В.М. Дорошевич
Журналист Суворин

I

— Тут не без дьявола! — сказал бы Мережковский.

— Пожалуй, не без него! — приходится согласиться.

Это история о том, как в одной стране появился талантливый журналист. Блестящий журналист.

А "враг рода человеческого" взял да его и скрал. Точь-в-точь как он крадет блестящий месяц в гоголевской "Ночи под Рождество".

История начинается как французский роман.

II

Это было в 1876 году.

Поздно вечером, за полночь, по берегу Фонтанки шли три человека, кутаясь в шубы.

Один — в великолепную, двое других — в плохонькие.

Это были: фельетонист "Петербургских ведомостей" — Незнакомец, фельетоны которого гремели, А.С. Суворин, журналист М.П. Федоров и, — он был не журналист, и инициалов я его не знаю, — петербургский городской голова Лихачев.

Они засиделись поздно в гостях, вышли вместе, извозчиков не было, и шли к Невскому по набережной Фонтанки.

Фельетонист, как русский человек, проклинал свою профессию.

На белом льду Фонтанки чернели проруби.

— Взять да головой в прорубь! — сказал фельетонист.

— А почему бы вам, Алексий Сергеевич, не издавать своей газеты? — спросил городской голова.

— На какие деньги? В кармане три рубля. А завтра на рынок надо выдать пять!

— Ну, средства-то можно найти!

Михаил Павлович Федоров, — как подобает Мефистофелю, он был хромой, — "вынырнул" с боку у Лихачева:

— Вот бы вы средства и дали! А?

— Что же! Об этом можно подумать! — сказал городской голова. Разговор прервался.

Они вышли на Невский, взяли извозчиков и разъехались. На следующее утро Суворин только что еще встал, как к нему "приковылял" М.П. Федоров с плохой сигарой.

— Ну-с, Алексей Сергеевич, как же насчет газеты?

— Какой газеты?

— А о которой вчера говорили с Лихачевым!

— Ну, голубчик! Если б все, что говорится на улицах, исполнялось!..

— Нет, этого дела так оставить нельзя.

И М.П. Федоров "похромал" к Лихачеву.

— Ну-с, как же насчет газеты?

— Какой газеты?

— А вчера говорили! Алексей Сергеевич даст свой талант, вы — средства. Мы соберем сотрудников. Газета при его популярности!..

Через час Михаил Павлович, припадая на ногу, спешил к Суворину:

— Лихачев согласен!

Через полчаса он "со всех полутора ног" летел к Лихачеву:

— Суворин согласен!

Отправились к литературному старьевщику г. Трубникову.

— Нет ли газетки в запасе?

— Пожалуйте-с. Есть. Малодержаная. "Новое время"! Одно название чего стоит!

Интересный был тип! Со сладкой речью, мягкими шагами.

Этими мягкими шагами он входил в Главное управление по делам печати, сладко плакал:

— Дозвольте газетку!

Получал право на издание газеты и затем это право продавал желающему. Тем и жил.

Газета у г. Трубникова была куплена.

Так "враг рода человеческого" украл у русской публики журналиста Суворина.

III

Чехов терпеть не мог "Нового времени" и очень любил А.С. Суворина Однажды у Чехова на даче мы беседовали о "старике".

— Суворину не следовало издавать газеты. Большая ошибка! Ему надо было оставаться журналистом! — заботливо осматривая свои крошечные кипарисы по колено, по обыкновению, мрачно буркнул Чехов.

А Чехов был не просто умный человек. В Чехове было нечто "от мудреца".

IV

Уверяют, что для публики Суворин так и остался Незнакомцем. Те, кто лично знает А.С. Суворина, говорят в один голос, что лично он стоит головой выше автора "Маленьких писем", а с "Новым временем":

— Не имеет ничего общего.

В трудную минуту покойный фон Плеве пригласил к себе Суворина.

— Разговор не для оглашения в печати. Но вполне откровенный. Ни на вас, конечно, ни на газете то, что вы скажете, не отразится. Что, по вашему мнению, нужно России?

Суворин ответил:

— Конституция.

Фон Плеве, как говорится в старинных историях, — "отпустил его, ничего ему не сделав".

Издал, конечно, какой-нибудь новый приказ:

— Об усилении полиции.

А "Новое время" от этого приказа пришло в восторг:

— Именно это и нужно было!

И вот между этим "лично Сувориным" и "Новым временем" бился, колотился, угасал и погас журналист Суворин.

V

Когда-то Валуев, тогда министр, сказал в частном разговоре г. Буренину:

— Печать, титулующая себя "общественным мнением", — это самозванец!

Г-н Буренин огрызнулся:

— Но его вам не задушить так же, как ваши предки задушили первого самозванца.

Резко, — как у Буренина.

Неправда, — как у Буренина.

Однажды "всесильный" министр гр. Толстой вызвал к себе:

— Ответственного редактора "Нового времени". М.П. Федорова.

И начал кричать.

При первой же высокой ноте М.П. Федоров повернулся к министру спиной и вышел.

"Новое время" напечатало, — кажется, в 1901 году, — что раз рабочий вопрос существует:

— Разрешать его надо сверху, чтобы он не начал разрешаться снизу. Покойный Сипягин "определил":

— Воспретить "Новое время" на неделю. И Суворин покорился.

— Что он мог сделать? Что?

Телеграфировать своему парижскому, своему берлинскому корреспонденту:

— Немедленно выпускайте "Новое время". Шрифт какой придется.

Содержание — те же статьи "Нового времени", переданные по телеграфу.

И передовая статья.

Хоть английским телеграфом через Лондон.

— Ввиду того, что в России нет возможности издавать даже "Новое время", — на срок приостановки "Новое время" будет выходить за границей.

За подписью:

— А. Суворин.

Это был бы мировой скандал.

Перед которым остановился бы сам Сипягин, даже Сипягин. Большей услуги Суворин не мог бы оказать русской печати. Лучшей иллюстрации не могло бы быть:

— Вот до чего дошло.

Это заставило бы в Петербурге задуматься.

Он действительно ничего общего не имеет с "Новым временем".

Он не знает, что такое "Новое время".

По своим скитаньям я знаю, к сожалению, что такое "Новое время"

В Сан-Франциско, в Иокогаме:

— Что такое русская печать?

— "Новое время".

Во всем мире, — увы! — знают только "Новое время".

Король Эдуард не станет интервьюироваться с корреспондентом:

— Даже "Нового времени".

Но за Вильгельма II можно ручаться.

Увы! К сожалению! Но это так.

На весь мир, — а весь мир о России знает столько же, сколько и о Китае.

На весь мир запрещение "Нового времени" произвело бы впечатление:

— Запрещения книгопечатания в России. Суворин — не издатель газеты.

Чехов был прав.

В издатели ему не следовало идти.

М.Н. Катков имел в нужную минуту находчивость и смелость:

— Не подчиниться.

И не платить наложенного на него штрафа. Отстаивая свою самостоятельность.

И.С. Аксаков на предостережение за "недостаток патриотизма" ответил громовой статьей:

— Министр внутренних дел — самый старший полицейский в стране. И не в компетенции полиции разбирать, у кого какой патриотизм.

Это были издатели газет. Суворин безмолвно подчинил "Новое время" распоряжению.

Заставил слона стать на колени.

— Садитесь. "Вы все можете".

Этот робкий издатель, любящий все "маленькое".

— Маленькая хроника. Маленький фельетон. Маленькие письма. Стоя во главе "Нового времени", заявил:

— Мы — люди маленькие!

Что хотите, то с нами и сделаете.

VI

"Сохранить газету".

Вы помните отличные слова Берне, которые приводит Гейне:

— Я был смелым писателем, пока у меня не было фарфорового сервиза. Я писал как хотел, совсем не думая, что меня попросят уехать через двадцать четыре часа. Взял — и уехал! Но вот кто-то, — я подозреваю, что это интриги Меттерниха, — подарил мне фарфоровый сервиз. Вы знаете, что значит уложить фарфоровый сервиз? И теперь, когда я пишу, я должен все время думать о фарфоровом сервизе. А что будет с моим фарфоровым сервизом, если придется уезжать в двадцать четыре часа?

Можно только удивляться тем журналистам, которые делаются издателями или редакторами.

Поистине, они напоминают ту глупую лошадь, которая ржала перед Аллахом:

— Почему у меня нет седла? Лошадь — и без седла! Аллах рассердился и сделал ее верблюдом.

И журналистом-то быть у нас только-только впору.

Идешь, как Блонден по канату через Ниагару.

А тут еще "немец в мешке" за спиною!

Его не урони.

Сам расшибешься, — зачем за такое дело взялся?

Но за что же немец-то, ни в чем не повинный, погибнет?

"Сохранить газету".

Не о материальной только стороне дела идет речь.

Но сегодня рискнуть, — а завтра эта газета может понадобиться на защиту какого-нибудь важного, полезного, честного, хорошего дела.

Завтра именно она может оказаться нужной, необходимой.

Да и читатели.

У нас, в России, ведь нужно считать на каждый экземпляр газеты по десяти читателей.

Если газета расходится в сотне тысяч, — это уже миллионная аудитория.

Расстаться с нею!

Куда пойдет этот читатель? Наш читатель!

Знаете ли вы, что с прекращением "левых" газет в Петербурге страшно увеличился тираж... "Петербургской газеты".

Да и материальная сторона!

Нелегко одним почерком пера выкинуть на улицу сотни людей, делающих газету.

Обездолить сотни семейств.

Ведь катастрофа с газетой в Петербурге отзовется на семьях людей, живущих в Вене, Берлине, Лондоне, Париже.

Нелегко заставить людей, ваших товарищей, привыкших работать в известных условиях, с известными людьми, заставить в один прекрасный день идти искать:

— Чего-нибудь нового.

И вот человек хранит-хранит, сохраняет-сохраняет газету, а потом, — глядь! — окажется, что получилась такая дрянь, которой и хранить-то не стоило.

Это та же история, что с нашей Думой.

VII

Покойный Победоносцев говорил:

— В России есть две газеты. В Петербурге — "Новое время". В Москве — "Русские ведомости".

И добавлял:

— Больше и не нужно.

— Вот вам и пример! "Сохранили" же себя "Русские ведомости". Есть прекрасный способ "сохранения себя":

— Молчание.

Но у журналиста Суворина не тот темперамент, чтобы консервировать себя, как консервировались "Русские ведомости".

Молчать сполгоря для профессора.

Журналистика для него:

Побочное занятие.

Он не может сказать того, что он хочет, в газете, — зато он говорит то, что нужно, с кафедры.

У журналиста иной кафедры нет.

Для него молчание в газете не полумолчание, а немота.

Да и были ли "Русские ведомости" в те трудные времена газетой?

Это был паспорт.

Либеральный паспорт.

Весьма необходимая вещь в провинции.

Как "Московские ведомости" или "Гражданин".

Вы человек новый. Знакомитесь. Делаете визиты.

Насчет исправника сомненья нет.

Но акцизник?

Акцизник может быть кем угодно — от эсдека до союзника.

Вы приходили и смотрели:

— Что у него на столе? "Гражданин"?

Вы любезно, но сухо говорили:

— Политика? Этот вопрос, знаете, меня не занимает! "Русские ведомости"?

Вы хлопали его по колену и говорили:

— А? Что, батенька, скажете? Каково времечко?

Ну, тоже, чтобы издавать ежедневный паспорт, надо иметь особый темперамент.

И чтоб молчать, — особый ораторский дар!

VIII

У журналиста Суворина не было этого темперамента. Жизнь зажигала его со всех сторон. Говорить хотелось обо всем.

А тут чиновники, присосавшиеся к "Новому времени", к его сотрудникам, со своими пуганьями:

— Об этом нельзя!

— Об этом можно только так-то!

— Об этом нужно так-то!

— Об этом необходимо так-то! В голове мысль:

— Сохранить!

Со всех сторон один крик:

— Погибнете! Сознание, что:

— Мы — люди маленькие! Темперамент журналиста, требующий:

— Хоть как-нибудь отозваться! И вот.

Суворин "лично" требует:

— Конституции.

"Новое время" сохраняет себя:

— Достаточно и приказа по полиции.

А журналист пишет "Маленькое письмо":

— Конечно, силе покоряться всегда несколько неприятно. Но, знаете ли сила все-таки лучше бессилия. Потому что, знаеге, сила, она, конечно, может напортить, но она может и поправить. А бессилье-то только в состоянии напортить, а поправить ничего не может.

Писал-писал, да и совсем бросил.

IX

Журналиста жаль.

А, в частности, фельетонисту фельетониста до глубины души жаль. Зачем вы бросили наше лихое дело? Мы контрабандисты.

Как весело нагрузить свою лодчонку запретными мыслями, запрятать их между строк, между слов, прикрыть все хорошенько, — и айда! Одна рука на руле, в другой веревка от паруса. То потравил, то отдал. И несись, моя лодчонка! По стремнине, меж камней, обегая мели, на самых глазах у дозора.

— Ничего такого не везу! Проскочил!

Мы — контрабандисты, мы — ловкие венецианцы.

В Венеции, в соборе св. Марка, я узнал, как мощи апостола были привезены в Венецию.

Венецианцы вывезли их из "турецкой земли", нагрузив сверху свиного мяса.

Не станут же турки рыться в свинине!

И, выйдя из собора, я на две лиры кинул кукурузных зерен голубям св. Марка:

— Ешьте за упокой души бестий-венецианцев. Вот настоящий фельетон!

X

И вот настал день итога.

Юбилей.

У юбиляра есть:

— Все.

Но все это вроде дачи в Феодосии, в которой Суворин никогда не живет.

"Новое время", с которым он ничего не имеет общего, театр — плохой театр...

Вы слышите, как дьявол, укравши блестящий месяц, хохочет, кривляясь и держась за бока?

— Все!

В честь него закрывается Государственная дума, и приветствовать его от печати является "Петербургский листок".

Три тысячи людей.

Хомяков и Кавальери.

Только одного нет на пятидесятилетнем юбилее литератора.

Литераторов.

Я не преувеличиваю значения гг. литераторов.

Но когда судят — хочется видеть в зале лица "своих".

Без этого суд превращается в казнь.

Впервые опубликовано: Русское слово. 1909. 1 марта.

Дорошевич Влас Михайлович (1865-1922) русский журналист, публицист, театральный критик, один из известных фельетонистов конца XIX — начала XX века.