| ||
|
Случилось это в давнишние давнишние, незапамятные времена, когда и летописей-то еще не писалось! Случалось и тогда людям делать глупости, но никто их глупостей не записывал. Оттого, может быть, мы и считаем наших предков мудрыми. В те незапамятные времена и родилась на свет Совесть. Родилась она тихою ночью, когда все думает. Думает речка, блестя на лунном свете, думает тростник, замерши, думает трава, думает небо. Оттого так и тихо. Днем-то все шумит и живет, а ночью все молчит и думает. Каждая куколка думает, с какими бы пестрыми разводами ей выпустить бабочку. Растения ночью выдумывают цветы, соловей — песни, а звезды — будущее. В такую ночь, когда все думало, и родилась Совесть. С глазами большими, как у ночных птиц. Лунный свет окрасил ее лицо бледным цветом. А звезды зажгли огонь в глубине ее очей. И пошла Совесть по земле. Жилось ей наполовину хорошо, наполовину плохо. Жила, как сова. Днем никто с ней не хотел разговаривать. Днем не до того. Там стройка, там канаву роют. Подойдет к кому — тот от нее и руками, и ногами: — Не видишь, что кругом делается? Тут камни тащат, тут бревна волокут, тут лошади ездят. Тут надо смотреть, как бы самого не раздавили. Время ли с тобой разговаривать! Зато ночью она шла спокойно. Она заходила и в богатые фарфоровые дома, и в шалаши из тростника. Тихонько дотрагивалась до спящего. Тот просыпался, видел ее в темноте горящие глаза и спрашивал: — Что тебе? — А ты что сегодня делал? — тихонько спрашивала Совесть. — Что я делал! Ничего, кажется, я такого не делал! — А ты подумай. — Разве вот что... Совесть уходила к другому, а проснувшийся человек так уж и не мог заснуть до утра и все думал о том, что он делал днем. И многое, чего ему не слышалось в шуме дня, слышалось в тишине задумавшейся ночи. И мало кто спал. Напала на всех бессонница. Даже богатым ни доктора, ни опиум помочь не могли. Сам мудрый Ли-Хан-Дзу не знал средства от бессонницы. У Ли-Хан-Дзу было больше всех денег, больше всех земли, больше всех домов. Потому люди и думали: — Раз у него всего больше всех, — значит, у него больше всех и ума! И звали Ли-Хан-Дзу премудрым. Но и сам премудрый Ли-Хан-Дзу еще больше других страдал от той же болезни и не знал, что поделать. Кругом все были ему должны и все всю жизнь только и делали, что ему долг отрабатывали. Так мудро Ли-Хан-Дзу устроил. Как мудрый человек, он всегда знал, что надо делать. Когда кто-нибудь из должников крал у него что и попадался, Ли-Хан-Дзу колотил его, — и колотил, по своей мудрости, так примерно, чтоб и другим неповадно было. И днем это выходило очень мудро, потому что другие действительно боялись. А по ночам Ли-Хан-Дзу приходили в голову иные мысли: — А почему он ворует? Потому что есть нечего. А почему есть нечего? Потому что заработать некогда: он весь день только и делает, что мне долг отрабатывает. Так что мудрый Ли-Хан-Дзу даже смеялся. — Вот хорошо! Выходит, меня же обворовали, я же и не прав! Смеялся — а заснуть все-таки не мог. И до того его бессонные ночи довели, что Ли-Хан-Дзу, несмотря на всю свою мудрость, однажды взял да и объявил: — Верну я им все их деньги, все их земли, все их дома! Тут уж родные мудрого Ли-Хан-Дзу вой подняли: — Это с ним от бессонницы. От бессонных ночей на мудрого человека безумье напало! И доктора сказали то же. Пошел шум: — Все "она" виновата! Если уж на мудрейшего из людей безумье напало, что же с нами будет? И испугались все: и богатые, и бедные. Все жалуются: — И меня "она" бессонницами мучает! — И меня! — И меня! Бедные испугались еще больше, чем богатые: — У нас всего меньше всех, значит, и ума меньше. Что же с нашими умишками будет? А богатые сказали: — Видите, как "она" бедных людей пугает, надо нам хоть за бедных вступиться! И все стали думать, как бы от Совести отделаться. Но с кем ни советовались, ничего выдумать не могли. Жил тогда в Нанкине А-Пу-О, такой мудрый и такой ученый, что равного ему по мудрости и учености не было во всем Китае. Решили люди: — Надо у него совета спросить. Кроме него, никто помочь не может! Снарядили посольство, принесли дары и до земли много раз поклонились. — Помоги от бессонницы! Выслушал А-Пу-О про народное горе, подумал, улыбнулся и сказал: — Можно помочь! Можно и так сделать, что "она" даже и приходить не будет иметь права! Все так и насторожились. А-Пу-О опять улыбнулся и сказал: — Давайте сочинять законы. Где ж темному человеку знать, что он должен делать, чего не должен? Вот и давайте — напишем на свитках, что человек должен делать и чего нет. Мандарины будут учить законы наизусть, а прочие пусть к ним приходят спрашивать: можно или нельзя. Пусть тогда "она" придет: "Что ты сегодня делал?" — "А то делал, что полагается, что в свитках написано". И будут все спать спокойно. Конечно, прочие будут мандаринам платить: не даром же мандарины будут себе мозги законами набивать! Обрадовались тут все. Мандарины — потому что все-таки легче в книжных значках ковыряться, чем, например, в земле. А прочие — что лучше уж мандарину заплатить да днем с ним минутку поговорить, чем по ночам с "ней" разговаривать. И принялись писать все, что человек должен делать и чего он не должен. И написали. А мудрого А-Пу-О сделали верховнейшим из мандаринов. И зажили люди отлично. Даже с лица поправляться стали. Нужно человеку что сделать, он сейчас к мандарину, выкладывает перед ним приношение: — Здравствуй, премудрый! Разворачивай-ка свитки — что в таком случае делать надлежит? Зайдет спор, оба к мандарину идут, оба приношения выкладывают: — Разворачивай свитки. Кто по ним выходит прав? Только уж самые последние бедняки, у которых даже мандарину за совет заплатить было нечем, бессонницей страдали. А прочие, как только к ним приходила ночью Советь, говорили: — Что ты к нам лезешь! Я по законам поступал! Как в свитках написано! Я не сам! Переворачивались на другой бок и засыпали. Даже мудрец Ли-Хан-Дзу, который больше всех от бессонницы страдал, теперь только посмеивался, если к нему ночью Совесть приходила: — Здравствуй, красавица! Что скажешь? — Что ж, ты имущество возвращать хотел? — спрашивала Совесть, глядя на него глазами, в которых мерцали звезды. — А имею я право? — похохатывал Ли-Хан-Дзу. — А что в свитках сказано? "Имущество каждого принадлежит ему и его потомству". Как же я буду чужое имущество расточать, если мое потомство на раздачу не согласно? Выходит: или я вор, у них краду, или сумасшедший, потому что у себя ворую. А в законе сказано: "Вора и сумасшедшего сажать на цепь". А потому и меня оставь спать спокойно, да и тебе советую лучше спать, а не шататься! Поворачивался к ней, спокойно и сладко засыпал. И всюду, куда ни приходила Совесть, она слышала одно и то же: — Почем мы знаем! Как мандарины говорят, так мы и делаем. У них поди и спрашивай! Мы — по закону. Пошла Совесть по мандаринам: — Почему меня никто слушать не хочет? Мандарины смеются: — А законы на что? Разве можно, чтобы люди тебя слушались и так поступали! А не поймет кто тебя, а перепутает, а переврет? А тут для всех тушью на желтой бумаге написано! Великая штука! Недаром А-Пу-О за то, что это выдумал, верховнейшим мандарином числится. Пошла тогда Совесть к самому премудрому А-Пу-О. Дотронулась до него слегка и стала. Проснулся А-Пу-О, вскочил: — Как ты смеешь ночью без спроса в чужой дом являться? Что в законе написано? "Кто явится ночью тайком в чужой дом, того считать за вора и сажать его в тюрьму". — Да я не воровать у тебя пришла! — отвечала Совесть. — Я Совесть! — А по закону ты развратная женщина. Ясно сказано: "Если женщина ночью является к постороннему мужчине, — считать ее развратной женщиной и сажать ее в тюрьму!" Ты развратница значит, если не воровка! — Какая я развратница! — воскликнула Совесть. — Что ты? — Ах, ты, значит, не развратница и не воровка, а просто не хочешь исполнять законов? В таком случае и на это закон есть: "Кто не хочет исполнять законов, считать того беззаконником и сажать в тюрьму". Гей, люди! Заколотить-ка эту женщину в колодки да посадить за решетку на веки вечные, как развратницу, подозреваемую в воровстве и уличенную в явном неповиновении законам. Наколотили Совести на руки колодки и заперли. С тех пор она уж, конечно, ни к кому больше не является и никого не беспокоит. Так что даже совсем про нее забыли. Разве иногда какой грубиян, недовольный мандаринами, крикнет: — Совести у вас нету! Так ему сейчас бумагу покажут, что Совесть под замком сидит. — Значит, есть, если мы ее под замком держим! И грубиян смолкнет: видит, что действительно правы. И живут люди с тех пор спокойно, спокойно. Впервые опубликовано: Россія. 1900. № 549. 3 ноября.
Дорошевич Влас Михайлович (1865-1922) русский журналист, публицист, театральный критик, один из известных фельетонистов конца XIX — начала XX века. | ||
|