| ||
|
Сегодня Антону Павловичу "стукнуло" бы 50 лет. Это был бы большой праздник для его старушки-матушки, для всей его семьи, праздник для его друзей. Читатели с еще большей нежностью вспомнили бы сегодня писателя, которого все любили. Сам "виновник торжества" напустил бы на себя мрачность и бурчал: — Еще "маститым" назовут. Чему обрадовались? У меня жена молодая, а они меня стариком делают. Он получил бы много приветственных телеграмм. — И чего деньги тратят! И несколько дружеских писем... Его правилом было: — Не ответить на письмо — это все равно что не подать руки, когда вам протягивают руку. И последний на Руси человек, умевший писать письма, — ответил бы милыми, длинными, полными добрых улыбок. Прибавилось бы еще несколько очаровательных: — Чеховских писем. В этих письмах он рассказывал бы о "дне своего пятидесятилетия" с таким же юмором, с каким на следующий день после первого представления "Вишневого сада" рассказывал о "чествовании" в Художественном театре. — Вышел Немирович и говорит: "Многоуважаемый Антон Павлович". Точь-в-точь как Станиславский только что говорил на сцене: "Многоуважаемый шкаф". Или про какого-то говорившего речь сибиряка. — Вышел неизвестный. Рыжий. Лицо красное. Рукой машет. Говорит "Мы вас сейчас..." Думаю: может, пьяный. Как начнет он сейчас "юбиляра" перед всем залом "волтузить"! К обеду собралось бы несколько друзей. Кто-нибудь сказал бы: — А я совсем не знал о вас, Антон Павлович, вот этого эпизода... — Где вы это прочли? — Да в газетах сегодня пишут. Чехов сделал бы страдальческое лицо. — Голубчик! Не верьте тому, что обо мне в газетах пишут! Один раз только правду и напечатали. Как-то, что я уехал из Ялты. Я тогда действительно уехал из Ялты. И сделал бы хитрое лицо, и подмигнул: — Нет! Интересно, что сегодня в Одессе пишут! Одесские Шмули обо мне особенно хорошо пишут! Так он звал всегда одесских репортеров. И затем обед. Один из прелестных, милых и вкусных "обедов у Чехова". Старушка-матушка Антона Павловича все время беспокоилась бы и с настоящей тревогой поглядывала на тарелки гостей. — Да вы, право же, ничего не кушаете! И говорила бы дочери: — Машенька, положи им еще кусочек. Они совсем ничего не клали. Антон Павлович гудел бы баском: — Вы еще рюмку водки выпейте и ветчиной закусите. Ветчиной. И с огурцом. В Москве, в трактирах, всегда ветчину к водке подают. "Казенная закуска". И огурец не надо чистить. Огурец, если его очистить, — что? Соленая вода. Надо непременно с кожей. И гости чувствовали бы себя в гостях у "старосветского помещика". И вспоминали бы о Гоголе, сидя у Чехова. Сам Чехов тоже пригубил бы шампанского, бутылка которого непременно появилась бы по случаю "торжества" и "юбилея". Но где происходило бы все это? Как где? В Ялте. Чехову надо было жить в Ялте. У него в Ялте была дача. И сад, который он сам посадил. Который он так любил. Где человек стал бы праздновать день своего рождения? — У себя дома, на своей даче. Вопрос! К какой партии принадлежал бы Чехов? Вероятно, ни к какой. Но "внутренне"? К какой бы партии принадлежал душой? Вспоминается Чехов в последнее ялтинское свидание. Он выходит из спальни с только что полученным, на тонкой, "папиросной" бумаге, номером "Освобождения". Кто бы в последние годы ни приезжал к нему, — один из первых вопросов он задавал: — А как вы думаете? Скоро у нас будет конституция? Или говорил как положительно ему известное: — А знаете? У нас скоро, скоро уже будет конституция. Он видел ее близость во всем. Рассказывал о старом петербургском издателе, которого Плеве пригласил к себе: — Все, что говорится в этом кабинете, — здесь должно и умереть. Скажите мне прямо, откровенно. Что, по вашему мнению, нужно для России? — Нужно?.. Конституцию. И Чехов выводит: — Уж если министры могут слышать про конституцию... У нас скоро, уже скоро будет конституция. В предрассветных сумерках чувствовал он ее близость. И повторял беспрерывно, однообразно: — У нас скоро будет конституция! Как петухи поют перед рассветом. Не стоит эта партия такого подарка. Но "душой" Антон Павлович Чехов был бы кадетом. — Тайным кадетом. Большое преступление пред Думбадзе. 18 октября 1905 года пошел бы, кутаясь в драповое пальто, Антон Павлович на набережную взглянуть на "опьяневших от радости своих "хмурых людей" ". И с доброй улыбкою, сидя на скамеечке у книжного магазина Синани, слушал бы их "пьяные песни". Мало ли каких еще "преступлений" наделал бы он. И прощай, Ялта, дача, солнце, тепло. Чехов был бы выслан из Ялты. Как "высылали" сотни других, десятки его друзей. — За кадетизм. — За тайный кадетизм. И пятидесятилетие пришлось бы праздновать в Москве, не знаю где, но только не в Ялте. И перед этим ударом, — высылкой, сколько других ударов для нежного, теплившегося любовью сердца... — Конституция! — Нет-с, высылка. Блаженны Симеоны, не дожившие до Сретенья. Впервые опубликовано: Русское слово. 1910. 17 января.
Дорошевич Влас Михайлович (1865-1922) русский журналист, публицист, театральный критик, один из известных фельетонистов конца XIX — начала XX века. | ||
|