| ||
|
Седьмой час июньского вечера. От полустанка Хилково к дачному поселку плетется толпа только что вышедших из поезда дачников — все больше отцы семейств, нагруженные кульками, портфелями и женскими картонками. Вид у всех утомленный, голодный и злой, точно не для них сияет солнце и зеленеет трава. Плетется, между прочим, и Павел Матвеевич Зайкин, член окружного суда, высокий сутуловатый человек, в дешевой коломянке и с кокардой на полинялой фуражке. Он вспотел, красен и сумрачен. — Каждый день изволите на дачу выезжать? — обращается к нему дачник в рыжих панталонах. — Нет, не каждый, — угрюмо отвечает Зайкин. — Жена и сын живут тут постоянно, а я приезжаю раза два в неделю. Некогда каждый день ездить, да и дорого. — Это верно, что дорого, — вздыхают рыжие панталоны. — В городе до вокзала не пойдешь пешком, извозчик нужен, потом-с билет стоит сорок две копейки... газетку дорогой купишь, рюмку водки по слабости выпьешь. Все это копеечный расход, пустяковый, а гляди — и наберется за лето рублей двести. Оно, конечно, лоно природы дороже стоит, не стану спорить-с... идиллия и прочее, но ведь при нашем чиновницком содержании, сами знаете, каждая копейка на счету. Потратишь неосторожно копеечку, а потом и не спишь всю ночь... Да-c... Я, милостивый государь, не имею чести знать вашего имени и отчества, получаю без малого две тысячи в год-с, состою в чине статского советника, а курю табак второго сорта и не имею лишнего рубля, дабы купить себе минеральной воды Виши, прописанной мне против печеночных камней. — Вообще мерзко, — говорит Зайкин после некоторого молчания. — Я, сударь, держусь того мнения, что дачную жизнь выдумали черти да женщины. Чертом в данном случае руководила злоба, а женщиной крайнее легкомыслие. Помилуйте, это не жизнь, а каторга, ад! Тут душно, жарко, дышать тяжело, а ты мыкаешься с места на место, как неприкаянный, и никак не найдешь себе приюта. Там, в городе, ни мебели, ни прислуги... все на дачу увезли... питаешься черт знает чем, не пьешь чаю, потому что самовар поставить некому, не умываешься, а приедешь сюда, в это лоно природы, изволь идти пешком по пыли, по жаре... тьфу! Вы женаты? — Да-с... Трое деток, — вздыхают рыжие панталоны. — Вообще мерзко... Просто удивительно, как это мы еще живы. Наконец, дачники доходят до поселка. Зайкин прощается с рыжими панталонами и идет к себе на дачу. Дома застает он мертвую тишину. Слышно только, как жужжат комары да молит о помощи муха, попавшая на обед к пауку. Окна завешаны кисейными занавесочками, сквозь которые краснеют блекнущие цветы герани. На деревянных, некрашеных стенах, около олеографий, дремлют мухи. В сенях, в кухне, в столовой — ни души. В комнате, которая в одно и то же время называется гостиной и залой, Зайкин застает своего сына, Петю, маленького шестилетнего мальчика. Петя сидит за столом и, громко сопя, вытянув нижнюю губу, вырезывает ножницами из карты бубнового валета. — А, это ты, папа! — говорит он, не оборачиваясь. — Здравствуй! — Здравствуй... А мать где? — Мама? Она поехала с Ольгой Кирилловной на репетицию играть театр. Послезавтра у них будет представление. И меня возьмут... А ты пойдешь? — Гм!.. Когда же она вернется? — Она говорила, что вернется вечером. — А где Наталья? — Наталью взяла с собой мама, чтобы она помогала ей одеваться во время представления, а Акулина пошла в лес за грибами. Папа, отчего это, когда комары кусаются, то у них делаются животы красные? — Не знаю... Оттого, что они сосут кровь. Стало быть, никого нет дома? — Никого. Только я один дома. Зайкин садится в кресло и минуту тупо глядит в окно. — Кто же нам обедать подаст? — спрашивает он. — Обедать сегодня не варили, папа! Мама думала, что ты сегодня не приедешь, и не велела варить обед. Она с Ольгой Кирилловной будет обедать на репетиции. — Покорнейше благодарю, а ты что же ел? — Я ел молоко. Для меня купили молока на шесть копеек. Папа, а зачем комары сосут кровь? Зайкин вдруг чувствует, как что-то тяжелое подкатывает к его печени и начинает сосать ее. Ему становится так досадно, обидно и горько, что он тяжело дышит и дрожит, ему хочется вскочить, ударить о пол чем-нибудь тяжелым и разразиться бранью, но тут он вспоминает, что доктора строго запретили ему волноваться, встает и, насилуя себя, начинает насвистывать из "Гугенотов". — Папа, ты умеешь представлять в театре? — слышит он голос Пети. — Ах, не приставай ко мне с глупыми вопросами! — сердится Зайкин. — Пристал, как банный лист! Тебе уже шесть лет, а ты все так же глуп, как и три года назад... Глупый, распущенный мальчишка! К чему, например, ты эти карты портишь? Как ты смеешь их портить? — Эти карты не твои, — говорит Петя оборачиваясь. — Мне Наталья их дала. — Врешь! Врешь, дрянной мальчишка! — раздражается Зайкин все более и более. — Ты всегда врешь! Высечь тебя нужно, свиненка этакого! Я тебе уши оборву! Петя вскакивает, вытягивает шею и глядит в упор на красное, гневное лицо отца. Большие глаза его сначала мигают, потом заволакиваются влагой, и лицо мальчика кривится. — Да ты что бранишься? — визжит Петя. — Что ты ко мне пристал, дурак? Я никого не трогаю, не шалю, слушаюсь, а ты... сердишься! Ну, за что ты меня бранишь? Мальчик говорит убедительно и так горько плачет, что Зайкину становится совестно. "И, правда, за что я к нему придираюсь?" — думает он. — Ну, будет... будет, — говорит он, трогая мальчика за плечо. — Виноват, Петюха... прости. Ты у меня умница, славный, я тебя люблю. Петя утирает рукавом глаза, садится со вздохом на прежнее место и начинает вырезывать даму. Зайкин идет к себе в кабинет. Он растягивается на диване и, подложив руки под голову, задумывается. Недавние слезы мальчика смягчили его гнев, и от печени мало-помалу отлегло. Чувствуются только утомление и голод. — Папа! — слышит Зайкин за дверью. — Показать тебе мою насекомую коллекцию? — Покажи! Петя входит в кабинет и подает отцу длинный зеленый ящичек. Еще не поднося к уху, Зайкин слышит отчаянное жужжанье и царапанье лапок о стенки ящика. Подняв крышку, он видит множество бабочек, жуков, кузнечиков и мух, приколотых ко дну ящика булавками. Все, за исключением двух-трех бабочек, еще живы и шевелятся. — А кузнечик все еще жив! — удивляется Петя, — Вчера утром поймали его, а он до сих пор не умер! — Кто это тебя научил прикалывать их? — спрашивает Зайкин. — Ольга Кирилловна. — Самое бы Ольгу Кирилловну приколоть так! — говорит Зайкин с отвращением. — Унеси отсюда! Стыдно мучить животных! "Боже, как он мерзко воспитывается", — думает он по уходе Пети. Павел Матвеевич забыл уже про утомление и голод и думает только о судьбе своего мальчика. За окнами между тем дневной свет мало-помалу тускнеет... Слышно, как дачники компаниями возвращаются с вечернего купанья. Кто-то останавливается около открытого окна столовой и кричит: "Грибков не желаете ли?" — кричит и, не получив ответа, шлепает босыми ногами дальше... Но вот, когда сумерки сгущаются до того, что герань за кисейной занавеской теряет свои очертания и в окно начинает потягивать свежестью вечера, дверь в сенях с шумом открывается, и слышатся быстрые шаги, говор, смех... — Мама! — взвизгивает Петя. Зайкин выглядывает из кабинета и видит свою жену Надежду Степановну, здоровую, розовую, как всегда... С нею Ольга Кирилловна, сухая блондинка с крупными веснушками, и двое каких-то незнакомых мужчин: один молодой, длинный, с рыжей курчавой головой и с большим кадыком, другой — низенький, коренастый, с бритой актерской физиономией и сизым, кривым подбородком. — Наталья, ставь самовар! — кричит Надежда Степановна, громко шурша платьем. — Говорят, Павел Матвеевич приехал? Павел, где ты? Здравствуй, Павел! — говорит она, вбегая в кабинет и тяжело дыша. — Ты приехал? Очень рада... Со мной приехали двое наших любителей... пойдем, я тебя представлю... Вот тот, что подлинней, это Коромыслов... прекрасно поет, а другой, этот маленький... некий Смеркалов, настоящий актер... читает великолепно. Уф, утомилась! Сейчас у нас репетиция была... Великолепно идет! Мы ставим "Жильца с тромбоном" и "Она его ждет"... Послезавтра спектакль... — Зачем ты их привезла? — спрашивает Зайкин. — Необходимо, попочка! После чая нам нужно роли повторить и пропеть кое-что... Я с Коромысловым дуэт буду петь... Да, как бы не забыть! Пошли, голубчик, Наталью взять сардин, водки, сыру и еще чего-нибудь. Они, вероятно, и ужинать будут... Ох, устала! — Гм!.. У меня денег нет! — Нельзя же, попочка! Неловко! Не заставляй меня краснеть! Через полчаса Наталья посылается за водкой и закуской; Зайкин, напившись чаю и съевши целый французский хлеб, уходит в спальню и ложится на постель, а Надежда Степановна и ее гости, шумя и смеясь, приступают к повторению ролей. Павел Матвеевич долго слышит гнусавое чтение Коромыслова и актерские возгласы Смеркалова... За чтением следует длинный разговор, прерываемый визгливым смехом Ольги Кирилловны. Смеркалов, на правах настоящего актера, с апломбом и жаром объясняет роли... Далее следует дуэт, а за дуэтом звяканье посуды... Зайкин сквозь сон слышит, как уговаривают Смеркалова прочесть "Грешницу" и как тот, поломавшись, начинает декламировать. Он шипит, бьет себя по груди, плачет, хохочет хриплым басом... Зайкин морщится и прячет голову под одеяло. — Вам идти далеко и темно, — слышит он час спустя голос Надежды Степановны. — Почему вам не остаться у нас ночевать? Коромыслов ляжет здесь, в гостиной, на диване, а вы, Смеркалов, на Петиной постели... Петю можно в кабинете мужа положить... Право, оставайтесь! Наконец, когда часы бьют два, все смолкает... Отворяется в спальной дверь, и показывается Надежда Степановна. — Павел, ты спишь? — шепчет она. — Нет, а что? — Поди, голубчик, к себе в кабинет, ляг на диване, а тут, на твоей кровати, я Ольгу Кирилловну положу. Поди, милый! Я бы ее в кабинете положила, да она боится спать одной... Вставай же! Зайкин поднимается, накидывает на себя халат и, взявши подушку, плетется в кабинет... Дойдя ощупью до своего дивана, он зажигает спичку и видит: на диване лежит Петя. Мальчик не спит и большими глазами глядит на спичку. — Папа, отчего это комары не спят ночью? — спрашивает он. — Оттого... оттого, — бормочет Зайкин, — оттого, что мы здесь с тобой лишние... Даже спать негде! — Папа, а отчего это на лице у Ольги Кирилловны веснушки? — Ах, отстань! Надоел! Подумав немного, Зайкин одевается и выходит на улицу освежиться... Он глядит на серое утреннее небо, на неподвижные облака, слушает ленивый крик сонного коростеля и начинает мечтать о завтрашнем дне, когда он, поехав в город и вернувшись из суда, завалится спать... Вдруг из-за угла показывается человеческая фигура. "Сторож, должно быть..." — думает Зайкин. Но, вглядевшись и подойдя поближе, он узнает в фигуре вчерашнего дачника в рыжих панталонах. — Вы не спите? — спрашивает он. — Да, не спится что-то... — вздыхают рыжие панталоны. — Природой наслаждаюсь... Ко мне, знаете ли, приехала с ночным поездом дорогая гостья... мамаша моей жены. С нею прибыли мои племянницы... прекрасные девушки. Весьма рад, хотя и... очень сыро! А вы тоже изволите природой наслаждаться? — Да, — мычит Зайкин, — и я тоже природой... Не знаете ли, нет ли тут где-нибудь поблизости какого-нибудь кабака или трактирчика? Рыжие панталоны поднимают глаза к небу и глубокомысленно задумываются... Впервые опубликовано: Петербургская газета. 1886. № 169. 23 июня, в отделе "Летучие заметки".
Антон Павлович Чехов (1860-1904) русский писатель, драматург, по профессии врач. Почётный академик Императорской Академии наук по Разряду изящной словесности (1900-1902). Является общепризнанным классиком мировой литературы. Его пьесы, в особенности "Вишнёвый сад", на протяжении ста лет ставятся во многих театрах мира. Один из самых известных мировых драматургов. | ||
|