| ||
|
(Посвящается Жуковскому, строителю памятника Александру II-му, и автору статьи "Международная благодарность" В.А. Кожевникову) Пасха всечестная! Пасха, и неверующих привлекающая! Пасха, всю Москву в храм и Кремль в алтарь превращающая! Так можно начать описание памятника тому, кто сказал, что Москва — храм России, а Кремль — алтарь этого храма. Этим предрешается и спорный вопрос о месте для памятника Александру III-му, и такое решение будет самым естественным разрешением этого вопроса, ибо памятник сыну будет поставлен рядом с памятником его отцу, потому что нет связи более глубокой, более святой, как связь сына с отцом, так что было бы даже преступно разъединение их. А в наш век, который можно назвать веком восстания сынов против отцов, указание на эту связь особенно необходимо; как бы это ни казалось людям нашего времени отсталым, в будущем веке эта связь может и должна стать в основу всего. Построение памятника Александру II-му было началом оживления запустевшего Кремля, посмертным возвращением власти в старую столицу; построение памятника Александру III-му будет продолжением этого оживления и надеждою на дальнейшее; так что Кремль будет собранием памятников, более и более раскрывающих глубокое, мировое, можно сказать, значение Кремля. Мысль, выраженная в первом памятнике (о значении Кремля как места венчания царей*), может быть выражена еще яснее и полнее во втором памятнике, в памятнике сыну. Первый из императоров (подобно Византийским, предшественникам Российских) с бородой, назвавший Москву храмом, а Кремль — алтарем, мог бы быть представлен окруженным ликом духовных собирателей русской земли, вышедших из гробов в момент смерти Христа (Ев. Матф., XXVII, 52), как второй Александр окружен сонмом светских собирателей. Александр III-й мог бы быть представлен не только в порфире, но и по чину венчания византийских императоров с акакиею в руке, т.е. платом, содержащим прах, "который имеет востати", как <это> говорится в чине венчания (и неверно объясняется Горским в смысле напоминания о смерти, а не о воскресении); с этим знамением воскресения, по церемониалу византийскому, император является и в день светлого воскресения. Таким образом, памятник представлял бы явление царя народу не в день венчания, как в первом памятнике, а в день Пасхи, и изображал бы Царя вместе с народом совершающим пасху, т.е. "ни Царь для народа, ни народ для Царя, а Царь вместе с народом становятся исполнителями воли Бога в деле Божием", т.е. памятник служил бы указанием главного, храмового, престольного, можно сказать, Кремлевского праздника, полагая, что Александр III-й, назвав Кремль алтарем, разумел, что престол храма, в котором этот алтарь, посвящен светлому празднику Воскресения (см. "Международная благодарность" — Русский Архив. 1896 г.., № 2-й). Следовательно, памятник Александру III-му был бы воспроизведением (и это особенно ценно в памятнике) его собственной мысли, что Кремль есть алтарь Москвы как храма России, а вместе и дальнейшим разъяснением значения Кремля, указанием на праздник и пасхальную полночь, пользующуюся всесветною известностью. ______________________ * См. статью "О памятнике Кремлевском, Музее предкремлевском и о картине — "Явление Христа народу"". ______________________ Александр III-й мог бы быть представлен здесь устремившим взор вместе со всеми московскими святителями на Ивана Великого, эту лествицу, от земли к небеси возводящую (колокольня Ивана Великого посвящена Иоанну Лествичнику), в ожидании первого удара колокола, пробуждающего мертвых, подобно архангельской трубе, по выражению Андрея Муравьева; т.е. памятник изображал бы момент пред ударом в колокол или самый момент удара. Сень, над царем распростертая, изображала бы алтарь, в коем причащаются венчанные цари, и притом при отверстых вратах, что также указывало бы на праздник праздников, праздник кремлевский по преимуществу. Смелого устроителя церковно-приходских школ в век господства секуляризации, с акакиею в одной руке можно бы представить держащим в другой руке храм-школу, которые только при нем начали возникать. А Предкремлевский музей, воздвигнутый отцом миротворца, в царствование самого миротворца, во время празднования пятисотлетнего юбилея преп. Сергия, задумал было, по примеру старины, построить школу-храм в один день, но мысль эта, к сожалению, исполнена не была. Строитель памятника Александру II-му скульптурно и живописно воспроизвел то, что совершила Москва на деле. Вняв словам певца об ополчении Игоря, он (строитель памятника) пригвоздил к горам, только не Киевским, ибо Киев остался глух к воплю певца поражения Игоря, пригвоздил к горам Московско-Кремлевским "того старого Владимира" и его преемников-объединителей царства Московско-русского до Александра II-го включительно*. Вняв же пророчеству митрополита Петра, строитель памятника Александру III-му наглядно представил бы исполнение этого пророчества относительно пребывания в Москве Всероссийских святителей (т.е. пророчества о перенесении в Москву митрополии). Таким образом, в этих двух памятниках, двум Александрам, будет выражено утверждение светской и духовной властей в Москве, что и сделало Москву центром всероссийского государства. Оба памятника изображали бы явление царя народу после принятия помазания и поклонения гробам предков, и являются цари в этих памятниках окруженные восставшими из гробов духовными и светскими собирателями <земли русской>. Представление же воскресшими духовных и светских собирателей, в отцов-место стоящих, есть выражение самой задушевной мысли народа. Строитель памятника Александрам как бы внимал не только певцу старой Киевской Руси, истерзанной усобицами и нашествиями, не только с упованием внимал пророчеству митрополита Петра, пригвождая тех и других собирателей, но внимал и воплю народному и как бы, подражая причитаниям, взывал: "Расступись, сыра земля, встаньте, пробудитесь"... И услышали этот зов духовные и светские собиратели и, выступив из своих гробов, они обступили двух Александров. Вот какой глубокой, истинно народной мысли будут выражением эти памятники. Зову художника придавало силу слово Самого Воскресителя; услышав — "оставьте мертвым погребать мертвецов", чуткий художник понял, что живым нужно оживлять, не в землю зарывать, а из земли вызывать, что и делается во всех памятниках. Зарывая в землю по физической необходимости, тотчас же по необходимости нравственной восстановляют зарытого, в земле скрытого, ибо сотворенные Богом, смерти не создавшим, не могут переносить заключения в земле себе подобных, от единой крови произведенных. Такова эстетика сынов человеческих. По эстетике же блудных сынов искусство рождается из полового побуждения. В получении жизни от Творца заключается долг оживления, — иначе жизнь была бы не делом, а даром напрасным и бесплодным, но - Жизнь — дар Творца не напрасный,
Кремль как крепость, защищающая прах отцов, переходит от защиты праха к его оживлению и обращает орудия истребления и разрушения в орудия воссозидания и воскрешения. Жизнь — самый высокий дар. Без нее, выше ее нет ничего; только она не должна остаться даром, а должна стать трудом. ______________________ * Об исполнении завета "Слова о полку Игореве" Москвою говорится в одном еще не изданном произведении о Владимире Мономахе (И.М. Ивакина). Впервые опубликовано: Философия бессмертия и воскрешения. Вып. 2, с. 206-209.
Фёдоров Николай Фёдорович (1829-1903) русский религиозный мыслитель и философ-футуролог, деятель библиотековедения, педагог-новатор. Один из основоположников русского космизма. | ||
|