| ||
|
I Чтобы правильнее оценить значение книги г. Кизеветтера [Посадская община в России XVIII столетия] в нашей исторической литературе, необходимо прежде всего припомнить наличный состав предшествующих ей трудов по тому же вопросу. Сам автор указывает на сочинения Плошинского, Пригары и Дитятина, как на своих предшественников. Этими трудами и ограничивается весь запас специальной литературы по истории русского города. Из них книгу Плошинского "Городское или среднее состояние русского народа в его историческом развитии", вышедшую в 1852 году, можно считать совершенно устаревшею. В ней мы находим самые смутные представления о составе и организации посадского класса. Достаточно сказать, что Плошинский делит городское население России в XVII веке на четыре класса: а) гости; b) гостиные и суконные сотни; с) казенные и черные сотни и слободы; d) посадские тяглые люди, считая таким образом некоторые столичные группы и организации посадского тяглого населения за особые классы. О гостиных и суконных сотнях он говорит во множественном числе; черные сотни и слободы он почему-то отделяет от казенных, тогда как черными слободами именно и назывались государственные, казенные слободы в противоположность дворцовым, монастырским и частновладельческим слободам. Термин "черный" в XVII веке именно и значил — государственный, казенный. От сотен и слобод Плошинский отделял класс посадских тяглых людей как нечто особое. Между тем хорошо, например, известно, что посадское население Москвы было все организовано в сотни и слободы, вне которых и не было никаких посадских людей: сотни и слободы — только организации посадского класса, а не особый класс. Такая путаница лишает книгу Плошинского всякого научного значения, сохраняя за ней только антикварный интерес. Не утратила цены книга Пригары "Городские обыватели при Петре Великом" (М., 1867) во второй своей части, где дается обстоятельный очерк обеих городских реформ Петра, написанный исключительно по материалам Полного собрания законов. Но эта книга ограничивается эпохою Петра, не касаясь истории города в дальнейшем. Вполне сохраняет значение до сих пор лишь труд Дитятина "Устройство и управление городов в России. Том I. Введение. Города России в XVIII в." — работа, в которой проведены взгляды, расширенные громадной эрудицией автора в области истории западно-европейского города. Эта широта взглядов, интерес затрагиваемых книгой вопросов, тонкость наблюдения над данными источников, осторожность выводов, ясность и глубина как анализирующей, так и обобщающей мысли и притом красота внешней формы изложения делают книгу Дитятина до сей поры превосходным руководством по истории русского города в XVIII веке. Но благодаря ограниченности и односторонности материала, которым мог пользоваться Дитятин, эта блестящая книга освещает далеко не все стороны дела. В его распоряжении находился почти исключительно законодательный материал, напечатанный в Полном собрании законов, не могущий дать ответа на все вопросы, возникающие при изучении истории русского города в XVIII веке. Такой материал позволял автору разработать историю города только в двух отношениях. Во-первых, он давал возможность изучить законодательство, которое должно было регулировать городскую жизнь, показать преемственную смену и взаимную связь законодательных норм; во-вторых, такой материал позволял нарисовать сколько-нибудь детально и подробно только учреждения городского управления, потому что законодательство о городе в XVIII веке занималось, главным образом, организацией этих учреждений. Реальная, фактическая жизнь города в XVIII веке, несомненно, не всецело покрывавшаяся законодательной нормой и нередко в значительной мере отступавшая от последней даже там, где она ею регулировалась, оставлена в тени книгою Дитятина, не имевшего под рукой фактического материала. Правда, из самого законодательства можно заключить иногда о фактическом состоянии, и там, где это можно было сделать, это им и сделано. Но все же законодательная норма главным образом свидетельствует не о действительном, а о должном, и взятая сама по себе без сопоставления с фактическими данными оставляет обыкновенно изучающего в недоумении, так ли все было на самом деле, как должно было быть по мысли и воле законодателя. Даже самые органы городского управления, которыми Дитятин занимался так подробно, он, пользуясь законодательным материалом, не мог достаточно ярко осветить с фактической стороны. Отчетливо изобразив их устройство, он лишен был средств так же отчетливо изобразить их действие. Еще в большей тени должно было остаться все то, что выходило за пределы учреждений: экономическое положение города, статистика городского населения, его социальная группировка, государственный повинности, общественная жизнь класса и проявление в ней его социального строя. Всякий раз, когда приходилось наталкиваться на эти вопросы, всегда осторожный Дитятин становился прямо нерешительным и колебался давать какой-либо положительный ответ, предпочитая оставлять в книге пробелы, чем строить шаткие гипотезы. Итак, предыдущая литература разработала два вопроса по истории русского города в XVIII веке: анализировала законодательство о городе и выяснила устройство органов городского управления, введенных реформами Петра Великого и Екатерины II. Перед дальнейшим исследователем стояла задача изучения жизни города со стороны ее действительности, притом изучения в более широких пределах, не замкнутых рамками только городских учреждений. За решение такой задачи и взялся г. Кизеветтер. "Выяснить те реальные условия, в которых протекала фактически жизнь городской общины в XVIII в.", — так определяет он сам цель своей работы (стр. IV). Такая цель потребовала более широких средств сравнительно с теми, какие имелись у прежних исследователей. Ее достигнуть можно было только с помощью фактического материала в виде делопроизводства городских органов: главного и городовых магистратов и тех учреждений, которые соприкасались с жизнью города по тем или другим вопросам: камер-коллегии, комиссии о коммерции и, наконец, Сената как учреждения, объединявшего всю администрацию государства. Приходилось обратиться к памятникам, сохранившимся в архивах этих учреждений, а затем сосредоточенным в московских и петербургских архивах. Эти средства угрожали работнику, за них берущемуся, опасностью особого рода: они грозили подавить его своим количеством. В самом деле, если исследователь русской истории до XVI века включительно страдает от недостатка материала, то исследователь XVIII века может пасть духом от его необозримого изобилия, от этой громады документов, которая навеки осуждена лежать в архивах, потому что потребовались бы тысячи томов и миллионы листов для ее издания. Нужно было обладать особым мужеством, чтобы приниматься за работу над этим материалом в широких размерах, и мы с удовольствием должны засвидетельствовать, что г. Кизеветтер блестяще проявил в себе большой запас такого качества, овладев архивным материалом за весьма продолжительный период XVIII века. Необыкновенно удачным следует признать самый выбор хронологических рамок для исследования, сделанный автором: время, протекшее между двумя крупными городскими реформами Петра Великого и Екатерины II. Прежде всего потому, что этот период оставался наиболее темным, так как наименее был освещен даже и законодательными памятниками, крайне редкими и скудными относительно города в эту эпоху; затем потому, что такие рамки позволяли следить за результатами городской реформы Петра на практике и, наконец, по той причине, что такие рамки давали возможность хорошо ознакомиться с тою фактическою, действительною почвой, на которой возводила свою городскую реформу Екатерина II. Исследование г. Кизеветтера посвящено трем вопросам в истории посада в XVIII веке: посадскому населению, тяглу, лежавшему на посадских людях, и посадскому самоуправлению. Оно подразделено однако на четыре части: изучение посадского тягла приняло такие большие размеры, что заняло целые две части книги, распавшись на отдельные исследования посадских служб и посадских платежей. Первая часть книги — посадское население XVIII века, заключает в себе три главы, говорящие об основаниях устройства посадских обществ и принадлежности к посадскому состоянии, о численности посадского населения и о социальной группировке посадской общины. Мы остановимся на каждой из этих глав несколько подробнее, отмечая те положения г. Кизеветтера, с которыми мы не находим возможным согласиться. В главе первой читатель найдет выяснение тех юридических оснований, которыми определялась принадлежность посадских людей к посадам, которые установлены были Уложением и продолжали оказывать свое действие на посад XVIII века. Затем следует изложение порядка вступления в посадское общество по административной приписке и по приговору посада, перехода тяглецов из одного посада в другой и, наконец, выхода из посадского состояния, изложение повсюду оживляемое обильными фактическими примерами, ярко иллюстрирующими ту борьбу, которую приходилось вести посаду за своих состоятельных тяглецов с другими посадами и с землевладельцами. Напрасно только, по нашему мнению, г. Кизеветтер в число оснований принадлежности к посадскому состоянию вводит очень неясное и неопределенное понятие "посадской старины", которое заставляет его тотчас же впадать в некоторую непоследовательность — то сливать эту "старину" с наследственностью, то различать их. В самом деле, на стр. 24 мы читаем: "Итак, принадлежность к посадскому обществу обусловливалась в XVIII столетии двоякого рода основаниями: 1) наследственностью посадского состояния; 2) профессиональным характером посадского тягла. Тот же вывод г. Кизеветтер повторил и в своих тезисах к диссертации, где в тез[исе] 3 читаем: "Принадлежность к посадскому состоянию определялась двумя главными основаниями, иногда взаимно пересекавшимися: наследственностью посадского состояния и торгово-промышленным характером посадского тягла. Тут речь идет, как видим, помимо профессиональности тягла, только о наследственности, от которой не отделяется, с которою смешана "старина". Этому принципу наследственности и посвящен особый параграф (стр. 6 — 8). Но затем целый особый параграф (§ 4, стр. 8 — 12) трактует еще о принципе "посадской старины" и здесь уже этот принцип отделяется таким образом от наследственности, с которой он сливался в выводах на стр. 24 и в тезисах. Для иллюстрации действия этого принципа старины автор рассказывает (стр. 9 — 10) случай с неким посадским человеком, дмитровцем Игнатием Толстовым, который, сойдя с дмитровского посада в Москву, более 20 лет скитался по Москве и по разным городам и в 1729 году возбудил ходатайство о принятии его в дмитровский посад. Оказалось при расследовании, что отец его был посадским города Дмитрова, и это было подтверждено показаниями отысканных им в Дмитрове родственников. Тогда посадский мир решил принять его в посад, "для того, что он старинный природный оного города посадский человек, а не посторонний". Что послужило основанием для принятия Толстова в посад? Ясно, что происхождение от отца — посадского дмитровца. Он был записан именно по наследственности состояния. Что же такое "старина"? Под стариной следует разуметь нечто совсем иное, чем наследственность; но г. Кизеветтер, приведя несколько данных для решения этого вопроса, не решил его и не пришел к точному определению этого термина, а потому и смешивает его с наследственностью. В тексте первой главы постоянно мелькают выражения: "факт долговременного пребывания спорных тяглецов на посадской земле", "десятилетняя бытность в купечестве" (стр. 8), "долговременная бытность" (стр. 4). Очевидно, что все эти выражения говорят ни о чем ином, как о давности жительства на посаде, неопределенной сроком. Давность и следует разуметь под "стариной", которой посвящен § 4, и автору было бы лучше предпочесть этот установившийся юридический термин вновь вводимому и неясному термину "старина"*. Тогда ему не пришлось бы в выводах на стр. 24 и в тезисе 3 сливать старину с наследственностью, а следовало бы формулировать эти выводы так: принадлежность к посадскому обществу определялась троякого рода основаниями: 1) наследственностью посадского состояния, 2) давностью жительства на посаде, 3) профессиональным характером посадского тягла. ______________________ * Так и поступил г. Кизеветтер на стр. 307. ______________________ Между этими принципами наследственности состояния и давности жительства на посаде существовало различие также в строгости их применения. Принцип наследственности всегда строго соблюдался, и в разбираемой книге мы находим примеры такой строгости: "Один посадский человек, — читаем мы на стр. 58, — сошел между двумя переписями с Твери в Орел, где, прижив сына, умер. Этот сын при производстве второй ревизии и возбудил ходатайство о зачислении его в орловское купечество по его торговому в орловском посаде промыслу. Канцелярия о ревизии сделала по этому делу любопытное постановление: если проситель родился еще в бытность его отца в Твери, то со взятием штрафа вернуть его в Тверь; если он родился уже после перехода отца на жительство в Орел, в таком случае записать его в орловское купечество". Вопрос о принадлежности просителя к тому или другому посаду решался таким образом состоянием отца в момент рождения просителя: если отец был еще в этот момент тверским посадским, то сын, хотя бы отец унес его из Твери младенцем и хотя бы он прожил все последующее, может быть, значительное время в Орле — принадлежал все-таки Твери. Точно такой же случай строгого применения принципа наследственности можно видеть в эпизоде с тульскими оружейниками (стр. 14), уволенными из оружейной слободы и в 1755 году зачисленными в тульский посад. Дети их, рожденные до их увольнения из слободы, должны были принадлежать слободе и могли быть взяты на посад не иначе, как при условии доставления посадом на их место соответствующих заместителей, то есть посад в этом случае должен был своеобразно выкупать из оружейной слободы детей своих посадских. Наоборот, принцип давности жительства не соблюдался так строго и уступал принципу наследственности в тех случаях, когда они сталкивались. Вологодский помещик Воронцов (стр. 8 — 9) спорил с белозерским посадом из-за тяглецов Чмутовых. Тяглецы оказались, по расследованию дела, происходящими от крестьян Воронцова, которому они и были возвращены, несмотря на долговременное пребывание их на посаде, на "старину", уступившую таким образом принципу наследственности состояния. Глава вторая первой части содержит статистику посадского населения по данным первых трех ревизий, следовательно, по данным, относящимся к 20-м, 40-м и 60-м годам XVIII века. Эти данные, разделенные равными промежутками времени, позволяли делать любопытные наблюдения относительно движения посадского населения. Мимоходом при разборе итогов первой ревизии г. Кизеветтеру удалось покончить с одним недоумением, давно уже занимавшим исследователей, именно с загадочной цифрой крестьян по первой ревизии, приведенной в известном сочинении Голикова "Деяния Петра Великого". На этом разъяснении стоит остановиться. Итог первой ревизии известен из нескольких источников: 1) из ведомости, посланной Вольтеру для его работ по истории Петра, где число крестьянского населения без посадских показано — 5 436 054 души, 2) из работы статистика первой половины XVIII века Кириллова "Цветущее состояние всероссийского государства", которая дает почти такую же цифру — 5 436 051 душа, 3) из ведомости, хранящейся в Государственном архиве*, показывающей число крестьянских душ в 5 436 013. Этим трем источникам совершенно противоречил Голиков, приводивший 5 794 928 крестьянских душ, то есть цифру, слишком превышавшую цифры первых трех источников. Недоумение возбуждалось потому, что Голиков пользовался официальными документами, ему были открыты архивы. Было высказано предположение**, что цифра 5 794 928 душ получилась потому, что Голиков принял за итог крестьянского населения итог всего податного населения: крестьянского и посадского, что к цифре крестьян он присчитал по ошибке еще цифру посадских, которых по его данным было 172 385 душ. Таким образом число крестьянских душ определится в 5 794 928 — 172 385 = 5 622 543 души. Но и это число все же слишком разнится от цифр первых трех источников. Вот этот вопрос и разъяснен г. Кизеветтером. Оказалось, что цифра Голикова — вовсе не результат его произвольных ошибочных комбинаций, как стали уже предполагать, а имеет вполне официальное происхождение и взята из документов о первой ревизии, находившихся в руках елизаветинского Сената в 1751 году, когда Сенат сопоставлял данные первой и второй ревизии. В этих документах именно и приведена цифра 5 794 928 душ крестьян и посадских (этим окончательно подтверждается предположение проф. Ключевского об ошибочном присчете Голиковым цифры посадских к цифре крестьян), но этот итог относится не к 1724 году, как итоги первых трех указанных выше источников, а к 1728 году. Здесь-то, в этой разновременности итогов, и крылась причина недоразумения. Известно, что первая ревизия тянулась очень долго и была закончена только в 1728 году, причем общий итог податного населения постоянно возвышался по мере разработки и проверки собранных переписными канцеляриями статистических данных. В январе 1722 года число крестьян (включая и холопов) определялось в 5 миллионов; в 1724 году их уже считали 5436 тыс. а ко времени окончания работ ревизии стали насчитывать 5622 тыс. Воспользовавшись критикой, произведенной над итогом 1728 года в елизаветинском Сенате и произведя со своей стороны некоторые поправки, именно поставив подлинную цифру посадского на селения в 1727 — 28 годах, взятую из подлинных ведомостей за эти годы, на место гадательно взятой в 1751 году Сенатом, которому эти ведомости 1727 — 28 годов о числе посадских были неизвестны, г. Кизеветтер устанавливает отныне надежные и прочные цифры податного населения за 1728 год 5 472 516 душ крестьян и 183 437 душ посадских, а всего 5 655 953 души. ______________________ * XVI, 35, л. 11 — 12. О ней см.: Милюков П.Н. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого. СПб., 1892. С. 640 — 641.
______________________ Эти прочные итоги дали возможность сравнить данные первой ревизии с данными двух следующих, также критически проверенными г. Кизеветтером, и показать движение посадского населения до конца 60-х годов XVIII века. Оказывается, что оно растет очень медленно. Если первая ревизия насчитала 183 437 душ посадских, то вторая 212 284 и третья 228 365. Но абсолютно возрастая, посадское население оставалось неподвижным относительно всей массы тяглого населения, неизменно составляя 3% этой массы. Ко времени третьей ревизии это процентное отношение даже немного понизилось (3,2%; 3,2%; 3%). Для первых двух ревизий г. Кизеветтер привел также цифры, показывающие распределение посадского населения по городам, а в последнем параграфе главы представил таблицы распределения посадских по отдельным районам государственной территории. Ко всем этим данным, извлеченным из документов ревизии и всякий раз с необыкновенною добросовестностью оправданным ссылками на источники, придется всегда обращаться, как только речь зайдет о населении какого-либо из русских городов в XVIII веке. Нам поэтому и кажется, что ввиду такого, между прочим, справочного значения этой главы было бы удобнее располагать списки городов не в порядке убывания цифр их населения, а в алфавитном порядке, или по крайней мере следовало приложить к главе особый алфавитный указатель городов. Нам кажется также, что не мешало бы дополнить статистические сведения о посадском населении такими же сведениями о городских жителях других классов. Тогда представление о городе было бы у читателя цельнее, и можно было бы точнее судить о значении в городе посадского класса. Так из 269 городов, занесенных в свод данных о первой ревизии, из которого г. Кизеветтер извлекает свои сведения о посадском населении по отдельным городам в 80 не оказывалось совсем посадских людей. Но и в некоторых из остальных 189 посадов, где посадские упомянуты, они составляли по всей видимости лишь очень ничтожное меньшинство городского населения. Так, например, в Дедилове числилось по первой ревизии всего 2, а в Черни всего 4 посадских души. Но не могли же эти города состоять всего из двух или из четырех душ мужского пола, и, конечно, преобладающим элементом в этих южных, когда-то окраинных, городах были служилые люди, не записанные в ревизию с посадскими. Эти города были, несомненно, того же типа, как и города Гремячий и Печерники, в которых совсем не находилось посадских людей, и, однако, в первом жило 1079 душ пашенных солдат и 12 душ дворовых, а во втором — 1047 душ пашенных солдат и 8 душ дворовых. В главе третьей мы находим исследование социального состава посадских общин, слагавшегося из трех экономически различных групп населения: торговцев, ремесленников и чернорабочих. Как известно, в 20-х годах XVIII века первые две из этих групп по изданному Петром регламенту Главного магистрата должны были получить новую организацию. Торговцы по этому закону подразделялись на две гильдии; на практике гильдии образовалось три, и они представляли из себя не что иное, как прежние три "статьи", на которые делилось посадское население еще XVII века. Гильдии фактически совпадали со статьями, говорит г. Кизеветтер (стр. 128). Однако это положение нуждается в оговорке. Гильдии не всецело совпали с прежними статьями. Прежние статьи охватывали собою все посадское население; теперь же на три гильдии стала подразделяться только торговая группа посада. От торговой группы обособились ремесленная и чернорабочая группы. Правда, по регламенту ремесленники должны были входить в состав второй гильдии, но в действительности они составили особую группу, не входившую в гильдии и получившую свою особую цеховую организацию. Чернорабочие и по регламенту в гильдии не входили, составляя особый разряд "подлых людей", не причислявшихся к "регулярному гражданству". И на практике они составляли также особую, и притом, в отличие от других, неорганизованную группу посадского населения. Таким образом, в период времени с 1721 по 1775 год посадское население разделялось на: 1) купцов трех гильдий, или статей, 2) ремесленников, организованных в цехи и 3) чернорабочих. Установив эту классификацию, г. Кизеветтер дает статистику распределения посадского класса по трем группам, причем оказывается, что две последние группы вместе составляли в общем более половины всего посадского населения России. Исследование фактического состояния цехов, учрежденных регламентом главного магистрата и рядом последовавших за ним указов, представляет собою, на наш взгляд, один из наиболее важных результатов работы г. Кизеветтера. До нее мы знали о цехах только то, что могли прочитать о них в законах. Дитятин, например, сильно сомневался в осуществлении на практике петровских законов о цехах; он говорил, что они могли еще существовать в столицах — в Петербурге и в Москве, но не верил в их существование в других провинциальных городах, "общественная жизнь которых едва ли была настолько сложна, чтобы по каждому существующему в городе ремеслу могло существовать количество мастеров, достаточное для образования цеха"*. Г. Кизеветтер с убедительною наглядностью показал, что это было не так. Правда, что цеховое устройство осуществилось далеко не в той полноте, о какой мечтал преобразователь, но все же закон не остался мертвой буквой, и "считать цеховое устройство существовавшим только на бумаге было бы преувеличением, опровергаемым точными документальными показаниями" (стр. 147). Г. Кизеветтер приводит далее в виде примеров несколько документальных сведений о цехах по разным городам России в 20-х годах XVIII века, из которых видно, что цеховые организации существовали даже в таких небольших провинциальных городах того времени, как Белоозеро, Дмитров, Саратов. По второй ревизии цеховые значились в Московской губернии в 10 посадах из 51; в Новгородской губернии в 12 из 21, в Белгородской в 11 из 18, в Астраханской даже во всех ее посадах. Вообще, в 11 губерниях вторая ревизия зарегистрировала цеховых в 91 посаде из 200. Таким образом, сомневаться в частичном осуществлении петровского указа нет более оснований. ______________________ * Дитятин И.И. Устройство и управление городов России. СПб., 1885. Т. 1. Введение. Города России в XVIII столетии. С. 300. ______________________ Следует также вполне согласиться с г. Кизеветтером, когда он указывает и на неустойчивость этих цеховых организаций на протяжении времени между первой и третьей ревизиями. Возникнув и просуществовав некоторое время в одном городе, они распадались, но зато возникали вновь в другом, в котором ранее не встречались. Очень верно указано и одно из условий, расстраивавших цеховые организации: конкуренция фабрик, иллюстрируемая в книге яркими примерами. Но мы не можем присоединиться ко взгляду г. Кизеветтера на цель, с которою учреждались цехи при Петре. Г. Кизеветтер видит в этом учреждении исключительно одни узко-фискальные интересы. "Цехи устанавливались у нас, — говорит он, — в интересах фиска и казенной службы. В глазах правительства существование цехов должно было прежде всего обеспечивать наличность ремесленников, которых можно было бы в каждый данный момент призвать к отправлению казенных работ" (стр. 145). Эти положения иллюстрируются случаями призыва цехов к казенным работам: в 1749 году правительство обращается к цеху портных, чтобы заказать ему кафтаны для придворных певчих; в 1761 году потребовалось переделать полы в Зимнем дворце, и правительство обратилось к цеху плотников. Убеждаясь каждый раз в том, что нужных в таких случаях цехов не существовало, правительство принимало или, вернее, пыталось принять меры к их созданию. Отсюда г. Кизеветтер и заключает, что цехи имели как бы служилый характер, что их назначением было исполнение казенных работ, что они с такою целью и учреждались. Если такое заключение верно относительно правительств XVIII века, следовавших за Петром, то его вовсе нельзя относить также и к Петру, и нам кажется, что прав Дитятин, когда он говорит, что Петр "смотрел на значение цехов глазами правительств, видевших в них средство к развитию промышленности", что он "переносил к нам цехи во всяком случае между прочим и с тою целью, чтобы вызвать движение в ремесленной промышленности, поощрить ее развитие, привлечь к занятию ею возможно большее количество рук и сил"*. Цехи учреждались Петром не с узко-фискальными целями, а имелось в виду поднятие ремесленного производства. Не интерес государственного казначейства, а интерес общего промышленного развития страны стоял в этой реформе на первом плане. Сам же г. Кизеветтер характеризует изданный Петром регламент главного магистрата, установивший цехи, как закон, проникнутый широкими началами; да и нельзя иначе характеризовать закон, который говорит о городе как центре просвещения, торговли и промышленности, населенном учеными и художниками. Цехи, заводимые в городе, должны были содействовать процветанию в нем ремесел. Вообще, в мерах Петра Великого относительно промышленности и торговли заметны ясно признаки того направления, которое называют меркантилизмом и которое прежде называли кольбертизмом, по имени наиболее яркого выразителя этого направления знаменитого министра Кольбера. Со взглядами Кольбера Петр имел возможность ознакомиться во время пребывания в 1717 году в Париже, где посещение фабрик и мастерских, в значительной мере созданных великим министром, в которых, так сказать, воплощены были его теории, было одним из любимых занятий Петра. С того времени и торгово-промышленная политика царя носить определенную меркантилистическую окраску; он является ревностным последователем Кольбера. Между тем Кольбер, вопреки многим современникам, как раз видел в цехах хорошее средство для развитая промышленности и старался поддержать их ради этой цели, наперекор жизни, которая начала уже разлагать это средневековое явление. Нет ничего невозможного в предположении, что Петр, последователь французского министра в общем направлении торгово-промышленной политики, оказался также его последователем и во взглядах на цехи, взглядах, с которыми он мог познакомиться, наблюдая французскую промышленность. Итак, следует различать цели, которыми руководился при создании цехов Петр, от тех приемов, которые практиковались относительно цехов позднейшими правительствами**. ______________________ * Там же. С. 296, 297.
______________________ Мы считаем недоказанным и другое положение г. Кизеветтера о цехах, именно то, что причина падения цеховой организации вскоре после смерти Петра заключалась в отмене в 1728 году городовых магистратов и восстановлении ратуш. "Цехи, как учреждения непосредственно подчиненные магистратам, с уничтожением последних сами собою фактически прекратились", — пишет г. Кизеветтер на стр. 148; "хотя и не повсеместно", — прибавляет он тут же. Мы совершенно не видим, чем цехи были так связаны именно с городовыми магистратами, что должны были пасть вместе с ними. Между магистратами и ратушами, их сменившими, самими по себе не было сколько-нибудь значительной разницы: те и другие были учреждениями, личный состав которых избирался посадским населением. Разница между магистратами и ратушами заключалась только в отношении тех и других к воеводской власти: магистраты по закону не были подчинены местной власти в лице воевод, завися непосредственно от центрального органа по городскому управлению — главного магистрата, бывшего как бы министерством городов. Ратуши были подчинены воеводам, а главный магистрат был упразднен. В этом и заключалась суть городской реформы 1728 года. Она, во-первых, меняла отношение органов городского управления к местной администрации; во-вторых, уничтожала центральный городской орган. Следовательно, если признать эту городскую реформу разрушительной для цехов, то, очевидно, разрушительный ее элемент надо искать или в новом отношении к городу воеводской власти, или в отмене центрального учреждения, заботившегося о городах, или в том и другом вместе. Г. Кизеветтер, по-видимому, склонен искать это разрушительное действие только в первом, в перемене местных органов — он говорит только об отмене городовых магистратов и о восстановлении ратуш, подчиненных воеводам. Однако не нужно забывать, что это отношение воеводской власти к городскому управлению, установленное законом 1728 года, вовсе не было новым. Фактически воеводская власть не переставала вмешиваться в городские дела и за все короткое время существования магистратов с 1721 по 1728 год, так что на практике реформа 1728 года была вовсе не такою резкою, как на бумаге. Но если воеводская власть не мешала цехам до 1728 года, то непонятно, почему она стала бы им мешать с этого года. Факт, в котором г. Кизеветтер видит указание "на этот кризис в истории русских цехов", извлеченный из одного челобитья 1744 года, не представляется нам убедительным. "Челобитчик состоял в 1716 г. (?) альдерманом зеркального цеха в Москве. По замене магистратов ратушами — сообщает он в своем челобитье — цеховые разбрелись по разным местам, а иные померли, и ему самому пришлось, распростившись с своей должностью поступить на фабрику Третьякова" ([стр.] 148). Челобитчик, как нам кажется, едва ли задавался целью выяснить причины распадения зеркального цеха в Москве; на замену магистратов ратушами он указывал просто как на хронологическую дату, которою определял время распадения цеха. Во всяком случае одного этого факта недостаточно для доказательства мысли о разрушительном влиянии восстановленных ратуш. Вслед за этим рассказом сам же г. Кизеветтер принужден сделать оговорку, подобную приведенной нами выше, отмеченной курсивом. "Впрочем, — говорит он, — в иных местах цеховые установления пережили петровские магистраты". Нам кажется, что некоторый упадок цехов, заметный с 1728 года, следует объяснять не восстановлением ратуш на место магистратов, а скорее уничтожением центрального органа по управлению городами, главного магистрата, обязанного заботиться об их процветании и, действительно, прилагавшего старание к заведению цехов. Будучи сохранен, главный магистрата мог бы продолжать свои заботы о поддержании цехов, действуя через воевод, подобно тому, как прежде он действовал непосредственно через магистраты. Но, разумеется, настоящей причины падения цехов надо искать не в том или другом строе административных учреждений. Цехи вводились у нас искусственно в то время, когда они уже везде отживали свой век, и не нашли для своего развития в России благоприятной почвы. Их успехам мешала и конкуренция фабрик, обстоятельство, против которого ничего не могли поделать все заботы главного магистрата. Вот почему цехи все время своего существования находятся в состоянии хронического расстройства, и в 1760 году Сенат снова принужден был свидетельствовать об их упадке. Если связывать их существование так тесно с существованием магистратов, как это делает автор разбираемого сочинения, то спрашивается, почему же цехи находятся в упадке и после восстановления магистратов с 1743 года. Прежде, чем покинуть первую часть книги, отметим еще одно недоумение. В предисловии ([стр.] V) г. Кизеветтер называет городскую общину XVII и XVIII веков сословной посадской общиной, и поэтому, говорит он, его исследование касается только посадского населения городов того времени. Можно ли, однако, говорить о посадской общине, как о чисто сословной? Нам кажется, да, и сам г. Кизеветтер приводит тому не мало доказательств, что в состав посада, и именно посада, не города в целом, привходили в большей или меньшей дозе разносословные элементы. Здесь мы должны обратиться к Уложению, развитие принципов которого г. Кизеветтер следит в XVIII веке. Как ни стремилось Уложение отграничить посадское состояние от других, сделать его обособленным сословием, оно все-таки не могло закрыть окончательно всех путей для деятельности на посаде иных, непосадских элементов. В самом деле, оно допускает к занятию на посаде и к участию, полному или частичному, в посадском тягле служилых людей разного рода. При этом заметна некоторая градация. Есть разряды служилых людей, которым разрешается Уложением заниматься посадскими промыслами, но которые тем не менее не могут входить в состав посадских общин. Это — стрельцы, казаки и драгуны. Они платят при купле-продаже товаров таможенные пошлины и оброк с лавок, но Уложение выражается о них категорически: "С посадскими людьми тягла им не платить и служеб не служити"*. Есть другая категория служилых людей, это — всяких чинов служилые люди на Москве, кроме стрельцов, которые имеют в посаде лавки и промышляют всяким промыслом, получая в то же время за отправляемую ими службу денежное и хлебное жалованье из казны. Такие люди (например, придворные служители) по Уложению являются в двойственном виде: они продолжают быть служилыми людьми, получая казенное жалованье, и в тоже время входят в состав посадской общины, неся неполное, впрочем, посадское тягло. "А с торговых со всяких промыслов быть им в тягле в сотнях и в слободах и в ряд с черными людьми подати давать, а службы (то есть посадской) никакой не служить"**. Наконец, указан и третий разряд служилых людей, в провинциальных городах, которые, оставаясь служилыми, в то же время во всей полноте входят в состав посада и несут полное посадское тягло в его обоих видах, то есть и платят подати и отбывают службы. Ст. 12 той же XIX главы Уложения говорит, что пушкари, затинщики, воротники, казенные плотники и кузнецы, торгующие в лавках и промышляющие всякими промыслами, должны "быть в тягле и всякие подати платить и службы служить с посадскими людьми в ряд". Таким образом, Уложение дает возможность некоторым видам служилых людей принадлежать в то же время к посадскому состоянию. ______________________ * Улож. XIX, 11.
______________________ Такая же возможность доступа в посадскую общину была открыта указами Петра 1699 года и 20-х годов XVIII века для крепостных крестьян. Вступая в посадскую общину, помещичьи крестьяне обязаны были нести двойное тягло — посадское и помещичье. Эти указы Петра* шли в разрез с Уложением, которое, оставляя доступ в посадскую общину для служилых людей, закрывало ее совершенно для крестьян и холопов. Указ 1722 года разрешал крестьянам записываться в посады, если торг их превышает сумму 500 рублей и если они согласны платить помещику: во-первых, восьмигривенный душевой оклад, во-вторых, помещичьи доходы в среднем крестьянском размере, "подати помещику обыкновенных крестьян, а не по богатству". Становясь членами посадской общины, такие "крепостные крестьяне" не теряли своего прежнего состояния и таким образом делались принадлежащими к двум состояниям. В таком двойственном состоянии должны были оставаться и потомки этих записавшихся в посады крестьян. "Все оные записные в посад крестьяне и потомки их, — говорил указ, подтверждающей указ 1722 года**, — помещикам своим подати обыкновенных крестьян платить повинны непременно. И для того, чьи те крестьяне и в которых губерниях и в провинциях в посад записаны, о том переписчикам дать тем помещикам ведомости за своими руками, чтоб оные надлежащие свои помещичьи подати могли на них взыскивать". Создавался таким образом в сфере крепостного права особый вид крепостных крестьян, записанных в посад и потомственно обязанных платежом помещичьих доходов. Остальные помещичьи права относительно таких крестьян, входившие в состав крепостного права, должны были, по-видимому, прекращаться. В 70-х годах XVIII века мы встречаем в московском посаде "приписных к московскому купечеству дворовых людей"***, что и не должно нас удивлять, если припомним, что указами о первой ревизии дворовые люди были смешаны с крестьянами. В списках первой ревизии показаны в московском посаде также крепостные люди купцов, положенные в подушный оклад****. Впоследствии, как известно, купцам было запрещено держать крепостных людей. Широкий путь для вступления в посадскую общину элементам из других состояний должны были открывать цехи. В цехи свободен был доступ для всех ремесленников без различия сословии (стр. 151). Разночинцы участвовали в посаде через цехи (155) и это участие бывало иногда очень велико. В Петербурге, например, 82,4% всех цеховых оказывались из непосадских состояний. Здесь мы встречаем крестьян, дворовых, отставных военных, дворцовых истопников, подьяческих детей и т.д. Итак, в посадской общине XVII и XVIII веков уживались и действовали разносословные элементы. Служилый человек в XVII веке, крепостной крестьянин и дворовый в XVIII могли в то же время быть посадскими людьми и членами посадской общины. Крестьяне и дворовые, записанные в купечество, несли полное посадское тягло вряд с прочими посадскими. Крепостные купцов не считались с регулярными гражданами, принадлежали к разряду подлых людей. Но они все же были членами посадской общины: подушный оклад, на них налагавшийся, разверстывался на всю общину и платился ею по круговой поруке. ______________________ * ПСЗ. № 4312, 4318, 4336.
______________________ II Центральную и наиболее объемистую часть работы г. Кизеветтера занимает исследование тягла, отбывавшегося посадом, наполняющее две части книги из четырех (170 — 617). Расчленив посадское тягло на два главные вида: натуральный — посадские службы, и денежный — посадские платежи, г. Кизеветтер с необыкновенной подробностью и детальностью изучает каждый из них в их многочисленных разветвлениях, равно как и самый порядок их разверстки и отбывания. Громадный фактический материал, до сих пор остававшийся не известным, почерпнутый из неизданных памятников делопроизводства городских учреждений — главного и городовых магистратов, позволил автору довести детальность изучения до ее последних возможных пределов и бросить свет научного анализа в самые мелкие и темные закоулки этой сложной и нестройной системы посадского тягла. В части второй, о посадских службах, читатель на стр. 176 — 183 найдет цифровые данные, показывающие общий процент посадского населения по отдельным посадам, занятого службами. В главах II, III и IV этой части детально изучается каждый отдельный вид этих служб, именно: службы местные — а) по посадскому управлению, b) при разных сборах, с) при казенных учреждениях; службы уездные — по питейным, таможенным и другим сборам в уезде и, наконец, службы отъезжие — служебные командировки посадских людей за пределы своего посада и приписанного к нему уезда. Исследование каждого из этих видов служб ведется при помощи иногда очень обширных таблиц (например, стр. 255 — 267), показывающих количество посадского населения, занятого каждым родом службы. Благодаря такому отчетливому и подробному изображению становится ясным, до какой степени посадское население было не только плательщиком разного рода податей, но и служилым классом, во многих городах почти поголовно занятым службою по финансовому управлению, которая отбывалась, как повинность и избавляла государственное казначейство от значительной доли так называемых расходов взимания. В главе V второй части приведены в этом отношении любопытные статистические данные. Выяснив еще во II-й главе процентное отношение части посадского населения, привлекавшейся к службе по каждому посаду, ко всему населению посада, занесенному в ревизию, автор в V главе вычисляет это отношение уже не ко всему посадскому населению, занесенному в перепись, а к наличному числу посадских, годных к службе. В числе посадских, значащихся в переписи, разумеется, должно было быть немало элементов, не могших отбывать служб, например, престарелых, малолетних, больных, находящихся под судом или отбывающих наказания, изъятых далее от служб по разным причинам (как, например, фабриканты, откупщики и т.д.). Отсюда и выходило, что во многих посадах к посадским службам привлекалось 1/5 — 1/2 всего наличного способного к службе посадского населения, и бывали даже случаи, когда наличного способного посадского населения не хватало на то количество финансовых должностей, которое приходилось на посад по расписанию. Так, в 1760 году, в Казани, всего наличных тяглых посадских душ, могущих быть взятыми на службу, оказывалось 211; из них уже было занято к началу 1760 года на службе 162 человека и оставалось свободных 49. Между тем, на этот год от казанского посада требовалось к службам 91 человек, и таким образом, в посаде не хватало 42 человека для того, чтобы удовлетворить это требование. Изображая виды посадских служб и показывая распределение служебной очереди в среде посадского населения, г. Кизеветтер дает также подробные очерки трех систем взимания косвенных сборов: верного управления, магистратского содержания и откупа, отмечая их колебание и следя за отражением этого колебания на посадских службах. Параграфы, заключающие в себе эти очерки, представляют любопытные страницы из истории русского финансового хозяйства. С такою же подробностью в следующей, третьей, части книги изучены посадские платежи. Прежде всего автор останавливается здесь на казенных сборах, рассказывая историю подушной подати, других прямых налогов, существовавших наряду с нею, а также косвенных сборов: таможенных, питейных и канцелярских за 1724 — 75 годы, поскольку все эти налоги относились к городу. Позволим себе высказать мнение, что эти главы третьей части, без всякого ущерба для дела, могли бы быть в значительной мере сокращены, и это замечание относится также и к части второй о посадских службах. Чрезмерное количество фактических иллюстраций, приведенных в этих отделах, загромождает ход изложения и рассеивает внимание. Мы предпочли бы видеть значительную долю этого фактического материала вынесенным за текст книги в приложения, а самый текст, например, в отделе о канцелярских сборах, гораздо более сжатым. Тогда книга много выиграла бы в стройности и доступности. Благодаря указанным сокращениям, автор свободно мог бы отвести посадскому тяглу в его обоих видах одну часть книги вместо теперешних двух. Значительный интерес в рассматриваемой третьей части работы г. Кизеветтера возбуждается двумя последними главами V и VI. Глава V говорит о сборах и расходах на "мирские нужды", то есть на собственно городские потребности. Указав источники специально городских ресурсов, именно: приборные (то есть взятые сверх оклада) суммы, специальные сборы, вотируемые миром, доходы с принадлежавших городам оброчных статей и правительственный и частный кредит, автор останавливается подробно на исследовании каждого из них и затем переходит к изучению городских расходных бюджетов. Бюджеты эти ничтожны по сравнению с платежами, поступавшими с городского населения в казну. Притом значительная доля городских расходов поглощалась, в сущности, такими же казенными платежами, и только микроскопические доли бюджетов шли на удовлетворение едва начинавших возникать культурных потребностей: на народное просвещение, на медицину, на общественное призрение, на внешнее городское благоустройство. "Расходы по мирским приговорам, — говорит автор, — ассигновывались преимущественно на оплату различных казенных же повинностей, налагаемых на посады сверх подушной подати. Расходы на благоустройство и различные культурные задачи неизменно стоят в самом хвосте расходного бюджета. Придавленная тяжелым податным и повинностным бременем, туго стянутая обязательной круговой порукой посадская община не могла явиться основой для успехов того прогресса городской жизни, о котором говорилось в магистратском регламенте. Порывы к лучшему устроению посадского быта не были безусловно чужды посадскому населению. Но действительность не представляла благоприятных условий для того, чтобы эти порывы могли достигнуть сколько-нибудь значительного размаха" (стр. 596). Изучая городские бюджеты, автор с большим вниманием отмечает эти порывы, где он их встретил, и тщательно следит за едва пробивающимися признаками потребности городского благоустройства. Как живую иллюстрацию к только что процитированным общим выводам, г. Кизеветтер на нескольких страницах своего труда (572 — 594) дает ряд примеров расходных бюджетов для отдельных городов. Бюджет г. Москвы за 1767 год дает о них общее представление. Все мирские расходы составляли в этом году — 17 607 рублей. Из них было затрачено: на санитарную часть — (содержание лекаря) — 244 рубля (01%), на общественное призрение — 906 рублей (05%), на поднесение солонки и блюда Ее И. В. — 491 рубль (02%), на ремонт мостовых вместе с сооружением "Красных" триумфальных ворот — 618 рублей (03%) и на подводы под шествие Ее И. В. — 8641 рублей (49%). Эти страницы с большим интересом перелистает наблюдатель современного нам городского хозяйства: они дадут ему немало поучительных и утешительных сравнений. Последняя глава третьей части (VI) посвящена общинной раскладке посадских платежей. Здесь выясняется сложная техника разверстки посадского денежного тягла по отдельным хозяйствам: время разверстки, органы ее производившие, имущественные основания, по которым раскладывалось тягло. Как известно, все посадские платежи, в том числе и подушная подать, имели раскладочный характер, и именно раскладка подушной подати лежала в основе всех других раскладок. Ревизская душа, обложенная 1 рублем 20 копейками подушной подати, была только счетною единицей. Эти ревизские души, занесенные в перепись, распределялись потом между наличными посадскими плательщиками, сообразно имущественной состоятельности каждого (измеряемой по капиталам и по количеству земельных владений), так что в то время как на одного плательщика падала часть души, например 1/2 или 1/4 души, другой должен был платить за несколько душ, иногда за несколько десятков душ. Это распределение тягла дает автору ключ к объяснению влияния капиталистов, первостепенных посадских в городе. В каждом посаде выделяется кружок немногих таких первостатейных столпов, несущих на своих плечах платеж за многие посадские души. Уход из посада одного такого первостатейного тяглеца живо должен был ощущаться всем посадом, потому что крупный платеж, вносившийся им, должен был разверстаться на остальных плательщиков иногда довольно значительными долями. "Но полная зависимость общины от небольшой кучки наиболее "капитальных" купцов имела, конечно, и свою оборотную сторону для малотяглого населения. Она отдавала маломочных посадских людей в фактическую подчиненность первостатейным членам общины" (стр. 613). Эту главу о мирской раскладке по микроскопической тонкости и тщательности анализа, с каким исследован сложный механизм раскладки, мы считаем одной из лучших в книге. III Последняя, четвертая, часть книги занята исследованием посадского самоуправления в XVIII века собственно посадских сходов. Г. Кизеветтер отклонил от себя исследование магистратов и ратуш как органов городского управления по двум причинам: во-первых, потому, что он в них видит органы земские только по их выборному происхождению, но бюрократические по характеру их деятельности и по порядку их ответственности и отчетности; во-вторых, потому, что эти учреждения изучены в прежних трудах по истории русского города: Плошинского, Пригары и Дитятина. Последнее, как мы уже знаем, не совсем справедливо. В распоряжении названных писателей был только односторонний законодательный материал, напечатанный в Полном собрании законов, и только в очень малом количестве материал фактический. В распоряжении г. Кизеветтера должна была быть после его работ в архивах масса именно такого фактического материала, который бы осветил деятельность магистратов не со стороны только юридических норм, но и со стороны практики. Зато обстоятельное исследование посадского схода дается впервые. Посадские сходы очень мало были регламентированы законодательством и действовали по обычному праву. Вот почему следов их деятельности и не могло найтись много в законодательных памятниках, которые служили основою прежних работ по истории русского города. Сходы только подозревались, но о них не знали ничего положительного. Теперь значение посадского схода в городском самоуправлении достаточно раскрывается. В двух обширных главах четвертой части г. Кизеветтер знакомит нас с составом и деятельностью схода, выясняя подробно обязанности земского старосты как председателя схода и исполнителя его постановлений, и положение его между сходом, с одной стороны, и городским магистратом, с другой, разбирая вопросы об элементах представительства на сходе, об участии в сходе разных социальных категорий посадских жителей, и давая очерк компетенции схода, сводившейся к пополнению состава посадских жителей, к разверстке повинностей, к выборам лиц для посадских служб и наблюдению за их деятельностью и к подаче ходатайств правительству от имени городской общины. Изучение этого последнего предмета в деятельности посадского схода привело г. Кизеветтера к интересным наблюдениям о происхождении городских наказов в Екатерининскую комиссию 1767 года, результаты которых были изложены ранее в особой статье*. ______________________ * Кизеветтер А.А. Происхождение городских депутатских наказов в комиссию 1767 г. // Русское богатство. 1898. № 11. ______________________ Вторая глава четвертой части рассматривает, в частности, избирательные посадские сходы, на которых производились выборы магистратских членов. На этих сходах автор останавливается с особенным вниманием и исследует их особенно подробно потому, что в них он видит один из наиболее важных моментов внутренней жизни посада. Их важность хорошо сознавалась посадским населением, и посадские выборы нередко сопровождались ожесточенной борьбой партий, а эта борьба вскрывала более глубокую социальную борьбу в посаде XVIII века. Нельзя не согласиться с доводами автора о чрезвычайном интересе изучения избирательных сходов, и понятно, почему их изучение ведется им так детально. Здесь мы находим обширные, полные фактических данных экскурсы о законодательной регламентации посадских выборов, о различных типах избирательных сходов, причем устанавливается три их типа, именно: 1) с строго упорядоченной процедурой, 2) с избранием кандидатов от групп и с дальнейшим утверждением приговора одной из групп в качестве приговора всего схода и, наконец, 3) с избранием кандидатов по группам и с представлением групповых приговоров на усмотрение главного магистрата; о взглядах на значение посадских выборов, о количественном и качественном составе избирательных сходов. Глава заканчивается яркими и полными драматизма иллюстрациями борьбы, загоравшейся на избирательных сходах. И в этой последней главе, как ранее в некоторых других отделах книги, мы склонны видеть иногда излишнюю детализацию и ненужную подробность разработки, нисколько не делающую решения вопроса более ясным и напрасно только увеличивающую объем книги. Так, на стр. 745 — 746 автор высказывает положение, что в особо важных случаях, каким, например, было избрание магистратского президента, сходы бывали многолюднее или, как он говорит, посещаемость их бывала выше. Это и само собою ясно; всякое общественное собрание бывает тем многолюднее, чем интереснее то дело, которым ему предстоит заняться, а избрание магистратского президента было одним из самых интересных для посадского населения вопросов. Едва ли поэтому нужно было составлять особую довольно обширную таблицу (стр. 745) для доказательства такого простого и ясного положения. В этом случае вполне можно было бы ограничиться, если уже нужна была иллюстрация, двумя-тремя примерами. С тою же тщательною подробностью доказывается, что на сходах, на которых вопреки закону, исключавшему третью статью, участвовали все три статьи, "первая статья" бывала в меньшинстве, составляя 10 — 20% всего состава схода (759 — 766); для доказательства этого предприняты сложные вычисления на нескольких страницах. Между тем, такое отношение первой статьи к двум остальным и само собою понятно, раз что из статистики посадского населения по группам, приведенной на стр. 133 — 169 оказывалось, что типичная посадская община XVIII века выражаясь словами автора, — есть "небольшая пирамидка с широким основанием в виде "подлого" гражданства и с очень тонкой верхушкой в виде малочисленной группы первогильдейских купцов". Малочисленная группа первогильдейских купцов и будет в меньшинстве на тех сходах, куда незаконно врывалась третья гильдия; это само собой очевидно и не требовало доказательств, более загромождающих ход изложения, чем облегчающих усвоение книги. Автор вообще несколько увлекается статистическими выкладками и при этом иногда упускает из вида, что статистические сопоставления тогда только имеют цену, когда приняты во внимание все необходимые для них данные. В противном случае они становятся ненужным балластом. Так, на стр. 738 — 743 выясняется средняя посещаемость сходов, причем рассчитывается процент посещаемости: во-первых, по числу ревизских душ, то есть берется процентное отношение числа посадских, участвующих на сходах, к числу посадских, занесенных в ревизию; такой процент оказывается от 2 до 17; во-вторых, по числу наличных душ. Процент этот, конечно, станет выше, так как число наличных душ в посаде всегда меньше ревизских; наконец, в-третьих, по числу фактических тяглецов, то есть таких посадских, которые действительно могли появиться на сходе (среди наличных душ были больные, дряхлые, малолетние и т.д.). Процент еще выше, так как число фактических тяглецов еще меньше числа наличных душ. Но при этих расчетах не выяснено одно условие. 28 июня 1731 года вышел закон, регламентирующий посадские выборы, которым третьей статье запрещалось присутствовать на сходах при выборах бургомистров (стр. 663). Это ограничение продолжало действовать и в царствование Елизаветы по восстановлении магистратов (672). И притом оно не оставалось мертвой буквой: указывая сходы, на которые противозаконно вторгалась третья статья, автор в то же время приводит примеры вполне законных сходов, где эта статья не участвовала (стр. 763, 764). Теперь спрашивается, какие сходы брались при вычислениях посещаемости? Это остается скрытым. В одних из них могла быть третья статья, другие могли быть собраниями только первых двух статей. Отсутствием такого коэффициента подрывается относительное значение приводимых цифр. В самом деле, возьмем две первые цифры, приведенные автором на стр. 738, — в орловском посаде 2777 посадских душ, средняя посещаемость 50 человек — 1,8%. В Торопце по второй ревизии 2165 душа — число участников сходов колеблется между 73 и 23. Средняя посещаемость 43,8 — 1,9%. Но где удостоверение в том, что эти цифры говорят о явлениях того же порядка? Возможно, что 50 человек участников орловского посада принадлежат к первым двум статьям, а 43,8% участников схода в торопецком посаде принадлежат ко всем трем статьям. Возможна разница и по отдельным сходам: один мог пройти в составе двух, другой в составе трех статей. Сравнение таких цифр бесполезно. При всей доходящей, как мы указали, иногда до излишества подробности в исследовании вопроса о посадских сходах, г. Кизеветтер не может, однако, на наш взгляд, избежать упрека в некоторых пробелах. Мы находим в его книге обстоятельную классификацию сходов по их видам; но мы не находим классификации самых городов, которая нам представляется необходимой. Рассказ о сходах рисует их общую картину для русского города, и читатель недоумевает, как же происходило дело в тех посадах, где ревизии насчитывали 2, 4, 15 посадских, да даже и в тех, где насчитывалось 38, 40, принимая во внимание процент средней посещаемости сходов от 2 до 17? От южно-русского, населенного преимущественно служилыми элементами, города резко отличался в XVII и XVIII веках северно-русский, "поморский", по старинному названию, город. Особенностью этого северно-русского города было его тесное единение с населением уезда. Городское и сельское население было здесь однородным. Северный уезд не знал служилого землевладения и крепостного права, и государственный крестьянин, житель уездной деревни, ни экономически, ни юридически ничем не отличался от посадского человека. Эта социальная однородность порождала взаимную близость обоих элементов северного населения, отчасти отмеченную автором (стр. 640 — 641) словами: "Как известно, поселение посадских людей на уездных землях особенно было распространено на севере России. Например, в Олонецком крае почти 1/3 всех посадских людей жила в уезде". Действительно, на севере посадские люди постоянно являются владельцами "деревень" в местном, северном, смысле этого слова, то есть владельцами таких же земельных участков, какими владели и черносошные крестьяне, с которыми они были обязаны и нести тягло по этим деревням*. В свою очередь, и черносошный крестьянин, приобретая двор на посаде, не терял своей принадлежности к крестьянской общине, к волости, если сохранял за собою "деревню". Эта экономическая и социальная близость городского и уездного общества вела к любопытной административной связи северного города с уездом. В XVII веке в некоторых северных уездах мы встречаем особый орган земского самоуправления, общий для уезда и для посада; таков, например, всеуездный земский староста в Тотьме, окружный староста в Чаронде. Он избирается на особом всеуездном сходе, состоявшем из посадских жителей и из представителей от уездного населения, делегатов от волостей, на которые распадался уезд, по одному или по два от каждой. На таком же всеуездном сходе избирались и чины по финансовому управлению, все эти таможенные, кабацкие и всякие иные целовальники. Само правительство не различает на севере посадских людей от уездных крестьян, облагая черносошных северных крестьян теми же повинностями, какие налагались на посадских людей по всей России. В 1698 году указано было чтобы усольцы "посадские и уездные люди во всяких мирских службах и податьми окладными и десятою деньгою верстались обще"**. ______________________ * ПСЗ. № 79.
______________________ Эти северные города и нужно иметь в виду при толковании известного указа 1699 года об учреждении земских изб, где говорится, что бурмистров должно выбирать "посадским и купецким, и промышленным, и уездным людям"; а ранее в нем сказано, что во всех городах посадским и всяких чинов купепким людям и его Великого Государя волостей и сел, и деревень (то есть черносошным) ведаться во всяких делах в земских избах". Такие отношения между городом и уездом действуют при Петре Великом. Не исчезает всеуездный земский староста, продолжает функционировать и общеуездный сход. С таким общением города с уездом встретился и г. Кизеветтер. На Олонецких сходах участвовали и "поверенные" от волостей Олонецкого уезда. Не следует только думать, что это были поверенные от одних посадских, а не от обоих элементов уездного населения, то есть крестьян и посадских. Что сами поверенные были посадские люди, это еще ничего не доказывает, так как волости могли предпочитать посылать своими представителями на сход в город именно посадских людей по их более тесным связям с городом. К числу особенностей, не подходивших под общую схему посадского самоуправления, следовало также отнести и самоуправление Москвы. В Москве не было того общепосадского схода, который автор наблюдает в других городах, и не избиралось земского старосты как представителя схода и исполнителя его решений. Следовательно, все те общие положения, которые высказаны в последней главе книги о посадском сходе и земском старосте, не относятся к Москве. Москва представляла собою исключение из общего правила. Автор, однако, не имел права этого исключения обходить молчанием. Он неоднократно обращается к московскому посаду за различными примерами, и поэтому он был обязан сделать оговорку о его исключительном положении. Если бы автор обратил больше внимания на особенности московского посада, ему бы лучше удался один очерк, который мы считаем недостаточно разработанным и освещенным фактами. Это очерк тех более мелких самоуправляющихся союзов, на которые распадался посадский мир и которым посвящен слишком миниатюрный и слишком бедный фактическим материалом § 3 последней части книги. Отличие московского посада от посадов других городов заключалось именно в большей обособленности и в большей самостоятельности тех мелких единиц, на которые он распадался. "Посадский мир, — говорит г. Кизеветтер (стр. 630), — слагался из ряда более мелких самоуправляющихся союзов, соответственно чему и общепосадский сход с своим руководителем и представителем — посадским старостой — являлся лишь завершением ряда других местных учреждений. Мелкие союзы, из которых составлялась посадская община, назывались слободами и сотнями". Но московские сотни и слободы как раз и не имели такого завершения, какое мы видим в других городах. И ранее в XVI и XVII веках московский посад не представлял из себя чего-либо целого, какой-либо общины, поэтому он не имел каких-либо общих органов. Он был конгломератом самостоятельных сотен и слобод, живших каждая довольно обособленною жизнью. Замечательно, что Уложение, говоря о московском посаде, употребляет множественное число и называет его: московские посады* — знак, что он слагается из обособленных единиц, не связанных юридическим единством. Остановимся несколько подробнее на этих самостоятельных частях, на этих московских сотнях и слободах XVII века, названных в Уложении "посадами", из которых составлялся синойкизм Москвы. Мы позволяем себе этот экскурс в XVII век потому, что и сам г. Кизеветтер видит в организации посадского самоуправления в XVIII веке глубоко архаический характер, переносящий нас к традициям Московского государства XVI — XVII веков (стр. 659). Значит, такая справка с прошлым — законна. ______________________ * XIX, 2. ______________________ IV В Москве XVII века было много разных общественных элементов кроме посадского люда. Здесь — множество церквей и монастырей с массой белого и черного духовенства и разного рода церковных людей не духовного чина; здесь — боярские и дворянские дворы, населенные крепостными; здесь живет многочисленный класс приказных, наполняющий центральные учреждения; здесь расположена по особым слободам целая армия стрельцов и других служилых людей. Особой слободой живут служилые и торговые иноземцы (Немецкая). В Москве находится Двор, и поэтому здесь сосредоточен громадный придворный штат, и целые слободы заняты дворцовыми служителями, ремесленниками или рабочими дворцового ведомства, промышлявшими на царский обиход. Таковы были слободы: Барашская*, Басманная, Бронная, Гончарная, Кадашевская, Казенная, Конюшенная, Овчинная, Котельная, Большие Лужники, Напрудная, Огородная, Таганная, Хамовная, Красное село. ______________________ * Бараш — шатерник. АЭ. III № 55, 1615 г.: "Бил нам челом Барашные слободы староста Иванко Корцов и во всех барашей место, а сказал: от московского де раззоренья служат они нашу шатерную службу в наших походах" и т.д. ______________________ По большей части название слобод открывает и занятие жителей каждой. Эти дворцовые слободы не входят в состав посада. Но и тяглый торгово-промышленный класс не весь включен в посад. Особняком от него стоят три группы наиболее крупных торговцев: гости, гостиная сотня и суконная сотня. Эти три группы отделены были от посада целым рядом привилегий: члены этих групп (их неотделенные дети, а также приказчики) судились исключительно в Приказе Большой казны, и в процессах могли поручить "целование креста" своим родственникам или приказчикам; они получали право держать у себя вино, топить летом избы и мыльни, освобождались от постойной и подводной повинности и от уплаты проезжих пошлин (перевозов, мостовщины, мыта, головщины) при проезде и при провозе товаров. Между этими группами существовала известная градация. Высшее место принадлежало гостям. Сверх перечисленных преимуществ они обладали еще двумя: правом выезда за границу и до 1666 года правом приобретать вотчины. Плата за их бесчестье равнялась 50 рублям. Гостиная сотня ограждалась платой за бесчестье в 20, 15 и 10 рубей, смотря по тому, к какой "статье", первой, второй иди третьей принадлежал ее член. Бесчестье суконной сотни определялось по тем же статьям еще ниже: в 15, 10 и 5 рублей. Эти привилегированные группы торгово-промышленных людей не несли тягла с московскими посадскими людьми. Занятые важными финансовыми поручениями, службой в таможенных и кабацких головах и т.п. по непосредственному назначению государя или приказов, их члены получали право не служить никаких служб с посадскими людьми, и жалованные грамоты, им данные гласили, что им "с черными сотнями никаких дел не делати и не тянути ни в чем"*. Отрезанные от посада и занятые постоянно казенной службой торгово-промышленные люди этих групп считали себя скорее служилыми, нежели тяглыми, что они и выражали, называя себя "холопами" государя, как обыкновенно титуловались служилые люди, а не "сиротами", как писались "черные" тяглые люди. На посаде они были "беломестцами" так же, как и другие служилые люди. ______________________ * АИ. V № 43; АЭ. II №49; Забелин И.Е. Материалы для истороии, археологии и статистики города Москвы, по определению Московской городской думы собранные и изданные Иваном Забелиным. М., 1891. Ч. 2. С. 1105. ______________________ Московский посад — или точнее, московские посады XVII века — это только те сотни и слободы, который носили специальное наименование "черных" сотен и слобод. Слободой называлось особое поселение, в котором обыкновенно жили люди одного промысла или одного происхождения; но ее главный непременный признак всюду — территориальное единство. Слобода — территориальный союз. Названия слобод: Кузнецкая и Кузнечная Новая, Садовная (близ Покровских ворот), Сыромятная, Малые Лужники — указывают также на единство промысла жителей. Мещанская — как увидим ниже — на единство происхождения. Остальные названия: Алексеевская, Воронцовская, Голутвенная, Панкратьевская, Саввинская, Семеновская — чисто территориального характера. Но что такое сотня? Название это очень древнее. Мы знаем, что еще новгородские договоры с князьями упоминают о сотнях, по которым группировалось новгородское купечество: "Кто купец — пойдет в свое сто". Одна из таких новгородских сотен, Ивановское сто, нам известна подробнее. Это свободный союз купцов, имевший свои специальные цели. Присматриваясь к московским черным сотням, можно заметить среди них только две, названия которых подобно тому, как и название Суконной сотни, указывают на союз людей одного промысла, на профессиональную корпорацию: Мясницкая и Кожевницкая (собственно "полусотни"). Есть далее названия сотен, которые позволяют предполагать единство немосковского иногороднего происхождения их членов. Таковы сотни: Дмитровская, Устюжская, Ржевская, Новгородская, Ордынская, Ростовская. Это, быть может, когда-то были союзы иногородних жителей, переселенных в Москву. Названия остальных московских черных сотен имеют чисто территориальное значение: Сретенская, Покровская, Никитская, Екатерининская, Арбатская и Чертольская (последние две "четверть-сотни"). Однако для сотни территориальное единство не существенно, как оно было существенно для слободы. Это ясно по Гостиной и Суконной сотням, члены которых жили в разных местах города*. По всей вероятности, сотня как посадское деление древнее слободы. Сотни возникали в том исконном первоначальном посаде, в основной его ячейке, к которой потом постепенно примыкали отдельные поселки, слободы, первоначально не входившее в состав посада. Некоторое подтверждение этой мысли можно видеть в той последовательности, с какою московский сотни и слободы выступают на земских соборах. На соборе 1598 года мы видим только сотских московских черных сотен: Дмитровской, Малоярославской (которой впоследствии не встречаем), Покровской, Ордынской, Ростовской, Ржевской, Новгородской, Сретенской, Мясницкой, Устюжской, Прибылой, Кожевницкой, Митропольей четверть-сотни, Арбатской, Чертольской**. Слободы на этом соборе еще не представлены. На соборе 1642 года представлены те и другие. Таким образом посад нарастал на счет присоединившихся к нему слобод. ______________________ * Эти сотни пополнялись посадскими, взятыми из других городов или взятыми из черных сотен и слобод Москвы. В последнем случае они продолжали жить в своих прежних дворах, которые только становились белыми. (См., напр.: Материалы для истории московского купечества. Т. 1. Прилож. 2. С. 87, 88, 92 и др. о тяглецах взятых в Гостиную сотню из Мещанской слободы).
______________________ Этот процесс формирования мелких единиц, присоединявшихся впоследствии к посаду, не завершился еще и в конце XVII века. В 1671 — 1672 годах сформирована была в Москве новая слобода — Мещанская. После Польской войны в Москве оказалось много выходцев — мещан польских городов: Борисова, Мстиславля, Могилева, Орши, Шклова и других, добровольно переходивших в Московское государство, или взятых в плен и потом отпущенных на свободу. Из этих то мещан и была образована особая слобода за Земляным городом, расположенная в четыре улицы там, где теперь находятся четыре же Мещанские улицы. Была отведена вновь поселенным слобожанам казенная земля, разбитая на дворовые участки. По переписной книге 1684 года в Мещанской слободе числилось 659 тяглецов во дворах, да при них детей и родственников 753 человека; бездворных мещан 206 человек, у них детей 159 человек. В число жителей слободы попал значительный процент евреев из западных городов, людей "еврейские родины", как иногда обозначала их переписная книга, и из Мещанской слободы между прочим вышли: известный деятель времени Петра Великого вице-президент Главного магистрата Илья Исаев и видная коммерческая фамилия Евреиновых. Жителей Мещанской слободы, занимавшихся разнообразными профессиями: торговлей, разного рода ремеслами, службой в наймах, даже интеллигентными профессиями: например, лекарь, лекариха, объединяло происхождение из польских краев; в слободу их приписывали "по иноземчеству"*. Самое название ее иноземное. Мещанами назывались в XVII веке только жители литовских и польских городов; на русских посадских это название было распространено позже, уже при Екатерине II. ______________________ * Материалы для истории московского купечества. Т. 1. Прилож. 2. С. 107, 95, 102. ______________________ Мещанская слобода представляет из себя самоуправляющуюся единицу: она имеет своих слободских старост, избираемых ежегодно*. Она выступает как "мир" в церковных делах, нанимая причт к своей приходской церкви свв. Адриана и Наталии. Она участвует в посадском тягле и облагает своих членов специально — слободскими сборами, на которые и содержит имеющиеся в ней школу и богадельню. Но в административном отношении она еще отличена от других московских слобод одною особенностью: ею управляют, ведая ее "судом и управой" особые стольники**, назначавшиеся и получавшие наказ из Посольского приказа. Свои правительственные и судебные обязанности эти стольники отправляют в имеющейся в слободе особой "съезжей избе". Таким образом, в 80-х годах XVII века эта недавно возникшая слобода представляет из себя совсем как бы особое маленькое воеводство, особый посад со своим воеводою. Позже в XVIII века эти административные особенности исчезают. Что и некоторые из других московских слобод были также недавнего происхождения и возникали, быть может, незадолго до возникновения Мещанской слободы, показывает их название "новыми". Таковы: Ново-Алексеевская, Новая Семеновская. ______________________ * Там же. С. 73, 75, 78, 102 и др.
______________________ Итак, в происхождении и первоначальном значении московских черных сотен и слобод было различие: сотни — это первоначально профессиональные корпорации, возникшие в исконном основном посаде Москвы, а слободы — территориальные союзы, присоединившиеся к главному посадскому ядру впоследствии. Как бы то впрочем ни было, в XVII веке такое различие между сотнями и слободами совершенно утратилось и сохранилось только в именах. Те и другие, и сотни и слободы, получают одинаковое значение: это уже не профессиональные корпорации и не территориальные союзы, это — тяглые организации, несущие посадское тягло. По внутреннему устройству это — самоуправляющиеся единицы. В сотнях и слободах действуют сотенные и слободские сходы. В сотнях избирались в качестве их исполнительных органов сотские, в слободах — старосты, но кроме разницы в названиях различии по существу между сотскими и старостами не заметно. Во главе Гостиной и Суконной сотен стоят не сотские, а старосты. Каждый союз — сотня или слобода — в значительной степени обособленный мир. Каждая, как мы видели выше, была "чином", от которого посылались особые представители на земский собор 1642 года. На этом соборе наряду с представителями от гостей, Гостиной и Суконной сотен заседали представители — по два и по одному — от сотен: Дмитровской, Новгородской, Сретенской, Покровской, Кожевницкой, Устюжской, Ордынской, Мясницкой и от слобод: Кузнецкой, Голутвинской, Екатерининской, Алексеевской, Никитской*. Сотня или слобода есть юридическое лицо, осуществляющее вещные права, так как сотни и слободы владеют имуществами; вступающее в разного рода обязательства, ищущее и отвечающее на суде через свою выборную администрацию, тогда как московский посад в целом значения юридического лица не имеет, а представляет из себя лишь внешнее соединение сотен и слобод. Чтобы стать членом московского посада, непременно надо было сделаться членом какой-либо сотни или слободы; посадский человек в Москве вне сотни или слободы немыслим — знак, что посада как целого не существует. Так, служилые люди, которым дозволено было в Москве Уложением промышлять посадским промыслом, оставаясь служилыми, должны были быть в тягле "в сотнях и в слободах", то есть временно приписаться к какой-либо сотне или к слободе**. Принятие в посад было принятием в ту или другую сотню или слободу; оно производилось только сотенной или слободской администрацией. Указанная выше переписная книга Мещанской слободы содержит сколько угодно примеров такого приема. Для обозначения каждого посадского человека Москвы к его имени, отчеству и фамилии всегда присоединяется и название той сотни или слободы, к которой он принадлежит. Обычай этот сохраняется и до сих пор среди московского мещанства. ______________________ * СГГД. III № 113.
______________________ Московский посад есть таким образом внешнее соединение отдельных единиц, сотен и слобод, которым в древности были профессиональными или территориальными союзами, а в XVII веке имели уже только значение тяглых организаций, по которым разверстывались и которыми отбывались повинности, падавшие на посадское население Москвы. Эти отдельные самоуправляющиеся единицы, разумеется, не могли оставаться без объединения. Тягло, которое на них падало и ради которого они и продолжали сохранять существование, порождало и в его разверстке, и в его отбывании слишком много общих интересов для всех этих единиц, чтобы они не сложились в известного рода федерацию, чтобы у них не возникло некоторой центральной объединяющей организации. В чем же надо искать эту последнюю? Близко к черным сотням и слободам стоит Земский приказ, ведающий полицию города Москвы: в него идут ходатайства московского посада*. Но приказ — чисто правительственное присутственное место. Для Москвы он играл ту же роль, какую воеводская съезжая изба исполняла для провинциальных городов. Московские черные сотни и слободы имели и свой земский объединяющий центральный орган. Только это не был общепосадский сход, как в других городах. Такой сход в Москве представлял бы большие затруднения по своей громоздкости. По первой ревизии в Москве сочтено было 13.600 слишком душ посадского населения; собираться на сход такому количеству посадских было, конечно, невозможно. Если в южных городах с микроскопическими количествами посадского элемента посадские сходы были невозможны по малочисленности посада, то в Москве они напротив были "немыслимы по его многолюдству. В Москве место общепосадского схода занимало в XVII веке общее собрание сотенных и слободских властей, то есть сотских и старост. В самом деле, челобитные о нуждах, общих всем посадским Москвы, например, о более равномерной раскладке тягла, о сокращении тягла, о воспрещении беломестцам приобретать черные дворы посредством покупки и залога, от чего пустели сотни и слободы — все эти челобитные подаются правительству "черных сотен сотскими и черных слобод старостами во всех тяглых людей место". Таким образом сотские и старосты являлись представителями всего тяглого населения Москвы**. Точно так же, когда правительству нужно было справиться о чем-либо у московского посадского населения — оно обращалось к той же коллегии сотских и старост. В 1711 году московское купечество опрашивалось о новых законопроектах касавшихся торговли: подавали сказки те же сотские и старосты***. Таким образом, особенностью Москвы в XVII века сравнительно с провинциальными городами в строе посадского самоуправления было: выделение из посада крупных торгово-промышленных людей и отсутствие общепосадского схода, который бы завершал собрания мелких самоуправляющихся единиц, сотен и слобод, и его исполнительного органа — земского старосты. Вместо общепосадского схода в Москве действует собрание представителей автономных единиц в лице сотских и старост. Можно указать также случай, когда московский посад был представлен особыми выборными депутатами. Так было в 1699 году при выборах состава учреждавшейся тогда Бурмистерской палаты. Когда зашел вопрос о том, как выбрать 12 ее членов, московские гости предложили, чтобы четырех членов было предоставлено выбрать гостям, четырех других — гостиной сотне, четырех остальных — всем черным сотням и слободам. Однако законодатель не согласился дать такое огромное преимущество в руки привилегированной коммерции и решил для избрания Бурмистерской палаты созвать особое избирательное собрание, в которое должны были войти по одному депутату от каждой посадской организации Москвы: от гостей гостиной сотни и от каждой из черных сотен и слобод. Этому избирательному собранию и предоставлено было избрать 12 членов палаты. Будь в Москве общепосадсюй сход — не было бы нужды в таком специальном собрании, и выборы бурмистров могли пройти так же, как они происходили в провинции****. ______________________ * АИ. III, № 92, IX, XXIII, XXV.
______________________ Так было в XVII веке. Посмотрим теперь, какие изменения в эту организацию самоуправляющихся единиц московского посада были внесены XVIII веком. Прежде всего надо отметить крупную перемену в социальном составе посадского населения Москвы, произведенную первой ревизией, которая вообще сыграла такую выдающуюся роль в переустройстве общественного склада. Перемена эта заключалась в том, что привилегированные купеческие корпорации: гостей и гостиной сотни (суконная сотня еще ранее как то незаметно исчезает), прежде отграниченные от посада, потеряли свой привилегированный характер; их члены обложены были наравне со всеми прочими посадскими подушною податью в том же окладе. Корпорации эти вошли в состав посада, растворились в нем и утратили реальное бытие, сделавшись лишь почетными названиями (стр. 131). В то же время вошли в состав посада дворцовые слободы, также отчужденные от него прежде. Таким образом в Москве XVIII века насчитывалось всего 33 сотни и слободы. Различие между сотней и слободой окончательно утрачивается, слободы потеряли совершенно характер территориальных союзов. Во-первых, владения слобожан постоянно переходили к беломестцам, и борьба против этого перехода, которую вело правительство и сами слободы, оказывалась бессильной. Во-вторых, сами слобожане поселялись на территориях других слобод. Уже переписная книга мещанской слободы 1684 года перечисляла особый разряд членов Мещанской слободы, живущих по разным другим сотням и слободам. Переписная книга 1-й ревизии ведет перепись посадского населения Москвы по сотням и слободам, указывая при том место жительства каждого тяглеца. Из этих обозначений видно, что члены одной и той же слободы разбросаны по разным местам города. Возьмем для примера первую попавшуюся под руку из слобод, Кузнецкую*. Читаем: "Кузнецкой слободы старинные тяглецы: Антипа Борисов 41 г., живет в приходе церкви Живоначальные Троицы, что в Кожевниках; Афанасий Аникиев 26 л., живет в приходе церкви Иоанна Войственника у Калужских ворот; Иван Алексеев с. Толыгина 62 л., живет в приходе Бориса и Глеба" и т.д., и т.д. Так что положения г. Кизеветтера (стр. 632): "Посадские тяглецы группировались в слободы по месту жительства, а в гильдии по размерам своих пожитков", а также, что "староста — докладывает о дурном поведении живущих в его слободе купцов" (ibid.) — нуждаются в оговорке относительно Москвы. В первые три четверти XVIII века сотни и слободы сохраняют еще значение тяглых организаций, по которым разверстываются и которыми отбываются повинности**. В конце XVIII века они обращаются лишь в номинальное подразделение, по которому еще и теперь распределяется московское купечество и мещанство. ______________________ * Материалы для истории московского купечества. Т. 1. С. 125.
______________________ Наконец, новостью, внесенной XVIII веком, была новая группировка посадского населения по гильдиям, основанная на размерах капиталов. Совершенно верно замечает г. Кизеветтер, что гильдейская группировка не уничтожила слободской, что "члены одной и той же гильдии были рассыпаны по разным слободам" (стр. 632). Таким образом члены слободы могли принадлежать к разным гильдиям, и наоборот*. Гильдии, по крайней мере 1-я и 2-я, имеют свои отдельные собрания, и во главе каждой стоит ее выборная администрация: "старшина с товарищи", причем под этим обозначением разумеется трехчленная коллегия из гильдейского старшины, гильдейского старосты и "старшинского товарища". На этих собраниях избираются кандидаты к посадским финансовым службам**. Собрания первых двух гильдий вместе исполняют в Москве до учреждений 1775 года функции посадского схода. Такое собрание, например, 18 января 1771 года постановило приговор об отбывании пожарной повинности; 26 марта и 5 апреля рассуждало и постановило решение по вопросу об очистке городских рядов, возбужденному магистратом; 1 июня производило выборы одного члена в магистрат и определило представить в магистрат о ссылке в Сибирь двух купцов, оказавшихся виновными в воровстве; 3 сентября выбрало 10 человек купцов, вызываемых в Сенат для обсуждения мер против чумы***. Третья гильдия на таких собраниях не участвует. Это соединенное присутствие двух первых гильдии и заменяет собою в XVIII веке собрание сотенных и слободских представителей XVII века. Но это именно — соединенное присутствие гильдии, а не посадский сход. Собрание официально так и называется "Московское 1-й и 2-й гильдии купечество"; оно не имеет общего руководителя и председателя, каким в провинциальных городах бывал земский староста. Гильдии заседают каждая со своими старшинами. ______________________ * Материалы для истории московского купечества. М., 1885. Т. 2. Списки гильдий по слободам.
______________________ * * * В предложенном, затянувшемся в значительной степени очерке мы все же не исчерпали всего богатого содержания книги г. Кизеветтера о посадской общине. При ее разборе нам приходилось скорее упрекать автора в излишествах, чем в недостатках. Книга поставила много важнейших вопросов по истории русского города в XVIII веке и многие из них разрешила, на наш взгляд, окончательно, благодаря той массе материала, которой обставлял автор решение каждого вопроса и той замечательной осторожности, с которою он действовал над этим материалом, всегда критически проверенным, для получения выводов. То, что было до появления книги лишь отчасти и только поверхностно известным, стало теперь ясным. Впервые произведена разработка статистических данных о посадском населении по всей России, впервые с такою отчетливостью изображено посадское тягло. Наконец, открыта и описана совершенно прежде остававшаяся неизвестной деятельность посадского схода. Можно, конечно, жалеть, что автор ограничился в изображении жизни посада только одною стороною, тою, которою посад был обращен к государству, к казне; сосредоточил главное внимание на составе казенного тягла и на организации его отбывания и не дал картины внутренней стороны городской жизни: экономических условии и бытовой обстановки, среди которых жил и действовал посадский человек XVIII века, а также и того духовного уровня, на котором этот человек стоял. Но такие сожаления возбуждаются потому, что книга показывает, с каким талантом и эрудицией автор мог бы решить ту или другую задачу. И за то, что им сделано по истории города, русская наука должна быть ему признательна. Я не сомневаюсь, что книга г. Кизеветтера займет почетное место в нашей исторической литературе и вполне признаю ее достойной премии Г.Ф. Карпова. Опубликовано: Чтения в императорском Обществе истории и древностей российских. 1906. Кн. 4. Отд. 5. С. 1-36.
Михаил Михайлович Богословский (1867-1929) — российский историк. Академик Российской академии наук (1921; член-корреспондент с 1920). | ||
|