| ||
Второй час дня. В галантерейном магазине "Парижские новости", что в одном из пассажей, торговля в разгаре. Слышен монотонный гул приказчичьих голосов, гул, какой бывает в школе, когда учитель заставляет всех учеников зубрить что-нибудь вслух. И этого однообразного шума не нарушают ни смех дам, ни стук входной стеклянной двери, ни беготня мальчиков. Посреди магазина стоит Поленька, дочь Марьи Андреевны, содержательницы модной мастерской, маленькая, худощавая блондинка, и ищет кого-то глазами. К ней подбегает чернобровый мальчик и спрашивает, глядя на нее очень серьезно: — Что прикажете, сударыня? — Со мной всегда Николай Тимофеич занимается, — отвечает Поленька. А приказчик Николай Тимофеич, стройный брюнет, завитой, одетый по моде, с большой булавкой на галстуке, уже расчистил место на прилавке, вытянул шею и с улыбкой глядит на Поленьку. — Пелагея Сергеевна, мое почтение! — кричит он хорошим, здоровым баритоном. — Пожалуйте! — А, здрасте! — говорит Поленька, подходя к нему. — Видите, я опять к вам. Дайте мне аграманту какого-нибудь. — Для чего вам собственно? — Для лифчика, для спинки, одним словом на весь гарнитурчик. — Сию минуту. Николай Тимофеич кладет перед Поленькой несколько сортов аграманта; та лениво выбирает и начинает торговаться. — Помилуйте, рубль вовсе не дорого! — убеждает приказчик, снисходительно улыбаясь. — Это аграмант французский, восьмигранный... Извольте, у нас есть обыкновенный, весовой... Тот сорок пять копеек аршин, это уж не то достоинство! Помилуйте-с! — Мне еще нужен стеклярусный бок с аграмантными пуговицами, — говорит Поленька, нагибаясь над аграмантом, и почему-то вздыхает. — А не найдутся ли у вас под этот цвет стеклярусные бонбошки? — Есть-с. Поленька еще ниже нагибается к прилавку и тихо спрашивает: — А зачем это вы, Николай Тимофеич, в четверг ушли от нас так рано? — Гм!.. Странно, что вы это заметили, — говорит приказчик с усмешкой. — Вы так были увлечены господином студентом, что... странно, как это вы заметили! Поленька вспыхивает и молчит. Приказчик с нервной дрожью в пальцах закрывает коробки и без всякой надобности ставит их одна на другую. Проходит минута в молчании. — Мне еще стеклярусных кружев, — говорит Поленька, поднимая виноватые глаза на приказчика. — Каких вам? Стеклярусные кружева по тюлю черные и цветные — самая модная отделка. — А почем они у вас? — Черные от восьмидесяти копеек, а цветные на два рубля пятьдесят копеек. А к вам я больше никогда не приду-с, — тихо добавляет Николай Тимофеич. — Почему? — Почему? Очень просто. Сами вы должны понимать. С какой стати мне себя мучить? Странное дело! Нешто мне приятно видеть, как этот студент около вас разыгрывает роль-с? Ведь я все вижу и понимаю. С самой осени он за вами ухаживает по-настоящему и почти каждый день вы с ним гуляете, а когда он у вас в гостях сидит, так вы в него впившись глазами, словно в ангела какого-нибудь. Вы в него влюблены, для вас лучше и человека нет, как он, ну и отлично, нечего и разговаривать... Поленька молчит и в замешательстве водит пальцем по прилавку. — Я все отлично вижу, — продолжает приказчик. — Какой же мне резон к вам ходить? У меня самолюбие есть. Не всякому приятно пятым колесом в возу быть. Чего вы спрашивали-то? — Мне мамаша много кой-чего велела взять, да я забыла. Еще плюмажу нужно. — Какого прикажете? — Получше, какой модней. — Самый модный теперь из птичьего пера. Цвет, ежели желаете, модный теперь гелиотроп или цвет канак, то есть бордо с желтым. Выбор громадный. А к чему вся эта история клонится, я решительно не понимаю. Вы вот влюбившись, а чем это кончится? На лице Николая Тимофеича около глаз выступили красные пятна. Он мнет в руках нежную пушистую тесьму и продолжает бормотать: — Воображаете за него замуж выйти, что ли? Ну, насчет этого — оставьте ваше воображение. Студентам запрещается жениться, да и разве он к вам затем ходит, чтобы все честным образом кончить? Как же! Ведь они, студенты эти самые, нас и за людей не считают... Ходят они к купцам да к модисткам только затем, чтоб над необразованностью посмеяться и пьянствовать. У себя дома да в хороших домах стыдно пить, ну, а у таких простых, необразованных людей, как мы, некого им стыдиться, можно и вверх ногами ходить. Да-с! Так какого же вы плюмажу возьмете? А ежели он за вами ухаживает и в любовь играет, то известно зачем... Когда станет доктором или адвокатом, будет вспоминать: "Эх, была у меня, скажет, когда-то блондиночка одна! Где-то она теперь?" Небось и теперь уж там, у себя, среди студентов, хвалится, что у него модисточка есть на примете. Поленька садится на стул и задумчиво глядит на гору белых коробок. — Нет, уж я не возьму плюмажу! — вздыхает она. — Пусть сама мамаша берет, какого хочет, а я ошибиться могу. Мне вы дайте шесть аршин бахромы для дипломата, что по сорок копеек аршин. Для того же дипломата дадите пуговиц кокосовых, с насквозь прошивными ушками... чтобы покрепче держались... Николай Тимофеич заворачивает ей и бахромы и пуговиц. Она виновато глядит ему в лицо и, видимо, ждет, что он будет продолжать говорить, но он угрюмо молчит и приводит в порядок плюмаж. — Не забыть бы еще для капота пуговиц взять... — говорит она после некоторого молчания, утирая платком бледные губы. — Каких вам? — Для купчихи шьем, значит, дайте что-нибудь выдающееся из ряда обыкновенного... — Да, если купчихе, то нужно выбирать попестрее. Вот-с пуговицы. Сочетание цветов синего, красного и модного золотистого. Самые глазастые. Кто поделикатнее, те берут у нас черные матовые с одним блестящим ободочком. Только я не понимаю. Неужели вы сами не можете рассудить? Ну, к чему поведут эти... прогулки? — Я сама не знаю... — шепчет Поленька и нагибается к пуговицам. — Я сама не знаю, Николай Тимофеич, что со мной делается. За спиной Николая Тимофеича, прижав его к прилавку, протискивается солидный приказчик с бакенами и, сияя самою утонченною галантностью, кричит: — Будьте любезны, мадам, пожаловать в это отделение! Кофточки джерсе имеются три номера: гладкая, сутажет и со стеклярусом! Какую вам прикажете? Одновременно около Поленьки проходит толстая дама, которая говорит густым низким голосом, почти басом: — Только, пожалуйста, чтоб они были без сшивок, а тканые и чтоб пломба была вваленная. — Делайте вид, что товар осматриваете, — шепчет Николай Тимофеич, наклоняясь к Поленьке и насильно улыбаясь. — Вы, Бог с вами, какая-то бледная и больная, совсем из лица изменились. Бросит он вас, Пелагея Сергеевна! А если женится когда-нибудь, то не по любви, а с голода, на деньги ваши польстится. Сделает себе на приданое приличную обстановку, а потом стыдиться вас будет. От гостей и товарищей будет вас прятать, потому что вы не образованная, так и будет говорить: моя кувалда. Разве вы можете держать себя в докторском или адвокатском обществе? Вы для них модистка, невежественное существо! — Николай Тимофеич! — кричит кто-то с другого конца магазина. — Вот мадемуазель просят три аршина ленты с нико! Есть у нас? Николай Тимофеич поворачивается в сторону, осклабляет свое лицо и кричит: — Есть-с! Есть ленты с нико, атаман с атласом и атлас с муаром! — Кстати, чтоб не забыть, Оля просила взять для нее корсет! — говорит Поленька. — У вас на глазах... слезы! — пугается Николай Тимофеич... — Зачем это? Пойдемте к корсетам, я вас загорожу, а то неловко. Насильно улыбаясь и с преувеличенною развязностью приказчик быстро ведет Поленьку к корсетному отделению и прячет ее от публики за высокую пирамиду из коробок... — Вам какой прикажете корсет? — громко спрашивает он и тут же шепчет: — Утрите глаза! — Мне... мне в сорок восемь сантиметров! Только, пожалуйста, она просила двойной с подкладкой... с настоящим китовым усом... Мне поговорить с вами нужно, Николай Тимофеич. Приходите нынче! — О чем же говорить? Не о чем говорить. — Вы один только... меня любите, и, кроме вас, не с кем мне поговорить. — Не камыш, не кости, а настоящий китовый ус... О чем же нам говорить? Говорить не о чем... Ведь пойдете с ним сегодня гулять? — По... пойду. — Ну, так о чем же тут говорить? Не поможешь разговорами... Влюблены ведь? — Да... — шепчет нерешительно Поленька, и из глаз ее брызжут крупные слезы. — Какие же могут быть разговоры? — бормочет Николай Тимофеич, нервно пожимая плечами и бледнея. — Никаких разговоров и не нужно... Утрите глаза, вот и все. Я... я ничего не желаю... В это время к пирамиде из коробок подходит высокий тощий приказчик и говорит своей покупательнице: — Не угодно ли, прекрасный эластик для подвязок, не останавливающий крови, признанный медициной... Николай Тимофеич загораживает Поленьку и, стараясь скрыть ее и свое волнение, морщит лицо в улыбку и громко говорит: — Есть два сорта кружев, сударыня! Бумажные и шелковые! Ориенталь, британские, валенсьен, кроше, торшон — это бумажные-с, а рококо, сутажет, камбре — это шелковые... Ради Бога, утрите слезы! Сюда идут! И видя, что слезы все еще текут, он продолжает еще громче: — Испанские, рококо, сутажет, камбре... Чулки фельдекосовые, бумажные, шелковые... Впервые опубликовано: Петербургская газета. 1887. № 32. 2 февраля, в отделе "Летучие заметки".
Антон Павлович Чехов (1860-1904) русский писатель, драматург, по профессии врач. Почётный академик Императорской Академии наук по Разряду изящной словесности (1900-1902). Является общепризнанным классиком мировой литературы. Один из самых известных мировых драматургов. | ||
|