| ||
На днях в Уфу прибыл минский мещанин Тополев, который, явившись ко мне, заявил, что он командирован в Уфу "Советом Союза русского народа". Мною было предложено полицеймейстеру оказать всякое содействие г. Тополеву... Но он содействие полиции отклонил на том лишь основании, что уфимский полицеймейстер — католик. Будучи направлен к полицеймейстеру, Тополев ушел от него и напился пьяным до бесчувствия, так что с улицы был взят в полицейский участок для вытрезвления. Протрезвившись, он снова напился и снова был взят в участок... Ввиду всего происшедшего я вынужден был по телеграфу запросить Совет Союза, действительно ли Тополев командирован Советом. Глубоко сочувствуя "Союзу русского народа" и так далее. Из донесений г. уфимского губернатора г. Пуришкевичу К сожалению, название губернии не разобрано. Но настоящий дневник, принадлежащий перу одного из губернаторов, получен нами из самых достоверных рук: от одного экспроприатора. Так что никаких сомнений в подлинности! 2 января День прошел благополучно. И я жив, и злоумышленники все живы. Ни одного покушения, ни одной казни. (Название не разобрано) губерния должна быть признана исключительной по благополучию. 3 января В город прибыл мещанин Емельян Березкин. Член "Союза русского народа"! Узнал об этом совершенно случайно. Слава Богу, он сделал скандал. Вечером в трактире купца Власова один посетитель напился водки, наелся семги, а когда с него потребовали деньги, — начал бить посуду, зеркала, посетителей и кричать: — Что? Измена? Да вы знаете — кто я? Да я член "Союза русского народа"! Из Петербурга прислали! Да я Дубровину! Да я Пуришкевичу! Подать мне сейчас телеграфную бланку! Бейте телеграмму на казенный счет! Да по морде всем, да по морде! Полиция донесла полицеймейстеру: — Что делать? Полицеймейстер — мне. Черт знает что такое! Губернатор, словно муж: узнает обо всем последним. Этакое лицо в городе! А я не знаю. Хорошо, что он в первый же день скандал сделал. Каналью-трактирщика приказал оштрафовать на 500 рублей. Мещанина Емельяна Березкина перевезли в лучшую гостиницу в городе. Поместили в номере, где останавливался в прошлом году проездом персидский принц. Спит. 4 января Сегодня утром был у мещанина Емельяна Березкина с визитом. Долг службы. Был в полной парадной форме и при всех орденах. Принял благосклонно. Жаловался на головную боль. Наружность значительная. Волосы такие рыжие и во все стороны. Лицо тоже красное. В бороде остатки пищи. Справа двух зубов не хватает. Говорит: — Потерял в борьбе со внутренними врагами. Положил зубы на алтарь, так сказать. Пригласил его обедать. Но с дороги он несколько запылился. Предложил: — Не угодно ли по русскому обычаю сначала посетить баню? Согласился. — Давненько, — говорит, — собираюсь. Курьер, который его мыл, — нарочно ему курьера послал, хорошо, подлец, парит! Пусть видит, до чего губернатор — русский человек, каких курьеров при себе держит! — курьер говорит, что мещанин Березкин какие-то знаки в бане на теле показывал. — А после бани, в предбаннике, — говорит, — изволили одним духом две бутылки водки выпить и двух холодных жареных гусей съесть. Сразу видать, что истинно русский человек. 5 января Сегодня сам убедился. Несмотря на сочельник, начались торжества в честь мещанина Березкина. Сделал для него смотр пожарным командам. Проезжали по частям. Сначала шагом, потом во весь карьер. В заключение проходили церемониальным маршем, как после пожара. Брандмейстер на фланге. Фланг впереди. Вестовой замыкающим. Мещанин потребовал водки и тут же на площади пил за здоровье команды из пожарной каски. Положительно в нем есть что-то богатырское! И вдруг полицеймейстер, возвратясь, мне говорит: — А все-таки не мешало б из него удостоферений на лишность потребовайт. Только посмотрел на него. — У вас, Карл Карлович, в городе бомбы, как вареники, в каждом доме делают. Вы бы за этим лучше следили. Он тебе покажет "удостоферений на лишность"! 6 января Так и случилось. Сегодня мещанин Березкин поставил мне на вид, что у меня полицеймейстер лютеранского вероисповедания. Действительно, недоглядел. — Ежели, — говорит, — об этом Дубровин узнает, он, брат, лютеранства не потерпит. Предложил полицеймейстеру изменить веру. Послал даже за соборным протоиереем. Вообразите, в амбицию вломился: — Всякий каждый фон-дер-Шнель-Клопс был, — говорит, — лютеран и умирал лютеран. Я, — говорит, — Лютер на всякий мещанин не меняй. Скажите, как за Лютера держится! Приказал полицеймейстера отставить. Без прошения. 7 января Торжества в честь мещанина Березкина продолжаются. Сегодня вечером был в театре. Давали "Марию Стюарт". В последнем акте Емельян приказал: — Не сметь казнить Марию Стюарт. Пущай живет. Поднялся в ложе и кричал: — Она королева! Я люблю королев! Потом приказал, чтобы Мария Стюарт на радостях русскую плясала. — Я, — говорит, — тебе жизнь пощадил. Веселись. Мария Стюарт плясала вприсядку. Дежурные полицейские кричали — ура! Хотел послать почему-то телеграмму королеве Вильгельмине. Но я кое-как отговорил. 8 января Емельян — трудный человек. Во-первых, говорит мне "ты". — "Вы", — говорит, — слово немецкое. А тебе, — говорит, — по-русскому буду! Ты. Оно действительно больше по-русски. Но все-таки губернатор. И губернатор — слово нерусское. Просил его, чтобы хоть звал меня: — Ты, воевода. Слава Богу, согласился. Сам обращаюсь к нему: — Уж ты гой еси! Все-таки не так фамильярно. Сегодня у меня был в честь Емельяна большой обед, а вечером бал. Были тосты. Емельян, как он говорит: — Себя не выдал! Особенно когда какой-то оратор в пылу красноречия упомянул: — Заложим жен и детей... — Верно! Сию минуту! Воевода! Бери жену в охапку, понесем ее к жиду! Заложим, а деньги пропьем! Жена была в обмороке. Но Емельян кричал: — Ничего, что в обмороке! Тащить способнее! И стащил со стола скатерть, чтобы завязать жену в узел и нести. Уложил Емельяна в нашей спальне, чтобы отдохнул. На балу тоже вышел инцидент. Все шло как следует. Как вдруг в середине котильона Емельян воодушевился, прибежал из буфета на середину зала и скомандовал: — Ноги вверх... — Это, — говорит, — революционеры кричат "руки вверх", а по-нашему — "ноги". Произошло смятение. Старался объяснить истинно русской шуткой. Однако барышень увезли с бала в обмороке. Досадно. Но сами виноваты. Зачем барышень на бал возить! 9 января Емельян — подозрительный человек. Сегодня, встретивши на площади соборного псаломщика, заподозрил его в принадлежности к магометанству. Заставил его тут же всенародно читать молитвы и, стоя в снегу, бить поклоны. Потом отпустил. Было много народу. 10 января Это уж Бог знает, что такое! Положим, он член "Союза русских людей". Но все-таки. Емельян сегодня отправился в часть, приказал поднять шары, звонить в звонок и с пожарными, сам на трубе, поскакал в женскую гимназию. Командовал: — Качай! Приказывал качать проходящим. Подставлял к окнам лестницы, кричал: — Ломай переплеты! Двери! Потолки! И поливал выбегающих гимназисток водой. Многие обледенели. Чтобы выйти из неловкого положения, должен был телеграфировать в Петербург: "В женской гимназии вспыхнули волнения, грозившие государству. Удалось погасить, не прибегая к помощи воинских частей". Ах, Емельян! 11 января Сегодня Емельян меня осматривал. На предмет принадлежности к иудейству. — Ты, — говорит, — мне подозрителен, кто тебя знает! Велел раздеваться. Разделся. Емельян похвалил мое сложение. — Ничего еврейского в тебе не нашел. Можешь одеваться. Потом хотел осматривать также мою жену. — А может, ты на жидовке женат? Почем я знаю. Умолил его, доказывая, что... предмет щекотливый... Вообще, признаков не бывает. Согласился. Только взял ее за волосы. Дернул несколько раз. — Не ходит ли в парике? — говорит. Дочь — ничего. Дочь у меня все это время в погребице сидела. Печку ей там железную поставил, чтобы не замерзла. Девушка молодая. Из института. Требований патриотического момента не понимает. Может нагрубить. 12 января Сегодня мне пришла ужасная мысль. Я вставал, она была еще в постели. И вдруг она мне: — А вдруг, — говорит, — твой Емельян самозванец. Весь город свидетельствует, а может быть, он в жизнь свою не видел ни Дубровина, ни Пуришкевича! Знаки на теле! А может быть, его секли. Арестант беглый! Я кинулся и накрыл ей голову подушкой. Себя не помнил от ужаса. Тогда пустил, когда хрипеть начала. — Ты, — говорю, — с ума сошла! Такие слова говорить! Прислуга может услышать! До него дойдет! Полузадушенная, а свое твердит. Вот женщина. Уши затыкал. Пилит: — А ты пошли! Пошли! Допилила. Послал. С ужасом жду ответа. Вдруг Дубровин: "Не усматривая в вас достаточной веры, предлагаю немедленно оставить должность и сдать ее Емельяну". Ночь, а не сплю. Жду. 13 января Батюшки! Что ж это? Свидетельствовал... Полицеймейстер... Мария Стюарт вприсядку пляшет... Емельян... Гимназистки... Самозв... Тут чьей-то рукой было приписано: "У Аммоса Ивановича отнялся язык, правая рука и правая нога, правый глаз стал стеклянным, а левый светится безумием". К дневнику подшиты два документа: 1) Телеграмма: "Губернатору такому-то. Никакого Емельяна Березкина Союзом не командировалось. Проверке списков членов такой фамилии не оказалось. Пуришкевич". 2) Форменная бумага: "Первый департамент Сената. Ввиду того, что постановление об исключении статского советника Карла Карловича фон-дер-Шнель-Клопс со службы без прошения состоялось с соблюдением всех требуемых законом форм, — постановили: прошение об его обратном зачислении на должность полицеймейстера оставить без последствий". Опубликовано: Дорошевич В.М. На смех. СПб.: Типогр. М.Г. Корнфельда. 1912. С. 171.
Дорошевич Влас Михайлович (1865-1922) русский журналист, публицист, театральный критик, один из известных фельетонистов конца XIX — начала XX века. | ||
|