| ||
|
Из почтения к смерти даем сегодня место запискам одного самоубийцы. Самоубийца — жилец, недавно переехавший с дачи на квартиру. Это придает его запискам злободневный интерес. Сначала идет эпиграф в стихах: Снял я себе небольшую квартиру,
Из каких-то старых куплетов. Затем следует дневник. * * * 22 августа. Квартирка — рай. Правда, сейчас она напоминает "драматическую" декорацию Городского театра. Стены замазаны пальцами. Кой-где заплеваны. Кой-что облупилось. Обои оборваны. Но хозяин обещал кой-где подмазать, кой-где подклеить — и будет рай. Главное — свой уголок. А то что это? Живешь по гостиницам — и сам себя презираешь. Стул, на котором сидишь, и тот хозяйский. То ли дело своя квартира: уголок, тишина, спокойствие, обед домашний. На службу от радости не ходил. 24 августа. На службу не ходил: покупал мебель. Одесские мебельные торговцы — милейший народ. Узнавши, что я обзавожусь обстановкой, приняли во мне самое горячее участие. Вещи накупил все "случайные". Комод, например, был заказан известным миллионером X., но не взят им по каким-то посторонним соображениям. Гардероб предназначался для г-жи Y., да не взят, потому что она еще больший себе заказала. Что ни вещь, то каким-нибудь миллионером для себя была заказана. Знай теперь Ивана Ивановича Курицына — какая у него обстановка! Миллионеры для себя готовили, а я на этом сидеть буду! 26 августа. Сегодня утром надел чистое белье, попрощался с детьми, со слезами обнял жену и пошел подписывать с домовладельцем контракт. Нельзя же! Подписание контракта, лишение, так сказать, себя всех прав — в некотором роде "гражданская смерть"! Об этом я много в газетах читал. Газеты, однако, по обыкновению, врут. Контракт, оказывается, совсем уж не такая страшная вещь. Где ж там "лишение всех прав". Вечно преувеличивают! Так, — лишение некоторых особых прав и преимуществ, как за мошенничество на сумму менее 300 рублей. Не более! В контракте 127 пунктов и каждый из них начинается словами: "Я, наниматель, обязуюсь". Немножко смутил меня только один пункт: "Г. домовладельцу или доверенному его лицу предоставляется право постоянного доступа во все нанятые мной помещения, с целью осмотра, согласно ли сему контракту и в должной ли чистоте и исправности таковые содержатся". "Постоянного доступа". Гм... — Но ведь, надеюсь, не пойдете же вы, например, ночью в спальню моей супруги посмотреть, чисто ли? Г. домовладелец поморщился: — Гм... Оно, положим, интересно бы, но, пожалуй, уж так и быть, не пойду! Очень снисходительный человек! 27 августа. Домовладелец — человек гуманный. Увидал, когда мы переезжали, что рояль везут, — приказал немедленно рояль продать. — Я, — говорит, — этой гадости у себя в доме не допускаю — других жильцов беспокоить будете. Какая заботливость о жильцах! Продал за бесценок. Жена, конечно, плакала: она у меня музыкантша и отлично Шопена играет. Рояль за нею в приданое был дан. Очень рыдала. Но что мне на жену обращать внимание. У меня есть домовладелец. Я теперь не жены должен слушаться, а домовладельца. 28 августа. Домовладелец наш — светлая личность. Немножко строг. Но это мне, знаете ли, даже нравится. Это хорошо, когда над собой строгость чувствуешь. А то живо распустишься! А тут все-таки и дома над тобой начальство есть. Спокойнее. Собаку у меня увидал — воспретил: — У меня, — говорит, — собак держать не дозволяется. Собаку немедленно отравил стрихнином. Кошки тоже не позволил. Кошку взял, посадил в мешок, отнес на Молдаванку. Там три раза мешок в воздухе перевернул, чтоб дорогу забыла, подлая, — и бросил. Взял извозчика и поскорее уехал. Детей тоже хозяин велел убрать. Жена, правда, начала было протестовать: — Этого в контракте нет. — Мало ли, — говорит, — madame, жильцы какую гадость начнут делать — нельзя же все в контракте предусмотреть. Такой вежливый: жену все-таки "madame" назвал. А детей посоветовал кому-нибудь подкинуть... — Дети, — говорит, — стены пачкают. Так и сделали. Детей развел по разным улицам и бросил. Пусть их в городской приют возьмут. Оно без детей даже лучше. Зачем мне дети? У меня домовладелец есть. На службу, занятый всеми этими делами, не ходил. 30 августа. На службу не ходил снова: голова болит, всю ночь не спал. Всю ночь мне снилось, будто я журналистом сделался и меня газета, из конкуренции, на остров Крит корреспондентом отправила. Я будто бегу, а в меня инсургенты стреляют. Просыпаюсь — пальба: "Бац! Бац! Бац!" Думал, что случилось на Одессу нашествие неприятелей и наш дом приступом берут. Оказывается — нет. Это мебель, для миллионеров сделанная, рассыхается и трескается. И ведь как громко: совсем как из ружья: — Бац! Хорошо еще, что эта мебель к миллионерам не попала. Все бы миллионеры в Одессе от страха перемерли: подумали бы, что к ним разбойники забрались. 2 сентября. Странные вещи делаются с газетой. То газету в 6 часов вечера подадут, а то и совсем нет. — Где, — спрашиваю, — газета? — А ее, — горничная говорит, — дворник выкурил. "Все одно, — говорит, — ничего антиресного. Дрейфусовское дело в том же положении". Оказывается, газета потому запаздывает, что ее сначала дворник, потом хозяйский кучер, затем соседский лакей читают. Все Дрейфусовским делом интересуются. — То-то мне ее всегда в масляных пятнах подают. — Так точно, — горничная поясняет, — это куфарка пальцами. Дрейфусовским делом антиресуется, потому и пачкает. Скажите, какая интеллигентная женщина. Да и у горничной лицо тоже не совсем обыкновенное. И притом где-то я ее видел. Где только? Не припомню. — Акромя того, — горничная говорит, — куфарка приказала вам сказать, чтобы вы газету переменили. Она другую любит читать: "Та, — говорит, — антиреснее, там пишут, как в Париже Мазепу поймали. Ишь, где очутился". И дворник тоже подтверждает, что та газета антиреснее. Решил для кухарки, кучера, лакея и дворника и ту газету, где про Мазепу пишут, выписать. Пусть, так сказать, собственный орган имеют, а моей газеты не задерживают. 5 сентября. Горячего третий день не варили. Питаемся колбасой. У хозяина там что-то с городской управой вышло. Спор. Управа говорит: — Вам столько-то за воду заплатить нужно. А хозяин говорит: "Столько-то". — Не сдамся, — говорит, — управе! На своем поставлю. Ну краны и заперли. Жена сегодня три часа в обмороке лежала, а отлить было нечем. 7 сентября. Сегодня так пить захотелось, даже на службу пошел: напьюсь, мол. Оказывается, что меня со службы давно уж выгнали. Я тут со всеми этими квартирными делами на службу не ходил, меня и выгнали. Пошел начальство упрашивать — велели вон идти. — Вы, — говорят, — на себя посмотрите: на что вы похожи стали. Пьете все! Хорошо "пьете"! У человека воды капли во рту не было, а они "пьете!". Просто не умывался. "Неумытого от пьяного не умеют отличить!" Публика! Хотя лицо у меня, действительно, того... На арапа стал похож. 11 сентября. Делать нечего. Так жажда проклятая замучила — кой-что из жениных вещей заложил, пошел в городскую управу, за домохозяина 172 рубля заплатил. Воду в краны пустили. Однако горячего опять не ели. Кухарка в суп, кроме мяса, еще и рыбу положила. Черт знает что. — Вы на нее, — горничная говорит, — барин, не сердитесь. Это она от огорчения сама не помнит, что делает. От какого огорчения? — Господина Пикара в тюрьму посадили. Очень это на нее подействовало. Но где я раньше нашу горничную видал? 12 сентября. Объяснилось! Горничная сегодня жене такой скандал закатила: — Я, — говорит, — не посмотрю, что вы барыня! Я сама барыня. Я цельное лето в кафешантане служила и шинтанетки пела! — Как "шинтанетки"? — А так, — говорит, — где в кафешантаны шинтанеток берут? Известно, в рекомендательном бюро! Мы завсегда так: летом в шинтанетках, зимой в цирке в балете танцуем, а в промежутках своим делом занимаемся: горничными служим. И тут же, для доказательства, такую шансонетку спела, что жена в обморок упала, да и я покраснел. — Я, — говорит, — по-французски могу, "сразы Нельсон" есть умею. У меня все господа, которые у вас теперь бывают, ручки целовали. Да и муж ваш мне букет поднес. — Д-да! Вон оно, где я горничную раньше видал... Мартобря, неизвестного дня. Жена уехала. Горничная ушла: балетные репетиции, говорит, начались. Домовладелец иск подал: как я смел за него в управу платить. Судебный следователь к суду привлекает "за подбрасывание детей". Finita la comedia. * * * На этом дневник прекращается: автор покончил с собой. Он пал жертвой квартиры и прислуги. Так сказать, застрелился на самую злободневную тему. Опубликовано: В.М. Дорошевич. Собрания сочинений в 12-ти томах. Т. 6. "Юмористические рассказы". М., Изд. Товарищества И.Д. Сытина, 1907.
Дорошевич Влас Михайлович (1865-1922) русский журналист, публицист, театральный критик, один из известных фельетонистов конца XIX — начала XX века. | ||
|