Позволю себе начать с «критики» — дальше будет видно почему. (Любовь) «над твоею душой... расцветает... разгораясь над сердцем...» «...Молчи, душа... привыкай... и сердце приучи...» Сердце в этих контекстах не орган тела, а синоним души. Здесь, значит, тавтология, причем во втором случае тавтология — в ущерб логике. «Никому не скажешь, скроешь, спрячешь» — опять тавтология. «Копи надежды и мечтанья...» Копить можно мечты, а не мечтанья: мечтанье — отглагольное существительное, выражающее действие, а не его результат. Обе эти категории промахов сводимы к одной: невнимательное отношение к прямому и точному смыслу слова, приблизительность речи, готовность пожертвовать очень многим ради рифмы, размера, иногда — «чувства». В этом общем грехе современной русской поэзии повинен, по всей вероятности, главным образом Блок (у В. Смоленского, во всяком случае, блоковские реминисценции на каждом шагу). Впрочем, в большей или меньшей степени это приложите едва ли не ко всей русской поэзии после Пушкина, Баратынского, Тютчева. Исключения: Анненский, Ахматова; сейчас — если ограничиться новым поколением в эмиграции — Червинская, Штейгер. Здесь, значит, сила некоторой традиции, нечто постоянное, что надобно откинуть, для того чтобы судить о поэте. Дело сводится, следовательно, к тому, насколько поэт способен побороть в себе этот «прародительский» грех. Залогом этого служит, конечно, только одно: воспринимается ли, невзирая на эти недостатки, каждое данное стихотворение как поэзия, т.е. как выражение того, что в пределе невыразимо, «неизъяснимо»? Производит ли оно впечатление чего-то реального, существующего, а не просто набора слов? Подводит ли оно читателя к поэту — в отличие от фабриката, за которым мы не видим — и не имеем нужды видеть — мастера? Этому требованию стихи В. Смоленского всецело удовлетворяют. Более того: некоторые его стихотворения вполне свободны от неточностей, от излишеств, от всего, что нарушает цельность впечатления. Таковы, в особенности, «Огромный мир...» и «Вызывая ужас и смех...». В первом удивительно хорошо смелое, идущее вразрез с «поэтическими» условностями построение речи второго четверостишия («...в котором я... вода, в которой отражается...»), строго соответствующее теме «многопланности» бытия. Начало этого стихотворения — реминисценция тютчевского «Как океан объемлет шар земной». Второе — отголосок «Двенадцати» Блока (по идейному содержанию оно, как и еще одно, весьма удачное «Медленно бредет людское стадо...», вариация на тему «Легенды о великом инквизиторе»), но формально очень напоминает Анненского (в особенности последняя строфа). Не служит ли это доказательством, сколь благотворны влияния, исходящие от подлинных классиков? Это поддается и обратной проверке. Стихотворение «Кричи не кричи...» — «блоковское» во всех отношениях. И вот в нем есть упоминание о «небесных очах» России! Этот шаблон цыганского романса — и тоже применительно к России — мог бы оказаться и у Блока.
Впервые опубликовано: «Современные записки». 1938. № 66. С. 451—452.
Пётр Михайлович Бицилли (1879 — 1953) — русский и болгарский историк, литературовед и философ, профессор Новороссийского и Софийского университетов.
|
