| ||
Москва, 1907. Книгоиздательство "Скорпион" Блок — один из виднейших современных русских поэтов. Поклонники могут его восхвалять. Враги — бранить. Верно — одно: с ним необходимо считаться. Рядом с именами Мережковского, Бальмонта, Брюсова, Гиппиус и Сологуба в поэзии мы неизменно присоединяем теперь имя Александра Блока Первый сборник стихов поэта появился только в 1905 году. Тем не менее есть уже школа Блока. Недавно хлынула на нас волна бальмонтистов. Большинство молодых подражает ныне Валерию Брюсову. Тем не менее есть у нас и "блокисты". Критика часто выводит русский символизм из французского. Это ошибочно. Русский символизм и глубже, и почвеннее. Виднейшие его представители кровно связаны с отечественной литературой и поэзией. Достоевский, Гоголь и Чехов оспаривают у Ницше, Ибсена и Гамсуна влияние на молодую русскую литературу. Фет, Лермонтов, Баратынский, Тютчев больше влияли на наших поэтов, нежели Бодлер, Верлен, Метерлинк и Верхарн. Лучшие поэты наших дней кровно связаны с нашим славным прошлым, хотя подражатели их, соединенные с ними только общими недостатками, ничего не имеют общего с классиками. Блок принадлежит к первым. "Блокисты" — ко вторым. Любой поэт в росте своем определим рядом перекрестных веяний, кующих его стих, сообщающих стиху структуру и ритм, а поэту также и выбор тем. Эти влияния, соединяясь в новое единство, определяют исходную точку развития любого творчества, как бы ни было оно самостоятельно. Даже поверхностное рассмотрение поэзии А. Блока убеждает нас в несомненном влиянии на него Лермонтова, Фета, Вл. Соловьева, Гиппиус и Сологуба. Из иностранных поэтов больше других влиял на него Метерлинк. Если бы мы не боялись историко-литературных определений, мы могли бы назвать его русским Метерлинком, без аристократизма, свойственного этому поэту, но с большею близостью к истокам души народной. Впрочем, мы не стоим за это сравнение. Останавливаясь на творчестве поэта, отправляешься из разных источников характеристики. Можно определить идейное содержание творчества или анализировать структуру стиха. В том и другом случае приходится исходить из прошлого, устанавливая преемственность поэта, или из будущего, намечая цели, к которым он идет. То и другое определение, в отдельности взятое, не исчерпывает цельной характеристики. Каково идейное содержание высокочтимого поэта? Но тут приходится остановиться, потому что второй сборник стихов А. Блока выдвигает совершенно новые для поэта мотивы. "Стихи о Прекрасной Даме о (1-й сборн. стихов) окрашены совершенно определенным и весьма значительным содержанием. В неуловимых и нежных строчках поэт воспевает приближение увечно-женственного начала" жизни. Здесь он является продолжателем целого ряда имен. В ароматный венец его поэзии вплетены и раздумья Платона, Филона, Плотина, Шеллинга, Вл. Соловьева, и гимны Данте, Лермонтова, Фета. Древние гностики вместе с греческой философией всесторонне разработали учение о мировой душе и "вечно-женственном" начале Божества. Шеллинг в сочинении "Weltseele" (Ф. Шеллинг "О мировой душе" ("Von der Weltseele", 1798)) пытался дать учению о мировой душе естественнонаучную подкладку. Гёте, Данте, Петрарка сумели из любимого образа создать символ вечно-женственного, соединяя универсализм гностических догматов с индивидуальными переживаниями. Фет и Лермонтов бессознательно касались того же. Вл. Соловьев, соединяя размышления гностиков с гимнами поэтов, сказал новое слово о близком сошествии к нам лика Вечной Жены. Тут началась поэзия Блока. Тема его — глубокая. Цель его — значительная. Вдруг он все оборвал... В драме "Балаганчик" горькие издевательства над своим прошлым. Последнее время злоупотребляли плохо понятой гностикой — это правда. Но правда и то, что издевательством не опровергнешь ни Платона, ни Плотина, ни Гёте, ни Данте. Ожидания могут быть неуместны. Но проблема остается проблемой. Она не терпит издевательств.
И вот во втором сборнике мы узнаем, что "Прекрасная Дама" не путешествует на пароходах. Вместо "Сиянья красных лампад"("Вхожу я в темные храмы..." (1902)) мы видим болотных чертенят, у которых "колпачки задом наперед" ("Болотные чертенятки" (1905)). Вместо храма — болото, покрытое кочками, среди которого торчит избушка, где старик, старуха и "кто то" для "чего-то" столетия тянут пиво ("Ночная Фиалка" (1906)). Нам становится страшно за автора. Да ведь это не "Нечаянная Радость", а "Отчаянное Горе"! В прекрасных стихах расточает автор ласки чертенятам и дракончикам. Опасные ласки! Ведь любой дракончик может вытянуться в настоящего дракона (туманы, как известно, растут). Рыцарь Жены всегда — в борьбе с Драконом. А вот превратился Дракон в дракончика, и поэт его пожалел: пожалел и пригрел. Помнит ли он, что с нечистью шутки плохи? Но, сбросив с себя идейный балласт, поэзия А. Блока расцвела махровым, пышным цветком! Темы настроений утончились, стих стал виртуознее, гибче, роскошней. Прежде нам приходилось спорить с одним известным поэтом, утверждавшим, что "Стихи о Прекрасной Даме" не выражают истинный лик поэта. Поэт оказался прав. "Нечаянная Радость" глубже выражает сущность А. Блока. В этом отношении Блок настолько же выиграл как поэт, насколько он упал в наших глазах как предвестник будущего, потому что мы предпочитаем оставаться при загадках, загаданных мудрецами (пусть не решенных, но требующих от нас жизни для решения), нежели при издевательствах (хотя бы и поэтических, прекрасных) над этими загадками. Второй сборник стихов А. Блока интересней, пышнее первого. Как удивительно соединен тончайший демонизм здесь с простой грустью бедной природы русской, всегда той же, всегда рыдающей ливнями, всегда сквозь слезы пугающей нас оскалом оврагов, — соединен в бирюзовой нежности просвета болотного, в вечном покое зеленых мхов. И нам страшно этого покоя: зачем эта нежность, когда она — "прелесть", наваждение. И ушла в синеватую даль, Но ушла — к колдуну; и — колдун: Закричал и запрыгал на пне: И нам становится больно, когда вечерняя заря обвивает не только "весеннюю проталинку", но и того, кто на ней. А на ней — Попик болотный виднеется. Страшна, несказуема природа русская. И Блок понимает ее, как никто. Только он может сказать так: Выхожу я в путь, открытый взорам. Искони здесь леший морочит странников, ищущих "нового града"; искони мужичка, оседлав, погоняет горе-горькое хворостиной. Скольких погубило оно; закричал Гоголь, заплутался тут Достоевский, тут на камне рыдал Некрасов беспомощно, здесь Толстой провалился в немоту, как в окошко болотное, и сошел с ума Глеб Успенский; много витязей здесь прикончило быть — "здесь русский дух, здесь Русью пахнет". Здесь Блок становится поэтом народным. Здесь рыскает леший, а Блок увидел "своего полевого Христа" (Из стихотворения "Старушка и чертенята" (1905)). Не надо нам полевых Христов. Христос Бог да сохранит нас от таких пришествий! Где же Та, Которую призывал поэт еще так недавно? Там, где он не кощунствует, у него вырывается: О, исторгни ржавую душу! Прекрасно поет он о наших убогих полях, так прекрасно, что мы, завороженные "прелестью", начинаем верить, что все тут благополучно. Ведь здесь все "вечно прекрасно — но сердце несчастно" ("Снова иду я над этой пустынной равниной..." (1904)). Откуда этот стон у сказителя полей, зовущего нас к полевому Христу, колдуну да к попикам черным? Так — и чудесным очарованы Цепи "Прекрасной Дамы" — гирлянды роз — поэт с себя сбросил. Откуда же эти "новые цепи" Не цепи ли болотных чертеняток? Страшно, страшно, идти больше некуда в отчаянии, когда в "Нечаянной Радости" (см. последний отдел сборника) из огорода капустного приходит к поэту все тот же оборотень "Единый, Светлый — немного грустный"("Вот Он — Христос — в цепях и розах..." (1905)), когда такую картину рисует поэт своей нечаянной радости: И сидим мы, дурачки, Уж подлинно не зачаешь такой радости! Уж подлинно нечаянная она! "Новой Радостью загорятся сердца народов, когда за узким мысом появятся большие корабли". (Заключительная фраза из "Вместо предисловия" к сборнику "Нечаянная Радость" (август 1906)) Перед лицом народов сложные задачи; он требует определенного образа решений, определенного, ясного, как Божий день, слова. И радоваться только тому, что из-за узкого мыса плывут корабли, еще рано: большие корабли часто приносят большую заразу. "Нечаянная Радость" определенно пронизана все тем же воплем нищего: Кто взманил меня на путь знакомый? Нищий ли это странник, или горе-гореваньице? Во всяком случае, не псалмы распевает нищий, а панихиду: Со святыми меня упокой. Сквозь бесовскую прелесть, сквозь ласки, расточаемые чертенятами, подчас сквозь подделку под детское или просто идиотское обнажается вдруг надрыв души глубокой и чистой, как бы спрашивающей судьбу с удивленной покорностью: "Зачем, за что?" И, увидав этот образ, мы уже не только преклоняемся перед крупным талантом, не только восхищаемся совершенством и новизною стихотворной техники, — мы начинаем горячо любить обнаженную душу поэта. Мы с тревогой ожидаем от нее не только совершенной словесности, но и совершенных путей жизни. Впервые опубликовано: Перевал. 1907. № 4. С. 59-61. Андрей Белый (наст. имя и фамилия — Борис Николаевич Бугаев; 1880-1934) — прозаик, поэт, литературный критик, теоретик символизма, мемуарист. | ||
|