А.П. Чехов
Дядя Ваня

СОДЕРЖАНИЕ

Действующие лица

Действие первое

Действие второе

Действие третье

Действие четвёртое

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

С е р е б р я к о в   А л е к с а н д р   В л а д и м и р о в и ч,   отставной профессор.
Е л е н а   А н д р е е в н а,   его жена, 27 лет.
С о ф ь я   А л е к с а н д р о в н а   (С о н я),   его дочь от первого брака.
В о й н и ц к а я   М а р и я   В а с и л ь е в н а,   вдова тайного советника, мать первой жены профессора.
В о й н и ц к и й   И в а н   П е т р о в и ч,   ее сын.
А с т р о в   М и х а и л   Л ь в о в и ч,   врач.
Т е л е г и н   И л ь я   И л ь и ч,   обедневший помещик.
М а р и н а,   старая няня.
Работник.

Действие происходит в усадьбе Серебрякова.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

        ^{Сад. Видна часть сада с террасой. На аллее под старым тополем стол, сервированный для чая. Скамьи, стулья; на одной из скамей лежит гитара. Недалеко от стола качели. Третий час дня.
        Пасмурно.
        Марина (сырая, малоподвижная старушка, сидит у самовара, вяжет чулок) и Астров (ходит возле).}

М а р и н а (наливает стакан). Кушай, батюшка.

А с т р о в (нехотя принимает стакан). Что-то не хочется.

М а р и н а. Может, водочки выпьешь?

А с т р о в. Нет. Я не каждый день водку пью. К тому же душно.

        ^Пауза.

Нянька, сколько прошло, как мы знакомы?

М а р и н а (раздумывая). Сколько? Дай Бог память... Ты приехал сюда, в эти края... когда?., еще жива была Вера Петровна, Сонечкина мать. Ты при ней к нам две зимы ездил... Ну, значит, лет одиннадцать прошло. (Подумав.) А может, и больше...

А с т р о в. Сильно я изменился с тех пор?

М а р и н а. Сильно. Тогда ты молодой был, красивый, а теперь постарел. И красота уже не та. Тоже сказать — и водочку пьешь.

А с т р о в. Да... В десять лет другим человеком стал. А какая причина? Заработался, нянька. От утра до ночи все на ногах, покою не знаю, а ночью лежишь под одеялом и боишься, как бы к больному не потащили. За все время, пока мы с тобою знакомы, у меня ни одного дня не было свободного. Как не постареть? Да и сама по себе жизнь скучна, глупа, грязна... Затягивает эта жизнь. Кругом тебя одни чудаки, сплошь одни чудаки; а поживешь с ними года два-три и мало-помалу сам, незаметно для себя, становишься чудаком. Неизбежная участь. (Закручивая свои длинные усы.) Ишь громадные усы выросли... Глупые усы. Я стал чудаком, нянька... Поглупеть-то я еще не поглупел, Бог милостив, мозги на своем месте, но чувства как-то притупились. Ничего я не хочу, ничего мне не нужно, никого я не люблю... Вот разве тебя только люблю. (Целует ее в голову.) У меня в детстве была такая же нянька.

М а р и н а. Может, ты кушать хочешь?

А с т р о в. Нет. В великом посту на третьей неделе поехал я в Малицкое на эпидемию... Сыпной тиф... В избах народ вповалку... Грязь, вонь, дым, телята на полу, с больными вместе... Поросята тут же... Возился я целый день, не присел, маковой росинки во рту но было, а приехал домой, не дают отдохнуть — привезли с железной дороги стрелочника; положил я его на стол, чтобы ему операцию делать, а он возьми и умри у меня под хлороформом. И когда вот не нужно, чувства проснулись во мне, и защемило мою совесть, точно это я умышленно убил его... Сел я, закрыл глаза — вот этак, и думаю: те, которые будут жить через сто — двести лет после нас и для которых мы теперь пробиваем дорогу, помянут ли нас добрым словом? Нянька, ведь не помянут!

М а р и н а. Люди не помянут, зато Бог помянет,

А с т р о в. Вот спасибо. Хорошо ты сказала.

        ^{Входит Войницкий.}

В о й н и ц к и й (выходит из дому; он выспался после завтрака и имеет помятый вид; садится на скамью, поправляет свой щегольской галстук). Да...

        ^Пауза.

Да...

А с т р о в. Выспался?

В о й н и ц к и й. Да... Очень. (Зевает.) С тех пор, как здесь живет профессор со своею супругой, жизнь выбилась из колеи... Сплю не во-время, за завтраком и обедом ем разные кабули, пью вина... нездорово все это! Прежде минуты свободной не было, я и Соня работали — мое почтение, а теперь работает одна Соня, а я сплю, ем, пью... Нехорошо!

М а р и н а (покачав головой). Порядки! Профессор встает в двенадцать часов, а самовар кипит с утра, все его дожидается. Без них обедали всегда в первом часу, как везде у людей, а при них в седьмом. Ночью профессор читает и пишет, и вдруг часу во втором звонок... Что такое, батюшки? Чаю! Буди для него народ, ставь самовар... Порядки!

А с т р о в. И долго они еще здесь проживут?

В о й н и ц к и й (свистит). Сто лет. Профессор решил поселиться здесь.

М а р и н а. Вот и теперь. Самовар уже два часа на столе, а они гулять пошли.

В о й н и ц к и й. Идут, идут... Не волнуйся.

        ^{Слышны голоса; из глубины сада, возвращаясь с прогулки, идут Серебряков, Елена Андреевна, Соня и Телегин.}

С е р е б р я к о в. Прекрасно, прекрасно... Чудесные виды.

Т е л е г и н. Замечательные, ваше превосходительство.

С о н я. Мы завтра поедем в лесничество, папа. Хочешь?

В о й н и ц к и й. Господа, чай пить!

С е р е б р я к о в. Друзья мои, пришлите мне чай в кабинет, будьте добры! Мне сегодня нужно еще кое-что сделать.

С о н я. А в лесничестве тебе непременно понравится...

        ^{Елена Андреевна, Серебряков и Соня уходят в дом; Телегин идет к столу и садится возле Марины.}

В о й н и ц к и й. Жарко, душно, а наш великий ученый в пальто, в калошах, с зонтиком и в перчатках.

А с т р о в. Стало быть, бережет себя.

В о й н и ц к и й. А как она хороша! .Как хороша! Во всю свою жизнь не видел женщины красивее.

Т е л е г и н. Еду ли я по полю, Марина Тимофеевна, гуляю ли в тенистом саду, смотрю ли на этот стол, я испытываю неизъяснимое блаженство! Погода очаровательная, птички поют, живем мы все в мире и согласии,— чего еще нам? (Принимая стакан.) Чувствительно вам благодарен!

В о й н и ц к и й (мечтательно). Глаза... Чудная женщина!

А с т р о в. Расскажи-ка что-нибудь, Иван Петрович.

В о й н и ц к и й (вяло). Что тебе рассказать?

А с т р о в. Нового нет ли чего?

В о й н и ц к и й. Ничего. Все старо. Я тот же, что и был, пожалуй, стал хуже, так как обленился, ничего не делаю и только ворчу, как старый хрен. Моя старая галка, maman, все еще лепечет про женскую эмансипацию; одним глазом смотрит в могилу, а другим ищет в своих умных книжках зарю новой жизни.

А с т р о в. А профессор?

В о й н и ц к и й. А профессор попрежнему от утра до глубокой ночи сидит у себя в кабинете и пишет. «Напрягши ум, наморщивши чело, все оды пишем, пишем, и ни себе, ни им похвал нигде не слышим». Бедная бумага! Он бы лучше свою автобиографию написал. Какой это превосходный сюжет! Отставной профессор, понимаешь ли, старый сухарь, ученая вобла... Подагра, ревматизм, мигрень, от ревности и зависти вспухла печенка... Живет эта вобла в имении своей первой жены, живет поневоле, потому что жить в городе ему не по карману. Вечно жалуется на свои несчастья, хотя в сущности сам необыкновенно счастлив. (Нервно.) Ты только подумай, какое счастье! Сын простого дьячка, бурсак, добился ученых степеней и кафедры, стал его превосходительством, зятем сенатора и проч. и проч. Все это неважно, впрочем. Но ты возьми вот что. Человек ровно двадцать пять лет читает и пишет об искусстве, ровно ничего не понимая в искусстве. Двадцать пять лет он пережевывает чужие мысли о реализме, натурализме и всяком другом вздоре; двадцать пять лет читает и пишет о том, что умным давно уже известно, а для глупых неинтересно: значит, двадцать пять лет переливает из пустого в порожнее. И в то же время какое самомнение! Какие претензии! Он вышел в отставку, и его не знает ни одна живая душа, он совершенно неизвестен; значит, двадцать пять лет он занимал чужое место. А посмотри: шагает, как полубог!

А с т р о в. Ну, ты, кажется, завидуешь.

В о й н и ц к и й. Да, завидую! А какой успех у женщин! Ни один Дон Жуан не знал такого полного успеха! Его первая жена, моя сестра, прекрасное, кроткое создание, чистая, как вот это голубое небо, благородная, великодушная, имевшая поклонников больше, чем он учеников,— любила его так, как могут любить одни только чистые ангелы таких же чистых и прекрасных, как они сами. Моя мать, его теща, до сих пор обожает его, и до сих пор он внушает ей священный ужас. Его вторая жена, красавица, умница,— вы ее только что видели — вышла за него, когда уже он был стар, отдала ему молодость, красоту, свободу, свой блеск. За что? Почему?

А с т р о в. Она верна профессору?

В о й н и ц к и й. К сожалению, да.

А с т р о в. Почему же к сожалению?

В о й н и ц к и й. Потому что эта верность фальшива от начала до конца. В ней много риторики, но нет логики. Изменить старому мужу, которого терпеть не можешь,— это безнравственно; стараться же заглушить в себе бедную молодость и живое чувство — это не безнравственно.

Т е л е г и н (плачущим голосом). Ваня, я не люблю, когда ты это говоришь. Ну, вот, право... Кто изменяет жене или мужу, тот, значит, неверный человек, тот может изменить и отечеству!

В о й н и ц к и й (с досадой). Заткни фонтан, Вафля!

Т е л е г и н. Позволь, Ваня. Жена моя бежала от меня на другой день после свадьбы с любимым человеком по причине моей непривлекательной наружности. После того я своего долга не нарушал. Я до сих пор ее люблю и верен ей, помогаю чем могу и отдал свое имущество на воспитание деточек, которых она прижила с любимым человеком. Счастья я лишился, но у меня осталась гордость. А она? Молодость уже прошла, красота под влиянием законов природы поблекла, любимый человек скончался... Что же у нее осталось?

        ^{Входят Соня и Елена Андреевна; немного погодя входит Мария Васильевна с книгой; она садится и читает; ей дают чаю, и она пьет не глядя.}

С о н я (торопливо, няне). Там, нянечка, мужики пришли. Поди поговори с ними, а чай я сама... (Наливает чай.)

        ^{Няня уходит. Елена Андреевна берет свою чашку и пьет, сидя на качелях.}

А с т р о в (Елене Андреевне). Я ведь к вашему мужу. Вы писали, что он очень болен, ревматизм и еще что-то, а оказывается, он здоровехонек.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Вчера вечером он хандрил, жаловался на боли в ногах, а сегодня ничего...

А с т р о в. А я-то сломя голову скакал тридцать верст. Ну, да ничего, не впервой. Зато уж останусь у вас до завтра и по крайней мере высплюсь quantum satis [сколько надо (лат.)].

С о н я. И прекрасно. Это такая редкость, что вы у нас ночуете. Вы небось не обедали?

А с т р о в. Нет-с, не обедал.

С о н я. Так вот кстати и пообедаете. Мы теперь обедаем в седьмом часу. (Пьет.) Холодный чай!

Т е л е г и н. В самоваре уже значительно понизилась температура.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Ничего, Иван Иваныч, мы и холодный выпьем.

Т е л е г и н. Виноват-с... Не Иван Иваныч, а Илья Ильич-с... Илья Ильич Телегин, или, как некоторые зовут меня по причине моего рябого лица, Вафля. Я когда-то крестил Сонечку, и его превосходительство, ваш супруг, знает меня очень хорошо. Я теперь у вас живу-с, в этом имении-с... Если изволили заметить, я каждый день с вами обедаю.

С о н я. Илья Ильич — наш помощник, правая рука. (Нежно.) Давайте, крестненький, я вам еще налью.

М а р и я   В а с и л ь е в н а. Ах!

С о н я. Что с вами, бабушка?

М а р и я   В а с и л ь е в н а. Забыла я сказать Александру... потеряла память... сегодня получила я письмо из Харькова от Павла Алексеевича... Прислал свою новую брошюру...

А с т р о в. Интересно?

М а р и я   В а с и л ь е в н а. Интересно, но как-то странно. Опровергает то, что семь лет назад сам же защищал. Это ужасно!

В о й н и ц к и й. Ничего нет ужасного. Пейте, шатал, чай.

М а р и я   В а с и л ь е в н а. Ноя хочу говорить!

В о й н и ц к и й. Но мы уже пятьдесят лет говорим, и говорим, и читаем брошюры. Пора бы уж и кончить.

М а р и я   В а с и л ь е в н а. Тебе почему-то неприятно слушать, когда я говорю. Прости, Жан, но в последний год ты так изменился, что я тебя совершенно не узнаю... Ты был человеком определенных убеждений, светлою личностью...

В о й н и ц к и й. О да! Я был светлою личностью, от которой никому не было светло...

        ^Пауза.

Я был светлою личностью... Нельзя сострить ядовитей! Теперь мне сорок семь лет. До прошлого года я так же, как вы, нарочно старался отуманивать свои глаза вашею этою схоластикой, чтобы не видеть настоящей жизни,— и думал, что делаю хорошо. А теперь, если бы вы знали! Я ночи не сплю с досады, от злости, что так глупо проворонил время, когда мог бы иметь все, в чем отказывает мне теперь моя старость!

С о н я. Дядя Ваня, скучно!

М а р и я   В а с и л ь е в н а (сыну). Ты точно обвиняешь в чем-то свои прежние убеждения... Но виноваты не они, а ты сам. Ты забывал, что убеждения сами по себе ничто, мертвая буква... Нужно было дело делать.

В о й н и ц к и й. Дело? Не всякий способен быть пишущим perpetuum mobile, как ваш герр профессор.

М а р и я   В а с и л ь е в н а. Что ты хочешь этим сказать?

С о н я (умоляюще). Бабушка! Дядя Ваня! Умоляю вас!

В о й н и ц к и й. Я молчу. Молчу и извиняюсь.

        ^Пауза.

Е л е н а   А н д р е е в н а. А хорошая сегодня погода... Не жарко...

        ^Пауза.

В о й н и ц к и й. В такую погоду хорошо повеситься...

        ^{Телегин настраивает гитару. Марина ходит около дома и кличет кур.}

М а р и н а. Цип, цип, цип...

С о н я. Нянечка, зачем мужики приходили?..

М а р и н а. Все то же, опять всё насчет пустоши. Цип, цип, цип...

С о н я. Кого ты это?

М а р и н а. Пеструшка ушла с цыплятами... Вороны бы не потаскали... (Уходит.)

        ^{Телегин играет польку; все молча слушают; входит работник.}

Р а б о т н и к. Господин доктор здесь? (Астрову.) Пожалуйте, Михаил Львович, за вами приехали.

А с т р о в. Откуда?

Р а б о т н и к. С фабрики.

А с т р о в (с досадой). Покорно благодарю. Что ж, надо ехать... (Ищет глазами фуражку.) Досадно, черт подери...

С о н я. Как это неприятно, право... С фабрики приезжайте обедать.

А с т р о в. Нет, уж поздно будет. Где уж... Куда уж... (Работнику.) Вот что, притащи-ка мне, любезный, рюмку водки в самом деле. (Работник уходит.) Где уж... куда уж... (Нашел фуражку.) У Островского в какой-то пьесе есть человек с большими усами и малыми способностями... Так это я. Ну, честь имею, господа... (Елене Андреевне.) Если когда-нибудь заглянете ко мне, вот вместе с Софьей Александровной, то буду искренно рад. У меня небольшое именьишко, всего десятин тридцать, но, если интересуетесь, образцовый сад и питомник, какого не найдете за тысячу верст кругом. Рядом со мною казенное лесничество... Лесничий там стар, болеет всегда, так что в сущности я заведую всеми делами.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Мне уже говорили, что вы очень любите леса. Конечно, можно принести большую пользу, но разве это не мешает вашему настоящему призванию? Ведь вы доктор.

А с т р о в. Одному Богу известно, в чем наше настоящее призвание.

Е л е н а   А н д р е е в н а. И интересно?

А с т р о в. Да, дело интересное.

В о й н и ц к и й (с иронией). Очень!

Е л е н а   А н д р е е в н а (Астрову). Вы еще молодой человек, вам на вид... ну, тридцать шесть — тридцать семь лет... и, должно быть, не так интересно, как вы говорите. Все лес и лес. Я думаю, однообразно.

С о н я. Нет, это чрезвычайно интересно. Михаил Львович каждый год сажает новые леса, и ему уже прислали бронзовую медаль и диплом. Он хлопочет, чтобы не истребляли старых. Если вы выслушаете его, то согласитесь с ним вполне. Он говорит, что леса украшают землю, что они учат человека понимать прекрасное и внушают ему величавое настроение. Леса смягчают суровый климат. В странах, где мягкий климат, меньше тратится сил на борьбу с природой, и потому там мягче и нежнее человек; там люди красивы, гибки, легко возбудимы, речь их изящна, движения грациозны. У них процветают науки и искусства, философия их не мрачна, отношения к женщине полны изящного благородства...

В о й н и ц к и й (смеясь). Браво, браво!.. Все это мило, но не убедительно, так что (Астрову) позволь мне, мой друг, продолжать топить печи дровами и строить сараи из дерева.

А с т р о в. Ты можешь топить печи торфом, а сараи строить из камня. Ну, я допускаю, руби леса из нужды, но зачем истреблять их? Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев; опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи, и все оттого, что у ленивого человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топливо. (Елене Андреевне.) Не правда ли, сударыня? Надо быть безрассудным варваром, чтобы жечь в своей печке эту красоту, разрушать то, чего мы не можем создать. Человек одарен разумом и творческою силой, чтобы преумножать то, что ему дано, но до сих пор он не творил, а разрушал. Лесов все меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днем земля становится все беднее и безобразнее. (Войницкому.) Вот ты глядишь на меня с иронией и все, что я говорю, тебе кажется несерьезным, и... и, быть может, это в самом деле чудачество, но когда я прохожу мимо крестьянских лесов, которые я спас от порубки, или когда я слышу, как шумит мой молодой лес, посаженный моими руками, я сознаю, что климат немножко и в моей власти и что если через тысячу лет человек будет счастлив, то в этом немножко буду виноват и я. Когда я сажаю березку и потом вижу, как она зеленеет и качается от ветра, душа моя наполняется гордостью, и я... (Увидев работника, который принес на подносе рюмку водки.) Однако... (пьет) мне пора. Все это, вероятно, чудачество в конце концов. Честь имею кланяться! (Идет к дому.)

С о н я (берет его под руку и идет вместе). Когда же вы приедете к нам?

А с т р о в. Не знаю...

С о н я. Опять через месяц?..

        ^{Астров и Соня уходят в дом; Мария Васильевна и Телегин остаются возле стола; Елена Андреевна и Войницкий идут к террасе.}

Е л е н а   А н д р е е в н а. А вы, Иван Петрович, опять вели себя невозможно. Нужно было вам раздражать Марию Васильевну, говорить о perpetuum mobile! И сегодня за завтраком вы опять спорили с Александром. Как это мелко!

В о й н и ц к и й. Но если я его ненавижу!

Е л е н а   А н д р е е в н а. Ненавидеть Александра не за что, он такой же, как все. Не хуже вас.

В о й н и ц к и й. Если бы вы могли видеть свое лицо, свои движения... Какая вам лень жить! Ах, какая лень!

Е л е н а   А н д р е е в н а. Ах, и лень и скучно! Все бранят моего мужа, все смотрят на меня с сожалением: несчастная, у нее старый муж! Это участие ко мне — о, как я его понимаю! Вот как сказал сейчас Астров: все вы безрассудно губите леса, и скоро на земле ничего не останется. Точно так вы безрассудно губите человека, и скоро благодаря вам на земле не останется ни верности, ни чистоты, ни способности жертвовать собою. Почему вы не можете видеть равнодушно женщину, если она не ваша? Потому что,— прав этот доктор,— во всех вас сидит бес разрушения. Вам не жаль ни лесов, ни птиц, ни женщин, ни друг друга.

В о й н и ц к и й. Не люблю я этой философии!

        ^Пауза.

Е л е н а   А н д р е е в н а. У этого доктора утомленное нервное лицо. Интересное лицо. Соне, очевидно, он нравится, она влюблена в него, и я ее понимаю. При мне он был здесь уже три раза, но я застенчива и ни разу не поговорила с ним как следует, не обласкала его. Он подумал, что я зла. Вероятно, Иван Петрович, оттого мы с вами такие друзья, что оба мы нудные, скучные люди! Нудные! Не смотрите на меня так, я этого не люблю.

В о й н и ц к и й. Могу ли я смотреть на вас иначе, если я люблю вас? Вы мое счастье, жизнь, моя молодость! Я знаю, шансы мои на взаимность ничтожны, равны нулю, но мне ничего не нужно, позвольте мне только глядеть на вас, слышать ваш голос...

Е л е н а   А н д р е е в н а. Тише, вас могут услышать!

        ^{Идут в дом.}

В о й н и ц к и й (идя за нею). Позвольте мне говорить о своей любви, не гоните меня прочь, и это одно будет для меня величайшим счастьем...

Е л е н а   А н д р е е в н а. Это мучительно...

        ^{Оба уходят в дом.
        Телегин бьет по струнам и играет польку; Мария Васильевна что-то записывает на полях брошюры.}

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

        ^{Столовая в доме Серебрякова. Ночь. Слышно, как в саду стучит сторож.
        Серебряков (сидит в кресле перед открытым окном и дремлет) и Елена Андреевна (сидит подле него и тоже дремлет).}

С е р е б р я к о в (очнувшись). Кто здесь? Соня, ты?

Е л е н а   А н д р е е в н а. Это я.

С е р е б р я к о в. Ты, Леночка... Невыносимая боль!

Е л е н а   А н д р е е в н а. У тебя плед упал на пол. (Кутает ему ноги.) Я, Александр, затворю окно.

С е р е б р я к о в. Нет, мне душно... Я сейчас задремал, и мне снилось, будто у меня левая нога чужая. Проснулся от мучительной боли. Нет, это не подагра, скорей ревматизм. Который теперь час?

Е л е н а   А н д р е е в н а. Двадцать минут первого.

        ^Пауза.

С е р е б р я к о в. Утром поищи в библиотеке Батюшкова. Кажется, он есть у нас.

Е л е н а   А н д р е е в н а. А?

С е р е б р я к о в. Поищи утром Батюшкова. Помнится, он был у нас. Но отчего мне так тяжело дышать?

Е л е н а   А н д р е е в н а. Ты устал. Вторую ночь не спишь.

С е р е б р я к о в. Говорят, у Тургенева от подагры сделалась грудная жаба. Боюсь, как бы у меня не было. Проклятая, отвратительная старость. Черт бы ее побрал. Когда я постарел, я стал себе противен. Да и вам всем, должно быть, противно на меня смотреть.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Ты говоришь с своей старости таким тоном, как будто все мы виноваты, что ты стар.

С е р е б р я к о в. Тебе же первой я противен.

        ^{Елена Андреевна отходит и садится поодаль.}

Конечно, ты права. Я не глуп и понимаю. Ты молода, здорова, красива, жить хочешь, а я старик, почти труп. Что ж? Разве я не понимаю? И, конечно, глупо, что я до сих пор жив. Но погодите, скоро я освобожу вас всех. Недолго мне еще придется тянуть.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Я изнемогаю... Бога ради молчи.

С е р е б р я к о в. Выходит так, что благодаря мне все изнемогли, скучают, губят свою молодость, один только я наслаждаюсь жизнью и доволен. Ну да, конечно!

Е л е н а   А н д р е е в н а. Замолчи! Ты меня замучил!

С е р е б р я к о в. Я всех замучил. Конечно.

Е л е н а   А н д р е е в н а (сквозь слезы). Невыносимо! Скажи, что ты хочешь от меня?

С е р е б р я к о в. Ничего.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Ну, так замолчи. Я прошу.

С е р е б р я к о в. Странное дело, заговорит Иван Петрович или эта старая идиотка, Марья Васильевна,— и ничего, все слушают, но скажи я хоть одно слово, как все начинают чувствовать себя несчастными. Даже голос мой противен. Ну, допустим, я противен, я эгоист, я деспот, но неужели я даже в старости не имею некоторого права на эгоизм? Неужели я не заслужил? Неужели же, я спрашиваю, я не имею права на покойную старость, на внимание к себе людей?

Е л е н а   А н д р е е в н а. Никто не оспаривает у тебя твоих прав.

        ^{Окно хлопает от ветра.}

Ветер поднялся, я закрою окно. (Закрывает.) Сейчас будет дождь. Никто у тебя твоих прав не оспаривает.

        ^{Пауза; сторож в саду стучит и поет песню.}

С е р е б р я к о в. Всю жизнь работать для науки, привыкнуть к своему кабинету, к аудитории, к почтенным товарищам — и вдруг, ни с того ни с сего, очутиться в этом склепе, каждый день видеть тут глупых людей, слушать ничтожные разговоры... Я хочу жить, я люблю успех, люблю известность, шум, а тут — как в ссылке. Каждую минуту тосковать о прошлом, следить за успехами других, бояться смерти... Не могу! Нет сил! А тут еще не хотят простить мне моей старости!

Е л е н а   А н д р е е в н а. Погоди, имей терпение: через пять-шесть лет и я буду стара.

        ^{Входит Соня.}

С о н я. Папа, ты сам приказал послать за доктором Астровым, а когда он приехал, ты отказываешься принять его. Это неделикатно. Только напрасно побеспокоили человека...

С е р е б р я к о в. На что мне твой Астров? Он столько же понимает в медицине, как я в астрономии.

С о н я. Не выписывать же сюда для твоей подагры целый медицинский факультет.

С е р е б р я к о в. С этим юродивым я и разговаривать не стану.

С о н я. Это как угодно. (Садится.) Мне все равно.

С е р е б р я к о в. Который теперь час?

Е л е н а   А н д р е е в н а. Первый.

С е р е б р я к о в. Душно... Соня, дай мне со стола капли!

С о н я. Сейчас. (Подает капли.)

С е р е б р я к о в (раздраженно). Ах, да не эти! Ни о чем нельзя попросить!

С о н я. Пожалуйста, не капризничай. Может быть, это некоторым и нравится, но меня избавь, сделай милость! Я этого не люблю. И мне некогда, мне нужно завтра рано вставать, у меня сенокос.

        ^{Входит Войницкий в халате и со свечой.}

В о й н и ц к и й. На дворе гроза собирается.

        ^{Молния.}

Вона как! Helene и Соня, идите спать, я пришел вас сменить.

С е р е б р я к о в (испуганно). Нет, нет! Не оставляйте меня с ним! Нет. Он меня заговорит!

В о й н и ц к и й. Но надо же дать им покой! Они уже другую ночь не спят.

С е р е б р я к о в. Пусть идут спать, но и ты уходи. Благодарю. Умоляю тебя. Во имя нашей прежней дружбы, не протестуй. После поговорим.

В о й н и ц к и й (с усмешкой). Прежней нашей дружбы... Прежней...

С о н я. Замолчи, дядя Ваня.

С е р е б р я к о в (жене). Дорогая моя, не оставляй меня с ним! Он меня заговорит.

В о й н и ц к и й. Это становится даже смешно.

        ^{Входит Марина со свечой.}

С о н я. Ты бы ложилась, нянечка. Уже поздно.

М а р и н а. Самовар со стола не убран. Не очень-то ляжешь.

С е р е б р я к о в. Все не спят, изнемогают, один только я блаженствую.

М а р и н а (подходит к Серебрякову, нежно). Что, батюшка? Больно? У меня у самой ноги гудут, так и гудут. (Поправляет плед.) Это у вас давняя болезнь. Вера Петровна, покойница, Сонечкина мать, бывало, ночи не спит, убивается... Очень уж она вас любила...

        ^Пауза.

Старые, что малые, хочется, чтобы пожалел кто, а старых-то никому не жалко. (Целует Серебрякова в плечо.) Пойдем, батюшка, о постель... Пойдем, светик... Я тебя липовым чаем напою, ножки твои согрею... Богу за тебя помолюсь...

С е р е б р я к о в (растроганный). Пойдем, Марина.

М а р и н а. У самой-то у меня ноги так и гудут, так и гудут! (Ведет его вместе с Соней.) Вера Петровна, бывало, все убивается, все плачет... Ты, Сонюшка, тогда была еще мала, глупа... Иди, иди, батюшка...

        ^{Серебряков, Соня и Марина уходят.}

Е л е н а   А н д р е е в н а. Я замучилась с ним. Едва на ногах стою.

В о й н и ц к и й. Вы с ним, а я с самим собою. Вот уже третью ночь не сплю.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Неблагополучно в этом доме. Ваша мать ненавидит все, кроме своих брошюр и профессора; профессор раздражен, мне не верит, вас боится; Соня злится на отца, злится на меня и не говорит со мною вот уже две недели; вы ненавидите мужа и открыто презираете свою мать; я раздражена и сегодня раз двадцать принималась плакать... Неблагополучно в этом доме.

В о й н и ц к и й. Оставим философию!

Е л е н а   А н д р е е в н а. Вы, Иван Петрович, образованны и умны и, кажется, должны бы понимать, что мир погибает не от разбойников, не от пожаров, а от ненависти, вражды, от всех этих мелких дрязг... Ваше бы дело не ворчать, а мирить всех.

В о й н и ц к и й. Сначала помирите меня с самим собою! Дорогая моя... (Припадает к ее руке.)

Е л е н а   А н д р е е в н а. Оставьте! (Отнимает руку.) Уходите!

В о й н и ц к и й. Сейчас пройдет дождь, и все в природе освежится и легко вздохнет. Одного только меня не освежит гроза. Днем и ночью, точно домовой, душит меня мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно. Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости. Вот вам моя жизнь и моя любовь: куда мне их девать, что мне с ними делать? Чувство мое гибнет даром, как луч солнца, попавший в яму, и сам я гибну.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Когда вы мне говорите о своей любви, я как-то тупею и не знаю, что говорить. Простите, я ничего не могу сказать вам. (Хочет идти.) Спокойной ночи.

В о й н и ц к и й (загораживая ей дорогу). И если бы вы знали, как я страдаю от мысли, что рядом со мною в этом же доме гибнет другая жизнь — ваша! Чего вы ждете? Какая проклятая философия мешает вам? Поймите же, поймите...

Е л е н а   А н д р е е в н а (пристально смотрит на него). Иван Петрович, вы пьяны!

В о й н и ц к и й. Может быть, Может быть...

Е л е н а   А н д р е е в н а. Где доктор?

В о й н и ц к и й. Он там... у меня ночует. Может быть, может быть... Все может быть!

Е л е н а   А н д р е е в н а. И сегодня пили? К чему это?

В о й н и ц к и й. Все-таки на жизнь похоже... Не мешайте мне, Helene!

Е л е н а   А н д р е е в н а. Раньше вы никогда не пили, и никогда вы так много не говорили... Идите спать! Мне с вами скучно.

В о й н и ц к и й (припадая к ее руке). Дорогая моя... чудная!

Е л е н а   А н д р е е в н а (с досадой). Оставьте меня. Это, наконец, противно. (Уходит.)

В о й н и ц к и й (один). Ушла...

        ^Пауза.

Десять лет тому назад я встречал ее у покойной сестры. Тогда ей было семнадцать, а мне тридцать семь лет. Отчего я тогда не влюбился в нее и не сделал ей предложения? Ведь это было так возможно! И была бы она теперь моею женой... Да... Теперь оба мы проснулись бы от грозы; она испугалась бы грома, а я держал бы ее в своих объятиях и шептал: «Не бойся, я здесь». О, чудные мысли, как хорошо, я даже смеюсь... но, Боже мой, мысли путаются в голове... Зачем я стар? Зачем она меня не понимает? Ее риторика, ленивая мораль, вздорные, ленивые мысли о погибели мира — все это мне глубоко ненавистно.

        ^Пауза.

О, как я обманут! Я обожал этого профессора, этого жалкого подагрика, я работал на него как вол! Я и Соня выжимали из этого имения последние соки; мы, точно кулаки, торговали постным маслом, горохом, творогом, сами не доедали куска, чтобы из грошей и копеек собирать тысячи и посылать ему. Я гордился им и его наукой, я жил, я дышал им! Все, что он писал и изрекал, казалось мне гениальным... Боже, а теперь? Вот он в отставке, и теперь виден весь итог его жизни: после него не останется ни одной страницы труда, он совершенно неизвестен, он ничто! Мыльный пузырь! И я обманут...— вижу,— глупо обманут...

        ^{Входит Астров в сюртуке, без жилета и без галстука; он навеселе; за ним Телегин с гитарой.}

А с т р о в. Играй!

Т е л е г и н. Все спят-с!

А с т р о в. Играй!

        ^{Телегин тихо наигрывает.}

(Войницкому.) Ты один здесь? Дам нет? (Подбоченясь, тихо поет.) «Ходи хата, ходи печь, хозяину негде лечь...» А меня гроза разбудила. Важный дождик. Который теперь час?

В о й н и ц к и й. А черт его знает.

А с т р о в. Мне как будто бы послышался голос Елены Андреевны.

В о й н и ц к и й. Сейчас она была здесь.

А с т р о в. Роскошная женщина. (Осматривает склянки на столе.) Лекарства. Каких только тут нет рецептов! И харьковские, и московские, и тульские... Всем городам надоел своею подагрой. Он болен или притворяется?

В о й н и ц к и й. Болен.

        ^Пауза.

А с т р о в. Что ты сегодня такой печальный? Профессора жаль, что ли?

В о й н и ц к и й. Оставь меня.

А с т р о в. А то, может быть, в профессоршу влюблен?

В о й н и ц к и й. Она мой друг.

А с т р о в. Уже?

В о й н и ц к и й. Что значит это «уже»?

А с т р о в. Женщина может быть другом мужчины лишь в такой последовательности: сначала приятель, потом любовница, а затем уж друг.

В о й н и ц к и й. Пошляческая философия.

А с т р о в. Как? Да... Надо сознаться — становлюсь пошляком. Видишь, я и пьян. Обыкновенно я напиваюсь так один раз в месяц. Когда бываю, в таком состоянии, то становлюсь нахальным и наглым до крайности. Мне тогда всё нипочем! Я берусь за самые трудные операции и делаю их прекрасно; я рисую самые широкие планы будущего; в это время я уже не кажусь себе чудаком и верю, что приношу человечеству громадную пользу... громадную! И в это время у меня своя собственная философская система, и все вы, братцы, представляетесь мне такими букашками... микробами. (Телегину.) Вафля, играй!

Т е л е г и н. Дружочек, я рад бы для тебя всею душой, но пойми же,— в доме спят!

А с т р о в. Играй!

        ^{Телегин тихо наигрывает.}

Выпить бы надо. Пойдем, там, кажется, у нас еще коньяк остался. А как рассветет, ко мне поедем. Идёть? У меня есть фельдшер, который никогда не скажет «идет», а. «идёть». Мошенник страшный. Так идёть? (Увидев входящую Соню.) Извините, я без галстука. (Быстро уходит; Телегин идет за ним.)

С о н я. А ты, дядя Ваня, опять напился с доктором. Подружились ясные соколы. Ну, тот уж всегда такой, а ты-то с чего? В твои годы это совсем не к лицу.

В о й н и ц к и й. Годы тут ни при чем. Когда нет настоящей жизни, то живут миражами. Все-таки лучше, чем ничего.

С о н я. Сено у нас все скошено, идут каждый день дожди, все гниет, а ты занимаешься миражами. Ты со всем забросил хозяйство... Я работаю одна, совсем из сил выбилась... (Испуганно.) Дядя, у тебя на глазах слезы!

В о й н и ц к и й. Какие слезы? Ничего нет... вздор... Ты сейчас взглянула на меня, как покойная твоя мать. Милая моя... (Жадно целует ее руки и лицо.) Сестра моя... милая сестра моя... где она теперь?   Если   б ы   о н а   з н а л а!   А х,   е с л и   б ы   о н а   з н а л а!

С о н я. Что? Дядя, что знала?

В о й н и ц к и й. Тяжело, не хорошо... Ничего... После... Ничего... Я уйду... (Уходит.)

С о н я (стучит в дверь). Михаил Львович! Вы не спите? На минутку!

А с т р о в (за дверью). Сейчас! (Немного погодя входит; он уже в жилетке и галстуке.) Что прикажете?

С о н я. Сами вы пейте, если это вам не противно, по, умоляю, не давайте пить дяде. Ему вредно.

А с т р о в. Хорошо. Мы не будем больше пить.

        ^Пауза.

Я сейчас уеду к себе. Решено и подписано. Пока запрягут, будет уже рассвет.

С о н я. Дождь идет. Погодите до утра.

А с т р о в. Г роза идет мимо, только краем захватит. Поеду. И, пожалуйста, больше не приглашайте меня к вашему отцу. Я ему говорю — подагра, а он — ревматизм; я прошу лежать, он сидит. А сегодня так и вовсе не стал говорить со мною.

С о н я. Избалован. (Ищет в буфете.) Хотите закусить?

А с т р о в. Пожалуй, дайте.

С о н я. Я люблю по ночам закусывать. В буфете, кажется, что-то есть. Он в жизни, говорят, имел большой успех у женщин, и его дамы избаловали. Вот берите сыр.

        ^{Оба стоят у буфета и едят.}

А с т р о в. Я сегодня ничего не ел, только пил. У вашего отца тяжелый характер. (Достает из буфета бутылку.) Можно? (Выпивает рюмку.) Здесь никого нет, и можно говорить прямо. Знаете, мне кажется, что в вашем доме я не выжил бы одного месяца, задохнулся бы в этом воздухе... Ваш отец, который весь ушел в свою подагру и в книги, дядя Ваня со своею хандрой, ваша бабушка, наконец ваша мачеха...

С о н я. Что мачеха?

А с т р о в. В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Она прекрасна, спора нет, но... ведь она только ест, спит, гуляет, чарует всех нас своею красотой — и больше ничего. У нее нет никаких обязанностей, на нее работают другие... Ведь так? А праздная жизнь не может быть чистою.

        ^Пауза.

Впрочем, быть может, я отношусь слишком строго. Я не удовлетворен жизнью, как ваш дядя Ваня, и оба мы становимся брюзгами.

С о н я. А вы недовольны жизнью?

А с т р о в. Вообще жизнь люблю, но нашу жизнь, уездную, русскую, обывательскую, терпеть не могу и презираю ее всеми силами моей души. А что касается моей собственной, личной жизни, то, ей-Богу, в ней нет решительно ничего хорошего. Знаете, когда идешь темною ночью по лесу, и если в это время вдали светит огонек, то не замечаешь ни утомления, ни потемок, ни колючих веток, которые бьют тебя по лицу... Я работаю,— вам это известно,— как никто в уезде, судьба бьет меня, не переставая, порой страдаю я невыносимо, но у меня вдали нет огонька. Я для себя уже ничего не жду, не люблю людей... Давно уже никого не Люблю.

С о н я. Никого?

А с т р о в. Никого. Некоторую нежность я чувствую только к вашей няньке — по старой памяти. Мужики однообразны очень, неразвиты, грязно живут, а с интеллигенцией трудно ладить. Она утомляет. Все они, наши добрые знакомые, мелко мыслят, мелко чувствуют и не видят дальше своего носа — просто-напросто глупы. А те, которые поумнее и покрупнее, истеричны, заедены анализом, рефлексом... Эти ноют, ненавистничают, болезненно клевещут, подходят к человеку боком, смотрят на него искоса и решают: «О, это психопат!» или: «Это фразер!» А когда не знают, какой ярлык прилепить к моему лбу, то говорят: «Эго странный человек, странный!» Я люблю лес — это странно; я не ем мяса — это тоже странно. Непосредственного, чистого, свободного отношения к природе и к людям уже нет... Нет и нет! (Хочет выпить.)

С о н я (мешает ему). Пет, прошу вас, умоляю, не пейте больше.

А с т р о в. Отчего?

С о н я. Это так не идет к вам! Вы изящны, у вас такой нежный голос... Даже больше, вы, как никто из всех, кого я знаю,— вы прекрасны. Зачем же вы хотите походить на обыкновенных людей, которые пьют и играют в карты? О, не делайте этого, умоляю вас! Вы говорите всегда, что люди не творят, а только разрушают то, что им дано свыше. Зачем же, зачем вы разрушаете самого себя? Не надо, не надо, умоляю, заклинаю вас.

А с т р о в (протягивает ей руку). Не буду больше пить.

С о н я. Дайте мне слово.

А с т р о в. Честное слово.

С о н я (крепко пожимает руку). Благодарю!

А с т р о в. Баста! Я отрезвел. Видите, я уже совсем трезв и таким останусь до конца дней моих. (Смотрит на часы.) Итак, будем продолжать. Я говорю: мое время уже ушло, поздно мне... Постарел, заработался, испошлился, притупились все чувства, и, кажется, я уже не мог бы привязаться к человеку. Я никого не люблю и... уже не полюблю. Что меня еще захватывает, так это красота. Неравнодушен я к ней. Мне кажется, что если бы вот Елена Андреевна захотела, то могла бы вскружить мне голову в один день... Но ведь это не любовь, не привязанность... (Закрывает рукой глаза и вздрагивает.)

С о н я. Что с вами?

А с т р о в. Так... В великом посту у меня больной умер под хлороформом.

С о н я. Об этом пора забыть.

        ^Пауза.

Скажите мне, Михаил Львович... Если бы у меня была подруга или младшая сестра, и если бы вы узнали, что она... ну, положим, любит вас, то как бы вы отнеслись к этому?

А с т р о в (пожав плечами). Не знаю. Должно быть, никак. Я дал бы ей понять, что полюбить ее не могу... да и не тем моя голова занята. Как-никак, а если ехать, то уже пора. Прощайте, голубушка, а то мы так до утра не кончим. (Пожимает руку.) Я пройду через гостиную, если позволите, а то боюсь, как бы ваш дядя меня не задержал. (Уходит.)

С о н я (одна). Он ничего не сказал мне... Душа и сердце его все еще скрыты от меня, но отчего же я чувствую себя такою счастливою? (Смеется от счастья.) Я ему сказала: вы изящны, благородны, у вас такой нежный голос... Разве это вышло некстати? Голос его дрожит, ласкает... вот я чувствую его в воздухе. А когда я сказала ему про младшую сестру, он не понял... (Ломая руки.) О, как это ужасно, что я некрасива! Как ужасно! А я знаю, что я некрасива, знаю, знаю... В прошлое воскресенье, когда выходили из церкви, я слышала, как говорили про меня, и одна женщина сказала: «Она добрая, великодушная, но жаль, что она так некрасива...» Некрасива...

        ^{Входит Елена Андреевна.}

Е л е н а   А н д р е е в н а (открывает окна). Прошла гроза. Какой хороший воздух!

        ^Пауза.

Где доктор?

С о н я. Ушел.

        ^Пауза.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Софи!

С о н я. Что?

Е л е н а   А н д р е е в н а. До каких пор вы будете дуться на меня? Друг другу мы не сделали никакого зла. Зачем же нам быть врагами? Полноте...

С о н я. Я сама хотела... (Обнимает ее.) Довольно сердиться.

Е л е н а   А н д р е е в н а. И отлично.

        ^{Обе взволнованы.}

С о н я. Папа лег?

Е л е н а   А н д р е е в н а. Нет, сидит в гостиной... Не говорим мы друг с другом по целым неделям и Бог знает из-за чего... (Увидев, что буфет открыт.) Что это?

С о н я. Михаил Львович ужинал.

Е л е н а   А н д р е е в н а. И вино есть... Давайте выпьем брудершафт.

С о н я. Давайте.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Из одной рюмочки... (Наливает.) Этак лучше. Ну, значит — ты?

С о н я. Ты.

        ^{Пьют и целуются.}

Я давно уже хотела мириться, да все как-то совестно было... (Плачет.)

Е л е н а   А н д р е е в н а. Что же ты плачешь?

С о н я. Ничего, это я так.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Ну, будет, будет... (Плачет.) Чудачка, и я заплакала...

        ^Пауза.

Ты на меня сердита за то, что я будто вышла за твоего отца по расчету... Если веришь клятвам, то клянусь тебе,— я выходила за него по любви. Я увлеклась им, как ученым и известным человеком. Любовь была не настоящая, искусственная, но ведь мне казалось тогда, что она настоящая. Я не виновата. А ты с самой нашей свадьбы не переставала казнить меня своими умными подозрительными глазами.

С о н я. Ну, мир, мир! Забудем.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Не надо смотреть так — тебе это не идет. Надо всем верить, иначе жить нельзя.

        ^Пауза.

С о н я. Скажи мне по совести, как друг... Ты счастлива?

Е л е н а   А н д р е е в н а. Нет.

С о н я. Я это знала. Еще один вопрос. Скажи откровенно,— ты хотела бы, чтобы у тебя был молодой муж?

Е л е н а   А н д р е е в н а. Какая ты еще девочка. Конечно, хотела бы. (Смеется.) Ну, спроси еще что-нибудь, спроси...

С о н я. Тебе доктор нравится?

Е л е н а   А н д р е е в н а. Да, очень.

С о н я (смеется). У меня глупое лицо... да? Вот он ушел, а я все слышу его голос и шаги, а посмотрю на темное окно,— там мне представляется его лицо. Дай мне высказаться... Но я не могу говорить так громко, мне стыдно. Пойдем ко мне в комнату, там поговорим. Я тебе кажусь глупою? Сознайся... Скажи мне про него что-нибудь...

Е л е н а   А н д р е е в н а. Что же?

С о н я. Он умный... Он все умеет, все может... Он и лечит, и сажает лес...

Е л е н а   А н д р е е в н а. Не в лесе и не в медицине дело... Милая моя, пойми, это талант! А ты знаешь, что значит талант? Смелость, свободная голова, широкий размах... Посадит деревцо и уже загадывает, что будет от этого через тысячу лет, уже мерещится ему счастье человечества. Такие люди редки, их нужно любить... Он пьет, бывает грубоват,— но что за беда? Талантливый человек в России не может быть чистеньким. Сама подумай, что за жизнь у этого доктора! Непролазная грязь на дорогах, морозы, метели, расстояния громадные, народ грубый, дикий, кругом нужда, болезни, а при такой обстановке тому, кто работает и борется изо дня в день, трудно сохранить себя к сорока годам чистеньким и трезвым... (Целует ее.) Я от души тебе желаю, ты стоишь счастья... (Встает.) А я нудная, эпизодическое лицо... И в музыке, и в доме мужа, во всех романах — везде, одним словом, я была только эпизодическим лицом. Собственно говоря, Соня, если вдуматься, то я очень, очень несчастна! (Ходит в волнении по сцене.) Нет мне счастья на этом свете. Нет! Что ты смеешься?

С о н я (смеется, закрыв лицо). Я так счастлива... счастлива!

Е л е н а   А н д р е е в н а. Мне хочется играть... Я сыграла бы теперь что-нибудь.

С о н я. Сыграй. (Обнимает ее.) Я не могу спать... Сыграй!

Е л е н а   А н д р е е в н а. Сейчас. Твой отец не спит. Когда он болен, его раздражает музыка. Поди спроси. Если он ничего, то сыграю. Поди.

С о н я. Сейчас. (Уходит.)

        ^{В саду стучит сторож.}

Е л е н а   А н д р е е в н а. Давно уже я не играла. Буду играть и плакать, плакать, как дура. (В окно.) Это ты стучишь, Ефим?

        ^{Голос сторожа: «Я!»}

Е л е н а   А н д р е е в н а. Не стучи, барин нездоров.

        ^{Голос сторожа. «Сейчас уйду! (Подсвистывает.) Эй, вы, Жучка, Мальчик! Жучка!»
        Пауза.}

С о н я (вернувшись). Нельзя!

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

        ^{Гостиная в доме Серебрякова. Три двери: направо, налево и посредине.
        День.
        Войницкий, Соня (сидят) и Елена Андреевна (ходит по сцене, о чем-то думая).}

В о й н и ц к и й. Герр профессор изволил выразить желание, чтобы сегодня все мы собрались вот в этой гостиной к часу дня. (Смотрит на часы.) Без четверти час. Хочет о чем-то поведать миру.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Вероятно, какое-нибудь дело.

В о й н и ц к и й. Никаких у него нет дел. Пишет чепуху, брюзжит и ревнует, больше ничего.

С о н я (тоном упрека). Дядя!

В о й н и ц к и й. Ну, ну, виноват. (Указывает на Елену Андреевну.) Полюбуйтесь: ходит и от лени шатается. Очень мило! Очень!

Е л е н а   А н д р е е в н а. Вы целый день жужжите, всё жужжите — как не надоест! (С тоской.) Я умираю от скуки, не знаю, что мне делать.

С о н я (пожимая плечами). Мало ли дела? Только бы захотела.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Например?

С о н я. Хозяйством занимайся, учи, лечи. Мало ли? Вот когда тебя и папы здесь не было, мы с дядей Ваней сами ездили на базар мукой торговать.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Не умею. Да и неинтересно. Это только в идейных романах учат и лечат мужиков, а как я, ни с того ни с сего, возьму вдруг и пойду их лечить или учить?

С о н я. А вот я так не понимаю, как это не идти и не учить. Погоди, и ты привыкнешь. (Обнимает ее.) Не скучай, родная. (Смеясь.) Ты скучаешь, не находишь себе места, а скука и праздность заразительны. Смотри: дядя Ваня ничего не делает и только ходит за тобою, как тень, я оставила свои дела и прибежала к тебе, чтобы поговорить. Обленилась, не могу! Доктор Михаил Львович прежде бывал у нас очень редко, раз в месяц, упросить его было трудно, а теперь он ездит сюда каждый день, бросил и свои леса и медицину. Ты колдунья, должно быть.

В о й н и ц к и й. Что томитесь? (Живо.) Ну, дорогая моя, роскошь, будьте умницей! В ваших жилах течет русалочья кровь, будьте же русалкой! Дайте себе волю хоть раз в жизни, влюбитесь поскорее в какого-нибудь водяного по самые уши — и бултых с головой в омут, чтобы герр профессор и все мы только руками развели!

Е л е н а   А н д р е е в н а (с гневом). Оставьте меня в покое! Как это жестоко! (Хочет уйти.)

В о й н и ц к и й (не пускает ее). Ну, ну, моя радость, простите... Извиняюсь. (Целует руку.) Мир.

Е л е н а   А н д р е е в н а. У ангела не хватило бы терпения, согласитесь.

В о й н и ц к и й. В знак мира и согласия я принесу сейчас букет роз; еще утром для вас приготовил... Осенние розы — прелестные, грустные розы... (Уходит.)

С о н я. Осенние розы—прелестные, грустные розы...

        ^{Обе смотрят в окно.}

Е л е н а   А н д р е е в н а. Вот уже и сентябрь. Как-то мы проживем здесь зиму!

        ^Пауза.

Где доктор?

С о н я. В комнате у дяди Вани. Что-то пишет. Я рада, что дядя Ваня ушел, мне нужно поговорить с тобою.

Е л е н а   А н д р е е в н а. О чем?

С о н я. О чем? (Кладет ей голову на грудь.)

Е л е н а   А н д р е е в н а. Ну, полно, полно... (Приглаживает ей волосы.) Полно.

С о н я. Я некрасива.

Е л е н а   А н д р е е в н а. У тебя прекрасные волосы.

С о н я. Нет! (Оглядывается, чтобы взглянуть на себя в зеркало.) Нет! Когда женщина некрасива, то ей говорят: «У вас прекрасные глаза, у вас прекрасные волосы»... Я его люблю уже шесть лет, люблю больше, чем свою мать; я каждую минуту слышу его, чувствую пожатие его руки; и я смотрю на дверь, жду, мне все кажется, что он сейчас войдет. И вот, ты видишь, я все прихожу к тебе, чтобы поговорить о нем. Теперь он бывает здесь каждый день, но не смотрит на меня, не видит... Это такое страдание! У меня нет никакой надежды, нет, нет! (В отчаянии.) О Боже, пошли мне силы... Я всю ночь молилась... Я часто подхожу к нему, сама заговариваю с ним, смотрю ему в глаза... У меня уже нет гордости, нет сил владеть собою... Не удержалась и вчера призналась дяде Ване, что люблю... И вся прислуга знает, что я его люблю. Все знают.

Е л е н а   А н д р е е в н а. А он?

С о н я. Нет. Он меня не замечает.

Е л е н а   А н д р е е в н а (в раздумье). Странный он человек... Знаешь что? Позволь, я поговорю с ним... Я осторожно, намеками...

        ^Пауза.

Право, до каких же пор быть в неизвестности... Позволь!

        ^{Соня утвердительно кивает головой.}

И прекрасно. Любит или не любит — это не трудно узнать. Ты не смущайся, голубка, не беспокойся,— я допрошу его осторожно, он и не заметит. Нам только узнать: да или нет?

        ^Пауза.

Если нет, то пусть не бывает здесь. Так?

        ^{Соня утвердительно кивает головой.}

Легче, когда не видишь. Откладывать в долгий ящик не будем, допросим его теперь же. Он собирался показать мне какие-то чертежи... Поди скажи, что я желаю его видеть.

С о н я (в сильном волнении). Ты мне скажешь всю правду?

Е л е н а   А н д р е е в н а. Да, конечно. Мне кажется, что правда, какая бы она ни была, все-таки не так страшна, как неизвестность. Положись на меня, голубка.

С о н я. Да... да... Я скажу, что ты хочешь видеть его чертежи... (Идет и останавливается возле двери.) Нет, неизвестность лучше... Все-таки надежда...

Е л е н а   А н д р е е в н а. Что ты?

С о н я. Ничего. (Уходит.)

Е л е н а   А н д р е е в н а (одна). Нет ничего хуже, когда знаешь чужую тайну и не можешь помочь. (Раздумывая.) Он не влюблен в нее — это ясно, но отчего бы ему не жениться на ней? Она некрасива, но для деревенского доктора, в его годы, это была бы прекрасная жена. Умница, такая добрая, чистая... Нет, это не то, не то...

        ^Пауза.

Я понимаю эту бедную девочку. Среди отчаянной скуки, когда вместо людей кругом бродят какие-то серые пятна, слышатся одни пошлости, когда только и знают, что едят, пьют, спят, иногда приезжает он, непохожий на других, красивый, интересный, увлекательный, точно среди потемок восходит месяц ясный... Поддаться обаянию такого человека, забыться... Кажется, я сама увлеклась немножко. Да, мне без него скучно, я вот улыбаюсь, когда думаю о нем... Этот дядя Ваня говорит, будто в моих жилах течет русалочья кровь. «Дайте себе волю хоть раз в жизни»... Что ж? Может быть, так и нужно... Улететь бы вольною птицей от всех вас, от ваших сонных физиономий, от разговоров, забыть, что все вы существуете на свете... Но я труслива, застенчива... Меня замучит совесть... Вот он бывает здесь каждый день, я угадываю, зачем он здесь, и уже чувствую себя виноватою, готова пасть перед Соней на колени, извиняться, плакать...

А с т р о в (входит с картограммой). Добрый день! (Пожимает руку.) Вы хотели видеть мою живопись?

Е л е н а   А н д р е е в н а. Вчера вы обещали показать мне свои работы... Вы свободны?

А с т р о в. О, конечно. (Растягивает на ломберном столе картограмму и укрепляет ее кнопками.) Вы где родились?

Е л е н а   А н д р е е в н а (помогая ему). В Петербурге.

А с т р о в. А получили образование?

Е л е н а   А н д р е е в н а. В консерватории.

А с т р о в. Для вас, пожалуй, это неинтересно.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Почему? Я, правда, деревни не знаю, но я много читала.

А с т р о в. Здесь в доме есть мой собственный стол... В комнате у Ивана Петровича. Когда я утомлюсь совершенно, до полного отупения, то все бросаю и бегу сюда, и вот забавляюсь этой штукой час-другой... Иван Петрович и Софья Александровна щелкают на счетах, а я сижу подле них за своим столом и мажу, и мне тепло, покойно, и сверчок кричит. Но это удовольствие я позволяю себе не часто, раз в месяц... (Показывая на картограмме.) Теперь смотрите сюда. Картина нашего уезда, каким он был пятьдесят лет назад. Темно- и светлозеленая краска означает леса; половина всей площади занята лесом. Где по зелени положена красная сетка, там водились лоси, козы... Я показываю тут и флору и фауну. На этом озере жили лебеди, гуси, утки, и, как говорят старики, птицы всякой была сила, видимо-невидимо: носилась она тучей. Кроме сел и деревень, видите, там и сям разбросаны разные выселки, хуторочки, раскольничьи скиты, водяные мельницы... Рогатого скота и лошадей было много. По голубой краске видно. Например, в этой волости голубая краска легла густо; тут были целые табуны, и на каждый двор приходилось по три лошади.

        ^Пауза.

Теперь посмотрим ниже. То, что было двадцать пять лет назад. Тут уж под лесом только одна треть всей площади. Коз уже нет, но лоси есть. Зеленая и голубая краски уже бледнее. И так далее и так далее. Переходим к третьей части: картина уезда в настоящем. Зеленая краска лежит кое-где, но не сплошь, а пятнами; исчезли и лоси, и лебеди, и глухари... От прежних выселков, хуторков, скитов, мельниц и следа нет. В общем картина постепенного и несомненного вырождения, которому, повидимому, остается еще каких-нибудь десять — пятнадцать лет, чтобы стать полным. Вы скажете, что тут культурные влияния, что старая жизнь естественно должна была уступить место новой. Да, я понимаю, если бы на месте этих истребленных лесов пролегли шоссе, железные дороги, если бы тут были заводы, фабрики, школы — народ стал бы здоровее, богаче, умнее, но ведь тут ничего подобного! В уезде те же болота, комары, то же бездорожье, нищета, тиф, дифтерит, пожары... Тут мы имеем дело с вырождением вследствие непосильной борьбы за существование; это вырождение от косности, от невежества, от полнейшего отсутствия самосознания, когда озябший, голодный, больной человек, чтобы спасти остатки жизни, чтобы сберечь своих детей, инстинктивно, бессознательно хватается за все, чем только можно утолить голод, согреться, разрушает все, не думая о завтрашнем дне... Разрушено уже почти все, но взамен не создано еще ничего. (Холодно.) Я по лицу вижу, что это вам неинтересно.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Но я в этом так мало понимаю...

А с т р о в. И понимать тут нечего, просто неинтересно.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Откровенно говоря, мысли мои не тем заняты. Простите. Мне нужно сделать вам маленький допрос, и я смущена, не знаю, как начать.

А с т р о в. Допрос?

Е л е н а   А н д р е е в н а. Да, допрос, но... довольно невинный. Сядем!

        ^{Садятся.}

Дело касается одной молодой особы. Мы будем говорить, как честные люди, как приятели, без обиняков. Поговорим и забудем, о чем была речь. Да?

А с т р о в. Да.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Дело касается моей падчерицы Сони. Она вам нравится?

А с т р о в. Да, я ее уважаю.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Она вам нравится, как женщина?

А с т р о в (не сразу). Нет.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Еще два-три слова — и конец. Вы ничего не замечали?

А с т р о в. Ничего.

Е л е н а   А н д р е е в н а (берет его за руку). Вы не любите ее, по глазам вижу... Она страдает... Поймите это и... перестаньте бывать здесь.

А с т р о в (встает). Время мое уже ушло... Да и некогда... (Пожав плечами.) Когда мне? (Он смущен.)

Е л е н а   А н д р е е в н а. Фу, какой неприятный разговор! Я так волнуюсь, точно протащила на себе тысячу пудов. Ну, слава Богу, кончили. Забудем, будто не говорили вовсе, и... и уезжайте. Вы умный человек, поймете...

        ^Пауза.

Я даже красная вся стала.

А с т р о в. Если бы вы сказали месяц-два назад, то я, пожалуй, еще подумал бы, но теперь... (Пожимает плечами.) А если она страдает, то, конечно... Только одного не понимаю: зачем вам понадобился этот допрос? (Глядит ей в глаза и грозит пальцем.) Вы — хитрая!

Е л е н а   А н д р е е в н а. Что это значит?

А с т р о в (смеясь). Хитрая! Положим, Соня страдает, я охотно допускаю, но к чему этот ваш допрос? (Мешая ей говорить, живо.) Позвольте, не делайте удивленного лица, вы отлично знаете, зачем я бываю здесь каждый день... Зачем и ради кого бываю, это вы отлично знаете. Хищница милая, не смотрите на меня так, я старый воробей...

Е л е н а   А н д р е е в н а (в недоумении). Хищница? Ничего не понимаю.

А с т р о в. Красивый, пушистый хорек... Вам нужны жертвы! Вот я уже целый месяц ничего не делаю, бросил все, жадно ищу вас — и это вам ужасно нравится, ужасно... Ну, что ж? Я побежден, вы это знали и без допроса. (Скрестив руки и нагнув голову.) Покоряюсь. Нате, ешьте!

Е л е н а   А н д р е е в н а. Вы с ума сошли!

А с т р о в (смеется сквозь зубы). Вы застенчивы...

Е л е н а   А н д р е е в н а. О, я лучше и выше, чем вы думаете! Клянусь вам! (Хочет уйти.)

А с т р о в (загораживая ей дорогу). Я сегодня уеду, бывать здесь не буду, но... (Берет ее за руку, оглядывается.) Где мы будем видеться? Говорите скорее: где? Сюда могут войти, говорите скорее. (Страстно.) Какая чудная, роскошная... Один поцелуй... Мне поцеловать только ваши ароматные волосы...

Е л е н а   А н д р е е в н а. Клянусь вам...

А с т р о в (мешая ей говорить). Зачем клясться? Не надо клясться. Не надо лишних слов... О, какая красивая! Какие руки! (Целует руки.)

Е л е н а   А н д р е е в н а. Но довольно, наконец... уходите... (Отнимает руки.) Вы забылись.

А с т р о в. Говорите же, говорите, где мы завтра увидимся? (Берет ее за талию.) Ты видишь, это неизбежно, нам надо видеться. (Целует ее; в это время входит Войницкий с букетом роз и останавливается у двери.)

Е л е н а   А н д р е е в н а (не видя Войницкого). Пощадите... оставьте меня... (Кладет Астрову голову на грудь.) Нет! (Хочет уйти.)

А с т р о в (удерживая ее за талию). Приезжай завтра в лесничество... часам к двум... Да? Да? Ты приедешь?

Е л е н а   А н д р е е в н а (увидев Войницкого). Пустите! (В сильном смущении отходит к окну.) Это ужасно.

В о й н и ц к и й (кладет букет на стул; волнуясь, вытирает платком лицо и за воротником). Ничего... Да... Ничего...

А с т р о в (будируя). Сегодня, многоуважаемый Иван Петрович, погода недурна. Утром было пасмурно, словно как бы на дождь, а теперь солнце. Говоря по совести, осень выдалась прекрасная... и озими ничего себе. (Свертывает картограмму в трубку.) Вот только что: дни коротки стали... (Уходит.)

Е л е н а   А н д р е е в н а (быстро подходит к Войницкому). Вы постараетесь, вы употребите все ваше влияние, чтобы я и муж уехали отсюда сегодня же! Слышите? Сегодня же!

В о й н и ц к и й (вытирая лицо). А? Ну, да... хорошо... Я, Helene, все видел, все...

Е л е н а   А н д р е е в н а (нервно). Слышите? Я должна уехать отсюда сегодня же!

        ^{Входят Серебряков, Соня, Телегин и Марина.}

Т е л е г и н. Я сам, ваше превосходительство, что-то не совсем здоров. Вот уже два дня хвораю. Голова что-то того...

С е р е б р я к о в. Где же остальные? Не люблю я этого дома. Какой-то лабиринт. Двадцать шесть громадных комнат, разбредутся все, и никого никогда не найдешь. (Звонит.) Пригласите сюда Марью Васильевну и Елену Андреевну!

Е л е н а   А н д р е е в н а. Я здесь.

С е р е б р я к о в. Прошу, господа, садиться.

С о н я (подойдя к Елене Андреевне, нетерпеливо). Что он сказал?

Е л е н а   А н д р е е в н а. После.

С о н я. Ты дрожишь? Ты взволнована? (Пытливо всматривается в ее лицо.) Я понимаю... Он сказал, что уже больше не будет бывать здесь... да?

        ^Пауза.

Скажи: да?

        ^{Елена Андреевна утвердительно кивает головой.}

С е р е б р я к о в (Телегину). С нездоровьем еще можно мириться, куда ни шло, но чего я не могу переварить, так это строя деревенской жизни. У меня такое чувство, как будто я с земли свалился на какую-то чужую планету. Садитесь, господа, прошу вас. Соня!

        ^{Соня не слышит его, она стоит, печально опустив голову.}

Соня!

        ^Пауза.

Не слышит. (Марине.) И ты, няня, садись.

        ^{Няня садится и вяжет чулок.}

Прошу, господа. Повесьте, так сказать, ваши уши на гвоздь внимания. (Смеется.)

В о й н и ц к и й (волнуясь). Я, быть может, не нужен? Могу уйти?

С е р е б р я к о в. Нет, ты здесь нужнее всех.

В о й н и ц к и й. Что вам от меня угодно?

С е р е б р я к о в. Вам... Что же ты сердишься?

        ^Пауза.

Если я в чем виноват перед тобою, то извини, пожалуйста.

В о й н и ц к и й. Оставь этот тон. Приступим к делу... Что тебе нужно?

        ^{Входит Мария Висильевна.}

С е р е б р я к о в. Вот и maman. Я начинаю, господа.

        ^Пауза.

Я пригласил вас, господа, чтобы объявить вам, что к нам едет ревизор. Впрочем, шутки в сторону. Дело серьезное. Я, господа, собрал вас, чтобы попросить у вас помощи и совета, и, зная всегдашнюю вашу любезность, надеюсь, что получу их. Человек я ученый, книжный и всегда был чужд практической жизни. Обойтись без указаний сведущих людей я не могу и прошу тебя, Иван Петрович, вот вас, Илья Ильич, вас, mamian... Дело в том, что manet omnes una nox, то есть все мы под Богом ходим; я стар, болен и потому нахожу своевременным регулировать свои имущественные отношения постольку, поскольку они касаются моей семьи. Жизнь моя уже кончена, о себе я не думаю, но у меня молодая жена, дочь-девушка.

        ^Пауза.

Продолжать жить в деревне мне невозможно. Мы для деревни не созданы. Жить же в городе на те средства, какие мы получаем от этого имения, невозможно. Если продать, положим, лес, то это мера экстраординарная, которою нельзя пользоваться ежегодно. Нужно изыскать такие меры, которые гарантировали бы нам постоянную, более или менее определенную цифру дохода. Я придумал одну такую меру и имею честь предложить ее на ваше обсуждение. Минуя детали, изложу ее в общих чертах. Наше имение дает в среднем размере не более двух процентов. Я предлагаю продать его. Если вырученные деньги мы обратим в процентные бумаги, то будем получать от четырех до пяти процентов, и я думаю, что будет даже излишек в несколько тысяч, который нам позволит купить в Финляндии небольшую дачу.

В о й н и ц к и й. Постой... Мне кажется, что мне изменяет мой слух. Повтори, что ты сказал.

С е р е б р я к о в. Деньги обратить в процентные бумаги и на излишек, какой останется, купить дачу в Финляндии.

В о й н и ц к и й. Не Финляндия... Ты еще что-то другое сказал.

С е р е б р я к о в. Я предлагаю продать имение.

В о й н и ц к и й. Вот это самое. Ты продашь имение, превосходно, богатая идея... А куда прикажешь деваться мне со старухой матерью и вот с Соней?

С е р е б р я к о в. Все это своевременно мы обсудим. Не сразу же.

В о й н и ц к и й. Постой. Очевидно, до сих пор у меня не было ни капли здравого смысла. До сих пор я имел глупость думать, что это имение принадлежит Соне. Мой покойный отец купил это имение в приданое для моей сестры. До сих пор я был наивен, понимал законы не по-турецки и думал, что имение от сестры перешло к Соне.

С е р е б р я к о в. Да, имение принадлежит Соне. Кто спорит? Без согласия Сони я не решусь продать его. К тому же я предлагаю сделать это для блага Сони.

В о й н и ц к и й. Это непостижимо, непостижимо! Или я с ума сошел, или... или...

М а р и я   В а с и л ь е в н а. Жан, не противоречь Александру. Верь, он лучше нас знает, что хорошо и что дурно.

В о й н и ц к и й. Нет, дайте мне воды. (Пьет воду.) Говорите, что хотите, что хотите!

С е р е б р я к о в. Я не понимаю, отчего ты волнуешься. Я не говорю, что мой проект идеален. Если все найдут его негодным, то я не буду настаивать.

        ^Пауза.

Т е л е г и н (в смущении). Я, ваше превосходительство, питаю к науке не только благоговение, но и родственные чувства. Брата моего Григория Ильича жены брат, может, изволите знать, Константин Трофимович Лакедемонов, был магистром...

В о й н и ц к и й. Постой, Вафля, мы о деле... Погоди, после... (Серебрякову.) Вот спроси ты у него. Это имение куплено у его дяди.

С е р е б р я к о в. Ах, зачем мне спрашивать? К чему?

В о й н и ц к и й. Это имение было, куплено по тогдашнему времени за девяносто пять тысяч. Отец уплатил только семьдесят, и осталось долгу двадцать пять тысяч. Теперь слушайте... Имение это не было бы куплено, если бы я не отказался от наследства в пользу сестры, которую горячо любил. Мало того, я десять лет работал, как вол, и выплатил весь долг...

С е р е б р я к о в. Я жалею, что начал этот разговор.

В о й н и ц к и й. Имение чисто от долгов и не расстроено только благодаря моим личным усилиям. И вот когда я стал стар, меня хотят выгнать отсюда в шею!

С е р е б р я к о в. Я не понимаю, чего ты добиваешься!

В о й н и ц к и й. Двадцать пять лет я управлял этим имением, работал, высылал тебе деньги, как самый добросовестный приказчик, и за все время ты ни разу не поблагодарил меня. Все время — и в молодости и теперь — я получал от тебя жалованья пятьсот рублей в год — нищенские деньги! — и ты ни разу не догадался прибавить мне хоть один рубль!

С е р е б р я к о в. Иван Петрович, почем же я знал? Я человек не практический и ничего не понимаю. Ты мог бы сам прибавить себе, сколько угодно.

В о й н и ц к и й. Зачем я не крал? Отчего вы все не презираете меня за то, что я не крал? Это было бы справедливо, и теперь я не был бы нищим!

М а р и я   В а с и л ь е в н а (строго). Жан!

Т е л е г и н (волнуясь). Ваня, дружочек, не надо, не надо... я дрожу... Зачем портить хорошие отношения? (Целует его.) Не надо.

В о й н и ц к и й. Двадцать пять лет я вот с этою матерью, как крот, сидел в четырех стенах... Все наши мысли и чувства принадлежали тебе одному. Днем мы говорили о тебе, о твоих работах, гордились тобою, с благоговением произносили твое имя; ночи мы губили на то, что читали журналы и книги, которые я теперь глубоко презираю!

Т е л е г и н. Не надо, Ваня, не надо... Не могу...

С е р е б р я к о в (гневно). Не понимаю, что тебе нужно?

В о й н и ц к и й. Ты для нас был существом высшего порядка, а твои статьи мы знали наизусть... Но теперь у меня открылись глаза! Я все вижу! Пишешь ты об искусстве, но ничего не понимаешь в искусстве! Все твои работы, которые я любил, не стоят гроша медного! Ты морочил нас!

С е р е б р я к о в. Господа! Да уймите же его, наконец! Я уйду!

Е л е н а   А н д р е е в н а. Иван Петрович, я требую, чтобы вы замолчали! Слышите?

В о й н и ц к и й. Не замолчу! (Загораживая Серебрякову дорогу.) Постой, я не кончил! Ты погубил мою жизнь! Я не жил, не жил! По твоей милости я истребил, уничтожил лучшие годы своей жизни! Ты мой злейший враг!

Т е л е г и н. Я не могу... не могу... Я уйду... (В сильном волнении уходит.)

С е р е б р я к о в. Что ты хочешь от меня? И какое ты имеешь право говорить со мною таким тоном? Ничтожество! Если имение твое, то бери его, я не нуждаюсь в нем!

Е л е н а   А н д р е е в н а. Я сию же минуту уезжаю из этого ада! (Кричит.) Я не могу дольше выносить!

В о й н и ц к и й. Пропала жизнь! Я талантлив, умен, смел... Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский... Я зарапортовался! Я с ума схожу... Матушка, я в отчаянии! Матушка!

М а р и я   В а с и л ь е в н а (строго). Слушайся Александра!

С о н я (становится перед няней на колени и прижимается к ней). Нянечка! Нянечка!

В о й н и ц к и й. Матушка! Что мне делать? Не нужно, не говорите! Я сам знаю, что мне делать! (Серебрякову.) Будешь ты меня помнить! (Уходит в среднюю дверь.)

        ^{Мария Васильевна идет за ним.}

С е р е б р я к о в. Господа, что же это такое, наконец? Уберите от меня этого сумасшедшего! Не могу я жить с ним под одною крышей! Живет тут (указывает на среднюю дверь), почти рядом со мною... Пусть перебирается в деревню, во флигель, или я переберусь отсюда, но оставаться с ним в одном доме я не могу...

Е л е н а   А н д р е е в н а (мужу). Мы сегодня уедем отсюда! Необходимо распорядиться сию же минуту.

С е р е б р я к о в. Ничтожнейший человек!

С о н я (стоя на коленях, оборачивается к отцу; нервно, сквозь слезы). Надо быть милосердным, папа! Я и дядя Ваня так несчастны! (Сдерживая отчаяние.) Надо быть милосердным! Вспомни, когда ты был помоложе, дядя Ваня и бабушка по ночам переводили для тебя книги, переписывали твои бумаги... все ночи, все ночи! Я и дядя Ваня работали без отдыха, боялись потратить на себя копейку и всё посылали тебе... Мы не ели даром хлеба! Я говорю не то, не то я говорю, но ты должен понять нас, папа. Надо быть милосердным!

Е л е н а   А н д р е е в н а (взволнованная, мужу). Александр, ради Бога объяснись с ним... Умоляю.

С е р е б р я к о в. Хорошо, я объяснюсь с ним... Я ни в чем его не обвиняю, я не сержусь, но, согласитесь, поведение его по меньшей мере странно. Извольте, я пойду к нему. (Уходит в среднюю дверь.)

Е л е н а   А н д р е е в н а. Будь с ним помягче, успокой его... (Уходит за ним.)

С о н я (прижимаясь к няне.) Нянечка! Нянечка!

М а р и н а. Ничего, деточка. Погогочут гусаки — и перестанут... Погогочут — и перестанут...

С о н я. Нянечка!

М а р и н а (гладит ее по голове). Дрожишь, словно в мороз! Ну, ну, сиротка, Бог милостив. Липового чайку или малинки, оно и пройдет... Не горюй, сиротка... (Глядя на среднюю дверь, с сердцем.) Ишь расходились гусаки, чтоб вам пусто!

        ^{За сценой выстрел; слышно, как вскрикивает Елена Андреевна; Соня вздрагивает.}

У, чтоб тебя!

С е р е б р я к о в (вбегает, пошатываясь от испуга). Удержите его! Удержите! Он сошел с ума!

        ^{Елена Андреевна и Войницкий борются в дверях.}

Е л е н а   А н д р е е в н а (стараясь отнять у него револьвер). Отдайте! Отдайте, вам говорят!

В о й н и ц к и й. Пустите, Helene! Пустите меня! (Освободившись, вбегает и ищет глазами Серебрякова.) Где он? А, вот он! (Стреляет в него.) Бац!

        ^Пауза.

Не попал? Опять промах?! (С гневом.) А, черт, черт... черт бы побрал... (Бьет револьвером об пол и в изнеможении садится на стул. Серебряков ошеломлен; Елена Андреевна прислонилась к стене, ей дурно.)

Е л е н а   А н д р е е в н а. Увезите меня отсюда! Увезите, убейте, но... я не могу здесь оставаться, не могу!

В о й н и ц к и й (в отчаянии). О, что я делаю! Что я делаю!

С о н я (тихо). Нянечка! Нянечка!

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

        ^{Комната Ивана Петровича; тут его спальня, тут же и контора имения. У окна большой стол с приходо-расходными книгами и бумагами всякого рода, конторка, шкафы, весы. Стол поменьше для Астрова; на этом столе принадлежности для рисования, краски; возле папка. Клетка со скворцом. На стене карта Африки, видимо, никому здесь не нужная. Громадный диван, обитый клеенкой. Налево — дверь, ведущая в покои; направо — дверь в сени; подле правой двери положен половик, чтобы не нагрязнили мужики. Осенний вечер. Тишина.}

        ^{Телегин и Марина (сидят друг против друга и мотают чулочную шерсть).}

Т е л е г и н. Вы скорее, Марина Тимофеевна, а то сейчас позовут прощаться. Уже приказали лошадей подавать.

М а р и н а (старается мотать быстрее). Немного осталось.

Т е л е г и н. В Харьков уезжают. Там жить будут.

М а р и н а. И лучше.

Т е л е г и н. Напужались... Елена Андреевна «одного часа, говорит, не желаю жить здесь... уедем да уедем... Поживем, говорит, в Харькове, оглядимся и тогда за вещами пришлем...» Налегке уезжают. Значит, Марина Тимофеевна, не судьба им жить тут. Не судьба... Фатальное предопределение.

М а р и н а. И лучше. Давеча подняли шум, пальбу — срам один!

Т е л е г и н. Да, сюжет, достойный кисти Айвазовского.

М а р и н а. Глаза бы мои не глядели.

        ^Пауза.

Опять заживем, как было, по-старому. Утром в восьмом часу чай, в первом часу обед, вечером — ужинать садиться; всё своим порядком, как у людей... по-христиански. (Со вздохом.) Давно уже я, грешница, лапши не ела.

Т е л е г и н. Да, давненько у нас лапши не готовили.

        ^Пауза.

Давненько... Сегодня утром, Марина Тимофеевна, иду я деревней, а лавочник мне вслед: «Эй ты, приживал!» И так мне горько стало!

М а р и н а. А ты без внимания, батюшка. Все мы у Бога приживалы. Как ты, как Соня, как Иван Петрович— никто без дела не сидит, все трудимся! Все... Где Соня?

Т е л е г и н. В саду. С доктором все ходит, Ивана Петровича ищет. Боятся, как бы он на себя рук не наложил.

М а р и н а. А где его пистолет?

Т е л е г и н (шепотом). Я в погребе спрятал!

М а р и н а (с усмешкой). Грехи!

        ^{Входят со двора Войницкий и Астров.}

В о й н и ц к и й. Оставь меня. (Марине и Телегину.) Уйдите отсюда, оставьте меня одного хоть на один час! Я не терплю опеки.

Т е л е г и н. Сию минуту, Ваня. (Уходит на цыпочках.)

М а р и н а. Гусак: го-го-го! (Собирает шерсть и уходит.)

В о й н и ц к и й. Оставь меня!

А с т р о в. С большим удовольствием, мне давно уже нужно уехать отсюда, но, повторяю, я не уеду, пока ты не возвратишь того, что взял у меня.

В о й н и ц к и й. Я у тебя ничего не брал.

А с т р о в. Серьезно говорю — не задерживай. Мне давно уже пора ехать.

В о й н и ц к и й. Ничего я у тебя не брал.

        ^{Оба садятся.}

А с т р о в. Да? Что ж, погожу еще немного, а потом, извини, придется употребить насилие. Свяжем тебя и обыщем. Говорю это совершенно серьезно.

В о й н и ц к и й. Как угодно.

        ^Пауза.

Разыграть такого дурака: стрелять два раза и ни разу не попасть! Этого я себе никогда не прощу!

А с т р о в. Пришла охота стрелять, ну, и палил бы в лоб себе самому.

В о й н и ц к и й (пожав плечами). Странно. Я покушался на убийство, а меня не арестовывают, не отдают под суд. Значит, считают меня сумасшедшим. (Злой смех.) Я — сумасшедший, а не сумасшедшие те, которые под личиной профессора, ученого мага, прячут свою бездарность, тупость, свое вопиющее бессердечие. Не сумасшедшие те, которые выходят за стариков и потом у всех на глазах обманывают их. Я видел, видел, как ты обнимал ее!

А с т р о в. Да-с, обнимал-с, а тебе вот. (Делает нос.)

В о й н и ц к и й (глядя на дверь.) Нет, сумасшедшая земля, которая еще держит вас!

А с т р о в. Ну, и глупо.

В о й н и ц к и й. Что ж, я — сумасшедший, невменяем, я имею право говорить глупости.

А с т р о в. Стара штука. Ты не сумасшедший, а просто чудак. Шут гороховый. Прежде и я всякого чудака считал больным, ненормальным, а теперь я такого мнения, что нормальное состояние человека — это быть чудаком. Ты вполне нормален.

В о й н и ц к и й (закрывает лицо руками). Стыдно! Если бы ты знал, как мне стыдно! Это острое чувство стыда не может сравниться ни с какою болью. (С тоской.) Невыносимо! (Склоняется к столу.) Что мне делать? Что мне делать?

А с т р о в. Ничего.

В о й н и ц к и й. Дай мне чего-нибудь! О Боже мой... Мне сорок семь лет; если, положим, я проживу до шестидесяти, то мне остается еще тринадцать. Долго! Как я проживу эти тринадцать лет? Что буду делать, чем наполню их? О, понимаешь... (судорожно жмет Астрову руку) понимаешь, если бы можно было прожить остаток жизни как-нибудь по-новому. Проснуться бы в ясное, тихое утро и почувствовать, что жить ты начал снова, что все прошлое забыто, рассеялось, как дым. (Плачет.) Начать новую жизнь... Подскажи мне, как начать... с чего начать...

А с т р о в (с досадой). Э, ну тебя! Какая еще там новая жизнь! Наше положение, твое и мое, безнадежно.

В о й н и ц к и й. Да?

А с т р о в. Я убежден в этом.

В о й н и ц к и й. Дай мне чего-нибудь... (Показывая на сердце.) Жжет здесь.

А с т р о в (кричит сердито). Перестань! (Смягчившись.) Те, которые будут жить через сто, двести лет после нас и которые будут презирать нас за то, что мы прожили свои жизни так глупо и так безвкусно,— те, быть может, найдут средство, как быть счастливыми, а мы... У нас с тобою только одна надежда и есть. Надежда, что когда мы будем почивать в своих гробах, то нас посетят видения, быть может, даже приятные. (Вздохнув.) Да, брат. Во всем уезде было только два порядочных, интеллигентных человека: я да ты. Но в какие-нибудь десять лет жизнь обывательская, жизнь презренная затянула нас; она своими гнилыми испарениями отравила нашу кровь, и мы стали такими же пошляками, как все. (Живо.) Но ты мне зубов не заговаривай, однако. Ты отдай то, что взял у меня.

В о й н и ц к и й. Я у тебя ничего не брал.

А с т р о в. Ты взял у меня из дорожной аптеки баночку с морфием.

        ^Пауза.

Послушай, если тебе во что бы то ни стало хочется покончить с собою, то ступай в лес и застрелись там. Морфий же отдай, а то пойдут разговоры, догадки, подумают, что это я тебе дал... С меня же довольно и того, что мне придется вскрывать тебя... Ты думаешь, это интересно?

        ^{Входит Соня.}

В о й н и ц к и й. Оставь меня!

А с т р о в (Соне). Софья Александровна, ваш дядя утащил из моей аптеки баночку с морфием и не отдает. Скажите ему, что это... не умно, наконец. Да и некогда мне. Мне пора ехать.

С о н я. Дядя Ваня, ты взял морфий?

        ^Пауза.

А с т р о в. Он взял. Я в этом уверен.

С о н я. Отдай. Зачем ты нас пугаешь? (Нежно.) Отдай, дядя Ваня! Я, быть может, несчастна не меньше твоего, однакоже не прихожу в отчаяние. Я терплю и буду терпеть, пока жизнь моя не окончится сама собою... Терпи и ты.

        ^Пауза.

Отдай! (Целует ему руки.) Дорогой, славный дядя, милый, отдай! (Плачет.) Ты добрый, ты пожалеешь нас и отдашь. Терпи, дядя! Терпи!

В о й н и ц к и й (достает из стола баночку и подает ее Астрову). На, возьми! (Соне.) Но надо скорее работать, скорее делать что-нибудь, а то не могу... не могу...

С о н я. Да, да, работать. Как только проводим наших, сядем работать... (Нервно перебирает на столе бумаги.) У нас все запущено.

А с т р о в (кладет баночку в аптеку и затягивает ремни). Теперь можно и в путь. Елена Андреевна (входит). Иван Петрович, вы здесь? Мы сейчас уезжаем... Идите к Александру, он хочет что-то сказать вам.

С о н я. Иди, дядя Ваня. (Берет Войницкого под руку.) Пойдем. Папа и ты должны помириться. Это необходимо.

        ^{Соня и Войницкий уходят.}

Е л е н а   А н д р е е в н а. Я уезжаю. (Подает Астрову руку.) Прощайте.

А с т р о в. Уже?

Е л е н а   А н д р е е в н а. Лошади уже поданы.

А с т р о в. Прощайте.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Сегодня вы обещали мне, что уедете отсюда.

А с т р о в. Я помню. Сейчас уеду.

        ^Пауза.

Испугались? (Берет ее за руку.) Разве это так страшно?

Е л е н а   А н д р е е в н а. Да.

А с т р о в. А то остались бы! А? Завтра в лесничестве...

Е л е н а   А н д р е е в н а. Нет... Уже решено... И потому я гляжу на вас так храбро, что уже решен отъезд... Я об одном вас прошу: думайте обо мне лучше. Мне хочется, чтобы вы меня уважали.

А с т р о в. Э! (Жест нетерпения.) Останьтесь, прошу вас. Сознайтесь, делать вам на этом свете нечего, цели жизни у вас никакой, занять вам своего внимания нечем, и, рано или поздно, все равно поддадитесь чувству,— это неизбежно. Так уж лучше это не в Харькове и не где-нибудь в Курске, а здесь, на лоне природы... Поэтично по крайней мере, даже осень красива... Здесь есть лесничество, полуразрушенные усадьбы во вкусе Тургенева...

Е л е н а   А н д р е е в н а. Какой вы смешной... Я сердита на вас, но все же... буду вспоминать о вас с удовольствием. Вы интересный, оригинальный человек. Больше мы с вами уже никогда не увидимся, а потому — зачем скрывать? Я даже увлеклась вами немножко. Ну, давайте пожмем друг другу руки и разойдемся друзьями. Не поминайте лихом.

А с т р о в (пожал руку). Да, уезжайте... (В раздумье.) Как будто бы вы и хороший, душевный человек, но как будто бы и что-то странное во всем вашем существе. Вот вы приехали сюда с мужем, и все, которые здесь работали, копошились, создавали что-то, должны были побросать свои дела и все лето заниматься только подагрой вашего мужа и вами. Оба — он и вы — заразили всех нас вашею праздностью. Я увлекся, целый месяц ничего не делал, а в это время люди болели, в лесах моих, лесных порослях, мужики пасли свой скот... Итак, куда бы ни ступили вы и ваш муж, всюду вы вносите разрушение... Я шучу, конечно, но все же... странно, и я убежден, что если бы вы остались, то опустошение произошло бы громадное. И я бы погиб, да и вам бы... несдобровать. Ну, уезжайте. Finita la comedia! [Комедия окончена! (ит.)]

Е л е н а   А н д р е е в н а (берет с его стола карандаш и быстро прячет). Этот карандаш я беру себе на память.

А с т р о в. Как-то странно... Были знакомы и вдруг почему-то... никогда уже больше не увидимся. Так и всё на свете... Пока здесь никого нет, пока дядя Ваня не вошел с букетом, позвольте мне... поцеловать вас... На прощанье... Да? (Целует ее в щеку.) Ну, вот... и прекрасно.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Желаю вам всего хорошего. (Оглянувшись.) Куда ни шло, раз в жизни! (Обнимает его порывисто, и оба тотчас же быстро отходят друг от друга.) Надо уезжать.

А с т р о в. Уезжайте поскорее. Если лошади поданы, то отправляйтесь.

Е л е н а   А н д р е е в н а. Сюда идут, кажется.

        ^{Оба прислушиваются.}

А с т р о в. Finita!

        ^{Входят Серебряков, Войницкий, Мария Васильевна с книгой, Телегин и Соня.}

С е р е б р я к о в (Войницкому). Кто старое помянет, тому глаз вон. После того, что случилось, в эти несколько часов я так много пережил и столько передумал, что, кажется, мог бы написать в назидание потомству целый трактат о том, как надо жить. Я охотно принимаю твои извинения и сам прошу извинить меня. Прощай! (Целуется с Войницким три раза.)

В о й н и ц к и й. Ты будешь аккуратно получать то же, что получал и раньше. Все будет по-старому.

        ^{Елена Андреевна обнимает Соню.}

С е р е б р я к о в (целует у Марии Васильевны руку). Maman...

М а р и я   В а с и л ь е в н а (целуя его). Александр, снимитесь опять и пришлите мне вашу фотографию. Вы знаете, как вы мне дороги.

Т е л е г и н. Прощайте, ваше превосходительство! Нас не забывайте!

С е р е б р я к о в (поцеловав дочь). Прощай... Все прощайте! (Подавая руку Астрову.) Благодарю вас за приятное общество... Я уважаю ваш образ мыслей, ваши увлечения, порывы, но позвольте старику внести в мой прощальный привет только одно замечание: надо, господа, дело делать! Надо дело делать! (Общий поклон.) Всего хорошего! (Уходит; за ним идут Мария Васильевна и Соня.)

В о й н и ц к и й (крепко целует пуку у Елены Андреевны). Прощайте... Простите... Никогда больше не увидимся.

Е л е н а   А н д р е е в н а (растроганная). Прощайте, голубчик. (Целует его в голову и уходит.)

А с т р о в (Телегину). Скажи там, Вафля, чтобы заодно кстати подавали и мне лошадей.

Т е л е г и н. Слушаю, дружочек. (Уходит.)

        ^{Остаются только Астров и Войницкий.}

А с т р о в (убирает со стола краски и прячет их в чемодан). Что же ты не идешь проводить?

В о й н и ц к и й. Пусть уезжают, а я... я не могу. Мне тяжело. Надо поскорей занять себя чем-нибудь... Работать, работать! (Роется в бумагах на столе.)

        ^{Пауза; слышны звонки.}

А с т р о в. Уехали. Профессор рад небось! -Его теперь сюда и калачом не заманишь.

М а р и н а (входит). Уехали. (Садится в кресло и вяжет чулок.)

С о н я (входит). Уехали. (Утирает глаза.) Дай Бог благополучно. (Дяде.) Ну, дядя Ваня, давай делать что-нибудь.

В о й н и ц к и й. Работать, работать...

С о н я. Давно, давно уже мы не сидели вместе за этим столом. (Зажигает на столе лампу.) Чернил, кажется, нет... (Берет чернильницу, идет к шкафу и наливает чернил.) А мне грустно, что они уехали.

М а р и я   В а с и л ь е в н а (медленно входит). Уехали! (Садится и погружается в чтение.)

С о н я (садится за стол и перелистывает конторскую книгу). Напишем, дядя Ваня, прежде всего счета. У нас страшно запущено. Сегодня опять присылали за счетом. Пиши. Ты пиши один счет, я — другой...

В о й н и ц к и й (пишет). «Счет... господину...»

        ^{Оба пишут молча.}

М а р и н а (зевает). Баиньки захотелось...

А с т р о в. Тишина. Перья скрипят, сверчок кричит. Тепло, уютно... Не хочется уезжать отсюда.

        ^{Слышны бубенчики.}

Вот подают лошадей... Остается, стало быть, проститься с вами, друзья мои, проститься со своим столом и — айда! (Укладывает картограммы в папку.)

М а р и н а. И чего засуетился? Сидел бы.

А с т р о в. Нельзя.

В о й н и ц к и й (пишет). «И старого долга осталось два семьдесят пять...»

        ^{Входит работник.}

Р а б о т н и к. Михаил Львович, лошади поданы.

А с т р о в. Слышал. (Подает ему аптечку, чемодан и папку.) Вот, возьми это. Гляди, чтобы не помять папку.

Р а б о т н и к. Слушаю. (Уходит.)

А с т р о в. Ну-с... (Идет проститься.)

С о н я. Когда же мы увидимся?

А с т р о в. Не раньше лета, должно быть. Зимой едва ли... Само собою, если случится что, то дайте знать — приеду. (Пожимает руки.) Спасибо за хлеб, за соль, за ласку... одним словом, за все. (Идет к няне и целует ее в голову.) Прощай, старая.

М а р и н а. Так и уедешь без чаю?

А с т р о в. Не хочу, нянька.

М а р и н а. Может, водочки выпьешь?

А с т р о в (нерешительно). Пожалуй...

        ^{Марина уходит.}

(После паузы.) Моя пристяжная что-то захромала. Вчера еще заметил, когда Петрушка водил поить.

В о й н и ц к и й. Перековать надо.

А с т р о в. Придется в Рождественном заехать к кузнецу. Не миновать. (Подходит к карте Африки и смотрит на нее.) А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища — страшное дело!

В о й н и ц к и й. Да, вероятно.

М а р и н а (возвращается с подносом, на котором рюмка водки и кусочек хлеба). Кушай.

        ^{Астров пьет водку.}

На здоровье, батюшка. (Низко кланяется.) А ты бы хлебцем закусил.

А с т р о в. Нет, я и так... Затем всего хорошего! (Марине.) Не провожай меня, нянька. Не надо (Он уходит. Соня идет за ним со свечой, чтобы проводить его; Марина садится в свое кресло.)

В о й н и ц к и й (пишет). «2-го февраля масла постного 20 фунтов... 16-го февраля опять масла постного 20 фунтов... Гречневой крупы...»

        ^{Пауза.
        Слышны бубенчики.}

М а р и н а. Уехал.

        ^Пауза.

С о н я (возвращается, ставит свечу на стол). Уехал...

В о й н и ц к и й (сосчитал на счетах и записывает). Итого... пятнадцать... двадцать пять...

        ^{Соня садится и пишет.}

М а р и н а (зевает). Ох, грехи наши...

        ^{Телегин входит на цыпочках, садится у двери и тихо настраивает гитару.}

В о й н и ц к и й (Соне, проведя рукой по ее волосам). Дитя мое, как мне тяжело! О, если б ты знала, как мне тяжело!

С о н я. Что же делать, надо жить!

        ^Пауза.

Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой — и отдохнем. Я верую, дядя, верую горячо, страстно... (Становится перед ним на колени и кладет голову на его руки; утомленным голосом.) Мы отдохнем!

        ^{Телегин тихо играет на гитаре.}

Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую... (Вытирает ему платком слезы.) Бедный, бедный дядя Ваня, ты плачешь... (Сквозь слезы.) Ты не знал в своей жизни радостей, но погоди, дядя Ваня, погоди... Мы отдохнем... (Обнимает его.) Мы отдохнем!

        ^{Стучит сторож.
        Телегин тихо наигрывает; Мария Васильевна пишет на полях брошюры; Марина вяжет чулок.}

Мы отдохнем!

Занавес медленно опускается

Впервые опубликовано: Чехов А.П. Пьесы. СПб. 1897.

Антон Павлович Чехов (1860-1904) русский писатель, драматург, по профессии врач. Почётный академик Императорской Академии наук по Разряду изящной словесности (1900-1902). Является общепризнанным классиком мировой литературы. Один из самых известных мировых драматургов.