| ||
|
Я прибыл в Тифлис в 1827 году 2 февраля. В то время еще был главнокомандующим Алексей Петрович Ермолов, ожидавший смены и уже потерявший свою популярность: про него говорили тогда, что он только либерал-прапорщик; но он мог бы играть ролю Валленштейна, если бы в нем было поболее добродетелей патриота, если б он при обстановке своей того времени и какого-то трепетного ожидания от него людей, ему преданных и вообще всех благородно мыслящих, не ограничился бы каким-то непонятным равнодушием, увлекшим его в бездейственность, за которую вместо благодарности Николая навлек на себя гонение сменой бездарного Паскевича при посредничестве начальника штаба уродца Дибича, немца, не любившего Россию. Ермолов мог предупредить арестование стольких лиц и казнь пяти Мучеников, мог бы дать России Конституцию, взяв с Кавказа дивизию пехоты, две батареи артиллерии и две тысячи казаков, пройдя прямо на Петербург. Тотчас же он имел бы прекрасный корпус легкой кавалерии донцов, с их артиллерией, сколько бы он захотел. Донцы были недовольны правительством и особенно Чернышевым. Они до одного все восстали бы. А об 2-й армии и об чугуевских казаках и говорить нечего. Она вся была готова, лишь бы девизом восстания было освобождение крестьян от помещиков, десятилетняя военная служба, и чтобы казна шла на нужды народа, а не пустую политику самодержца-деспота. Помещики-дворяне не смели бы пикнуть и все до одного присоединились бы к грозной армии, ведомой любимым полководцем. Это было бы торжественное шествие здравого ума, добра и будущего благополучия России. При русском сметливом уме солдаты и крестьяне тотчас бы сметили, что это война чисто была бы за них. А равенство перед законом сильного и слабого, начальника и подчиненного, управляющего и крестьянина —скрепили бы также тотчас дело, за татарско-немецким деспотизмом остановленное не поднятым. Но Ермолов, еще раз повторяю, имея настольного книгою Тацита и Комментарии на Цезаря, ничего в них не вычитал, был всегда только интригант и никогда не был патриотом. Он уже принадлежит приговору истории, как принадлежит истории 14-ое декабря, Следственная комиссия, суд Верховного уголовного суда, его приговор, казнь, каторга, ссылка и сам Николай. Ермолов ничем не может оправдываться. Ни готовившейся Персией ворваться в наши пределы, потому что он хорошо знал эту Персию, в которой он был полномочным посланником, и в веденном им журнале так правильно ее описавши. Ничто, ничто не может его оправдывать. Войска персидские, сарвазы и их кизил-баши представляют собою самых ничтожных солдат, которым ротные командиры, султаны их, продают в долг водку, вычитывая потом из их жалования и всякий раз их обсчитывая, отчего ротный командир султан нелюбим, неуважаем и никогда, если б и был храбр, в чем можно усомниться, как в персиянине-духанщике, никогда не увлечет сарваза ни на какую отважную атаку. И персидская война 1827 года представляет тому пример, кроме сражения 13 сентября 1826 г. под Елизаветполем, где некоторое время сарвазы держали линию и тотчас же обратились в бегство, как только увидали, что резервы их побежали от ненарочно направленных выстрелов нашей артиллерии, которой наши новоприбывшие офицеры, незнакомые с своими орудиями, целили в 1-ю линию, а попали в резервы. Без всякой команды наши солдатики бросились на персиян, а Паскевич все еще не решался атаковать этих жалких персиян... Чистое солдатское дело и первое Паскевича за Кавказом, и то не ему принадлежало, а русским солдатам, еще не угнетенным Паскевичем и унизительной николаевской дисциплиной... Известный в Грузии генерал Котляревский почти с одним грузинским полком бил персиян. Для Николая и бездарного Паскевича персияне казались не теми, чем казались Ермолову. Николаю нужно было после 14 декабря еще более жертв от проклятого климата, чем доказывается план кампании Персии, избранный летом. А Паскевичу денег и наград от Николая. Следующий рассказ об Ермолове лучше всего выскажет его патриотические чувства долга сына отечества. В 1812 году Ермолов под Тарутиным был у Кутузова-Смоленского начальником штаба, и Ахшарумов в своей «Истории похода 1812 года» называет Ермолова щитом России. Военных способностей от Ермолова, конечно, никто отнять не может. Сам Кутузов говорил, что у него есть два генерала: один хочет, да не может — Коновницын, а другой может, да не хочет — Ермолов... Под Тарутиным Ермолов всякий день кутил. В один день во время кутежа Ермолов получает от Кутузова конверт. Не распечатывая, он кладет его в боковой карман и забывает об нем. Между тем в этом конверте находился приказ главнокомандующего Кутузова—на известном пункте, в известное время сосредоточить войска для нападения на короля Неаполитанского Мюрата. Кутузов приезжает и не находит ни одного солдата. Посылает за Ермоловым, запирает дверь и начинает ругать его по-матерно, кричит: «Я тебя в 24 часа расстреляю, непременно в 24 часа». Ермолов молчит и не находит слов к оправданию. Мне об этом рассказывал в Тамбове покойный генерал Ушаков, бывший под Тарутиным адъютантом Кутузова, и как большая часть адъютантов, подслушивал у дверей, в чем Ушаков и не запирается. Впервые опубликовано: Исторический сборник Вольной русской типографии в Лондоне. Кн. 2-я. С. 239—247.
Николай Романович Цебриков (1800—1866) — мемуарист, декабрист, сын Романа Максимовича Цебрикова. | ||
|