| ||
|
Посвящается Л.И. Пальмину — Тссс... Пойдемте в швейцарскую, здесь неудобно... Услышит... Отправились в швейцарскую. Швейцара Макара, чтоб он не подслушал и не донес, поспешили услать в казначейство. Макар взял рассыльную книгу, надел шапку, но в казначейство не пошел, а спрятался под лестницей: он знал, что бунт будет... Первый заговорил Кашалотов, за ним Дездемонов, после Дездемонова Зрачков... забушевали опасные страсти! По красным лицам забегали судороги, по грудям застучали кулаки... — Мы живем во второй половине девятнадцатого столетия, а не черт знает когда, не в допотопное время! — заговорил Кашалотов. — Что позволялось этим толстопузам прежде, того не позволят теперь! Нам надоело, наконец! Прошло уже то время, когда... И т.д. Дездемонов прогремел приблизительно то же самое. Зрачков даже выругался неприлично... Все загалдели! Нашелся, впрочем, один благоразумный. Этот благоразумный состроил озабоченное лицо, вытерся засморканным платочком и проговорил: — Ну, стоит ли? Ах... Ну, положим, пусть... это правда; но с какой стати? Какою мерою мерите, такою и вам возмерится: и против вас бунтовать будут, когда вы будете начальниками. Верьте слову! Губите только себя. По не послушали благоразумного. Ему не дали договорить и оттиснули его к двери. Видя, что благоразумием ничего не возьмешь, он стал неблагоразумным и сам забурлил. — Пора же, наконец, дать ему понять, что мы такие же люди, как и он! — сказал Дездемонов. — Мы, повторяю, не холуи, не плебеи! Мы не гладиаторы! Издеваться над собой мы не позволим! Он тыкает на нас, не отвечает на поклоны, морду воротит, когда доклад делаешь, бранится... Нынче и на лакеев тыкать нельзя, а не то что на благородных людей! Так и сказать ему! — А намедни обращается ко мне и спрашивает: "В чем это у тебя рыло? Пойди к Макару, пусть он тебе шваброй вымоет!" Хороши шутки! А то однажды... — Иду я с женой однажды, — перебил Зрачков, — встречается он... "А ты, говорит, губастый, вечно с девками шляешься! Среди бела дня даже!" Это, говорю, моя жена, ваше-ство... И не извинился, а только губами чмокнул! Жена от этого самого оскорбления три дня ревма ревела. Она не девка, а напротив... сами знаете... — Одним словом, господа, жить так долее невозможно! Или мы, или он, а вместе служить нам ни в каком случае не возможно! Пусть или он уйдет, или мы уйдем! Лучше без должности жить, чем реноме свое в ничтожестве иметь! Теперь девятнадцатое столетие. У всякого свое самолюбие есть! Я хоть и маленький человек, а все-таки я не субъект какой-нибудь и у меня в душе свой жанр есть! Не позволю! Так и сказать ему! Пусть один из нас пойдет и скажет ему, что так невозможно! От нашего имени! Ступай! Кто пойдет? Так-таки прямо и сказать! Не бойтесь, ничего не будет! Кто пойдет? Тьфу... черт... охрип совсем... Стали выбирать депутата. После долгих споров и пререканий самым умным, красноречивым и самым смелым признан был Дездемонов. В библиотеке записан, пишет прекрасно, с барышнями образованными знаком — значит, умен: найдется, что и как сказать. А о смелости и толковать нечего. Всем известно, как он однажды потребовал у квартального извинения, когда тот в клубе принял его за "человека"; не успел квартальный нахмуриться на это требование, как молва о смелости расплылась уже по миру и заняла умы... — Ступай, Сеня! Не бойся! Так и скажи ему! На-кося выкуси, мол! Не на тех наскочил, мол, ваше-ство! Шалишь! Ищи себе других холуев, а мы сам с усам, сами, ваше-ство, умеем фертикулясы выкидывать. Нечего тень наводить! Так-то... Ступай, Сеня... друг... Причешись только... Так и скажи... — Вспыльчив я, господа... Наговорю, чего доброго. Шел бы Зрачков лучше! — Нет, Сеня, ты иди... Зрачков молодец только против овец, да и то в пьяном виде... дурак он, а ты все-таки... Иди, душечка... Дездемонов причесался, поправил жилет, кашлянул в кулак и пошел... Все притаили дыхание. Войдя в кабинет, Дездемонов остановился у двери и дрожащей рукой провел себя по губам: ну, как начать? Под ложечкой похолодело и перетянуло, точно поясом, когда он увидел лысину с знакомой черненькой бородавкой... По спине загулял ветерок... Это не беда, впрочем; со всяким от непривычки случается, робеть только не нужно... Смелей! — Эээ... чего тебе? Дездемонов сделал шаг вперед, шевельнул языком, но не издал ни одного звука: во рту что-то запуталось. Одновременно почувствовал депутат, что не в одном только рту идет путаница: и во внутренностях тоже... Из души храбрость пошла в живот, пробурчала там, по бедрам ушла в пятки и застряла в сапогах... А сапоги порванные... Беда! — Эээ... чего тебе? Не слышишь? — Гм... Я ничего... Я только так. Я, ваше-ство, слышал... слышал... Дездемонов придержал язык, но язык не слушался и продолжал: — Я слышал, что ее-ство разыгрывают в лотерею карету... Билетик, ваше-ство... Кгм... ваше-ство... — Билет? Хорошо... У меня пять билетов осталось только... Все пять возьмешь? — Не... не... нет, ваше-ство... Один билетик... достаточно. — Все пять возьмешь, я тебя спрашиваю? — Очень хорошо-с, ваше-ство! — По шести рублей... Но с тебя можно по пяти... Распишись... От души желаю тебе выиграть... — Хе-хе-хис... Мерои-с, ваше-ство... Гм... Очень приятно... — Ссступай! Через минуту Дездемонов стоял среди швейцарской и красный, как рак, со слезами на глазах просил у приятелей 25 рублей взаймы. — Отдал ему, братцы, двадцать пять рублей, а это не мои деньги! Это теща дала за квартиру заплатить... Дайте, господа! Прошу вас! — Чего же ты плачешь? В карете ездить будешь... — В карете... Карета... Людей пугать я каретой буду, что ли? Я не духовное лицо! Да куда я ее поставлю, если выиграю? Куда я ее дену? Говорили долго, а пока они говорили, Макар (он грамотен) записывал, записав же... и т.д. Длинно, господа! Во всяком случае из сего проистекает мораль: не бунтуй! Впервые опубликовано: Осколки. 1883. № 22. 28 мая.
Антон Павлович Чехов (1860-1904) русский писатель, драматург, по профессии врач. Почётный академик Императорской Академии наук по Разряду изящной словесности (1900-1902). Является общепризнанным классиком мировой литературы. Один из самых известных мировых драматургов. | ||
|