| ||
|
В Нынешний раз я приехал в Лондон уже к концу сезона, то есть, в последних числах июля. К числу многих оригинальных обычаев, господствующих на британских островах, принадлежит давно установившийся обычай проводить весну и лучшую пору лета в Лондоне, несмотря на то, что здесь всякий сколько-нибудь достаточный человек прежде всего старается приобрести себе поместье и убрать свой сельский дом со всевозможным удобством. Лондонский сезон обыкновенно продолжается во все заседание парламента, то есть, начиная с самой ранней весны до августа; а осень и зима посвящаются на житье в поместьях, на охоту и на путешествие. Впрочем, здешняя зима далеко не представляет такого унылого вида, как например в средней Европе. Здесь зелень в полях и на большей части кустарников и деревьев во все продолжение зимы также свежа и ярка, как в первые летние месяцы, а лондонский климат, столь дурной от ноября до марта, превосходен от апреля до сентября. Притом же та часть Лондона, в которой преимущественно живут высшие и богатые классы, вовсе не так лишена свежего воздуха и природы, как все другие столицы Европы. Лондон, а особенно его West-End, квартал высшего и богатого общества, изобилует парками, садами и скверами с старыми, роскошными деревьями. В этих густых тенистых парках с утра встречаешь множество верховых; дамы в щегольских экипажах разъезжают по этим густым аллеям, как в своих поместьях и очень часто сами правят. Итак, с наступлением апреля, всякий стремится в Лондон, начиная с аристократии, которая здесь дает тон всему. Жители других местностей, исключая разве тех, которым должности, лавки или фабричные дела не позволяют отлучиться, собирая все средства, стремятся в Лондон хотя на одну неделю. Меблированные квартиры, отели, театры, концерты, все публичные зрелища наполняются невероятными толпами жильцов, слушателей и зрителей. Трудно, да я думаю и невозможно определить число меблированных комнат и квартир, отдающихся в наймы на время сезона; количество их невероятно; оне всех цен и во всех степенях комфорта и изящества. Но количество приезжающих в Лондон на время сезона так велико, что выбор между квартирами делается труден, и найдти квартиру не легко. Так как англичане — самый чистоплотный народ в мире, с которым могут сравниться в этом разве только наши купцы и особенно купцы-старообрядцы, — то квартиры здесь почти все необыкновенно чисты и опрятны. Цены их в сравнении не только с петербургскими, но даже и парижскими, вовсе нельзя назвать дорогими. Моя квартира во втором этаже, в хорошем и весьма чистом квартале (Cavendish Square) и состоящая из просторной спальни, к которой с одной стороны примыкает кабинет для одеванья, а с другой большая гостиная (sitting room), и все это чисто и прекрасно меблировано, стоила мне 40 шиллингов в неделю (рублей 13 сер.). Так как здесь вовсе нет обычая завтракать в кофейных, как в Париже, да и кофейных здесь почти нет, то завтрак приготовляют обыкновенно дома. Два яйца, превосходная баранья котлетка и в огромном количестве чай с густыми сырыми сливками, стоит с небольшим шиллинг (коп. 40 серебр.). Что касается до газет, то их можно получать за безделицу на прочтение от 9 до 12 часов: огромное множество уличных мальчиков снискивают себе пропитание тем, что разносят газеты по домам утром и потом приходят за ними после полудня. Отели английские, где без английского языка путешественник решительно пропадает, превосходны, но дороги; а отели, содержимые иностранцами, как например, на Лейстер-сквере, где прислуга говорит по-французски, грязны и дурны. Для людей, желающих провести в Лондоне несколько месяцев и имеющих хотя самые маленькие сведения в английском языке, всего лучше поместиться в английском семействе. Там за весьма небольшую плату они будут иметь квартиру и стол, и сверх того пользоваться английским обществом. В каждом нумере «Times» всегда есть много объявлений от семейств, желающих принять к себе такого рода постояльцев, даже женатых. А о превосходном комфорте английской жизни нельзя иметь понятия, не испытавши его. Побывать в Лондоне в течение сезона принадлежит не только к обычаям англичан, но и к условиям фашона (fashion). Англичанин, столь свободный в своих политических мнениях, добровольно подчиняется строгой общественной дисциплине, укоренившемуся обычаю и установившимся нормам жизни. Нет народа в Европе, у которого обычай и установившиеся нормы жизни возводились бы в такой неприкосновенный закон. Оказывая совершеннейшую терпимость ко всякого рода доктринам и мнениям, англичанин считает естественным только то, что получило право обычности, и именно английской обычности. Аристократические части Лондона, пустые и тихие зимою, по которым редко слышится стук экипажа, с наступлением сезона вдруг наполняются своими великолепными обитателями и роскошными экипажами, с кучерами и лакеями в париках, или с напудренными волосами. У отворяющихся дверей домов видны напудренные швейцары. По какому-то непонятному предрассудку, пудра и парик имеют здесь величественное и мистическое значение. Президенты палаты лордов и общин сидят в огромных напудренных париках, и замечательно, что чем больше парик, тем он имеет более важное значение. Судьи тоже заседают в париках, но парики их уже менее парика лорда канцлера, а парики адвокатов менее судейских. Только лорд-мер не надевает парика, хотя он в то же время и полицейский судья в Сити. Аристократические кучера и лакеи непременно, если иногда и не бывают в париках, то всегда с напудренными волосами. Впрочем, это удовольствие здесь может доставить себе всякий; оно вовсе не составляет исключительного права, принадлежащего аристократическим титулам, а приобретается посредством взноса известного налога, которым обложено право употребления пудры. Но редко кто не из титулованных лиц вздумает напудрить своих кучеров и лакеев. Вы тотчас различите экипаж лорда от экипажа какого-нибудь члена нижней палаты. Первый всегда яркого цвета, лакей и кучер, в коротких штанах и в жилетах из краснаго плюша, в шляпе с кокардой. Экипаж коммонера гораздо скромнее; если же он глава старинной фамилии в своей провинции, то он может иметь такой же экипаж, как и лорд. Но всякий выскочка особенно должен остерегаться кокарды на шляпах своих слуг. Все это только в обычае, все это не предписывается, но все это соблюдается строго. Также не запрещается придумать для себя какой угодно герб, но никому здесь в голову не придет выставить произвольно герб на своем экипаже; такого все засмеяли бы. Но я начал говорить о париках: особенно жаль мне было смотреть на председателя палаты общин, сидевшего в своем огромном паричище во время страшных июльских жаров нынешнего лета; в иные дни, когда палата была особенно полна, пот градом лил с его лица, походившего цветом на вареного морского рака. Неимоверное здоровье, прежде всех других талантов, должны здесь иметь адвокаты, председатели судов и особенно президент палаты общин. Председательствуя в палате обыкновенно от пяти или шести часов вечера и до глубокой ночи, он в последние месяцы сессии председательствует еще от двенадцати утра до четырех часов. Последний президент высидел таким образом семнадцать лет и конечно уже не даром возведен был потом в перы. Заметьте, что президент не может даже на минуту выйти, чтоб освежиться; для этого он должен прервать заседание, ибо палата без своего президента не имеет никакого значения, а вице-президентов здесь нет. Он может выйти только тогда, когда палата обращается в комитет, потому что у комитетов палаты есть свои председатели. Но палата в комитет обращается не часто. Правда, парламент открыт не целый год, однакож главная сессия продолжается с января и до половины августа. И все это время надо положительно высидеть. Конечно, президент палаты не обязан к большим головным работам, — но президенты высших судов! Лорд-Кембль, например канцлер в теперешнем министерстве и бывший президент уголовного суда, с 10 до 4 часов председательствовал в своем суде ежедневно, где, выслушивая адвокатов и расспрашивая свидетелей, должен потом рассказывать присяжным оправдательные и обвинительные стороны каждого дела, следательно, он с напряженным вниманием должен был следить за речами адвокатов и за показаниями свидетелей; а потом вечером он отправлялся в палату лордов, как член ее, часто говорил там речи. Какое могучее здоровье нужно хотя для одного такого продолжительного сиденья, не говоря уже о головной работе! И не удивительно ли, что все эти великие юристы Англии, Линдгорсты, Брумы, Кембли, вышедшие из небогатого среднего сословия, и за свои юриспруденческие знания и заслуги возведенные в перы Англии, прошедши через все это страшное сиденье и через всю эту подавляющую работу, дожили до 72, 75 и 86 лет, и до сих пор наслаждаются отличным здоровьем. Впрочем, я буду еще иметь случай воротиться к этим могучим английским старцам. Надо признаться, что лондонский сезон обнаруживает некоторые свойства английского характера с весьма комической стороны, и особенно там, где дело касается до изящных искусств. Страшно и дико сказать, чтобы нация, которая произвела Шекспира, Байрона, Вальтер-Скотта, могла отличаться такою посредственностию во всех других изящных искусствах, кроме поэзии, — и однакож, всмотревшись в увеселения англичан, в их национальные произведения, музыкальные, живописные, архитектурные и ваятельные, поневоле приходишь к этому убеждению. Кто, например, не знает, что лондонские директоры опер платят большие суммы, собирая на сезон лучших певцов и певиц со всей Европы. Таким образом бывает здесь в сезон по три итальянские оперы. Но посмотрите на этих, по бальному разодетых, женщин и мужчин во фраках и белых галстуках, наполняющих ложи и партер, какие все равнодушные и серьезные лица, и с какою величавою важностию сидят они! От этой публики не услышит певец симпатического тихого отзыва на глубоко прочувствованную им фразу, отзыва, который мгновенно пробежав по зале, замирает, как шелест, произведенный в листьях нечаянным дуновением стихнувшего ветра. Между певцами и публикой не завязывается здесь та магнетическая связь, вследствие которой публика мгновенно понимает каждую прочувствованную фразу певца, а певец увлекается сочувствием своей публики. Спросите любого из первоклассных артистов, играющих и поющих здесь во время сезона: они все скажут вам то же самое; они без улыбки не могут говорить об английской публике. Дело в том, что для англичан опера есть не более, как фашионабельное место; и к числу разных обязанностей настоящего джентльмена принадлежит обязанность непременно бывать иногда в опере. Поэтому здесь нельзя войти даже в партер, иначе как во фраке; истые англичане и этим не довольствуются, а надевают себе белый галстук и берут складную шляпу; сидят серьезно, молча и снисходительно слушают, потому что перед ними поют Марио, Гризи, Тамберлик; они знают, что все это большие европейские знаменитости, и совершенно довольны тем, что присутствуют при их пении. Вследствие всего этого, петь или получать рукоплескания на лондонской оперной сцене считается между артистами вовсе незавидным патентом на знаменитость. Лондонская оперная публика никогда никого не произвела в знаменитость; напротив, она сама требует себе уже готовых знаменитостей, о которых ей протрубили уши. Впрочем, англичане могут утешиться тем, что в своей поэзии и литературе едва ли не превосходят всех других народов, и еще тем, что и римляне были вовсе не артистическим народом. Но не имея сами живого смысла в искусствах, англичане, — и это свидетельствует о высокой цивилизации английского общества — заменяют его высочайшим уважением к художественным авторитетам. Это особенно бросается в глаза в концертах. Смотря на афиши здешних концертов, всякий должен заключить, что Лондон не только самый музыкальный, но самый классически-музыкальный город в Европе. Лондонский сезон битком набит концертами всякого рода и утренними и вечерними, и каждый из концертов непременно наполнен сочинениями Бетховета, Моцарта, Мендельсона; некоторые концерты восходят до Генделя и Баха. Известно, что англичане сочинили себе из Генделя свою национальную знаменитость, несмотря на то, что он был немец и только прожил несколько лет в Англии. Оратории Генделя даются здесь, особенно в мануфактурных и торговых городах, с огромною обстановкой и посещаются тысячами. Главная причина этому заключается, мне кажется, в том, что для многих религиозных сект театр есть греховное место, а оратория, сделанная на библейский текст, есть в сущности религиозное произведение, слушать которое наставительно. Артисты всех стран и инструментов стремятся в Лондон при наступлении сезона, ибо обыкновенная плата здесь в концертах не менее 10 шиллингов (слишком 3 р. сер.), а нумерованные места дороже. И удивительно, что все концерты бывают полны. Толпы девиц, дам и джентльменов, у которых в домах редко слышатся звуки фортепьян, или бывают слышны только пьесы в роде полек и вальсов, чинно и важно сидят и слушают сонаты и трио Бетховена, или прелюдии и фуги Баха. Всмотритесь в выражение этих правильных и строгих лиц, и вы поймете, зачем они заплатили такую дорогую цену и пришли сюда. А попробуйте объявить концерт без классических композиций, зала будет пуста. Дело в том, что к обязанностям хорошего общества и джентльменства принадлежит — знать и высоко почитать великие музыкальные имена, и вследствие этого бывать в концертах и слушать их классические композиции. Во всем, что касается музыки, англичане не хотят иметь ничего общего с католическими странами, и исключительно смотрят только на одну Германию. Но то, что в Германии вошло в простое, обыденное удовольствие народа, которое доставляет себе всякая горичная, всякий, получающий самое маленькое жалованье, потому что плата за вход в летние концерты не превышает там восьми копеек, здесь принадлежит к удовольствиям одних достаточных людей, которые отправляют его как обязанность, налагаемую условиями хорошего общества, фашона и джентльменства. Положим, что все это имеет свою смешную сторону, но, указывая на смешную сторону, я должен также сказать, что англичане имеют величайшее преимущество перед всеми другими нациями в том, что у них есть идеал, и идеал этот: быть джентльменом. В нашей литературе мы привыкли употреблять это слово в насмешливом смысле, но у англичан оно имеет совсем иное значение. В Англии только тот имеет право на название джентльмена, кто имеет вид порядочного человека; но это название условливается не одною внешнею приличностию, оно предполагает в себе все лучшие человеческие свойства. Самый презрительный отзыв порядочного англичанина о другом заключается в словах: «он не джентльмен», хотя этот другой может быть лордом, пером, или большим богачом. Это напоминает испанскую поговорку: «Король может сделать дворянином, — один Бог делает кавалером». Если англичанин скажет о ком-нибудь: он настоящий джентльмен, — это самый лучший отзыв, самая высшая похвала в английском смысле. «Если взять пять самых первых джентльменов во всей Европе, то они могут составить только одного настоящего английского джентльмена», сказал мне раз один старый и почтенный тори. Опубликовано: Боткин В.П. Сочинения: В 3 т. СПб., 1890. Т. 1. С. 284—290.
Василий Петрович Боткин (1811—1869) — музыкальный и литературный критик, переводчик, эстетик, очеркист. | ||
|