В.М. Дорошевич
А. Будищев

На главную

Произведения В.М. Дорошевича


Жил на свете рыцарь бедный,
Рыцарь бедный и простой...

Мне подали письмо:

"Папочка скончался 22 ноября, в 11 час. 45 мин. Вчера. Юрий Будищев"

Смерть еще раз прошла мимо моего окна.

Постучалась и сказала:

— Посмотри. Несут еще знакомого покойника.

Пронесли друга моей молодости.

Пронесли мою гордость. Я был его первым редактором. Я напечатал его первое произведение. В 1886 году в Москве издавался журнал "Развлечение". Его издавал И.Ф. Морозов. Редактировал в это время ваш слуга. Однажды в редакции было получено письмо, написанное необыкновенно старинным почерком.

Так пишут только древние старики.

Стихи.

Стихи?

Это:

— В корзину!

Но на этот раз это были хоть и стихи, — но хорошие. В первый, — вероятно, в последний, — единственный раз в моей редакторской жизни я получил хорошие стихи. От них пахло цветами. Можно было бы прозакладывать душу:

— Это из Гейне.

Я люблю Гейне. Я знаю Гейне.

Такого стихотворения не помню у Гейне. Но это из Гейне! Никто не сумел бы собрать такой букет полевых цветов. И так обрызнуть его росой.

Я обратился к редактору "Будильника" А.Д. Курепину. Он был знатоком Гейне.

— Какой-то старичок переписал великолепный перевод и выдает это за свое. Посмотрите, справьтесь, есть у Гейне такое стихотворение?

Через несколько дней Курепин возвратил мне стихотворение:

— Перерыл всего Гейне. Этого стихотворения нет. Но это хорошо, как Гейне.

Хорошее стихотворение!

Этому нельзя сразу поверить.

Я захотел повидать "старичка". Допросить. И в воскресенье в "почтовом ящике" журнала было напечатано:

"А. Будищеву. — Зайдите в редакцию".

В понедельник в редакцию явился студент. Юный юноша. Невысокого роста, крепкий, коренастый. С милым, открытым лицом. С кудрявыми волосами. С веселыми, ясными глазами.

— В "почтовом ящике" было: Будищеву зайти.

— Это стихотворение принадлежит, вероятно, вашему батюшке?

— Почему батюшке? Ах, это по поводу моего стариковского почерка? Я — криворучка.

У него были несколько искривленные пальцы правой руки.

— Вы где-нибудь печатались?

— В первый раз послал. Думаю, подойдет, — буду посылать. Не подойдет, — брошу.

— У вас есть и другие стихотворения?

— У меня есть много.

— Интересно было бы посмотреть.

— Они у меня в голове. Я их сочиняю и помню. Хотите, я вам покажу? Он присел и написал несколько стихотворений. Одно прекраснее другого. В них были красота и грусть. То, из чего сплетается поэзия. Предо мной в маленькой редакционной каморке маленького журнальчика стоял поэт.

Настоящий поэт.

Я так много видел людей, пишущих стихи. Я никогда не видел поэта.

Этому трудно было поверить.

И юный студент долго был все-таки под сомнением.

Нужно было стихотворение для рождественского номера.

— Алексей Николаевич, не напишете ли вы?

— Когда? Хотите сейчас?

Он присел здесь же к столу, и через какие-нибудь полчаса подал мне стихотворение.

Это было произведение, только что созданное, здесь, при мне.

С помарками, с перечеркиваниями.

С заменой прекрасных слов еще лучшими.

По рукописи я видел, как все звучнее и звучнее слагались стихи в голове поэта.

Цензурировал журнал тогда Астафьев.

Он был хотя и цензор, но образованный человек.

Сам писатель, известный философ.

На полях стихотворения Будищева он написал такими же красными чернилами:

— Хотя это и не входит в мои права, но не могу удержаться и не воскликнуть: хорошо, дивно хорошо. Это сделало бы честь Алексею Толстому!

Так родился в литературе Алексей Николаевич Будищев.

Сначала он писал только лирические стихотворения.

Я предложил ему попробовать себя в прозе.

Его проза оказалась такой же благоухающей, как его стихи.

И он сделался постоянным сотрудником и украшением журнала.

Сотрудником такой эфемериды, как еженедельный журнал!

Через несколько месяцев литературной деятельности он сказал мне:

— Я бросаю университет.

Он был медиком.

— Или литература, или медицина.

Как? Бросить университет? Карьеру? Ради какой-то литературы? Какой то еженедельный журнальчик! С заработком в копейки, в гроши! Но он был непреклонен.

— Двум богам я служить не могу.

В устах "обывателя" это прозвучало бы "громко".

В устах поэта — естественно.

Вероятно, это было горем для его далеко не богатой помещичьей семьи с отцом, служившим мировым судьею.

Сын бросал прямую, широкую, ясную дорогу и по неведомой тропинке шел Бог знает куда в какой-то темный лес.

Сбился!

— Бросить университет! Уйти с четвертого, — с четвертого! — курса. Куда? В какой-то журнальчик!

Но он принес эту жертву.

И пришел туда, куда его неудержимо тянуло призванье. Тот голос, который нашептывал ему чудесные стихи. Он был цельная, прямая натура. Однолюб.

Человек одного призвания и только одной любви. Так он сделался литератором, отказавшись от всего, обрекши себя на бедность.

"Жил на свете рыцарь бедный, — рыцарь бедный и простой..." Это был человек глубокой и благородной души. Мне вспоминается его давнишнее стихотворение. Он описывает поле после битвы — ночью, при луне.

Стонущее поле.

Выходит из оврага, заваленного трупами.

Стихотворение заканчивается так:

"Трус возбуждал во мне презренье.
И отвращение — герой"...

Оцените глубину и благородство чувства и формы.

Я редко встречал более сильные строки.

Это благородство и глубина чувства выражались когда-то даже в забавной форме.

Юноша с кудрявыми волосами и тогда еще веселыми и ясными глазами был не прочь кутнуть.

И я помню одну товарищескую пирушку где-то в маленьком ресторанчике.

Все были веселы.

Будищев сидел над "Осколками", "Шутом", "Стрекозой", читал их.

И горько плакал.

— Чего вы?

— Бедные, бедные! Ведь все это... Поймите вы, поймите!.. Ведь все это народ талантливый. А они... они...

Он рыдал.

— Они должны про тещ писать! Про одних тещ! Каково это им? Затем ли они в литературу шли?

И он плакал горькими слезами.

Я вспоминаю его не иначе как взволнованным, с дергающимся лицом, с горящими глазами, полными негодования. Юношеского негодования. Несмотря уже на сорок лет.

— Как? "Падающего толкни"? Падающего? И это проповедуется? Где? В литературе?

Это было в эпоху повального увлечения "ницшеанством". Это возмущало его благородную душу. Наполняло его святой, юношеской ненавистью. Он боролся, как мог.

Выставлял этих "падающего толкни" в романах, в пьесе, в статьях. Он любил и чувствовал природу.

Как многие русские писатели, как многие поэты в душе, — он был охотником.

Не знаю, бывал ли полон после охоты его ягдташ, но голова была полна образов.

Он сознавался, что:

— Много стихотворений сложилось, когда ходил с ружьем.

Шепот леса шептал его душе и из его поэтической души выходил звучными стихами.

Оттого и пахло от них цветами.

Оттого и звучны они были, как ранним утром хор птиц в лесу, и пестрели в них рифмы, как пестреют в траве цветы полевые, и стройны были его стихи, как сосны родимых лесов, нарядны и печальны, как кудрявые, плакучие березы.

Чехов говорил о Будищеве:

— Это, знаете, настоящий литератор. Не шаромыжник. Теперь в литературе шаромыжников развелось много.

Он был скромен, "рыцарь бедный".

В литературе скромность — добродетель не нашего века.

Жизнь так шумит, что и в литературе нужен шум.

Нужен гам. Нужна свалка.

Иначе не заметят.

У Будищева не было шумных издателей-антрепренеров, крикливых комиссионеров, друзей, которые, как уличные мальчишки на заднюю ось пролетки, вскакивают на "колесницу славы" писателя, художника, артиста, кривляются, радостно визжат, кричат, обращают на него внимание.

Никто в печати не рассказывал, что ест, что пьет "наш писатель", никто не выдумывал, какой последний скандал он учинил, какие носит необыкновенные куртки и какую хочет купить яхту.

За ним не бегали по пятам интервьюеры.

Не спрашивали, что он думает о будущем Америки и о теперешних коротких дамских юбках.

А это уж совсем плохо.

Его единственным "сезам, отворись!" был:

— Талант.

Без хлопот, без протекции перед его стихами и прозой открывались страницы лучших журналов, газет, открывались двери лучших театров в Петрограде и Москве.

Он имел успех.

Не "фурор с бенгальским огнем"...

Нет!

Он жил в стороне от рынка и толпы.

Жил небогато в Гатчине с любимой и любящей женой, с любимым и любящим сыном.

Радуясь на сына.

Занимался литературой. Жил тихо и достойно.

"Рыцарь бедный и простой".

Я сказал, что в сорок лет он сохранил юношеский пыл.

Но таким он остался и до смерти.

Когда он, увлекаясь, рассказывал сюжеты своих будущих произведений, — это был тот же кудрявый юноша, который стоял предо мной в редакционной каморке "Развлечения".

Не так весело, но так же ясно и светло горели его глаза.

Да здравствует литература!

Среди кипения чувств и мыслей твои жрецы забывают стариться.

Нигде вы не найдете так много молодых душою людей, как среди пожилых литераторов.

Но у него была болезнь сердца.

Плохо для кипения чувства и самых благородных волнений.

Доктора говорят:

— Вы не должны волноваться!

Для писателя это:

— Вы должны умереть.

Будищеву трудно далась молодость. И ему пришлось в "Осколках" "писать про тещ", при его таланте, для куска хлеба.

Трудно было строить жизнь "по-своему".

И от этой работы немало утомилось сердце.

Война отняла у него добрый десяток лет жизни.

На войне у него брат.

На войну у него призвали сына.

Но не это!

Война волновала его страшно.

Прошлой весной он писал мне:

— Вы знаете, я не жесток, я не зол. Но когда я думаю об ужасах этой войны, я готов был бы даже быть палачом Вильгельма.

Так глубоко волновалось его больное, благородное сердце.

Война косит, косит жертвы.

На фронте и в тылу.

Есть сердца, которые в наше время обрастают жиром.

Но не выдерживают благородные сердца.

Лучшие сердца стали "плохими сердцами" в эту войну.

Еще один "знакомый гроб"...

Прощай, мой литературный крестник. Прощай, одна из радостей моей жизни. Прощай, моя гордость.

И для тебя наступит час воскресения из мертвых.

На страницах истории русской литературы.

Будущий, какой-то неведомый критик-историк, перечитывая молодую русскую литературу нашего века, остановится на твоих произведениях.

И отметит тебя, так как ты был отмечен печатью таланта.

Он перечитает твои стихи, твои повести, рассказы, твои статьи.

И будет тронут благородством твоих мыслей, твоих чувств, простотой и благородством формы.

Захочет познакомиться с автором простых и благородных строк, в воспоминаниях тех, кто имел радость знать и кто любил тебя, перед ним выступит твое простое и благородное лицо, честный русский писатель.

И кто знает, быть может, и ему представится тот же образ, как и мне в моем надгробном рыдании:

"Жил на свете рыцарь бедный, — рыцарь бедный и простой".


Впервые опубликовано: Русское слово. 1916. 26 ноября.

Дорошевич Влас Михайлович (1865—1922) — русский журналист, публицист, театральный критик, один из известных фельетонистов конца XIX — начала XX века.



На главную

Произведения В.М. Дорошевича

Монастыри и храмы Северо-запада