| ||
|
(Одесская трагедия) Я шел по опушке Хаджибейского парка. Как вдруг из куста вылетел молодой человек. Я даже вздрогнул: — Бешеный! Без шляпы. Костюм в клочьях. Зрачки глаз расширены от ужаса. Мокрые волосы прилипли ко лбу. И прямо мне в ноги: — Ради Бога!.. За мной гонятся!.. Я кинусь в эти кусты — не выдавайте меня!.. Они!!! И молодой человек ринулся в кусты. Что такое? Что случилось? Что человек наделал? Убил кого-нибудь? Зарезал? Может быть, просто украл — нынче у молодых людей это в моде. По парку шел треск. Вправо от меня слышался легкий треск, словно летела какая-нибудь легконогая серна. Полевее слышался треск посолиднее, словно прыгала тигрица. И, наконец, прямо кусты трещали так, словно валил медведь. Треск слышался все ближе и ближе. Послышалось тяжелое, прерывистое дыхание, какое-то сопение... Может быть, и на самом деле медведь?.. Я оглянулся на всякий случай — близко ли дерево? — У-лю-лю? — раздался отчаянный вопль; кусты раздвинулись — и я остолбенел. Из кустов показался Иван Иванович, милейший Иван Иванович, добрейший Иван Иванович, почтенный отец семейства, — но в каком виде! Лицо налилось кровью, в глазах ярость, волосы дыбом, и прямо ко мне. — Подлеца видел? — Какого подлеца? — Подлец тут пробежал. Не видал? — Да почему же, Иван Иванович, отличить человека, подлец он или нет? Нынче это трудно... — Не видал, значит? Ну, да все равно. Он от меня не уйдет, не уйдет, негодяй! Иван Иванович погрозил кулаком: — Благословлю!.. Благословлю анафему!.. И он так кричал "благословлю", словно хотел оторвать голову: — Благословлю!.. Не убежишь! Нет, ты только вообрази, какова шельма: из-под благословения вырвался... Ну, да, брат, ладно! От меня не уйдешь! У меня это все правильно устроено: облава! Я, брат, охотник. На медведей ходил! У меня сторожа подкуплены. Куда ни побеги — на сторожа наткнешься. Весь парк оцеплен. А по кустам жена и дети пущены. Сынишка Петька на велосипеде рыщет. Дочь бегает, жена. Как только увидят, сейчас на меня гнать начнут и "у-лю-лю!" кричать. Хорошо бы гончими его, ракалию, потравить. Ну, да за неимением гончих своим семейством обойдемся. Жене прямо сказано: увидишь, мертвой хваткой за шею бери и вали. А отбиваться начнет — за ноги кусай, чтоб бегать не мог. А я тем временем подойду и благословлю. — Да что с тобой, Иван Иванович? От жары это у тебя, что ли? С чего это ты таким неподходящим делом вздумал заняться! Анафем благословлять?! — А что ж с ними делать, как не благословлять? Благословлю — и кончено. Нет, ты себе представить не можешь, до чего подлый нынче молодой человек пошел! Ты ему всякое удовольствие, угощаешь, окрошку для него дела ешь, а он в благодарность хоть бы на твоей дочери женился. Хоть бы из вежливости! Окрошку ест, и даже по две тарелки, а как до свадьбы дошло — "не расположен", говорит. К одной окрошке расположение и чувствует. Ты только представь себе. Приезжает на лиман молодой человек. Ну, я, натурально, сейчас через кухарку узнал. У меня ведь все чужие кухарки на жалованье. Как где показался молодой человек, сейчас обязана бежать и извещать. А уж я прихожу и знакомлюсь. — Как, к незнакомому приходишь? — А мне плевать, что он незнакомый. Познакомлюсь! Прихожу — вижу, молодой человек. "Ногой, — говорит, — страдаю". Мы в нем участие приняли, дочь даже за него замуж выдать хотели. А он, на-ко! Через перила! — Как так? Через перила?! — Очень просто. Сидим это мы перед обедом на террасе. Жена окрошку приготовляет. Она какую-то особенную делает, горчицы в нее много кладет, — словом, от этой окрошки человек в некотором роде чувств лишается: сам не понимает, что говорит, что делает. Я поодаль сижу, чтоб молодым людям не мешать. А Олечка с ним, с анафемой, около перил об окрошке говорит. "Вы, — спрашивает, — Семен Иванович, окрошку любите?" — "Люблю, — говорит, — особенно с раковыми шейками! Раковые шейки — это восторг что такое! Что может быть лучше шейки?" Кажется, объяснение прямое? Чего ж еще ждать? Я к ним: "Я, говорю, вас, Семен Иванович, понял! Берите Олечку, целуйте ее шейку, сколько вам угодно..." И только что хотел благословить, а он, подлец, ногу через перила — и в кусты. Мы и погнали! В эту минуту где-то вдали послышался отчаянный вопль: — Иван Иванович! Сюда! Держу!.. — Жена вцепилась! И Иван Иванович шарахнулся в кусты. — Держи!.. За ноги кусай!.. Я сейчас!.. За ноги... За ноги... Голос Ивана Ивановича слышался все ближе и ближе к тому месту, откуда раздавались вопли. — Скорее! — вопил женский голос. — Рвется! — За ноги кусай, за ноги!.. Олечка, Петька! У-лю-лю! К матери на помощь! — раздался голос Ивана Ивановича. Вот он, вот я!.. Но в эту минуту раздался страшный, отчаянный крик — и все смолкло. Я стоял ни жив ни мертв. Что за драма разыгралась в чаще? Убили? Снова затрещали кусты — и на дорогу вывалился Иван Иванович. Именно, вывалился, а не вышел. Истомленный, измученный: — Вырвался!.. И ведь как, подлец, ухитрился. Жена ему в икры зубами вцепилась. Сын его два раза велосипедом переехал. Дочь за волосы держала. Думал: "благословлю". Нет! Увидал меня, анафема, словно каленым железом кто его прижег. Ведь раздавленный, а как кинулся! У дочери в руках даже волос клок остался. А все Петька, каналья, виноват! Не умеет с женихами обращаться. Разве по жениху на велосипеде нужно ездить? Сел бы ему на голову — и все тут. Вот как с женихом нужно! Иван Иванович присел на скамейку. — Не поверишь, брат, как трудно нынче жениха отыскать! — Да, может, насчет женихов вы очень разборчивы? — Мы?! Да нынче, брат, лакеев с большей разборчивостью берут, чем женихов. Это прежде было: чтоб жених не курил, в карты не играл. А нынче просто: одно от него, от идола, только и требуется: женись! И того не хочет! — Что ж это они? — А вот поди, спроси у них, у идолов. Вот какие они нынче молодые люди пошли! Никак не благословишь... Да я тебе вот что еще скажу... Но Ивану Ивановичу не удалось договорить. К нам летела горничная: — Барин! Барин! Домой скорее бегите! К вам кухарка с соседской дачи пришла! Иван Иванович вскочил, как встрепанный. — Прощай, брат, некогда... Новый появился... Благословлять побегу! Может быть, и удастся... Мы встретились с Иваном Ивановичем недели "ерез две на бульваре. Он шел, понурив голову, изнемогая от жары. — Иван Иванович! Что это тебя в такую жару в город принесло? — По делам был. В управе, потом в справочную контору... — Ужели жениха чрез контору искал? — Его самого. У меня, брат, хитрая механика теперь подстроена. С членом управы с одним познакомился. Обещался для меня в управе место столоначальника попридержать. Ты знаешь, это выгодно. Так вот по справочным конторам и хожу: нет ли какого-нибудь молодого человека без определенных занятий? Я ему место в управе, а он в благодарность чтобы на дочери женился. И ему хорошо, и мне выгодно: управский столоначальник — . это, брат, по нынешним временам жених — слава Тебе, Господи! Конечно, это не скотобойщик, но все-таки... — Ну, и что ж? — И на это не идут. Место, — говорит, — возьму с удовольствием, а к женитьбе расположенья не чувствую! По газетным объявлениям ходил. Какой-то молодой человек 100 рублей предлагает, чтоб место ему доставить. "Вот вам, говорю, и без ста рублей и жена, и место. И сто целковых целы останутся, и жену еще получите!" Да он, дурак, оказывается, уж женат. Детей семеро. Конечно, жену можно бы и отравить, у меня порошок такой есть, а детей по приютам... — Иван Иванович!!! — Да что ты мне: "Иван Иванович!", "Иван Иванович!" Я сорок пять лет Иван Иванович! Была бы у тебя дочь на возрасте — посмотрел бы я, что бы ты запел. Зашли тут же на бульваре позавтракать. Иван Иванович рыбу съел, но над котлетой задумался. — Ты что ж, Иван Иванович, не ешь? — Постой — мне в голову одна мысль пришла. — Что еще? — А знаешь ли, мне этот лакедрон очень нравится! — Кто такой? — Лакей, что нам подает! Приличный такой, почтительный! В Одессе немного и молодых людей таких найдешь. Очень-очень приличен! — Иван Иванович, да неужели же ты... — Что ж тут такого необыкновенного? Что лакей? Так что ж, небольшое приданое дам — сами ресторан откроем, жена по кулинарной части, окрошку будет делать, я по винной кое-что смыслю. Право, сейчас ему предложение сделаю! Но подошел кто-то из знакомых, и Ивану Ивановичу помешали. — В другой раз, — решил он, — а теперь к себе на лиман поеду. Да что ты к нам никогда не заедешь? Заехал бы, окрошки поел. Ты хоть и женатый человек, а все-таки заезжай, поешь! Я собрался к Ивану Ивановичу как-то на неделе. Подъезжаю — слышу вопли. "Батюшки, думаю, должно быть, Иван Иванович кого-нибудь благословляет". Хотел было повернуть назад, как вдруг с дачи вылетает в растерзанном виде жена Ивана Ивановича. — Спасите! — кричит. — Изверг меня уродовать хочет! — Как так уродовать? — А вот спросите у него, он на даче с хирургическими инструментами возится. Вхожу. — Иван Иванович, что ты тут за зверства делаешь? — Никаких, — говорит, — зверств; просто хотел жене на носу оспу привить. — Это еще зачем? У нее не привита разве? — Привита, и даже два раза, — этой зимой еще прививала. А я хотел на носу — для спокойствия. — Иван Иванович, опомнись, выкупайся, воды выпей, что ли... — Да что ты меня за сумасшедшего принимаешь, что ли? Я, брат, знаю, что делаю! Это я для женихов. — Для каких женихов? — Для Олечкиных. Отыщешь для Олечки жениха, а он за мамашей ухаживает. Ведь нынче молодежь какая! А будет нос в оспе — небось, не станет ухаживать. Вот я и хотел... — Иван Иванович! — Да что ты ко мне пристал: "Иван Иванович!" Ты вот меня поздравь лучше! Подлеца поймал. — Какого подлеца? — А вот, за которым тогда по парку гонялся. Не миновал моих рук. — Благословлю! — Как же это тебе удалось? — А очень просто. Объявил всем сторожам, будто он у меня пятьсот рублей украл, и сто рублей награды обещал тому, кто приведет. — Иван Иванович, да ведь это клевета! — Уж это там что бы то ни было! А только поймали и привели. — Да ведь за это под суд можно! — Вот, вот! И он меня из погреба судом пугает. — Как из погреба? — В погреб я его посадил. Запер и ключ у себя держу. Кормлю селедкой, а пить не даю. Пока идти под благословение не согласится. — Да ведь это истязание! — Я и сам знаю, что истязание! А он согласись жениться — вот и истязание кончится. Надо же их, наконец, заставлять жениться. — Ох, Иван Иванович, попадешь ты на каторгу! — Не попаду — согласится. Я на своем поставлю: благословлю. Долго не продержится. Он и теперь уж — в чем душа держится! Хочешь, пойдем посмотрим! Смотреть я не пошел, но расчеты Ивана Ивановича сбылись. Через два дня я получил пригласительный билет: "Иван Иванович и Матрена Карповна Фунтиковы имеют честь покорнейше просить вас пожаловать на благословение их дочери Ольги с коллежским регистратором Семеном Ивановичем Скриповым, имеющее быть в субботу, 20 июля, во дворе дачи Фунтиковых". Я отправился. Зрелище, которое мне представилось, было поистине изумительно. Посреди двора два дворника держали за руки и за ноги распростертого на земле "жениха", а Иван Иванович стоял над ним, плакал от умиления и говорил: — Дети мои, благословляю вас, будьте счастливы! В тот же вечер я встретил Ивана Ивановича в Гранд-Отеле. Он был выпивши: — Дочку замуж выдаю! Жениха нашел! И даже хвастает: — А уж как ее любит!!! Опубликовано: Дорошевич В.М. Собрание сочинений. Том VI. Юмористические рассказы. М.: Товарищество И.Д. Сытина, 1907. С. 255.
Дорошевич Влас Михайлович (1865-1922) русский журналист, публицист, театральный критик, один из известных фельетонистов конца XIX — начала XX века. | ||
|