| ||
|
Эти несколько слов предназначаются не для публики. К вам, мой старый товарищ, к вашей дорогой памяти я обращаю эти строки, чтобы сдержать то слово, которым мы когда-то связали друг друга. Слово — чтобы тот из нас, кто переживет другого, сказал на его могиле речь без обычных вздохов, причитаний и жалких слов. — Вы умеете иногда шутить так, что в ваших шутках немножко сквозит скорбная ирония! Такого именно "слова" я жду от вас, если раньше уйду с этого света! — сказали мне вы. "Вы"... Ты уже умер, а я все еще говорю тебе "вы". Это происходит оттого, что я не умею разговаривать с покойниками. Вот если бы я был беллетристом и писал рождественские рассказы с приведениями, — я знал бы, как нужно говорить с упокойниками. Вы видите, я держу слово и шучу. И если шутка выходит плохо, — в этом виноваты те несколько строк мелкого шрифта, в которых я прочел о вашей смерти. Несколько слов мелкого шрифта... И только... Неужели вы, твой талант, не стоили больше?! Если читатель "Одесского листка" пороется в памяти, — он вспомнит имя Риваля, которое подписывалось под небольшими рассказами чисто парижского жанра. Его имя было хорошо известно Москве и публике многих провинциальных городов. Он писал или небольшие рассказы, или так называемые "бульварные" уголовные романы, всегда интересные, увлекательные по фабуле. И только. Но местами, там и сям, в этих "бульварных" романах сверкали такие блестки сильного, настоящего таланта, так много наблюдательности, такие тонкие психологические черты, — что поневоле думалось: "Да неужели же этот человек не в силах создать ничего более крупного? Неужто этот талант, который сверкает порою так ярко, так блестяще, — не в силах дать ничего, кроме этих мелочей?" Я помню радостный день для моего друга. Его повесть напечатал "Вестник Европы". Повесть была талантлива, имела успех, обратила на себя внимание критики, вызвала похвалы. Редакция прислала ему крупную сумму, и я, конечно, не мог отказать старому другу отпраздновать с ним победу. Мы сидели в кабинете загородного ресторана перед столом, уставленным опустевшими бутылками и... четырьмя бокалами, в воздухе, отравленном запахом крепких духов. — Вы не особенно веселы! — сказал он мне. — Черт возьми, мне становится грустно смотреть на вас. Вы только что одержали блестящую победу. Ваша повесть напечатана в лучшем журнале, обратила внимание критики. Вы дебютировали блестяще, — перед вами открывается широкая дорога. Что мешает вам бросить эту "бульварную" литературу и заняться настоящей, вам, одаренному талантом, вам, так любящему литературу?! Все в ваших руках. И мне грустно потому, что все в ваших руках. Ваша судьба в очень скверных руках. Он расхохотался. — Будем говорить серьезно, пусть дамы нас извинят. На самом деле! Что бы сделал какой-нибудь основательный, положительный немец? На полученный гонорар он смело прожил бы месяца три-четыре, за это время тщательно отделал бы другое произведение. Напечатал его и т.д., и т.д., и т.д. И через год, через два он сделался бы настоящим литератором. А вы... — Что это — мораль? Нравоучительная беседа, — и от кого? От вас, чье ремесло смех, а занятие веселье? — Нравоученье?! Вы меня не так поняли! Это не нравоученье, — это тост! Тост за русскую бесшабашность, погубившую так много русских талантов! Он позвонил и сказал человеку: — Вина! Когда я заехал к приятелю через несколько дней, — он встретил меня словами: — Некогда, мой дорогой! Пишу, пишу, пишу! — Что-нибудь для "Вестника Европы"? — Нет. Это как-нибудь потом. Теперь некогда. Занят уголовным романом для "Самарской газеты". Три копейки за строчку. Это, конечно, немного, но В общем выйдет сумма, да, наконец, когда в кармане ни гроша, не торгуются! И вот, в результате всех этих уголовных романов в "Самарской газете" — некролог в три строки, набранных петитом. Кто виноват? Я исполняю слово, мой старый друг. На моих глазах нет слез. Я спрятал их в моей душе. Я улыбаюсь так же, как тогда, когда мы чокались с вами бокалами пенящегося вина, и повторяю мой тост: — За русскую бесшабашность! Впервые опубликовано: Одесский листок. 1897. 23 сент. (под рубрикой "За день").
Дорошевич Влас Михайлович (1865-1922) русский журналист, публицист, театральный критик, один из известных фельетонистов конца XIX — начала XX века. | ||
|