| ||
|
Четыре тома. СПб. 1847. Марлинский во многих отношениях лицо замечательное в нашей литературе. Немногие писатели имели такой обширный круг читателей, пользовались такою повсеместною, громкою известностью, как Марлинский. Появление новой повести, статьи его в журнале было всегда важным литературным событием, приводило в движение всех охотников до чтения. Марлинский обратил на себя общее внимание с первого своего появления на литературное поприще. С тех пор литературная известность его росла с чудовищною быстротою. Наконец генияльность его была признана всеми единодушно и безусловно. Могли сомневаться в Пушкине, находить в нем недостатки, даже оспоривать его самостоятельность и великое значение для русской литературы; насчет Марлинского такой скептицизм казался невозможным. Он имел большое влияние на литературу, породил целую школу, которая еще больше возвышала его достоинство, потому что переняла и довела до крайности одни его недостатки. И вдруг эта огромная слава пала в короткое время, во всем своем блеске, во всей своей силе... Так иногда умирает внезапно человек крепкий, цветущий здоровьем и силою... Мнение публики вдруг разделилось на две крайние стороны: одни никак не могли расстаться с прежним понятием о Маряинском, другие уже видели в нем только блестящего фразера, бездарность, ловко подделавшуюся под талант. Теперь уже и не спорят о Маряинском, никто на него не нападает, никто его не защищает; в спорах за новую литературу поборники старого не ссылаются на Марлинского, не хвалят его; он как будто вовсе забыт. Он пролетел в литературе ярким метеором, который на минуту ослепил всем глаза и — исчез без следа... И однако ж Марлинский был писатель не только с талантом, но и с замечательным талантом, не чуждым даже оригинальности и силы. Блестящий ум, многосторонняя образованность, знакомство с наукою еще более возвышали этот талант. Но человек — машина многосложная, в которой каждая сторона имеет влияние на другую, усиливая или ослабляя ее. Страсть к блеску, к эффекту была ахиллесовскою пяткою натуры Марлинского, лишила его талант развития, способности идти вперед и наложила на него характер легкости и хрупкости. Это был один из тех людей, которые не бросятся в опасность, но обойдут ее, если можно рисковать погибнуть не на глазах удивляющейся толпы, и, напротив, готовы искать опасности, создать ее себе, смело броситься, впереди всех, на явную и неизбежную гибель, когда они знают, что на них смотрят, что будет кому удивляться им, рассказывать о их подвиге... Это отражается в каждой строке, написанной Марлинским. Сущность предмета, его глубина, его истина никогда не занимают его; он весь во внешней его стороне, которая бросается в глаза. Треск и блеск — это были его вдохновители, и он был их искренним певцом. Поразить с яркостию молнии, увлечь с быстротою потока, не дать читателю опомниться, вдуматься: вот его любимая манера. Он действует на читателя, как черкесский наездник: настигает и схватывает его прежде, чем тот поймет, в чем дело и что с ним случилось. Марлинский любил рисовать преимущественно ту сторону страстей и чувств человеческих, которая знакома большинству, которая всем равно бросается в глаза. Литературное свое поприще он начал прекрасно. Его обзоры русской словесности отличались умом, новостию взгляда, блестели яркими сравнениями, увлекали живым, красноречивым изложением. В них виден был даровитый литератор, человек с познаниями, со вкусом и образованием и, кроме того, светский человек, чуждый школярности и педантизма, чопорности и щепетильности. Первые его повести и рассказы были необыкновенным явлением в русской литературе того времени. Они так не походили на прежние опыты в этом роде, так были новы, свежи, ярки, оригинальны и отличались такою, в сравнении с ними, естественностию и натуральностию, что в то время никто не мог заметить фразистости их выражения, мелодраматизма их содержания, преобладания внешнего и блестящего над внутренним и спокойно прекрасным. Такой успех мог ослепить всякого. В Марлинском мало было глубокости, но много было огня. Природа не дала ему гения, а он хотел действовать, как генияльный человек. Такая роль всегда сбивает человека с толку и не дает ему ни возвыситься до своих настоящих средств, ни идти по своей настоящей дороге. С прекрасным талантом, которым так нескупо одарила его природа, он мог бы идти вперед, постепенно отделываться от ложной и переходить к истинной манере. Правда, тогда некому было увлечь его собственным примером. Пушкин писал стихами, и повестей в прозе лучше Марлинского не было в нашей литературе. Но он мог бы постепенно изменяться к лучшему в своей собственной дороге, постепенно совершенствоваться в своей собственной колее. Но этому решительно препятствовала его страсть к эффекту. Он вечно вертелся около одних и тех же характеров, одних и тех же мотивов. Оттого все герои его повестей, как две капли воды, похожи друг на друга и разнятся только именами. Однообразие его повестей невыносимо скучно. Желание блестеть заставляло его усиливать и природное свое остроумие, становить на дыбы страсть и чувство, делать вычурным и натянутым и без того ярко-пестрый слог,— словом, вдаться во все крайности фразерства. Но Марлинский никогда не был холодным и сухим фразером, исключая разве немногих слабых и неудачных его произведений. Напротив, везде виден в нем фразер живой, страстный, пламенный, искренний, который писал не потея, не ходил в карман за словом, не ломал головы над фразою, но едва успевал класть их на бумагу, по которой перо его скользило с быстротою паровоза. Только в его увлечении, в его страстности, в его блестящих, эффектных картинах видно больше какого-то опьянения, как будто от приема опиума, нежели истинного вдохновения. Отсюда происходит внутренняя напряженность, натянутость его слога, несмотря на видимую его текучесть и легкость. 1831, 1832 и 1833 годы были апогеем литературной славы Марлинского. В это время были напечатаны в «Московском телеграфе» его лучшие повести: «Страшное гаданье» и «Аммалат-Бек», и его знаменитый разбор романа Полевого: «Клятва при Гробе Господнем». Но в это-то время он был и накануне своего падения. Еще года два, три рисовался он лихим наездником на пространном поле нашей литературы, не подозревая, что его поприще уже кончено, так же как этого не подозревала и публика. Явление Гоголя нанесло страшный удар всему реторическому, блестящему снаружи, эффектному,— реторическое, и многое, что до того времени казалось верхом натуральности, вдруг сделалось ненатуральным. Литература и вкус публики приняли новое направление. Все это оказалось вдруг, неожиданно. Марлинский, доселе шедший, по-видимому, впереди всех, вдруг очутился назади. Его знаменитая статья о «Клятве», блестящая остроумием и живым изложением, уже показывала в нем отсталого представителя умершего романтизма, казалась шумливою битвою с мельницами. Начали являться выходки против фразистости и неестественности его повестей. Но большинство читателей все еще было на стороне Марлинского. Но в конце прошлого и начале нынешнего десятилетия новая критика сделала Марлинскому решительный вызов; бой был непродолжителен: колоссальная слава, уже подрытая в основании временем, разлетелась в минуту... И однако ж Марлинский навсегда останется замечательным лицом в истории русской литературы. Его слава и падение — пример резкий и поучительный, показывающий, как непрочны бывают иногда самые блестящие успехи в переходные эпохи литератур, как легко блестящему таланту разыгрывать в них роль гения, вожатого века... Такие примеры случаются и в литературах старых и богатых: вспомните Виктора Гюго... Читать теперь повести Марлинского трудно, потому что скучно, но талант, и притом замечательный, виден в них и теперь. Его сочинения останутся навсегда любопытным памятником той литературной эпохи, которая так резко отразилась в них. Новое полное собрание сочинений Марлинского едва ли не полнее всех других, но все-таки не совсем полно: в нем нет его полемических статей, печатавшихся до 1823 года в «Сыне отечества». Издание опрятно и даже красиво, но бестолково по разделению каждого тома на части, с особою нумерациею. К чему это? Двенадцать частей или четыре части,— не все ли это равно? А между тем это ненужное разделение затрудняет читателя в приискании статей. Досадно и грустно думать, что у нас ни один писатель не издан как следует. Впервые опубликовано: Современник. 1848. Т. VII. № 1. Отд. III «Критика и библиография». С. 40—43.
Белинский Виссарион Григорьевич (1811-1848) русский писатель, литературный критик, публицист, философ-западник. | ||
|