| ||
В частном пансионе m-me Жевузем бьет двенадцать. Пансионерки, вялые и худосочные, взявшись под руки, чинно прогуливаются по коридору. Классные дамы, желтые и весноватые, с выражением крайнего беспокойства на лицах, не отрывают от них глаз и, несмотря на идеальную тишину, то и дело выкрикивают: "Медам! Силянс!" В учительской комнате, в этой таинственной святая святых, сидят сама Жевузем и учитель математики Дырявин. Учитель давно уже дал урок, и ему пора уходить, но он остался, чтобы попросить у начальницы прибавки. Зная скупость "старой шельмы", он поднимает вопрос о прибавке не прямо, а дипломатически. — Гляжу я на ваше лицо, Бьянка Ивановна, и вспоминаю прошлое... — говорит он вздыхая. — Какие прежде, в наше время, красавицы были! Господи, что за красавицы! Пальчики обсосешь! А теперь? Перевелись красавицы! Настоящих женщин нынче нет, а все какие-то, прости Господи, трясогузки да кильки... Одна другой хуже... — Нет, и теперь много красивых женщин! — картавит Жевузем. — Где? Покажите мне: где? — горячится Дырявин. — Полноте, Бьянка Ивановна! По доброте своего сердца вы и белужью харю назовете красавицей, знаю я вас! Извините меня за эти кель-выражансы, но я искренно вам говорю. Нарочно вчера на концерте осматривал женщин: рожа на роже, кривуля на кривуле! Да взять вот хоть наш старший класс. Ведь все это бутоны, невесты, самые, можно сказать, сливки — и что же? Восемнадцать их штук, и хоть бы одна хорошенькая! — Вот и неправда! Кого ни спросите, всякий вам скажет, что в моем старшем классе много хорошеньких. Например, Кочкина, Иванова вторая, Пальцева... А Пальцева просто картинка! Я женщина, да и то на нее заглядываюсь... — Удивительно... — бормочет Дырявин. — Ничего в ней нет хорошего... — Прекрасные черные глаза! — волнуется Жевузем. — Черные, как тушь! Вы поглядите на нее: это... это совершенство! В древности с нее писали бы богинь! Дырявин отродясь не видал таких красавиц, как Пальцева, но жажда прибавки берет верх над справедливостью, и он продолжает доказывать "старой шельме", что в настоящее время красавиц нет... — Только и отдыхаешь, когда взглянешь на лицо какой-нибудь пожилой дамы, — говорит он. — Правда, молодости и свежести не увидишь, но зато глаз отдохнет хоть на правильных чертах... Главное — правильность черт! А у вашей Пальцевой на лице не черты, а какая-то сметана... кислятина... — Значит, вы не всматривались в нее... — говорит Жевузем. — Вы всмотритесь, да тогда и говорите... — Ничего в ней нет хорошего, — угрюмо вздыхает Дырявин. Жевузем вскакивает, идет к двери и кричит: — Позвать ко мне Пальцеву! Вы всмотритесь в нее, — говорит она учителю, отходя от двери. — Вы обратите внимание на глаза и на нос... Лучшего носа во всей России не найти. Через минуту в учительскую входит Пальцева, девочка лет семнадцати, смуглая, стройная, с большими черными глазами и с прекрасным греческим носом. — Подойдите поближе... — обращается к ней Жевузем строгим голосом. — M-r Дырявин вот жалуется мне, что вы... что вы невнимательны за уроками математики. Вы вообще рассеянны и... и... — И по алгебре плохо занимаетесь... — бормочет Дырявин, рассматривая лицо Пальцевой. — Стыдно, Пальцева! — продолжает Жевузем. — Нехорошо! Неужели вы хотите, чтобы я наказывала вас наравне с маленькими? Вы уже взрослая, и вы должны другим пример подавать, а не то что вести себя так дурно... Но... подойдите поближе! Жевузем говорит еще очень много "общих мест". Пальцева рассеянно слушает ее и, шевеля ноздрями, глядит через голову Дырявина в окно... "Отдай все — и мало, — думает математик, рассматривая ее. — Роскошь девочка! Ноздрями шевелит, пострел... Чует, что в июне на волю вырвется... Дай только вырваться, забудет она и эту Жевузешку, и болвана Дырявина, и алгебру... Не алгебра ей нужна! Ей нужен простор, блеск... нужна жизнь..." Дырявин вздыхает и продолжает думать: "Ох, эти ноздри! И месяца не пройдет, как вся моя алгебра пойдет к черту... Дырявин обратится в скучное серое воспоминание... Встречусь ей, так она только ноздрями пошевелит и здравствуй не скажет. Спасибо хоть за то, что коляской не раздавит..." — Хорошие успехи могут быть только при внимании и прилежании, — продолжает Жевузем, — а вы невнимательны... Если еще будут продолжаться жалобы, то я принуждена буду наказать вас... Стыдно! "Не слушай, ангел, эту сухую лимонную корку, — думает Дырявин. — Нисколько не стыдно... Ты гораздо лучше всех нас вместе взятых". — Ступайте! — строго говорит Жевузем. Пальцева делает реверанс и выходит. — Ну что? Всмотрелись теперь? — спрашиват Жевузем. Дырявин не слышит ее вопроса и все еще думает. — Ну? — повторяет начальница. — Плоха, по-вашему? Дырявин тупо глядит на Жевузем, приходит в себя и, вспомнив о прибавке, оживляется. — Хоть убейте, ничего хорошего не нахожу... — говорит он. — Вы вот уже в летах, а нос и глаза у вас гораздо лучше, чем у нее... Честное слово... Поглядите-ка на себя в зеркало! В конце концов m-me Жевузем соглашается, и Дырявин получает прибавку. Впервые опубликовано: Осколки. 1886. № 21. 24 мая.
Антон Павлович Чехов (1860-1904) русский писатель, драматург, по профессии врач. Почётный академик Императорской Академии наук по Разряду изящной словесности (1900 — 1902). Является общепризнанным классиком мировой литературы. Его пьесы, в особенности "Вишнёвый сад", на протяжении ста лет ставятся во многих театрах мира. Один из самых известных мировых драматургов. | ||
|