| ||
|
Почтовый поезд номер такой-то мчится на всех парах от станции Веселый Трах-Тарарах до станции Спасайся, кто может! Локомотив свистит, шипит, пыхтит, сопит... Вагоны дрожат и своими неподмазанными колесами воют волками и кричат совами! На небе, на земле и в вагонах тьма... "Что-то будет, что-то будет!" — стучат дрожащие от старости лет вагоны... "Огого-гого-о-о!" — подхватывает локомотив... По вагонам вместе с карманолюбцами гуляют сквозные ветры. Страшно... Я высовываю свою голову в окно и бесцельно смотрю в бесконечную даль. Все огни зеленые: скандал, надо полагать, еще не скоро. Диска и станционных огней не видно... Тьма, тоска, мысль о смерти, воспоминания детства... Боже мой! "Грешен!! — шепчу я. — Ох, как грешен!.." Кто-то лезет в мой задний карман. В кармане нет ничего, но все-таки ужасно... Я оборачиваюсь. Предо мной незнакомец. На нем соломенная шляпа и темносерая блуза. — Что вам угодно? — спрашиваю я его, ощупывая свои карманы. — Ничего-с! Я в окно смотрю-с! — отвечает он, отдергивая руку и налегая мне на спину. Слышен сиплый пронзительный свист... Поезд начинает идти все тише и тише и, наконец, останавливается. Выхожу из вагона и иду к буфету выпить для храбрости. У буфета теснится публика и поездная бригада. — Гм... Водка, а не горько! — говорит солидный обер-кондуктор, обращаясь к толстому господину. Толстый господин хочет что-то оказать и не может: поперек горла остановился у него годовалый бутерброд. — Жиндаррр!!! Жиндаррр!!! — кричит кто-то на платформе таким голосом, каким во время оно, до потопа, кричали голодные мастодонты, ихтиозавры и плезиозавры... Иду посмотреть, в чем дело... У одного из вагонов первого класса стоит господин с кокардой и указывает публике на свои ноги. С несчастного в то время, когда он спал, стащили сапоги и чулки... — В чем же я поеду теперь? — кричит он. — Мне до Ррревеля ехать! Вы должны смотреть! Перед ним стоит жандарм и уверяет его, что "здесь кричать не приходится"... Иду в свой вагон № 224. В моем вагоне все то же: тьма, храп, табачный и сивушный запахи, пахнет русским духом. Возле меня храпит рыженький судебный следователь, едущий в Киев из Рязани... В двух-трех шагах от следователя дремлет хорошенькая... Крестьянин, в соломенной шляпе, сопит, пыхтит, переворачивается на все бока и не знает, куда положить свои длинные ноги... Кто-то в углу закусывает и чамкает во всеуслышание... Под скамьями спит богатырским сном народ. Скрипит дверь. Входят две сморщенные старушонки с котомками на спинах... — Сядем сюда, мать моя! — говорит одна. — Темень-то какая! Искушение, да и только... Никак наступила на кого... А где Пахом? — Пахом? Ах, батюшти! Где ж это он? Ах, батюшти! Старушонка суетится, отворяет окно и осматривает платформу. — Пахо-ом! — дребезжит она. — Где ты? Пахом! Мы тутотко! — У меня беда-а! — кричит голос за окном, — В машину не пущают! — Не пущают? Который это не пущает? Плюнь! Не может тебя никто не пустить, ежели у тебя настоящий билет есть! — Билеты уже не продают! Касс заперли! По платформе кто-то ведет лошадь. Топот и фырканье. — Сдай назад! — кричит жандарм. — Куда лезешь? Чего скандалишь? — Петровна! — стонет Пахом. Петровна сбрасывает с себя узел, хватает в руки большой жестяной чайник и выбегает из вагона. Бьет второй звонок. Входит маленький кондуктор с черными усиками. — Вы бы взяли билет! — обращается он к старцу, сидящему против меня. — Контролер здесь! — Да? Гм... Это нехорошо... Какой?.. Князь? — Ну... Князя сюда и палками не загонишь... — Так кто же? С бородой? — Да, с бородой... — Ну, коли этот, то ничего. Он добрый человек. — Как хотите. — А много зайцев едет? — Душ сорок будет. — Ннно? Молллодцы! Ай да коммерсанты! Сердце у меня сжимается. Я тоже зайцем еду. Я всегда езжу зайцем. На железных дорогах зайцами называются господа пассажиры, затрудняющие разменом денег не кассиров, а кондукторов. Хорошо, читатель, ездить зайцем! Зайцам полагается, по нигде еще не напечатанному тарифу, 75% уступки, им не нужно толпиться около кассы, вынимать ежеминутно из кармана билет, с ними кондуктора вежливее и... все, что хотите, одним словом! — Чтоб я заплатил когда-нибудь и что-нибудь? — бормочет старец. — Да никогда! Я плачу кондуктору. У кондуктора меньше денег, чем у Полякова! Дребезжит третий звонок. — Ах, матушки! — хлопочет старушонка, — где ж это Петровна? Ведь вот уж и третий звонок! Наказанье Божие... Осталась! Осталась бедная... А вещи ее тут... Што с вещами-то делать, с сумочкой? Родимые мои, ведь она осталась! Старушонка на минуту задумывается. — Пущай с вещами остается! — говорит она и бросает сумочку Петровны в окно. Едем к станции Халдеево, а по путеводителю Фрум — Общая могила. Входят контролер и обер-кондуктор со свечой. — Вашшш... билеты! — кричит обер-кондуктор. — Ваш билет! — обращается контролер ко мне и к старцу. Мы ежимся, сжимаемся, прячем руки и впиваемся глазами в ободряющее лицо обер-кондуктора. — Получите! — говорит контролер своему спутнику и отходит. Мы спасены. — Ваш билет! Ты! Ваш билет! — толкает обер-кондуктор спящего парня. Парень просыпается и вынимает из шапки желтый билетик. — Куда же ты едешь? — говорит контролер, вертя между пальцами билет. — Ты не туда едешь! — Ты, дуб, не туда едешь! — говорит обер-кондуктор. — Ты не на тот поезд сел, голова! Тебе нужно на Живодерово, а мы едем на Халдеево! Вааазьми! Вот не нужно быть никогда дураком! Парень усиленно моргает глазами, тупо смотрит на улыбающуюся публику и начинает тереть рукавом глаза. — Ты не плачь! — советует публика. — Ты лучше попроси! Такой здоровый болван, а ревешь! Женат небось, детей имеешь. — Вашшш... билет!.. — обращается обер-кондуктор к косарю в цилиндре. — Га? — Вашшш... билеты! Поворачивайся! — Билет? Нешто нужно? — Билет!!! — Понимаем... Отчего не дать, коли нужно? Дадим! — Косарь в цилиндре лезет за пазуху и со скоростью двух с половиною вершков в час вытаскивает оттуда засаленную бумагу и подает ее контролеру. — Кого даешь? Это паспорт! Ты давай билет! — Другого у меня билета нету! — говорит косарь, видимо встревоженный. — Как же ты едешь, когда у тебя нет билета? — Да я заплатил. — Кому ты заплатил? Что врешь? Кондухтырю. — Какому? — А шут его знает какому! Кондухтырю, вот и все... Не бери, говорит, билета, мы тебя и так провезем... Ну, я и не взял... — А вот мы с тобой на станции поговорим! Мадам, ваш билет! Дверь скрипит, отворяется, и, ко всеобщему нашему удивлению, входит Петровна. — Насилу, мать моя, нашла свой вагон... Кто их разберет, все одинаковые... А Пахома так и не впустили аспиды... Где моя сумочка? — Гм... Искушение... Я тебе ее в окошко выбросила! Я думала, что ты осталась! — Куда бросила? — В окно... Кто ж тебя знал? — Спасибо... Кто тебя просил? Ну да и ведьма, прости Господи! Что теперь делать? Своей не бросила, паскуда... Морду бы свою ты лучше выбросила! Аааа... штоб тебе повылазило! — Нужно будет со следующей станции телеграфировать! — советует смеющаяся публика. Петровна начинает голосить и нечестиво браниться. Не подруга держится за свою суму и также плачет. Входит кондуктор. — Чьи веш-ш-ш... чи? — выкрикивает он, держа з руках вещи Петровны. — Хорошенькая! — шепчет мне мой vis-a-vis старец, кивая на хорошенькую... — Г-м-м... хоррошенькая... Черт подери, хлороформу нет! Дал бы ей понюхать, да и целуй во все лопатки! Благо все спят... Соломенная шляпа ворочается и во всеуслышание сердится на свои непослушные ноги. — Ученые... — бормочет он. — Ученые... Небось против естества вещей и предметов не пойдешь... Ученые... гм... Небось не сделают так, чтобы ноги можно было отвинчивать и привинчивать по произволению! — Я тут ни при чем... Спросите товарища прокурора! — бредит мой сосед-следователь. В дальнем углу два гимназиста, унтер-офицер и молодой человек в синих очках при свете четырех папирос жарят в картеж. Направо от меня сидит высокая барыня из породы "само собою разумеется". От нее разит пудрой и пачулями. — Ах, что за прелесть эта дорога! — шепчет над ее ухом какой-то гусь, шепчет приторно до... до отвращения, как-то французисто выговаривая буквы "г", "н" и "р". — Нигде так быстро и приятно не бывает сближение, как в дороге! Люблю тебя, дорога! Поцелуй... Другой... Черт знает что! Хорошенькая просыпается, обводит глазами публику и... бессознательно кладет голову на плечо соседа, жреца Фемиды... а он, дурак, спит!! Поезд останавливается. Полустанок. "Поезд стоит две минуты..." — бормочет сиплый, надтреснутый бас вне вагона. Проходят две минуты, проходят еще две... Проходят пять, десять, двадцать, а поезд все еще стоит. Что за черт? Выхожу из вагона и направляюсь к локомотиву. — Иван Матвеич! Скоро ж ты, наконец? Черт! — кричит обер-кондуктор под локомотив. Из-под локомотива выползает на брюхе машинист, красный, мокрый, с куском сажи на носу... — У тебя есть Бог или нет? — обращается он к обер-кондуктору. — Ты человек или нет? Что подгоняешь? Не видишь, что ли? Ааа... чтоб вам всем повылазило!.. Разве это локомотив? Это не локомотив, а тряпка! Не могу я везти на нем! — Что же делать? — Делай, что хочешь! Давай другой, а на этом не поеду! Да ты войди в положение... Помощники машиниста бегают вокруг неисправного локомотива, стучат, кричат... Начальник станции в красной фуражке стоит возле и рассказывает своему помощнику анекдоты из превеселого еврейского быта... Идет дождь... Направляюсь в вагон... Мимо мчится незнакомец в соломенной шляпе и темносерой блузе... В его руках чемодан. Чемодан этот мой... Боже мой! Впервые опубликовано: Зритель. 1881. № 9, под заглавием "Извлечение из путевого журнала".
Антон Павлович Чехов (1860-1904) русский писатель, драматург, по профессии врач. Почётный академик Императорской Академии наук по Разряду изящной словесности (1900 — 1902). Является общепризнанным классиком мировой литературы. Его пьесы, в особенности "Вишнёвый сад", на протяжении ста лет ставятся во многих театрах мира. Один из самых известных мировых драматургов. | ||
|