Н.А. Добролюбов
«Физиологически-психологический сравнительный взгляд на начало и конец жизни». Сочинение В. Берви

На главную

Произведения Н.А. Добролюбова


Сочинение заслуженного профессора В. Берви. Казань, 1858

Продолжение жизни мало интересует г. заслуженного профессора Берви; заботу о продолжении жизни он считает даже материальным направлением, ведущим к грубому сенсуализму. Чтобы стать от материи сколько возможно далее и чтобы, по его выражению, «содействовать по силе возможности» отвлечению человека от забот о настоящей жизни, г. заслуженный профессор Берви бросает физиологическо-психологический взгляд на человека — до его рождения и после его смерти, т.е., говоря поэтически,

Конец с началом сопрягает
И смертию живот дарит...

Психологические идеи г. Берви относятся более к младенцу, находящемуся в утробе матери, а физиологические исследования — к мертвому трупу, в котором уже прекратились все физиологические отправления. В трупе этом г. Берви уловляет некий дух и подвергает его физиологическим соображениям, не подозревая того, что дух, отделяющийся при гниении трупа, подлежит уже не физиологии, а химии. Для всякого другого смешать химию с физиологией в наше время довольно трудно; но для г. Берви это было легко, потому что он не хочет принадлежать нашему времени и всячески хлопочет о том, нельзя ли как-нибудь уничтожить, убить его, наше-то время. С такою целию издал он свой физиологическо-психологический взгляд, в котором выражает, между прочим, свое неудовольствие на то, что все естественные науки обратились к материальным исследованиям, полезным для настоящей жизни. Такое направление естественных наук для г. Берви пуще ножа вострого. Из-за естественных наук он негодует на все наше время, и, прочитав его брошюру, мы вполне понимаем причину негодования г. заслуженного профессора и даже сочувствуем ему в его печальном положении, хотя, к сожалению, пособить его горю ничем не можем. В самом деле, каждая страница физиологическо-психологического взгляда г. Берви доказывает, что он изучал естественные науки когда-то давным-давно, в отдаленные времена, когда Шуберт и Эшенмайер царили в области антропологии, а может быть, и еще раньше, в те доисторические времена, когда еще и Лавуазье не было. Кажется, мы не много погрешили бы, если бы даже отнесли время образования г. Берви к средним векам, судя по тому, что он, для подтверждения своих мнений, приводит латинские цитаты из Бэкона, Сенеки, Цицерона, и даже (кажется, в объяснение всей своей брошюры) — латинскую пословицу: «Errare humanum est», что, как известно, означает: «Человеку свойственно ошибаться». Исследования новейших натуралистов совершенно неизвестны г. Берви. Более всего основывается он на авторитете Плиния; изредка указывает на Блуменбаха, на Бугенвиля, а из новых знает только «своего ученого сотрудника, П.А. Пелля, осязательно доказавшего, как обманчивы все выводы, долженствовавшие доказать превращение овса в рожь» (стр. 61). Мудрено ли же, что при таком состоянии своих познаний г. Берви крайне недоволен нашим временем, в которое естественные науки сделали такой огромный шаг вперед, примиривши философские рассуждения о силах природы с результатами опытных исследований над материею. Ныне в естественных науках усвоен положительный метод, все выводы основываются на опытных, фактических знаниях, а не на мечтательных теориях, когда-то и кем-то составленных наобум, и не на темных гаданиях, которыми в старые времена довольствовалось невежество и полузнание. Ныне уже не признаются старинные авторитеты, пред которыми благоговеет г. Берви, да и вообще авторитеты в деле научных исследований не имеют большого значения. Молодые люди ныне не только парацельсовские мечтания называют, не обинуясь, вздором, но даже находят заблуждения у Либиха, о котором г. Берви, кажется, и не слыхивал, читают Молешотта, Дюбуа-Реймона и Фохта, да и тем еще не верят на слово, а стараются проверять и даже дополнять их собственными соображениями. Нынешние молодые люди если уж занимаются естественными науками, то соединяют с этим и философию природы, в которой опять следуют не Платону, не Окену, даже не Шеллингу, а лучшим, наиболее смелым и практическим из учеников Гегеля. Как же на все это не сердиться г. Берви, когда он в философии остановился на Фихте, которого, впрочем, не понимает и которого учение (как сам г. Берви сознается на стр. 13) «представляется ему в какой-то туманной отдаленности». Как не сердиться ему на наше время, когда успехи естественных наук совершенно уничтожают его средневековые теории и делают его смешным не только в глазах специалиста, следящего за успехами положительных знаний, но даже и в глазах всякого образованного человека, родившегося немножко позже Лавуазье и Фихте. Г-н Берви не любит нашего времени за то, что оно пережило его. Но время ли в том виновато? Кто же велел отставать? А если не хватило сил для продолжения пути, то зачем оставаться на дороге, понапрасну мешая другим? Не может же ход времени и знаний остановиться и дожидаться одного из адептов науки, хотя бы этот адепт был и профессором... Да, отстал, сильно отстал от науки г. заслуженный профессор Берви, и, право, нам от души жаль его. Нам всегда внушали грустное чувство — и запоздавшие осенью птички, не успевшие отлететь в теплые страны, и воз, отставший от обоза и уныло подвигающийся один среди пустынной дороги, и цыпленочек, который, заглядевшись по сторонам, не поспел вместе с другими за матерью и потом мечется как угорелый, отыскивая ее там, где она была за минуту пред тем, но где теперь, увы! уж нет ее, нет ее!.. Подобно сим отставшим существам, внушил нам грустное чувство и г. Берви, стоящий, по выражению поэта, на распутий живых,

Как будто памятник надгробный
Среди обителей людских...

Из сожаления к г. Берви мы хотели было вовсе умолчать о нем и его физиологическо-психологическом взгляде. Но после прочтения брошюры и краткого размышления мы убедились, что наше сожаление к г. Берви совершенно напрасно. Мы увидели, что почтенный автор «Взгляда» стоит на той степени самодовольствия, которое вызывает не сострадание, а чувство совсем другого рода. Он не сознается в своей отсталости, не старается даже понять то, что выработано новыми исследователями, не хочет догонять опередивших его, а — что бы вы думали? — силится остановить тех, которые мимо г. Берви идут по той же дороге знания. Он говорит, что естественные науки занимаются теперь ,не тем, чем следует, что они идут ложным путем, иначе сказать — он отвергает значение тех результатов, которые добыты положительными исследованиями нового времени. Что же это за задачи, которые, по мнению г. Берви, предстоят наукам и от которых они уклонились? Задачи эти весьма замысловаты, и если бы они не были исчерпаны в средних веках, то изобретение их сделало бы честь даже сообразительности Кифы Мокиевича. Видите: психология должна стремиться к определению разницы между жизненным началом .и душою в человеке; физиология должна заниматься исследованием жизненных процессов в мертвом трупе; физика должна отыскать силу, отдельную от материи, и материю, свободную от влияния силы; химия должна, подвергая своему анализу тела, отыскивать в них что-нибудь сверхчувственное. Вообще, перемешивая науки естественные с нравственными, г. Берви налагает на натуралистов такое обязательство, какого никому, кроме средневековых алхимиков, и в голову не приходило. Он хочет, чтобы физические исследования имели в виду не познание изменений и действий материи, а отыскание в материи — духа, архея, эфира, жизненной силы, словом, чего-нибудь, только чтобы это «что-нибудь» не было положительным, материальным, а было что-нибудь «чувствам недоступное». Требование, разумеется, нелепое; но для г. Берви оно очень хорошо, потому что таким манером он думает прикрыть свое незнание. «Не потому, дескать, я новейших исследований не привожу, что я не знаю их, а потому, что я их отвергаю, как вредные и нечестивые, ведущие к грубому сенсуализму. Не потому старых понятий держусь, что до новых не дошел, а потому, что новые не заключают в себе стремления к сверхчувственному». А когда так, то уже нечего и жалеть о положении отставшего, но самодовольного путника, тем более что он сам же задирает тех, которые стараются идти вперед, и ругается над ними. Мы более не хотим укрывать г. Берви и выставляем его забавлять почтеннейшую публику своими мистически-алхимическими взглядами, которые в средние века, может быть, показались бы схоластическою премудростью (sapientia scholastica), но ныне могут быть приняты не иначе как за балаганное фиглярство. Будем открывать наудачу разные страницы; все равно: на каждой есть какая-нибудь курьезная штука.

Вот, например, в самом начале исследования (стр. 6—7) вы находите сравнение рождения с смертью в таком смысле: до рождения младенца мать его страдает; после рождения — радуется. Так точно после смерти человека родные и друзья его плачут и страдают. Что из этого? Слушайте:

Это терзание, эта тоска, волнующие нашу грудь, ведут пас к успокоительному убеждению в бессмертии: подобно тому, как родовые потуги, предшествуя родам, предвещают радостное появление на свет новою человека (стр. 7).

Не правда ли, как ловко умеет г. Берви обращаться с своим предметом? Он берется доказывать предмет, о котором между образованными людьми давно уже не существует никаких сомнений, но, несмотря на всю легкость задачи, шутовским сравнением умеет обратить в смех самый предмет. Это даже лучше того остроумца, который доказывал, что умножение чиновников предвещает скорое просвещение государства, делая такое сравнение: заря занимается на небе пред восхождением солнца, все освещающего; так чиновник занимается в департаменте пред распространением просвещения во всем государстве.

А вот как г. Берви компрометирует популярность изложения. На стр. 9 он говорит следующее:

Кто взглянет на труп человека, или на застреленного зайца, или на зарезанную курицу, не останавливаясь скажет, что это суть тела мертвые. Почему? потому, что они перестали жить, лишились жизни. Следовательно, смерть лишает животное жизни, и мертвое тело есть отрицание живого, или нечто противоположное живому телу.

По-видимому, так нам кажется, можно так думать, что г. Берви, почтенный г. В. Берви, г. заслуженный профессор В. Берви полагает, даже имеет убеждение и твердую уверенность в том, что популярность, простота изложения, общепонятность представления вещей или предметов состоит в том, не в другом чем заключается, как в том, чтобы повторять несколько раз, много раз повторять, переворачивать на разные лады простые истины, самые простые положения, всем понятные вещи, предметы, ни в ком не возбуждающие недоумения. Почтенный г. В. Берви, автор «Физиологическо-психологического взгляда», г. В. Берви — нисколько, по-видимому, не сомневается, что многократное повторение одних и тех же слов в разных видах — составляет популярность изложения.

К сожалению, почтенный автор не всегда держится такой популярности; почти на каждой странице попадаются у него длинные периоды, непроницаемые для человеческого разумения и даже лишенные логического, а иногда и грамматического смысла. Например, на стр. 16 есть такой период:

Если впечатления, полученные посредством внешних чувств, нас не ведут к познанию внешнего мира, так что мы не можем увериться в нашем духовном бытии, которое бр содействия своего тела лишено самого знания, сего необходимого условия всех духовных деятельностеи в сем мире.

Точка, читатели, точка. Чего вы еще ждете? Неужели вам мало того, что насказал вам г. Берви в этой первой половине недосказанного условного периода? Если и тут уже нашлось «духовное бытие с своим телом», — то что же нашлось бы еще, если бы это «если» было приведено к желанному концу!

Если вы перевернете два листа, то найдется на стр. 21 еще вот какой период:

Подобно духу человеческому, одаренному свободною волею, жизненное начало проявляется в творящих качествах самостоятельным бытием, превращающим в круг действия оного поступившие вещества, соответственно своей цели, не подчиняясь общим законам физики и химии, которые минерал отклонять не может.

Не мы это сочинили; уверяем, что не мы. Мы даже ничего не прибавили, ничего не убавили в словах г. Берви; даже правописание его мы сохранили.

Зато г. Берви очень остроумно умеет смеяться над скептиками, или, по его выражению, «nihilist'ами». «Позволяю себе думать, — ядовито замечает он, — что nihilist'bi, будучи укушены собакою в ногу (замечаете ли здесь тонкое выражение презрения?) или обрезавши себе палец, не примут боль, от этого происходящую, за призрак» (стр. 14). Чрезвычайно остроумно и ядовито! Всем nihilist'aм должно быть очень совестно после издевок г. Берви. Жаль только, что ядовитые издевки сии повторяются чуть ли не со времен Сократа, а на русском языке напечатаны в первый раз, кажется, в «Письмовнике Курганова».10

Г-ну заслуженному профессору Берви не должно казаться обидным, что мы отнимаем у него честь изобретения остроты над скептиками. У него остается много изобретений, лично ему принадлежащих, и, чтобы угодить г. Берви, мы готовы передать некоторые, наиболее любопытные из них, нашим читателям.

На стр. 60 г. Берви говорит, что зародыш в утробе, лишенный познания внешнего мира, занимается самосознанием, или, как выражается почтенный профессор с свойственной ему популярностью, — «погружен в субъективную ночь самосознания».

На стр. 36 г. Берви говорит, «что человек, как тело природы, не может уклониться от законов оной». На стр. же 37 прибавляет: «но, как неделимое, он преследует свою собственную цель и изменяет всеобщие законы природы».

Любопытно бы узнать от г. Берви, какие это всеобщие законы природы, которые человек, как неделимое, изменяет по своей воле?.. Впрочем, на стр. 25 находим положение, еще более возвышающее над природою уже не только одного человека, но и всех животных. Г-н Берви утверждает, что животные живут вне условий пространства, или приведем лучше собственные слова г. Берви: «Дух мира в сих телах (животных) проявляется действиями во времени, не стесняемыми пределами пространства».

Изображая материнскую попечительность природы о животных, почтенный профессор указывает, между прочим, на стр. 26 цель, для чего животные чувствуют голод и жажду. «Дабы животное ведало о своих потребностях, — говорит он, — оно побуждается к удовлетворению их чувством голода, холода, жажды и т.д.».

Впрочем, такая, доведенная до крайности, телеология иногда приводит автора к заключениям, которые не могут быть названы удачными. К числу таких неудачных выводов относим мы высказанную на 24 стр. мысль, что «часть равна своему целому». Г-н Берви говорит, что «иные произведения природы суть чистейшие представители материи», и затем продолжает:

«Эти произведения не имеют собственного значения, ниже собственного центра, почему всякая часть оных по своему значению равна целому. Сюда относятся тела, составляющие в совокупности своей природу, так называемую мертвую: минералы, слои, воды и т.п.».

Повторяем: это напечатано, слово в слово, на 23—24 стр. брошюрки г. заслуженного профессора В. Берви: «Физиологическо-психологический взгляд на начало и конец жизни». Нам могут сказать, что г. Берви разумел тут что-нибудь другое, а не величину и что слова «по своему значению» — изменяют дело в его пользу. Но мы спрашиваем вас и г-на Берви: чем же определяется значение одинаковых по составу неорганических предметов, как не величиной? На чем, кроме величины, можете вы основать свое суждение о значении двух кусков чистого серебра различного веса, двух глыб одинакового гранита, мрамора и т.п.? Нет, как ни смягчайте дело, а положение, что г. Берви считает части некоторых тел равными своему целому, — остается во всей силе.

Скажут: не может быть, чтоб г. Берви не знал аксиомы, что часть всегда меньше своего целого. Нет, может быть. У нас есть на это аналогическое доказательство, очень убедительное. Вот что говорит г. Берви на стр. 50: «Я полагаю, что у меня есть сердце, легкие, печень и т.д. Это есть умозаключение, на аналогии основанное, точно так, как я полагаю, что Юпитер и Сатурн суть тела, подобные нашей Земле и имеющие, подобно ей, своих обитателей». Видите, если б мы вам сказали: г. Берви не знает даже того, есть ли у него сердце и легкие, вы бы не поверили. Но надеемся — теперь вы поверите, когда мы привели его собственные слова. Он высказывает сам, что не знает наверное, есть ли или нет у него сердце; я полагаю, — говорит он, — что есть, — точно так, как я полагаю, что есть на Сатурне жители... А ведь может быть, что их и нет... Это простая аналогия.

Так рассуждает г. Берви, и мы ничего не прибавили от себя к его мыслям. Можете справиться сами, если не верите: затем мы и страницы везде выставляли, приводя мнения г. Берви.

Не правда ли, что все это крайне забавно и что приведенные мнения г. Берви одни были бы достаточны для того, чтобы избавить критику от труда возиться с его сочинением? Читатели, вероятно, давно уже дивятся, зачем мы хлопочем долго, выбирая разные диковинки из книжки г. Берви, когда довольно бы было в пяти строках предать ее на общее посмеяние. Чтобы показать причину нашего внимания к г. Берви, мы приведем еще выписку, уже последнюю, и она, конечно, покажет читателям, что тут одного смеха не довольно, что дело г. Берви даже вовсе не забавно. На стр. 4 он говорит: «Я пускаю в свет то, что ежегодно преподаю моим слушателям», — и прибавляет: «Слушатели мои — юноши и, как таковые, восприимчивы ко всему высокому, идеальному». Вот где серьезная-то и плачевная сторона вопроса. Пусть бы г. Берви мечтал, о чем ему угодно, пусть бы он проклинал современное развитие естественных наук, сомневался в существовании у себя сердца и легких и в то же время верил, что часть равна своему целому и что животное есть хочет, собственно, для того, дабы ведать о своих потребностях. Но ведь все это он преподает своим юным слушателям: вот в чем беда. И, по всей вероятности, преподает-то он им что-нибудь еще похуже; потому что, издавая в свет свои лекции, каждый профессор непременно старается обделать их получше. Да и кроме того, лекция г. Берви доказывает, что она составлена — как будто напоказ: крайне щеголевато и с избытком учености, совершенно ненужной и, правду сказать, крайне дешевой. Тут идет речь и о Сципионе, и о Регуле, и о Людовике XIV, и о Наполеоне, и о созвездии Вола, и о плодородии крыс, и о щуке, пойманной в 1497 году, и о трудолюбии пчел, и о диких сибирских лисицах, и пр., и пр. Тут приводятся стихи Вольтера и Гете, говорится, что планету Нептун следовало бы назвать Ньютоном, что арабские лошади превосходны, что Северо-Американские штаты суть ужасное зло в человечестве и т.п. Позаботившись о том, чтобы вставить в свои лекции подобные не относящиеся к делу рассуждения, г. Берви позаботился бы, конечно, если б мог, и о правильности своих научных понятий и о логичности выводов, или по крайней мере — о толковости изложения. А то ведь в самом деле — предположим даже, например, что г. Берви и знает о том, что часть всегда меньше своего целого (предположение смелое и сделанное совершенно a priori, без всяких фактических оснований; но предположим, в уважение профессорского звания г. Берви): легче ли оттого его слушателям, если он с ними так объясняется, как написана вся его брошюра? Можно думать, что нисколько не легче. И вот кого надобно от души пожалеть в этом случае, а не самого г. Берви. Он уже потому не заслуживает сожаления, что, несмотря на свою отсталость в науке и невероятные проступки против здравого смысла, обладает невозмутимым самодовольствием. Но эти «восприимчивые юноши», находящиеся под его руководством, вполне достойны сожаления всякого образованного человека, тем более что они во что бы то ни стало непременно обязаны слушать г. В. Берви, как своего профессора.


Впервые опубликовано: Современник. 1858. № 3. Отд. II. С. 30—38.

Николай Александрович Добролюбов (самый известный псевдоним Н. Лайбов, настоящим именем не подписывался) (1836-1861) - русский литературный критик рубежа 1850-х и 1860-х годов, публицист.



На главную

Произведения Н.А. Добролюбова

Монастыри и храмы Северо-запада