Н.А. Добролюбов
«Об истинности понятий или достоверности человеческих знаний». Сочинение А. Кусакова

Сочинение Алексея Кусакова. СПб., 1858

Френологии я не верю — это уж положительно решено; но относительно теории г. Кусакова я нахожусь еще в недоумении. Брошюра г. Кусакова написана очень убедительно, по крайней мере в некоторых частях своих. Сущность брошюры, если передать ее в вопросах и ответах, имеет следующий вид. Г-н Кусаков спрашивает меня (т.е. не лично меня, а вообще всякое я, понимаемое в философском смысле): «Знаете ли вы что-нибудь?» Я, не имея мудрости Сократа, чтобы ответить: «Знаю только то, что ничего не знаю», — отвечаю: «Знаю». Г-н Кусаков экзаменует меня, вопрошая: «Что вы знаете?..» Я, разумеется, становлюсь в тупик от внезапности вопроса и, запинаясь, отвечаю: «Да мало ли что я знаю... многое знаю... Ну, знаю, например... ну, например, я знаю, что вот это — рука и что рука эта мне принадлежит». И я решаюсь посмотреть в глаза г. Кусакову, полагая, что удовлетворил его своим ответом. Оказывается, однако, что это не так легко сделать; г. Кусаков продолжает экзамен: «А почему вы знаете, что это ваша рука? Может быть, это не рука или рука, да не ваша?» — «Как не моя?» — восклицаю я, пораженный ужасом... «Очень просто, — возражает г. Кусаков, —может быть, она и не ваша... Чем вы докажете, что она ваша, а не моя, например?» Такая претензия на мою руку со стороны г. Кусакова поражает уже меня окончательно; я смущаюсь, как могла бы смутиться от подобной претензии только наивная, неопытная институтка. В самом деле, какое философское доказательство можно привести на то, что моя рука — моя рука, а не г. Кусакова? Чем можно это доказать человеку неверующему? Ему что ни скажешь, у него все один ответ: а чем докажете? И пойдет бесконечная история для отыскания начала всех начал... Таким образом, я решительно расстроен, и г. Кусаков торжествует надо мною и гордо указывает мне на седьмую страницу своей брошюры, на которой сказано: «Из этого видно, что почерпаемое человеком понятие о каком-либо предмете внешнего мира никогда не может быть истинным». Я предаюсь совершенному отчаянию и жалобно обращаюсь к г. Кусакову с вопросом: «Так как же, г. Кусаков, — наши познания решительно не могут быть истинны?» Но «Афанасий Иванович, довольный уже тем, что напугал Пульхерию Ивановну, улыбается и весело покачивается на своем стуле». Г-н Кусаков говорит мне на той же странице: «Казалось бы после этого, что для человека нет никакой возможности узнать истину; но заключение это, как мы увидим, неосновательно. Если человек не может непосредственно почерпать из природы истинного о вещах понятия, то он может достигать до познания истины чрез постепенное отрешение от заблуждений, в которые нас вводят наружные чувства. Этого отрешения понятий от заблуждений человек достигает чрез многократное наблюдение предмета и рассматривание его с разных сторон». Другими словами: внешние чувства не всегда заблуждаются, и хоть случается с ними иногда такой грех, но вообще на них можно положиться. Это положение меня успокоивает, но ненадолго: чрез несколько страниц г. Кусаков опять говорит, что решительно все предметы «производят на нашу душу впечатление, более или менее несоответственное предмету, следовательно, более или менее ошибочное» (стр. 13). Я снова впадаю в прежнее недоумение и тоскливо восклицаю: «О, г. Кусаков! Поведайте же мне, есть ли истина на свете? Иначе я решусь на отчаянную меру — обращусь к г. Гербелю: он поэт добрый и, верно, по своему обещанию,

Он разрешит мои печали,
Сомненья вечные мои.

Но г. Кусаков смягчается моими жалобами и великодушно объясняет, что истина возможна «при определении высших аксиом и построении на них всех возможных знаний» (стр. 9). Некоторый свет начинает озарять меня. «Высшие аксиомы... — думаю я, — знаю теперь, на что он метит: на непогрешимость всеобщего разума...» Но, увы! г. Кусаков отнимает у меня и последний слабый луч надежды, объявляя, что за аксиомы не могут быть приняты врожденные идеи, будто бы производимые внутренней деятельностью души, независимо от впечатлений внешнего мира (стр. 10). Следовательно, высшие аксиомы г. Кусакова тоже должны быть произведением внешних чувств, которые он же сам, непостижимый г. Кусаков, считает столь обманчивыми и ненадежными. Тут уж я решительно теряюсь и предаюсь в волю г. Кусакова, который, пользуясь моим положением, начинает объяснять мне свою теорию. «Цель и назначение моей брошюры, — говорит он, — состоит в определении и ясном математическом выражении этой высшей аксиомы». «Формула ее очень проста: а — b x с. (Я ничего не понимаю.) Здесь а означает действие (продолжает объяснять г. Кусаков), а b и с — предметы, действующие друг на друга. Таким образом, если двух подравшихся приятелей изобразить — одного буквою b, а другого с, — то в результате и будет а, действие, т.е.— драка. Приятели, пожалуй, могут и не драться — результат все будет тот же: для формулы нужно только, чтобы сошлись два приятеля b и с, а результат а, т.е. драка, сам собою уж явится». Я как будто начинаю понимать мудрость г. Кусакова и интересуюсь знать, на чем же основана высшая аксиома, что а = b x с. Оказывается следующее. Мы чувствуем, что на нас повсюду действует что-то от нас отличное, внешнее, словом — не я. Отсюда мы заключаем, что, кроме нас, существует еще нечто, потому что иначе мы не могли бы ощущать никакого внешнего действия на наше я. Отсюда следует, что бытие предметов сознается нами потому только, что они на нас действуют и что, следовательно, нет возможности представить предмет без действия. Общий же закон всякого действия состоит в том, что действие соразмерно причинам; это мы можем утверждать потому, что, узнавая предметы только по их действию на нас, мы только по действию можем определить и величину и значение самих предметов. Все это очень основательно и ясно на первый взгляд, и во всем этом я, как и все, я думаю, с давних пор был убежден... до того времени, пока не прочитал брошюры г. Кусакова. Но, прочитавши брошюру, я уже на такую удочку не поддамся. Я сам теперь сделался скептиком и сам стану задавать вопросы г. Кусакову: «А чем вы, г. Кусаков, докажете, что эта аксиома ваша, а не моя и не общая всем людям с давних пор? Да и на каком основании утверждаете вы, г. Кусаков, что если предмет на нас действует, то значит, что он существует? Легко может быть, что он действует, а все-таки не существует? Чем вы докажете, наконец, что предметы на нас действуют? Может быть, это только внешние чувства вас обманывают? На чем же вы вашу аксиому основываете? Нет, г. Кусаков, ваша аксиома, осмелюсь вам заметить, неосновательна. В отыскании начала всех начал вы меня не удовлетворите старой, избитой истиной, что нет действия без причины. Я хочу, чтоб вы мне эту самую причину-то отыскали, доказательства бы нашли... Тогда я успокоюсь... Иначе я все-таки буду вас беспрестанно и бесконечно допрашивать: отчего?»

Г-н Кусаков, по-видимому, теряется и говорит, что «это положение не только не может быть доказано, но даже не относится к области ума» (стр. 11). Я, в свою очередь, торжествую и уже без всякого благоговения к мудрости г. Кусакова выслушиваю дальнейшее его объяснение о том, что «все существующее действует, а всякое действие совершается от центра к окружности» (стр. 22). Во-первых, я возглашаю: «Чем докажете, г. Кусаков?», а во-вторых, я спрашиваю: какого центра, какой окружности? Я, например, еду из Архангельска в Тамбов; действую ли я от центра России к ее окружности или от моего собственного центра к моей собственной окружности? Но определите же, где мой центр и моя окружность? С центром тяжести, что ли, совпадает центр, открытый г. Кусаковым, или он ни с чем не совпадает? Это ведь легко сказать: «Вот, дескать, какая высшая аксиома, только она не может быть доказана; а предметы, вследствие ее, действуют от центра к окружности». Но сказать, не доказавши, еще ничего не значит, равно как ничего не значит и необъясненное положение. По аксиоме г. Кусакова, брошюра его действует тоже от центра к окружности. Может быть, это и так; но задача в том, чтобы отыскать: где же именно центр-то ее находится? А этого ни за что и не отыщешь, потому что г. Кусаков совершенный эксцентрик. Философии, должно быть, он обучался; об этом свидетельствуют фразы его, вроде следующей: «Если бы мы захотели представить себе я не я нераздельно, то это представление всецелого бытия, указывающее на самый высший род, не было бы понятием, а чувством и имело бы в дополнительной сфере, называемой несуществом или небытием, выражение мнимое, происшедшее от применения общей формулы разделения понятий на две сферы к такому предмету, который дополнительной сферы не имеет и по этой причине не относится более к предметам, о которых можно иметь понятие» (стр. 12). Но философия, должно быть, не впрок пошла г. Кусакову: он вызвался вести нас куда-то и завел в лабиринт, из которого, кажется, и сам не может выбраться. Он знает только одно —что надо идти от центра к окружности; но где центр, где окружность, до этого ему уж решительно нет никакого дела.

Впервые опубликовано: Современник. 1858. № 5. Отд. II. С. 55—58.

Николай Александрович Добролюбов (самый известный псевдоним Н. Лайбов, настоящим именем не подписывался) (1836—1861) — русский литературный критик рубежа 1850-х и 1860-х годов, публицист.