Первое стихотворение этого маленького сборника посвящено Баратынскому. К Баратынскому преимущественно восходит, как кажется, вся поэзия Иваска: та же «философическая» направленность, те же «гамлетовские» вопросы о смысле жизни и смерти, о значении и правах разума, та же тоска о каком-то «разрешении всех загадок», о том, что могло бы примирить сознание с действительностью. И лучшие стихотворения в сборнике («Сосны», «И в ноябре они бывают») звучат как-то «по Баратынскому». От Баратынского, вероятно, и пристрастие к «тяжелым» по своей звуковой оболочке, выражающей «тяжесть» мысли, словам — «Белый тускл полусвет...» (Баратынский), «...И взываю средь волн и толп...» («Славы и величия вечер...»). Вообще чувство таинственного сродства между формою слова и его смыслом, по-видимому, у Иваска очень повышенно — ив этом отношении он идет значительно дальше, чем поэты классического периода, предшественники символистов, каковыми были Баратынский и Тютчев, — подчас, на мой, по крайней мере, взгляд, чересчур далеко, впадая в увлечение своего рода упражнениями в словесной магии. Примером является стихотворение «Вождь...». Но, с другой стороны, это внимательное отношение к звуковой оболочке слова нередко обуславливает у Иваска несомненные удачи — например, пользование приемом аллитерации в последней строфе стихотворения «В сумерках локон...», где все слова начинаются с «с», и где создающееся таким образом впечатление свиста зимней метели подкрепляет впечатление, возникающее из смыслового сочетания слов («Скоро в силе и славе Синие сияя снега Север свобода саван Смерти суровый сон»), и где все это вполне гармонирует с намеренным нарушением привычного синтаксиса (это подчеркнуто и отсутствием знаков препинания), что тоже всецело мотивировано: речь идет о последнем свершении, о переходе в другой, загробный, план бытия, где уже нет законов логики. Для умонастроения автора очень характерно его стихотворение «Нет, не родина, родной язык Счастья одинокого дороже», особенно заключительные строки: «И все ближе и прекрасней — строже Тайна сказанных когда-то слов». Мне, однако, представляется, что с этим влечением к сказанным когда-то словам связан один недостаток у автора — пристрастие к архаизмам в том, что относится к словарю и к построению речи. То, что для Баратынского было в языке еще вполне современно, нами иной раз воспринимается уже как отжившее и, значит, само по себе останавливающее внимание, т.е. выпадающее из словесной ткани. «Льзя ли семени потомств...» или еще: «Но души бессмертной славу Зреть по слухам довелось Тихому сему по нраву Золотое древо сквозь». Такой порядок слов, как в последней строке, обычный во времена Хераскова и Кострова, уже в эпоху Баратынского высмеивался как устарелый и потому незаконный.
Впервые опубликовано: «Современные записки». 1938. № 66. С. 476—477.
Пётр Михайлович Бицилли (1879 — 1953) — русский и болгарский историк, литературовед и философ, профессор Новороссийского и Софийского университетов.
|
