| ||
|
Мы собрались сегодня праздновать трехсотлетний юбилей царствующей династии. Юбилеи как лиц, так и учреждений необходимо вызывают потребность в биографических справках или исторических воспоминаниях. Но предаться историческим воспоминаниям по поводу трехсотлетнего царствования династии — не значит ли это припомнить весь ход нашей истории за последние три века? Возможна ли эта задача в пределах отведенного нам небольшого времени? Ее разрешению посвящены вышедшие за последнее время объемистые юбилейные издания, плоды коллективного труда наших выдающихся историков. Но все же я не хотел бы отказаться от невольно возникающих сегодня исторических воспоминаний. Я и попытаюсь оглянуться на наше трехсотлетнее прошлое и окинуть хотя бы беглым взглядом три минувшие века нашей истории. Деление исторического процесса на столетия искусственно и условно; но наше сознание, которое не может равномерно постигать весь ход процесса и которое, работая порывистыми движениями, останавливается только на отдельных его моментах, до такой степени с этим делением свыклось, что с каждым столетием у нас связана группа особых только этому веку свойственных признаков, воспоминаний и представлений. Эти воспоминания, эти образы тотчас же возникают у нас, как только мы заговорим о том или другом веке. Я приглашаю вас мысленно перенестись в Московское государство XVII века. Войдемте в его средоточие — Москву и в средоточие самой Москвы — Кремль. Здесь в близком и тесном соседстве с великими русскими святынями нас поразит громадное, оригинальное здание, состоящее из разной величины каменных палат и деревянных изб, больших и малых пристроек и надстроек, с причудливо расположившимися теремами, затейливыми башенками, с золочеными куполами многочисленных церквей. Это — дворец московских государей, строение или вернее совокупность строений, нараставших в течение столетий параллельно с тем, как московский удельный князь становился великим князем московским, государем всея Руси. Так же, как дворец московского государя, росла и сама Москва с ее Китаем, Белым и Земляным городами, с ее посадами; сотнями и слободами, нараставшими вокруг ее сердцевины — Кремля. Тем же процессом создавалось из разновременно включаемых частей и все Московское государство, собравшее вокруг Москвы прежние великие и удельные княжества, вольные города с их землями и татарские царства. Этот процесс собирания Руси не прерывается и в XVII веке. Старая династия Рюриковичей сошла с исторического поприща, покончив первую часть дела, собрав всю Великую Русь. Династия Романовых продолжает начатое, и собирает под своим скипетром и остальные части Руси: Малую и Белую. Однако весь этот сложенный из частей политический состав не слит еще в единое и нераздельное органическое целое, и длинный царский титул XVII века с перечислением "всех государств Российского царствия", как тогда назывались отдельные части русской земли, представляет собою частию воспоминание очень недалекого прошлого, а частию формулу живой действительности. Силой, связующей эти срастающиеся части, является власть московского государя. Царь XVII века — живое воплощение отвлеченной идеи государства; понятия государя и государства слиты в мышлении людей того времени, когда государево дело не различается от государственного. В лице пестрой массы представителей от дробных чинов на земском соборе собирается вокруг государя вся земля. Московский государь для всех не совсем спаявшихся еще частей русской земли одинаково высокая и приемлемая вершина: и для вырастившего московскую власть великорусского племени, и для не забывшего, может быть, еще свободолюбивых преданий новгородца, и для привыкшего к ханскому деспотизму татарина Казанского и Астраханского царств, и для живописной массы инородцев Европейской России и Сибири, и для вольного донского казака, и для властного малороссийского гетмана Богдана Хмельницкого, просившего государя принять войско "под свою высокую руку!" Твердая политическая скрепа единства русской земли — власть московского государя XVII века скрепляет и внутренние объединяющие общество связи. Эта власть спокойно высится над взбаламученным морем разнообразных, переплетающихся, сходящихся и расходящихся, сталкивающихся и спорящих гражданских интересов, примиряет их столкновения и разрешает их споры. Когда московский государь в знаках своего достоинства, в шапке Мономаха, в облачении, напоминающем церковное, поддерживаемый боярами при торжественном звоне кремлевских колоколов, спускаясь с Красного крыльца, шествует в один из соборов, к нему протягиваются бесчисленные руки с челобитными, в которых несут к государю свое наболевшее горе люди всяких чинов: община черносошных поморских северных крестьян, посадские торгово-промышленные люди, келарь крупного монастыря или старец пустынножитель, холоп и крепостной крестьянин из боярской вотчины московского центра, видный помещик — столбовой дворянин московский и мелкий служилый человек, обзаводящийся хозяйством на черноземе южнорусского "дикого поля". Милостивая резолюция, начинающаяся словами: "Государь пожаловал", помечаемая дьяком на челобитной по прочтении ее государю — смягчает остроту борьбы всех этих перечисленных социальных сил Московского государства XVII века. Избрание государя, земский собор, избирающей государя и участвующий с ним в государственном строительстве, "запись", если верить Котошихину, данная боярству Михаилом Романовым в том, что он будет "нежестоким и непальчивым" — все это новые политические идеи, вынесенные XVII веком из пережитых событий смутного времени. Но в строе Московского государства этого века сквозь круг новых, широких политических идей, ясно сквозят давние черты удельной старины, и наряду с новыми взглядами живут древние политические привычки и порядки, раздваивающие иногда и самые политические взгляды. Михаил Романов не только государь, избранный народом, но и законный наследник своей отчины от своих прародителей, от царя Ивана Васильевича Грозного по его супруге Анастасии Романовне. Избирательная монархия XVII века все еще также и вотчина московских государей, и о таком характере их государства наглядно говорит их дворец, подобно громадной усадьбе, окруженный хозяйственными службами разного рода: казенными, житными, конюшенными, хлебенными, сытенными дворами и мастерскими палатами с громадным штатом дворцовых слуг и ремесленников, населяющих раскинувшияся вокруг дворца московские дворцовые слободы. Московское государство не знает еще государственных учреждений. Управление ведется лично посредством личных поручений по хозяйству — приказов. Это свойство управления отражается и во внешних его формах. Все правительственные акты пишутся от имени государя, все бумаги, направляющиеся кверху, адресуются на имя самого государя. Государь лично входит нередко в мельчайшие детали того или другого, даже незначительного дела. Но вообще XVII век это век государей, которые более царствуют, чем управляют. Это век царя Михаила, избранного на престол в шестнадцатилетнем возрасте, на первых порах опиравшегося на почти непрерывно заседавшие в начале его царствования земские соборы, а затем руководимого твердой и властной волей отца "великого государя святейшего патриарха", человека, вынесшего большой запас опыта из полной превратностей и злоключений пережитой жизни. Это — время царя Алексея, который также занял престол в юных годах и при котором в течение всего царствования состоит влиятельный, направляющий дела советник: Б.И. Морозов, патриарх Никон, Ордин-Нащокин, А.С. Матвеев. Это, наконец, время малолетнего и слабого здоровьем царя Федора Алексеевича. Из этих трех государей дома Романовых XVII столетие запечатлелось с какою-то особенной полнотой в царе Алексее Михайловиче. И в самом его облике, в его чисто великорусском лице, в приветливом взоре его больших добрых голубых глаз и во всем обиходе его жизни: в долгих уединенных молитвах в крестовой церкви, в усердных богомольях по монастырям, во внимательном сидении с боярами "о делех" и в радушных его пирах с теми же боярами, напоминавших былинные пиры киевского князя Владимира, и в необыкновенно ласковом и участливом отношение к другим людям, в особенности к горю, других людей — выразились лучшие черты древнерусской жизни. Редко кто, как царь Алексей Михайлович, умел чувствовать и ценить эту прелесть окружающего его родного: созерцать тихий великорусский пейзаж окрестностей села Коломенского или Саввина монастыря, утешаться "красносмотрительным", по его собственному выражению, полетом соколов на любимой им птичьей охоте, строго наблюдать чин церковного богослужения по уставу, заботиться о великолепии пышного дворцового церемониала, любоваться своеобразным зрелищем ратного строя. Редко кто, как он, умел проявить мягкость русской души, христианской души по преимуществу и выразить ее простым и понятным ей добрым делом: посещением заключенных "несчастных" в тюрьмах и бесхитростным подаянием милостыни просящей протянутой руке. В нем эта уходившая с XVII веком в прошлое древняя Русь, эта русская Русь, как будто блеснула своей приветливой прощальной красотою! Царь глубоко любил родное и был привязан к нему, но в эту любовь он умел внести широкий взгляд на вещи. Ему пришлось выслушать горький и резкий протест части современного ему общества за посягательство на старину. Будь это прикосновение к старине более продуманным и осторожным, и протест не был бы столь резким. Лучшее русское общество XVII века, откуда выходили Ртищевы, Ордины-Нащокины, Матвеевы — люди того же направления, как и царь Алексей, умели соединять любовь к национальному с уважением к успехам чужеземного знания и техники и с стремлением совершенствовать родное при помощи чужеземного. Эти люди выражали собою истинное настроение века. Начавшийся подъемом национального чувства в 1612 — 1613 годах, XVII век был веком национализма, в том высоком и единственном смысле этого слова, в котором его только и можно понимать. Под национализмом я разумею любовь к лучшим свойствам своего народа и стремление развивать и совершенствовать эти свойства. Такой национализм идет рука об руку с уважением к благородным сторонам чужой жизни. XVIII век вызывает в нашем представлении новые образы. Когда заходит речь о XVIII веке на Западе, в Европе, нам невольно рисуется версальский двор "короля-солнца", золотая толпа придворных, изысканные манеры, глубокие поклоны и реверансы, церемонные менуэты; салон, где искрятся остроты философов, где слышатся речи о естественных правах человека, о просвещении и свободе, где покланяются разуму и ненавидят суеверие, где поучаются у Монтескье, смеются бодрым и здоровым смехом, читая страницы Вольтера и проливают чувствительные слезы над героинями Руссо, где льются звуки ясной, как мысли философов этого века, музыки Моцарта и Гайдна, где высказываются бодрые и светлые взгляды на будущее, где возникают идеи свободы и равенства у мыслителей, идиллические мечты о братстве людей у поэтов, где у просвещенных государственных деятелей зарождаются смелые попытки перестроить всю общественную жизнь по философским аксиомам. Когда заходит речь о XVIII веке в России, тотчас же всплывают представления о престоле, занятом в течение 67 лет из ста женщинами-императрицами, о столицах с дворцами, выстроенными Растрелли, об отражающих вкусы европейской жизни в русской провинциальной глуши дворянских усадьбах с фронтонами и колоннами, в которых начинает появляться обитатель нового типа. Сын петровского гардемарина, против воли еще ездивший за границу изучать навигацкую науку, он вырос теперь в поклонника Вольтера и друга просвещения; на полке его библиотеки стоит Энциклопедия, а его жена и дочери зачитываются, проливая слезы, романами Руссо. Всего более, однако, XVIII век в России есть век Петра Великого и Екатерины II. Если государи XVII века более царствовали, чем управляли, то оба эти государя, наполнившие своими делами XVIII век, развили широчайшую собственную инициативу. И в обстоятельствах, среди которых обоим пришлось действовать, и в их деле, и в самых их характерах много различий. Петр начал царствовать совсем неподготовленным. Он получил первоначальное образование на улице села Преображенского и в Немецкой слободе и заканчивал его беглым обзором европейских заводов, фабрик и музеев. Екатерина путем настойчивого и упорного самообразования прошла солидную, предварительную подготовку и развила свое мышление настолько, что могла держать себя на равной ноге с наиболее выдающимися умами века. Петр начинал прямо с практики и только к концу дней стал подходить к теории. Он начал с мастерской и только затем стал заглядывать, да и то урывками, в книгу. Екатерина долгие годы провела над книгой и в размышлениях над прочитанным. Петр во многих случаях по быстроте, решительности и горячности своего темперамента, приступал к делу, не обдумав его во всех подробностях. Екатерина всегда много готовилась и никогда не действовала необдуманно. Реформа Петра началась с малых вещей, с обрезывания бород и долгополого платья; она шла без системы, без определенного плана. Но она была шире в конце, чем в начале. Она разрослась в обширный, всеобъемлющий процесс, захвативший все стороны русской жизни. Екатерина начала сразу с очень широкой меры: с созыва представительного собрания, при помощи которого она хотела перестроить все стороны жизни совершенно новым законодательством, основанным на началах Разума и Просвещения, но ее преобразования коснулись на практике лишь немногого из того, что было намечено. Петр поступал, как строитель, который начал постройку с крутой и беспощадной ломки старого, но у которого не было заранее составленного чертежа для новых зданий; планы их носились перед ним смутно. Намерения Екатерины отливались в ясные формы и находили себе выражение в стройно обработанном иногда даже слишком симметрично расположенном предварительном плане. Реформа Петра касалась более внешности, обстановки и техники. Екатерина в своей правительственной деятельности старалась проникать глубже, воздействовать на идеи и убеждения. Петр своими указами говорил подданным об их обязанностях к государству. Законодательство Екатерины имело своею целью дарование подданным прав. Требуя от подданного безусловной жертвы жизнью и имуществом для государства, петровский суровый указ отражал на себе все черты нетерпеливого и самовластного характера государя. Екатерина действовала мягкими приемами, поражая и привлекая подданных широтою своих идей и взглядов. Петр работал, как кузнец, в дымной мастерской тяжелыми ударами молота перековывал русского человека, сообщая ему европейский закал и выправку. Екатерина перевоспитывала русское общество в изящном салоне при помощи философии, которая сообщала сердцам чувствительность, а умам возвышенные идеи. При всех этих различиях и в обеих эпохах, и в самих двух великих государях XVIII века, найдем в них немало общего. И Петр, и Екатерина чутко понимали основные интересы русского народа и руководились ими в своей политике. Петр осуществил вековое стремление России к берегам северного Балтийского моря и разрешил задачу, поставленную на очередь еще царем Иваном Грозным. Екатерина достигла цели, намеченной еще русскими дипломатами XV века: собрала исконные русские земли с православным населением и осуществила другое вековое стремление русского народа к берегам южного, Черного моря и также разрешила задачу, поставленную на очередь еще в XVI веке. Оба государя, деятели века просвещенного абсолютизма, одинаково были поклонниками Разума, оба руководились им, как началом своей деятельности. "Самодержавною рукой он смело сеял просвещенье", сказал поэт о Петре. До конца своих дней Петр остался верен девизу, избранному им в юности и вырезанному на печати, которою он запечатывал письма из своего первого заграничного путешествия: "Аз есмь в чину учимых и учащих мя требую". Никогда не переставая учиться сам, он смотрит на себя, как на учителя своего народа: "наш народ", пишет он в одном из указов, "яко дети, которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают, которым досадно кажется, но когда выучатся, потом благодарят". Екатерина в Наказе собранным ею для законодательства народным представителям помещает золотые слова: "Хотите ли предупредить преступления? Сделайте, чтобы просвещение распространилося между людьми" (246). От своей деятельности учителя Петр восходил до понятия о высокой обязанности жертвовать жизнью за свой народ, что и выразил в словах: "Я за свое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею". Но ту же мысль проводит и Екатерина, когда пишет в Наказе о том, что "ласкатели по вся дни всем земным обладателям говорят, что народы их для них сотворены. Однакож мы думаем и за славу себе вменяем сказать, что мы сотворены для нашего народа" (620). Это единство основных взглядов, это общее стремление к одной и той же цели было причиной того глубокого уважения, какое питала Екатерина к своему гениальному предшественнику, которому воздвигла памятник из бронзы и гранита, лучшее произведете искусства в этом роде. Просвещение — лозунг XVIII века. К нему направлены политика государей и помыслы лучших русских людей. Петр покрывает Россию целою сетью светских и духовных училищ. Екатерина I основывает Академию наук, Анна учреждает Шляхетский кадетский корпус, Елизавета Петровна — и вечная ей благодарность за этот ее акт — подписывает указ об основании Московского университета. Екатерина II пытается путем школы создать новую породу гуманных и просвещенных людей и продолжает дело Петра Великого, вырабатывая план провинциальных училищ. XVIII век создает Ломоносова, вмещавшего в себе, кажется, весь цикл современного ему научного знания и своими гениальными предвидениями намного опережавшего свое время. Просвещение — основная идея литературы XVIII века; о нем твердят сатиры Кантемира, комедии Фонвизина и оды Ломоносова, приветствующего успехи русского просвещения и выражающего радость по тому поводу, "что может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать". XIX век — век пара и электричества, броненосцев и скорострельных пушек, заводов и фабрик, дымом бесчисленных труб застилающих свет солнца для скученного в громадных городах населения, век гигантских машин, грохотом и лязгом заглушающих вольную песнь природы, век позитивного знания, статистики и политической экономии и острой борьбы труда с капиталом — этот век начинается в России благородным порывом молодого государя к законности и праву. "Закон — залог блаженства всех и каждого" — такие слова приказывает Александр I отчеканить на медали, выбитой в память его коронации. "Все другие меры", пишет он в одном из своих рескриптов, "могут сделать в государстве счастливые времена, но один закон может утвердить их навеки". Воодушевление государя не остается без отклика в народной массе, из глубины которой выходить ревностный помощник ему в стремлении к законности — Сперанский. Однако на пути к закону Александр I встретил чудовище, грузно лежавшее поперек дороги и преграждавшее всякую возможность движения вперед — чудовище, которому имя было "крепостное право". Как можно было говорить о торжестве закона, когда миллионы русского народа были лишены самого элементарного человеческого права! Крепостное право возмущало Екатерину II в начале ее царствования. Первая стрела в него была пущена императором Павлом в его указе о трехдневной барщине. Друг свободы и равенства Александр мечтал об уничтожении этого зла, дал крепостным возможность выхода в вольные хлебопашцы и освободил остзейских крестьян, но идея восстановления права европейских народов, попранного революцией и освобождения их от ига Наполеона отвлекла его от идеи освобождения собственного народа и всецело овладела им. Идеалистические порывы Александра I Николай I воплощал в конкретные осязательные формы, воздвигая монументальное здание Свода законов. Но в противоположность другим его фундаментальным и прочным постройкам, служащим памятниками его царствования и прямолинейностью своих очертаний как бы отражавшим прямоту взглядов строителя, это колоссальное здание — Свод законов — было в зыбкой трясине крепостного права лишено устойчивого основания. Закон и рабство несовместимы. Гнойною почвою рабства питается и в его удушливой атмосфере держится произвол. Единственной опорой закона служит воля свободного человека. Хорошо выяснена новейшими историческими трудами душевная драма, пережитая Александром I. Но не раскрытой пока остается, может быть, еще гораздо более глубокая трагедия, которую пришлось пережить Николаю. Освободив в первые годы царствования от турецкого ига единоверную Грецию, Николай Павлович вознамерился положить конец рабству и в собственной стране, "Крепостное право в настоящем положении оставаться более не может", категорически заявил он своему сотруднику, своему "начальнику штаба" в предстоящей войне с крепостным правом — Киселеву. Но этот государь, весь закованный в сталь, весь как бы вылитый из стали, привыкший, чтобы к его металлически-звонкому повелительному голосу почтительно прислушивалась вся Европа — оказался по-гамлетовски бессилен перед поставленной себе целью, и нетрудно понять, чего ему стоило, ему — строгому и взыскательному командиру, произнести под гром севастопольской канонады последние предсмертные слова, обращенные к наследнику престола Александру Николаевичу: "Сдаю тебе мою команду, но, к сожалению, не в таком порядке, как бы желал". Только третьему из императоров XIX века Царю-Освободителю удалось, призвав к содействию лучшие силы русского дворянства: Самариных, Милютиных, Черкасских, Семеновых и др., разрубить связывавший Россию узел. Великим актом, 19 февраля 1861 года вековая преграда была снесена, и русская жизнь вырвалась в широкое русло свободного развития. 20 миллионов рабов стали гражданами. Освободительная волна вышла из русских берегов, и XIX век заканчивался теми же стремлениями к свободе, какими и начинался. Уничтожив рабство в России взмахом своего пера, Царь-Освободитель, поддержанный великодушным братским подвигом народа, острием меча разбил оковы турецкого ига, в которых томилось православное балканское славянство. Право и свобода — вот идеалы, вдохновлявшие людей XIX века. Распространяя полноту гражданских прав на все классы русского народа, учреждая всесословную школу, уравнивая все сословия в почетном, но тяжелом бремени государственной обороны, Александр II привлек все русское общество к участию в государственной работе на местах: в отправлении правосудия на новых, разумных началах, в земском и городском самоуправлении, имеющем целью устройство местной жизни. Годы царствования императора Александра III, протекшие под оливковой ветвью глубокого мира, высоко подняли внешний престиж России. Последовательным завершением "великих реформ" Царя-Освободителя, логически с ними связанным, было преобразование государственного устройства, совершенное ныне царствующим императором Николаем II, призвавшим русский народ к работе на государственных верхах, к участию в законодательстве и в деле высшего управления. Пусть же в окружении народного представительства русская Корона сияет еще более ярким и сильным блеском! Празднования юбилеев сопровождаются пожеланиями. Непрерывность древней династии — большое счастье для страны. Горький исторический опыт показал нам, какую разруху, какую смуту и распад вызвало пресечение дома Рюриковичей. Непрерывная династия скрепляет отдельные части государственного строения, связуя их в единое политическое целое. Среди изменчивых явлений жизни она является прочным устоем, поддерживающим непрерывность исторического предания. Меняются самые государственные формы. Вотчина московских государей XVII века уступает место просвещенному абсолютизму XVIII столетия; за просвещенным абсолютизмом идет представительный строй, основанный на началах права. В династии смена идей и форм, возникающих и исчезающих, как явления времени, опирается на предание дома. Оплот территориального государственного единства, сильная исторической традицией династия, связуя сменяющиеся поколения, служит оплотом государственного единства и во времени, знамением непрерывности государства. Пусть же крепнет единая и нераздельная Русь под руководительством государей из древнего дома Романовых. Настанут другие времена, будут провозглашены другие, неведомые нам теперь принципы и идеалы. Но пусть великая и мощная Россия, вступая в даль грядущих столетий, сохранит и лучшие заветы отошедших в минувшее веков: горячее национальное чувство, каким бились русские сердца при избрании царя Михаила в XVII веке, любовь к свету просвещения, проявленную XVIII веком, стремление к торжеству закона и права, которым воодушевлялись лучшие силы XIX столетия! Опубликовано: Чтения в императорском Обществе истории и древностей российских. 1913. Кн. 4. С. 35 — 43.
Михаил Михайлович Богословский (1867 — 1929) — российский историк. Академик Российской академии наук (1921; член-корреспондент с 1920).
| ||
|