерение единственно состоит в том, чтобы показать обществу хотя малейшую какую ни есть услугу и не проводить бы время моей жизни в праздности, последуя в том словам одного знатного нашего стихотворца, который говорит: Без пользы в свете жить,
А вот вам доказательство примерной скромности почтенного «жителя города Москвы»: Что же принадлежит до критики, то хотя я и знаю, что иногда и самые искусные писатели нередко оной подвержены бывают (,) а мне уже, как человеку ничему не ученому, избежать от того очень будет трудно; и потому воображается мне, что может быть некоторые скажут: «Не за свое де он принялся дело!» Однако ж я все сие предаю на рассуждение благоразумных читателей, потому что всякую вещь кто как понимает, тот так об оной и заключение делает, а многие иногда и для того чужия дела критикуют, что авторовы мысли им непонятны. Но я как к тем, так и к другим пребуду навсегда с должнейшим, да и ко всякому читателю с моим почтением, всепокорнейшим слугою, Матвей Комаров, житель города Москвы. Судьба книг так же странна и таинственна, как судьба людей. Не только много было умнее «Английского милорда», но были на Руси — еще и глупее его книги: за что же они забыты, а он до сих пор печатается и читается? Кто решит этот вопрос! Ведь есть же люди, которым везет Бог знает за что: потому что ни очень умны, ни очень глупы. Счастие слепо! Сколько поколений в России начало свое чтение, свое занятие литературою с «Английского милорда». Одни из сих людей пошли дальше и — неблагодарные — смеются над ним, а другие и теперь еще читают его себе да почитывают! Вот уже, кажется, это третье издание, третье с 1837 года, на котором, на обороте заглавного листка, под ценсурным одобрением, стоит уведомление: «Печатано с издания 1834 года без исправления». И издание 1839 года — девятое! Когда же было первое издание? — В каталоге Логинова «История Картуша» означена 1794 годом, следовательно, сорок четыре года назад; к тому же времени должен относиться и «Английский милорд». Жив ли его автор? он ли беспрестанно издает вновь свое великое творение, или им пользуются книжные промышленники? «Все это вопросы важные»,— сказал бы человек с «высшими взглядами». Книжица украшена портретом английского милорда Георга: какая-то рожа в парике и костюме времен Петра Великого. Сверх того, к ней приложены четыре картинки: это уж даже и не рожи, а Бог знает что такое. Вот, например, на первой изображен под чем-то похожим на дерево какой-то болван с поднятыми кверху руками и растопыренными пальцами; подле него нарисована деревянная лошадка, а у ног две фигуры, столько же похожие на собак, сколько и на лягушек, а под картинкою подписано: «Милорд от страшной грозы кроется под дерево и простер руки, просит о утолении бури». Сличите эти картинки всех изданий — и вы ни в одной черточке не увидите разницы: они оттискиваются на тех же досках, которые были вырезаны еще для первого издания. Вот что называется бессмертием!.. Впервые опубликовано: Отечественные записки. 1839. Т. V. № 8. Отд. VII «Современная библиографическая хроника». С. 37—43.
Белинский Виссарион Григорьевич (1811-1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник. | ||
|