| ||
|
Недавно умер "по уставам своего рыцарства", — в нищете, — писатель Пушкарев. Старый, забытый. Он был поэтом, многие произведения которого и теперь почему-то остаются под цензурным "спудом". — Забыли, и лежат! Драматургом, автором трагедии "Ксения и Лжедмитрий". Изобретателем "Пушкаревской свечи". Издателем журналов "Свет и тени" и "Мирской толк". Его имя останется в истории русской литературы: — Он был первым редактором А.П. Чехова. Все, что касается Чехова, мило и дорого теперь многим, а через десятки лет, когда пройдет "гроза военной непогоды" и литература снова займет подобающее ей место в жизни просвещенного и свободного общества, будет мило и дорого всем. В "Мирском толке" впервые улыбнулся: — Антоша Чехонте. Улыбнулся грустно. Рассказом: — "Старый барон". "Барон, маленький, худенький старичок, лет шестидесяти..." Боготворящий сцену до того, что никогда не решился выступить на священных подмостках. Театр для него все. — У него пиджак, сшитый из паруса того корабля, на котором Сара Бернар в первый раз переплывала в Америку. За старую жилетку он не взял бы никаких денег. Эту жилетку носил сам Сальвини. Все огромное состояние истративший на театр. Старик, нищий. Общее посмешище. Он служит суфлером и должен "подавать" какому-то рыжему дураку, который, кривляясь, коверкает Гамлета. Старик не выдерживает: — Разве так читают Гамлета? Тронули его святыню. Он из суфлерской будки начинает декламировать: — Быть или не быть. Вот как нужно читать Гамлета! Он приподнимается, он ударяется лысой головой о суфлерскую будку. Недоразумение! Публика в восторге хохочет, аплодирует, кричит: — Суфлера! Он доволен. Он "все-таки" прочел Гамлета! Завтра его выгонят из театра. Его, для которого театр все... Рассказ, забытый... Чеховым. Однажды, говоря с ним о г-же Яворской и уверяя, что г-жа Яворская — "театральное недоразумение", я процитировал: "Публика любит театральные недоразумения, и если бы в театре, вместо пьес, давались недоразумения, — сборы всегда были бы полные". Антон Павлович расхохотался: — Ужасно хорошо! Чье это? — Писателя, которого вы должны были бы знать? — Чье? — Антоши Чехонте. — Когда? Где? — В вашем "Старом бароне". Он не помнил, решительно не помнил своего первого дебюта. А может быть, без Пушкарева мы не имели бы Чехова. Правда, он не поехал бы на Сахалин и не вернулся бы с чахоткой. Но мы не имели бы ни "Пестрых рассказов", ни "Хмурых людей", ни "Дуэли", ни "Иванова", ни "Чайки", ни "Вишневого сада". Мы не имели бы Чехова, безвременно угасшего и писателя. Жил бы земский врач Чехов, которого бы теперь сместил губернатор: — За принадлежность к конституционно-демократической партии. Дальше конституции Чехов не шел. И он был бы арестован и выслан в Архангельскую губернию. — За хранение недозволенной литературы. Чехов ведь был тогда студентом-медиком. "Не к тому готовился". И на "литературные шалости" смотрел как на побочные доходы. Как на корректуру, как на репетиторство. "Расшалиться" ему не давали. Он встретил суровый прием. В "Стрекозе" Антошу Чехонте, в "Почтовом ящике", отделали так, что Чехов: — Совсем было решил бросить заниматься этим делом. К счастью для русской литературы, поэт Н.Л. Пушкарев угадал в юноше литературное дарование. И посвятил его в литераторы. Такие дела не должны забываться. "Свет и тени" и "Мирской толк", — они составляли один журнал: в "Свете и тенях" печатались карикатуры, в "Мирском толке" тексты", — открыли свои столбцы А.П. Чехову. Начав "Старым бароном", он каждую неделю печатал новый рассказ, — ряд прелестных рассказов из театральной жизни, вышедших книжкой под общим заглавием "Сказки Мельпомены": — Цена 1 рубль. Книгопродавцам уступка. Приятелям — gratis. Печатал, пока не кончились "Свет и тени" и "Мирской толк". В "Свете и тенях" появился Чемоданов. "Радикальный" карикатурист. Волосы в разные стороны. "Жестокое перо". Про него говорили: — Чемоданов, чтобы рисовать, вырывает перо из живого гуся. Чинит его отравленным кинжалом и макает этому же гусю в желчь! Чемоданов рисовал ужасы: — Что нужно делать с антисанитарными домовладельцами? Антисанитарный домовладелец лежал с воронкой во рту. Рядом стояла ассенизационная бочка. И антисанитарному из бочки в рот перекачивали нечистоты. Свирепый был карикатурист! Непримиримый. Однажды "Свет и тени" отправили в цензуру набросок Чемоданова: — Наши средства для решения насущных вопросов. Цензор, — это был добродушный старичок с огромной семьею на шее, дослуживавший последние месяцы до пенсии. Цензор посмотрел. Поле. На поле две чернильницы. В чернильницах гусиные перья. Печать! — Что ж! Хорошо! "Наши средства для разрешения насущных вопросов" — печать. — Любому, самому просвещенному государству дай Бог! Подписал. Это было в наброске. В рисунке Чемоданов слова "наши средства" сделал из силуэтов солдатиков. Один солдатик в барабан бьет, как при экзекуции. Другой солдатик с розгами. Третий штык наперевес взял, колет. У четвертого ружье: — К стрельбе "по мишени" готовьсь! Как при расстреле. Перья гусиные нарисовал так странно: не то перья гусиные, не то два широких столба торчат из чернильниц. Надпись "для разрешения насущных вопросов" опустил так, что она на двух столбах образовала перекладину. И хвост у буквы "у" в слове "насущных" пустил так, что образовалась под перекладиной петля. Вышло, что "наши средства для разрешения насущных вопросов" — розги, штыки, ружья, виселица, поддерживаемая печатью. Журнал "хлопнули" на 6 месяцев. О, Господи! Как старо все на свете! И "средства"! И кары! И есть еще люди, которые без смеха могут выговаривать слово: — Прогресс! — В прогресс, сударь мой, надо верить! Истинно: только верить. Ибо вера есть уверенность в невидимом, как бы в видимом. Чемоданов в один день сделался знаменитостью. Хороший, честный и литературный журнал погиб. Разоренный катастрофой, Пушкарев попробовал было возобновить его "по истечении положенного срока". Удовлетворил даже подписчиков альбомом, на который пошли его последние деньги. Но... Щедрин в те времена писал: "Пока писатель пописывает, — читатель почитывает. А случилась с писателем беда, — читатель шмыг в подворотню"...14 "Тот" номер имел колоссальный успех. По 25 рублей продавался. И платили. А хорошего журнала не поддержал никто. — Боязно подписываться, — опять запретят! Пушкарев пошел ко дну. Он выплыл было один раз. Со своими "Ксенией и Лжедмитрием" в Горевском театре. Нас, тогдашних критиков, во многом можно упрекать. Но в одном мы неповинны: — Никогда не похвалили ни одной новой пьесы! Мы, молодежь, считали себя мало-мало архангелами на страже русской литературы. Кто нас поставил? Наша молодость! Мы знали твердо одно: — Островский! А все, что не Островский: — Бей! Разве может появиться что-нибудь новое, что было бы в то же время хорошим? Теперь не годится никуда все, что старо. — Старо! Конечно! Непростительный недостаток. Тогда не годилось никуда все, что было ново. — Ново? Смертный грех! "Хвалить новое — не уважать старое!" — Новая пьеса? Мы изрубили ее нашими огненными мечами. С жестокостью юности... И выплыть утонувшему не удалось. Испытав судьбу русского литератора, Пушкареву оставалось испытать судьбу русского изобретателя. Изобретенная им "свеча" светила не ему. Пользу, — и огромную, — получали иностранцы-предприниматели. Пушкарев в качестве русского изобретателя не получал ничего и в качестве русского литератора — умер в нищете. Пушкарев, вступивший в литературу с хорошими средствами, — он был богатым помещиком, — потерял все. Чемоданов, после триумфа в "Свете и тенях", порисовал-порисовал обличительные карикатуры. Но решил, что: — Не сделаешь пользы пером, — стал зубным врачом и приобрел хорошую практику. Так буржуа стал пролетарием. А пролетарий превратился в буржуа. Времена были неустойчивые. Восьмидесятые годы. Впервые опубликовано: Русское слово. 1907. 11 января.
Дорошевич Влас Михайлович (1865-1922) русский журналист, публицист, театральный критик, один из известных фельетонистов конца XIX — начала XX века. | ||
|