| ||
Жил на свете рыцарь бедный,
Мне подали письмо: "Папочка скончался 22 ноября, в 11 час. 45 мин. Вчера. Юрий Будищев" Смерть еще раз прошла мимо моего окна. Постучалась и сказала: — Посмотри. Несут еще знакомого покойника. Пронесли друга моей молодости. Пронесли мою гордость. Я был его первым редактором. Я напечатал его первое произведение. В 1886 году в Москве издавался журнал "Развлечение". Его издавал И.Ф. Морозов. Редактировал в это время ваш слуга. Однажды в редакции было получено письмо, написанное необыкновенно старинным почерком. Так пишут только древние старики. Стихи. Стихи? Это: — В корзину! Но на этот раз это были хоть и стихи, — но хорошие. В первый, — вероятно, в последний, — единственный раз в моей редакторской жизни я получил хорошие стихи. От них пахло цветами. Можно было бы прозакладывать душу: — Это из Гейне. Я люблю Гейне. Я знаю Гейне. Такого стихотворения не помню у Гейне. Но это из Гейне! Никто не сумел бы собрать такой букет полевых цветов. И так обрызнуть его росой. Я обратился к редактору "Будильника" А.Д. Курепину. Он был знатоком Гейне. — Какой-то старичок переписал великолепный перевод и выдает это за свое. Посмотрите, справьтесь, есть у Гейне такое стихотворение? Через несколько дней Курепин возвратил мне стихотворение: — Перерыл всего Гейне. Этого стихотворения нет. Но это хорошо, как Гейне. Хорошее стихотворение! Этому нельзя сразу поверить. Я захотел повидать "старичка". Допросить. И в воскресенье в "почтовом ящике" журнала было напечатано: "А. Будищеву. — Зайдите в редакцию". В понедельник в редакцию явился студент. Юный юноша. Невысокого роста, крепкий, коренастый. С милым, открытым лицом. С кудрявыми волосами. С веселыми, ясными глазами. — В "почтовом ящике" было: Будищеву зайти. — Это стихотворение принадлежит, вероятно, вашему батюшке? — Почему батюшке? Ах, это по поводу моего стариковского почерка? Я — криворучка. У него были несколько искривленные пальцы правой руки. — Вы где-нибудь печатались? — В первый раз послал. Думаю, подойдет, — буду посылать. Не подойдет, — брошу. — У вас есть и другие стихотворения? — У меня есть много. — Интересно было бы посмотреть. — Они у меня в голове. Я их сочиняю и помню. Хотите, я вам покажу? Он присел и написал несколько стихотворений. Одно прекраснее другого. В них были красота и грусть. То, из чего сплетается поэзия. Предо мной в маленькой редакционной каморке маленького журнальчика стоял поэт. Настоящий поэт. Я так много видел людей, пишущих стихи. Я никогда не видел поэта. Этому трудно было поверить. И юный студент долго был все-таки под сомнением. Нужно было стихотворение для рождественского номера. — Алексей Николаевич, не напишете ли вы? — Когда? Хотите сейчас? Он присел здесь же к столу, и через какие-нибудь полчаса подал мне стихотворение. Это было произведение, только что созданное, здесь, при мне. С помарками, с перечеркиваниями. С заменой прекрасных слов еще лучшими. По рукописи я видел, как все звучнее и звучнее слагались стихи в голове поэта. Цензурировал журнал тогда Астафьев. Он был хотя и цензор, но образованный человек. Сам писатель, известный философ. На полях стихотворения Будищева он написал такими же красными чернилами: — Хотя это и не входит в мои права, но не могу удержаться и не воскликнуть: хорошо, дивно хорошо. Это сделало бы честь Алексею Толстому! Так родился в литературе Алексей Николаевич Будищев. Сначала он писал только лирические стихотворения. Я предложил ему попробовать себя в прозе. Его проза оказалась такой же благоухающей, как его стихи. И он сделался постоянным сотрудником и украшением журнала. Сотрудником такой эфемериды, как еженедельный журнал! Через несколько месяцев литературной деятельности он сказал мне: — Я бросаю университет. Он был медиком. — Или литература, или медицина. Как? Бросить университет? Карьеру? Ради какой-то литературы? Какой то еженедельный журнальчик! С заработком в копейки, в гроши! Но он был непреклонен. — Двум богам я служить не могу. В устах "обывателя" это прозвучало бы "громко". В устах поэта — естественно. Вероятно, это было горем для его далеко не богатой помещичьей семьи с отцом, служившим мировым судьею. Сын бросал прямую, широкую, ясную дорогу и по неведомой тропинке шел Бог знает куда в какой-то темный лес. Сбился! — Бросить университет! Уйти с четвертого, — с четвертого! — курса. Куда? В какой-то журнальчик! Но он принес эту жертву. И пришел туда, куда его неудержимо тянуло призванье. Тот голос, который нашептывал ему чудесные стихи. Он был цельная, прямая натура. Однолюб. Человек одного призвания и только одной любви. Так он сделался литератором, отказавшись от всего, обрекши себя на бедность. "Жил на свете рыцарь бедный, — рыцарь бедный и простой..." Это был человек глубокой и благородной души. Мне вспоминается его давнишнее стихотворение. Он описывает поле после битвы — ночью, при луне. Стонущее поле. Выходит из оврага, заваленного трупами. Стихотворение заканчивается так: "Трус возбуждал во мне презренье.
Оцените глубину и благородство чувства и формы. Я редко встречал более сильные строки. Это благородство и глубина чувства выражались когда-то даже в забавной форме. Юноша с кудрявыми волосами и тогда еще веселыми и ясными глазами был не прочь кутнуть. И я помню одну товарищескую пирушку где-то в маленьком ресторанчике. Все были веселы. Будищев сидел над "Осколками", "Шутом", "Стрекозой", читал их. И горько плакал. — Чего вы? — Бедные, бедные! Ведь все это... Поймите вы, поймите!.. Ведь все это народ талантливый. А они... они... Он рыдал. — Они должны про тещ писать! Про одних тещ! Каково это им? Затем ли они в литературу шли? И он плакал горькими слезами. Я вспоминаю его не иначе как взволнованным, с дергающимся лицом, с горящими глазами, полными негодования. Юношеского негодования. Несмотря уже на сорок лет. — Как? "Падающего толкни"? Падающего? И это проповедуется? Где? В литературе? Это было в эпоху повального увлечения "ницшеанством". Это возмущало его благородную душу. Наполняло его святой, юношеской ненавистью. Он боролся, как мог. Выставлял этих "падающего толкни" в романах, в пьесе, в статьях. Он любил и чувствовал природу. Как многие русские писатели, как многие поэты в душе, — он был охотником. Не знаю, бывал ли полон после охоты его ягдташ, но голова была полна образов. Он сознавался, что: — Много стихотворений сложилось, когда ходил с ружьем. Шепот леса шептал его душе и из его поэтической души выходил звучными стихами. Оттого и пахло от них цветами. Оттого и звучны они были, как ранним утром хор птиц в лесу, и пестрели в них рифмы, как пестреют в траве цветы полевые, и стройны были его стихи, как сосны родимых лесов, нарядны и печальны, как кудрявые, плакучие березы. Чехов говорил о Будищеве: — Это, знаете, настоящий литератор. Не шаромыжник. Теперь в литературе шаромыжников развелось много. Он был скромен, "рыцарь бедный". В литературе скромность — добродетель не нашего века. Жизнь так шумит, что и в литературе нужен шум. Нужен гам. Нужна свалка. Иначе не заметят. У Будищева не было шумных издателей-антрепренеров, крикливых комиссионеров, друзей, которые, как уличные мальчишки на заднюю ось пролетки, вскакивают на "колесницу славы" писателя, художника, артиста, кривляются, радостно визжат, кричат, обращают на него внимание. Никто в печати не рассказывал, что ест, что пьет "наш писатель", никто не выдумывал, какой последний скандал он учинил, какие носит необыкновенные куртки и какую хочет купить яхту. За ним не бегали по пятам интервьюеры. Не спрашивали, что он думает о будущем Америки и о теперешних коротких дамских юбках. А это уж совсем плохо. Его единственным "сезам, отворись!" был: — Талант. Без хлопот, без протекции перед его стихами и прозой открывались страницы лучших журналов, газет, открывались двери лучших театров в Петрограде и Москве. Он имел успех. Не "фурор с бенгальским огнем"... Нет! Он жил в стороне от рынка и толпы. Жил небогато в Гатчине с любимой и любящей женой, с любимым и любящим сыном. Радуясь на сына. Занимался литературой. Жил тихо и достойно. "Рыцарь бедный и простой". Я сказал, что в сорок лет он сохранил юношеский пыл. Но таким он остался и до смерти. Когда он, увлекаясь, рассказывал сюжеты своих будущих произведений, — это был тот же кудрявый юноша, который стоял предо мной в редакционной каморке "Развлечения". Не так весело, но так же ясно и светло горели его глаза. Да здравствует литература! Среди кипения чувств и мыслей твои жрецы забывают стариться. Нигде вы не найдете так много молодых душою людей, как среди пожилых литераторов. Но у него была болезнь сердца. Плохо для кипения чувства и самых благородных волнений. Доктора говорят: — Вы не должны волноваться! Для писателя это: — Вы должны умереть. Будищеву трудно далась молодость. И ему пришлось в "Осколках" "писать про тещ", при его таланте, для куска хлеба. Трудно было строить жизнь "по-своему". И от этой работы немало утомилось сердце. Война отняла у него добрый десяток лет жизни. На войне у него брат. На войну у него призвали сына. Но не это! Война волновала его страшно. Прошлой весной он писал мне: — Вы знаете, я не жесток, я не зол. Но когда я думаю об ужасах этой войны, я готов был бы даже быть палачом Вильгельма. Так глубоко волновалось его больное, благородное сердце. Война косит, косит жертвы. На фронте и в тылу. Есть сердца, которые в наше время обрастают жиром. Но не выдерживают благородные сердца. Лучшие сердца стали "плохими сердцами" в эту войну. Еще один "знакомый гроб"... Прощай, мой литературный крестник. Прощай, одна из радостей моей жизни. Прощай, моя гордость. И для тебя наступит час воскресения из мертвых. На страницах истории русской литературы. Будущий, какой-то неведомый критик-историк, перечитывая молодую русскую литературу нашего века, остановится на твоих произведениях. И отметит тебя, так как ты был отмечен печатью таланта. Он перечитает твои стихи, твои повести, рассказы, твои статьи. И будет тронут благородством твоих мыслей, твоих чувств, простотой и благородством формы. Захочет познакомиться с автором простых и благородных строк, в воспоминаниях тех, кто имел радость знать и кто любил тебя, перед ним выступит твое простое и благородное лицо, честный русский писатель. И кто знает, быть может, и ему представится тот же образ, как и мне в моем надгробном рыдании: "Жил на свете рыцарь бедный, — рыцарь бедный и простой". Впервые опубликовано: Русское слово. 1916. 26 ноября.
Дорошевич Влас Михайлович (1865—1922) — русский журналист, публицист, театральный критик, один из известных фельетонистов конца XIX — начала XX века. | ||
|