| ||
|
В христианстве нет, конечно, святых, которые не были бы чтителями Живоначальной Троицы, нет и праздников, которые не были бы прославлением Ея, как нет и храмов, при которых не было бы собрания книг и предметов древности, постепенно увеличивающегося, т.е. нет храма, при коем не было бы музея, а потому и роспись эта относится ко всем храмам и могла бы заменить нынешний, ничего не говорящий орнамент, — свидетельствующий о душевной пустоте, бессодержательности современного, изъеденного сомнением поколения, — к которому прибегает архитектура, чтобы прикрыть наготу стен. Жизнеописатель пр. Сергия, называя построенный пр. Сергием храм Троицы зерцалом для общежития монашествующих, зерцалом, которое необходимо, однако, не для одних только монашествующих, но и для всего мира, не указывает ли этим нового пути для архитектуры, не указывает ли на необходимость замены орнамента живописью, на необходимость теснейшего соединения этих искусств, так что самые планы храмовых построек не должны ли бы обсуждаться архитекторами вместе с живописцами и не должны ли быть не архитектурными только, но и живописно-архитектурными? Преп. Сергий поставил храм Троицы как зерцало для собранных им в единожитие отшельников от мира, и мы были бы не верны памяти чтителя Пресв. Троицы, были бы не верны Первосвященнической молитве (Иоанн, 17 гл., особенно стихи 21-23 как основа учения о Троице) как предсмертному завещанию Самого Господа, если бы храм Триединого Бога не поставили зерцалом не для одних отшельников, а для всего мира, для нас самих. Объединение немногих, не принадлежащих к миру, по смыслу Первосвященнической молитвы, и нужно для того, чтобы и весь мир объединился по подобию их, по подобию отношений Сына Божия к Небесному Отцу. Зерцало прежних временно было собранием примеров, образцов для людей, взятых в отдельности; но только образ исполнения Первосвященнической молитвы, только один этот образ может служить образцом, Великим Зерцалом, для людей, взятых в совокупности, может служить указанием на то, что должны делать все люди не поодиночке, а в совокупности, все люди как один человек, как сын человеческий, только этот образ может служить указанием, в чем состоит литургия, т.е. общее дело. Образ исполнения Первосвященнической молитвы обнимает все четыре стороны храма, начиная от шейки под главой до основания (фундамента), и будет указывать на то, что делается в земле и вне земли, что делается в самом храме и вне храма. В этом зерцале человек должен увидеть себя не только таким, каков он есть, но и таким, каким он должен быть. Мы должны увидеть не только то, что мы делали и делаем (в причинах и следствиях), но и то, что должны делать. На шейке же храма будет изображена самая история превращения догмата в заповедь, которая должна наглядно показать это превращение, так как в наше время, когда отделение мысли от дела сжилось с нами, вошло в нашу плоть и кровь, сами учителя церкви не видят возможности, не понимают и необходимости того, чтобы догмат стал заповедью, правилом жизни, чтобы мысль, содержащаяся в догмате, не осталась бы только мыслью, а была бы проектом, планом общего дела, в осуществлении которого и может лишь заключаться исполнение Первосвященнической молитвы. Итак, роспись храма, обнимающая все четыре стороны храма, на шейке его, под единою главою, изобразит историю догмата Живоначальной Троицы в виде осьми лиц, единомышленно и единодушно исповедовавших Триединого Бога (т.е. имевших как бы одну главу). Ряд этих лиц начинается Иоанном, сохранившим для нас Первосвященническую молитву и прощальную беседу, в которых и заключается истинная основа догмата Троицы; завершается же этот ряд Преподобным Сергием, поставившим храм Троицы как зерцало, как образец, т.е. завершается превращением догмата в заповедь. На шейке, под самой главой, следует написать прежде всего первых двух богословов — Иоанна и Григория, ибо богословием первоначально называлось исключительно учение о Троице, и самое это слово появилось в первый раз у христиан вскоре после того, как стало известно и имя Живо-начальной Троицы. К ним следует присоединить Феофила, у которого в первый раз встречается это святое слово; затем должно поставить Василия Великого как творца трех молитв на вечерне в праздник Св. Троицы; далее Митрофана, епископа Смирнского, творца 8 канонов Св. Троице, читаемых на воскресных полунощницах; Марка Гидрунтского, или Отрантского, как составителя молитвы ко Св. Троице и, наконец, пред Сергием Преподобным, Иоанна Дамаскина как завершителя древних богословов, ставшего их истолкователем и образцом для последовавших за ним, Это отцы нераздельной еще церкви. Так будет положено начало росписи наружной стороны храма, росписи, долженствующей стать зерцалом и не для монашеского общежития, а великим зерцалом для всеобщего общежития, для общежития всего человеческого рода. Роспись наружной стороны храма гораздо важнее росписи внутренней его стороны, потому что последняя относится к храмовой службе, а первая, т.е. наружная, ко внехрамовой, а потому и имеет гораздо большее образовательное значение для массы. Наружная роспись храма — самый храм превращает в алтарь, во Святая Святых, а окружающие его частные жилища, как его службы, обращаются при этом в храм, покрываясь также по подобию храма фасадною живописью. Таким образом, роспись наружной стороны храма и положит начало превращению храмовой службы во вне-храмовую, положит начало превращению всего уличного, площадного, общественного, демократического, не оставаясь и в аристократическом, брезгливом отчуждении, в родное, братское, отеческое, во вселенско-храмовое, положит начало превращению базарной, биржевой суеты, сутолоки — стачек, совершенно противоположных нашим крестьянским толокам, помочам и особенно созидателям обыденных храмов — в истинно-общее дело, в литургию, положит начало превращению ярмарки тщеславия в славу у Бога и в славу друг у друга, т.е. во взаимное знание, молитву в Mipe внутреннем превратит в молитву всем Mipoм, город (Mip) в Царство Божие (в мир), т.е. это будет уже началом осуществления образца. Таким образом, внехрамовая литургия состоит в том, чтобы и вне храма быть тем же, чем должно быть внутри храма, т.е. в полном отрешении от "всякой суеты", от всей "юридико-экономической суеты", и если третья заповедь требует, чтобы имя Божие не было употребляемо всуе, то это не значит, чтобы заповедь эта ограничивала употребление имени Божия, как это понимало еврейство, нет, оно требует, чтобы не было суеты. Впрочем, это определение внехрамовой литургии есть только отрицательное; суету нужно заменить великим делом. Вся западная часть наружной стороны храма, имеющего при себе музей (Музей есть библиотека, или книга, объясняемая картинами, статуями, всякого рода наблюдениями и опытами и вообще всем, что служит к пояснению заключающегося в книге), должна изобразить одну картину-икону, или образ исполнения Первосвященнической молитвы — молитвы, не имевшей до сих пор иконописного выражения. Церковь, в которой даже символ веры получил иконописное выражение (в чем видна глубокая заботливость церкви о том, чтобы быть доступной не для одних только грамотных, не для одних только ученых), где этот символ не только ежедневно читается, но и поется, в этой церкви Первосвященническая молитва Нашего Господа не только не сделалась предметом иконописи, не только не поется, но и читается вполне один лишь раз в году, и читается притом только как факт давно прошедшей жизни, а не как молитва, не как желание сердца или души, чающей осуществления ее в жизни. А между тем эта так называемая Первосвященническая молитва заменяет в Евангелии Иоанна молитву Господню других евангелистов, и даже начало ее одинако с началом молитвы Господней. И хотя самое место этой молитвы — в Иерусалиме — определить приблизительно возможно, тем не менее на этом месте не поставлено, по-видимому, никакого памятника, ни часовни, ни молельни, не говоря уже о храме, какового во имя этой молитвы нигде, кажется, не было и еще нет. И богословие, как нравственное, так и догматическое, не поставило этой молитвы в свою основу, почему, надо полагать, и отделился догмат от заповеди, мысль от дела и христианство стало лишь мыслью, чувством, но не делом общим христиан. И как возможно общее дело при разделении церквей и при множестве сект, при обожании розни... А между тем в этой молитве заключается завещание Самого Господа, в ней выражается последняя предсмертная воля Его, т.е. то, что наиболее обязательно, и тем не менее об исполнении этого завещания мы даже и не молимся. Потому-то и необходимо, чтобы музей, собравший под видом книг на всех языках мира все знания человеческие, изобразил на наружной, передней (входной, обращенной к западу) стороне храма, при котором он находится, икону, или образ исполнения Первосвященнической молитвы, дабы не остаться бесплодным хранилищем собранных в нем знаний, дабы и знания эти не остались только книгами, но стали живым, всеобщим делом, исполнением завещания Господа. Образ исполнения Первосвященнической молитвы должен быть представлен в виде объединения всех племен и языков, изображенных идущими к дверям храма, чтобы принять участие в литургии (общем деле). Образ этот д<олжен> б<ыть> написан на затворенных дверях храма, представленных живописью отверстыми. Только византийским стилем может быть изображена молитва Богочеловеческого Сына к Отцу Небесному, к Богу Отцов, ибо только этот стиль имеет силу и смелость показать в душе Сына (подобно тому, как это на иконе Знамения) отражение неба отверстого, т.е. в самой глуби Его души образ Отца, Бога Отцов, с Евангелием, открытым на последней странице (как выражение того, что слова, которые Он дал Ему, уже переданы), и лики ряда отцов наших с Ним, Отцом Небесным, по обеим сторонам, — показать все это в душе Сына, как выражение глубочайшей сыновней любви Сына Божия и Сына Человеческого. Вставив в грудь Сына икону Отца и сильно осветив ее, византийское искусство даст нам возможность в эту сугубо-мрачную ночь видеть в душе Сына светлый образ Отца, так что нам нельзя уже будет сказать: "покажи нам Отца", ибо, видя Сына, мы увидим в Нем и Отца. И не слухом только услышим, что, оставленный всеми, Он не был один, мы очами будем созерцать в Нем Отца. И мы, которые от мира сего, легко поймем, что мир сей, увидев в сердце Его внедренным образ Отца, уверует и познает, что Он от Бога исшел, от Бога послан, как уверовали в Него ученики и стали едино с Ним. Только византийское искусство имеет смелость написать в самой картине (буквально написать), жертвуя красотой глубине мысли, слова, исходящие из уст молящегося, написать для грамотных фонетически то самое, что уже изображено фигуративно для неграмотных. "Я в Тебе и Ты во Мне и тии в Нас", — говорит Богочеловеческий Сын, указывая одною рукою на апостолов; указывая же другою рукою на "мир" — в лице стражи, идущей из города, во главе с Иудою, — Он прибавляет: "и Мир да уверует и познает, что Ты послал Меня", и, следовательно, в этой вере, в этом познании объединится. Мир — это и есть город, который, как бы ни назывался: Иерусалимом или Римом, всегда казнит пророков, т.е. тех, которые напоминают о смерти ему, поставившему целью забыть о ней, замаскировать ее, который и самые кладбища обращает в сады, в гульбища, чуть не в рай. Показав Отца в душе Сына, византийское искусство отверзает перед нашими очами и небо, показывая отражение земли в лоне Отца в виде Сына Божия, окруженного сиянием славы, и это в то самое время, когда земля, мир, готовится покрыть Его, Сына Божия, позором. Вместе с Сыном, созерцаемым в глубине Отцовского существа, видим на ближнем плане и сынов человеческих, апостолов, а также и уверовавших Никодима и Иосифа, и также прославленными, окруженными ореолом. Видим и образ мира, но не в его розни, а мир уверовавший и познавший, многоединый. Последний может быть представлен в виде небесного храма, как отражения земного, следовательно, подобного расписываемому, но в виде храма отверстого и окруженного сиянием, куда уже вступили племена и языки, которые на нижней части картины будут представлены лишь подходящими к дверям храма, в небесном же храме они будут изображены уже соединившимися и не в мысленном лишь, но в животворном поминовении. Этот держимый божественною дланию храм и есть "дом Отца моего", в коем "обители многи". Другая рука благословляет обитателей земли на устроение подобного храма, т.е. на устранение розни и на объединение всех в труде познания слепой смертоносной силы для обращения ее в живоносную, ибо Первосвященническая молитва имеет целью — земное родство сделать подобным небесному, и именно возвысить земную, сыновнюю любовь до любви Сына Божия к Небесному Отцу. Показать в небе будущность, которой должно достигнуть человечество молитвою и трудом, это значит написать на небе план, проект, который обязан исполнить род человеческий в совокупности; исполнение же или осуществление этого плана и будет прославлением на земле Отца Небесного. Понятно, что даже созерцая только этот план в отверстом небе, Сын Человеческий мог сказать: "Мужайтесь, Я победил мир". Первосвященническая молитва была произнесена у Иосафатовой долины, т.е. у кладбища Иерусалимского, и погребенные на этом месте мертвые, превратившиеся в прах, являются на небе живыми перед Тем, для Кого нет мертвых (Примечание 1-е); оживает этот прах в душе и Сына человеческого, и у галилейских рыбаков, у простого народа; прахом же, для которого нет и не будет жизни, умершие являются лишь у книжников, у ученого сословия, для коих нет ничего живого, а все мертво, как для разума чистого, теоретического все остается лишь ограниченным, временным, условным, зависимым, т.е. смертным, а вечное, бесконечное существует лишь как мысль, как идеал, как невозможное... Такое изображение Первосвященнической молитвы даст уразуметь, почему Христос ожил, воскрес в душах галилейских рыбаков и умер в душах ученых и интеллигентов. И такая роспись будет составлять совершенную противоположность новейшей живописи, изобразившей учеников, пред которыми будет произнесена Первосвященническая молитва, шайкою разбойников со скрытыми под одеждою мечами, Христа, пред самым произнесением этой молитвы, смущенным и растерянным, Христа, в душе которого мы видим, напротив, столь ясное отображение Отца, что ни о каком смущении или растерянности и речи быть не может. Для художника, который сподобится изобразить исполнение Первосвященнической, этой священнейшей, святейшей молитвы Сына Божия и Сына Человеческого, небо должно быть отверсто, и должен он, художник, видеть в небе и Отца Небесного, и отцов земных, т.е. Бога всех отцов человеческих, как одного отца; так же как на земле, у юдоли плача, у праха отцов, где произнесена эта молитва, художник должен провидеть и будущее объединение всех сынов человеческих, всех, еще живущих, т.е. смертных, для воскрешения умерших. И не только небо должно быть открыто этому художнику, ему должно быть открыто и сердце Сына Божия, невозмутимо носящего в Себе образ Отца Небесного. Для тех же, которые изображают Христа в самый важный момент Его служения смущенным и растерянным, небо, значит, закрыто; для них нет надежды и упования, они примирились, следовательно, сжились со злом, они им восхищаются, и представление доброго, святого им кажется ложью, фальшью, потому что для них нет доброго, святого ни в прошедшем, ни в будущем. Ниже трибуны, на фронтоне музейско-библиотечного храма, должна быть изображена книга в лучезарном сиянии, вознесенная на троне. Это — апофеоз просвещения. Над книгою Дух Святой, в виде голубя с масличною ветвью в клюве, указывает на содержание книги, тождественное с молитвою Сына Божия, выше изображенною, ибо Дух Св. напоминает лишь то, что говорил Сын Божий в молитве к Отцу, т.е. это просвещение, которое примиряет сословия и народы, а не возбуждает бедных против богатых, низших против высших, сынов против отцов. (Картина, обнимающая фронтон, взята из Кодекса Григория Богослова № 510-й, по соч. Покровского "Евангелие в памятниках иконографии", стр. 450.) Книга, вознесенная на трон на наружной стороне храма, при котором музей и библиотека, обозначает все множество, всю совокупность находящихся в последних книг. Но под книгою кроется автор, и не один непосредственный ее автор, но и все те, чьи мысли вошли в книгу, чьих мыслей автор книги явился выразителем, а потому вознесенная на трон книга, представляющая всю совокупность книг, есть книга, содержащая в себе всю думу человеческого рода, начиная от первой мысли первого человека; и не одну думу только, но и чувство, душу, так что из всех собраний, коллекций, останков человеческих, входящих в музей, ни одно не заключает в себе такой полноты жизни, как библиотека. Только библиотека, расположенная календарным порядком, по дням смерти авторов, сочинителей, заключающая в себе волею-неволею требование поминовения, т.е. восстановления по произведениям самого автора, м. б. изображена открытою книгою, и это означает, что она не остается простым хранилищем, что ни одна книга библиотеки не останется забытою, что для каждой книги наступает очередь, назначено время изучения. Помещаемые в настоящее время в "Рус. Ведомостях" перечни сочинений писателей, умерших в день выхода № газеты, есть уже призыв к такому изучению, к устроению такого порядка в библиотеках, самому для них живому. Чрез год или несколько лет из перечней, печатаемых в "Рус. Вед.", может быть составлен каталог, расположенный календарным порядком. И это действительно гробокопательство, как называют некоторые, в насмешку, отдел, открытый "Рус. Ведомостями". Но что же лучше — оставить ли книгу погребенною под пылью, преданною тлению, или же в определенный день освобождать ее от этой пыли, чтобы изучением ее вызвать живой образ автора? (См. статью под заглавием "Библиография".) От Духа Божия, представленного в виде голубя, и книги, или же из книги, вдохновленной Духом Святым, выходят лучи с огненными языками и нисходят на апостолов, просвещая их и вооружая огненным словом для поражения розни и для воссоединения. Апостолы, представленные на картине Первосвященнической молитвы готовыми разбежаться, на арке под фронтоном с книгою как символом просвещения, и вместе над дверями храма, куда они должны ввести все племена и языки, изображены пребывающими вкупе, в теснейшем единении, почему и надпись над ними гласит: "и было у них одно сердце и одна душа", и вместе с тем апостолы изображены с жезлами в руках, со свитками и книгами, т.е. готовыми выступить на проповедь собирания. Они не сидят, а как бы присели только, по народному обычаю, перед отправлением, чтобы тотчас, встав и помолившись, идти в разные стороны, во все концы земли, но так, что никакое расстояние не будет в состоянии порвать внутреннюю связь, их соединившук". Под красными их ногами написаны названия тех стран, где кто проповедывал: под Петром — Рим и Италия, под Андреем — Византия и Скифия гиперборейская (Русь), под Иаковом — Испания, крайний Запад, под Фомою — Индия, под Иоанном — царство пресвитера Иоанна, крайний Восток; под Филиппом — Эфиопия, крайний Юг — часть того же царства; под всею же группою апостолов должно быть начертано: "Изыде вещания их по всей земле и в концы вселенныя глаголы их". Царство пресвитера Иоанна, почти отождествляемое с земным раем, стало для Запада страною упований, откуда ждали помощи против врагов, и страною исканий, что и привело к кругосветному обходу, к открытию новой Индии (Америка). С царством пресвитера Иоанна незаметно сливались — и рай языческий (Сатурния), и рай арийский (Меропия, Меру, Памир), и рай семитический (Эдем), и, наконец, рай философский — Атлантида. Но единодушие апостолов не стало еще единодушием народов — у них, т.е. у народов, еще не было одного сердца и одной души. Под аркой с двух сторон передней стены храма должен быть представлен результат деяний апостолов и их преемников по проповеди, прошедших и будущих, а также результаты, добытые знанием этнографическим и лингвистическим, хотя и не поставившим еще своею задачею объединение в языке и в жизни всех народов, т.е. знанием еще нехристианским, не обращенным в христианство. Результаты этнографического знания должны быть представлены в виде главных племен или рас рода человеческого в лице типических представителей племен негрского, монгольского, кавказского и проч., имеющих перед собою детей тех же племен, у которых племенные особенности и скрывающиеся под ними психические свойства выражены уже не так резко, с которых, т.е. с детей, потому и начинается Царство Божие, т.е. примирение. Крайние расовые различия суть результаты слепого хода истории; в видах же объединения было бы совершенно в христианском духе ввести свойство между племенами; потому на картине дети и должны быть представлены в лице не только сынов, но и дочерей, идущих об руку, и притом так, что дочери европейских народов будут идти об руку с сынами негрских, монгольских народов, и наоборот. На заднем плане картины племен должен быть представлен земной город в виде фабрики и магазина, покрытого на лицевой стороне вывесками всех изделий, т.е. безделий; корни города в виде шахты проникают в каменноугольный слой, т.е. глубже краниологического слоя, а вершина, фабричная труба, перерастает все здания благочестивого стремления к небу; густой дым из этой трубы покрывает пол-неба, свидетельствуя не только об истощении запасов солнечной силы, скопленных землею еще до появления человека, но и о заключении для извлечения этих запасов в глубочайшей подземной тюрьме (глубже мертвых) части человеческого рода. От этого города в виде фабрики, подавляющей все учреждения ума (университеты и музеи), задушающей храмы, выбрасыващей за город умерших отцов и огражденной со всех сторон пушками и всякого рода истребительными орудиями, удаляются племена человеческие, удаляются, не оглядываясь, не зря вспять. Город, внизу господствующий над всеми учреждениями ума и чувства, ради производства безделушек приносящий лицо, личность в жертву вещи, наверху представлен уже отжившим, с потухшей трубой, с закрытыми у магазина окнами и дверями, представлен сданным в архив, в музей, как памятник заблуждений человеческих, как предостережение от повторений их на пути к осуществлению Царствия Божия. Соединение же в Граде небесном университета с музеем, как памятником прошедшего, показывает, что мысль человеческая перешла от служения женщине к служению предкам, ибо поняла, что брачный пир, и притом с борьбою за участие в нем, как явлением неизбежным, пир на могилах отцов, как бы они старательно ни были удалены и замаскированы, есть глубоко безнравственная жизнь, мысль человеческая поняла, что счастие лиц в отдельности и даже целых отдельных поколении не только невозможно, но и влечет за собою бедствия, обращает мир в ад. И так мы будем иметь два града: град земной — Вавилон, Рим, в котором царствует женщина, который поставил целью наслаждение, отрекся от отцов и есть совокупность женихов и невест, начиная с детского возраста, на детских балах, до молодящейся старости, т.е. это половой подбор, имеющий своим законом прогресс, который состоит в борьбе и вытеснении, необходимом следствии того, что человек, подчиняясь закону прогресса, слепому влечению, эволюции, живет на готовом, пользуется запасом, скопленным землею до его еще на ней появления, и чтобы оправдать жизнь на готовом, считает себя только жителем земли, запасы которой, как бы велики ни были, все-таки ограничены, что и дает уже себя знать, а потому и ведет к борьбе за обладание ими, ведет ко взаимному ограничению и смерти, как результатам борьбы. Небесный же град состоит, напротив, в спасении всего вытесненного, потому что соединенный человеческий род будет иметь источником жизни, будет получать средства к существованию не от ограниченной земли, а от безграничного неба, управление силами которого будет результатом объединенного рода человеческого. На переднем плане картины будет представлено засеянное поле с избой для живых и памятником в виде креста и голгофы над умершим, причем сам умерший будет представлен в виде головы Адама, ибо, скрытый по физической необходимости, по необходимости, явившейся благодаря лишь розни и бездействию, он выступает из земли по необходимости нравственной, т.е. восстановляется. Это, так сказать, художественное воскрешение. Таким образом, и картина племен представляет шествие от города к селу, от цивилизации (вырождения душевного) и культуры (вырождения телесного) к восстановлению сил, к исцелению души и тела, к Евхаристии, в храме совершающейся. Относительно одеяний, особенно детей, важно не допускать на изображении ни рубищ, ни роскоши, чтобы под видом сочувствия к бедным не возбудить вражды к богатым. Одежды кустарного производства должны быть предпочтены одеждам городских фабрик, если только первое, т.е. кустарное, не будет увлекаться подражанием фабричному производству, так что и в самих одеждах будет виден переход от городской жизни, суеты, к сельскому делу. Устранение городских соблазнов и объединение в труде познания и управления слепыми силами природы, носящей в себе голод, язву и смерть (что и будет изображено над дверями храма в виде орудий управления силами природы, как предложенный Каразиным громоотвод на аэростате, поднятый в облака небесные), сделают ненужным и внешний закон, который "преступлений ради приложися". В этом шествии от городских соблазнов к сельской простоте и происходит замена внешнего, юридического закона законом внутренним, в сердце написанным, замена скрижалей каменных Евангелием, что и можно изобразить скрижалями на заднем плане пред городом и Евангелием на самом переднем плане, над детьми. Кроме свойства между сынами и дочерями различных племен, совершенно в духе христианства будет и введение между ними духовного родства, крестового братства. Образки, носимые на груди, означают, конечно, то, что находится в сердце, в самой груди. Воспитанные по такой наружной росписи, какова изложенная здесь, по росписи как наглядной картине, будут иметь ее, эту картину, и в душе своей, ибо воспитание (для которого и не может быть другого основания, кроме Первосвященнической молитвы) будет лишь переводом этой молитвы в душу каждого. Следовательно, и образки, носимые на груди каждым, будут тою же картиною осуществления Первосвященнической молитвы, которая изображена на наружной стороне храма, но лишь в малом виде, и с тою разницею, что племена на этих образках будут представлены типом того племени, к которому принадлежит носящий его. При заключении крестового братства принадлежащие к различным племенам будут меняться своими образками и каждый крестовый брат будет, таким образом, носить образок с изображением не того племени, к которому принадлежит сам, а того, к которому принадлежит его крестовый брат. Такой обмен будет выражать международное крестовое братство или братотворение. На самой же картине исполнения Первосвященнической молитвы, на наружной стороне храма, каждый отрок и отроковица одного племени будут представлены носящими на себе образки с изображением типов всех других племен в знамение примирения и любви к ним, ибо, как выше сказано, образки, носимые на груди, означают то самое, что находится, должно находиться в самой груди, в сердце. Это и есть этнографическая пятидесятница. По другую сторону дверей будет изображена лингвистическая пятиде сятница: взрослые представители различных языков (народов) будут изображены каждый со свитком письма китайского, или вообще моносиллабического, монгольского — агглютинирующего, греческого, латинского, славянского, или вообще флексивного. Словом, изображение должно согласоваться с наиболее принятою классификациею языков. На этих свитках различными письменами будет написана одна и та же молитва: "и нас сопричти к стаду Твоему, чтобы и в нас во всех было одно сердце и одна душа; и нас сподоби быть едиными, как Ты в Отце"... Дети же всех племен и языков держат уже все вместе одну общую азбуку, или книгу — всемирный панлингвистический корнеслов, как практический результат всемирного языкознания, а не произвольных, искусственных измышлений вроде "воляпюка". И этим будет изображена не только всеобщность письма и языка, но и всеобщность просвещения, образования, приводящего к единству. Затем, по одну сторону дверей будет изображено одно из посмертных чудес Николая Чудотворца, которым он спасает христиан от магометан как самых непримиримых противников Троицы, а по другую сторону будет изображен преп. Сергий, созидающий вместе с братом храм Живоначальной Троицы (образцом для этого храма может быть принят храм, построенный преподобным Трифоном Печенгским, просветителем лопарей; храм этот сохраняется и до сих пор), как знамя, соединяющее христиан для освобождения от татар, обратившихся в это время в магометанство. В самом низу, на фундаменте, как бы в верхнем слое земли, д<олжны> б<ыть> представлены черепа и брахи-, и доли-, и месокефалические, т.е. результаты краниологических исследований. Краниологический слой показывает, что в основе храма лежит кладбище, а также и геологический разрез, или кладбище животных. Наверху, над дверями, должно изобразить переоружение: орудия взаимного истребления превращаются в орудия обращения слепой, естественной силы природы из смертоносной в живоносную, из слепой в управляемую разумом. На затворенных дверях написаны двери отверстыми, а через них, выше краниологического пояса, пояса черепов и скелетов, видно общее дело, облечение этих черепов и скелетов плотию, т.е. виден великий выход, как обычно изображается литургия (общее дело). Таким образом, над черепами и скелетами, изображенными в фундаменте, будет изображен ход с дарами, готовыми стать плотию и кровию, чтобы облечь кости и влить в них вместе с кровию жизнь, с плащаницею и синодиками, изображающими животворное поминовение всех православных христиан. Но это только евхаристия, т.е. благодарение пред воскрешением, подобное благодарению Христа перед воскрешением Лазаря. Это — храмовая литургия, тогда как внехрамовая литургия есть полное братотворение через усыновление для исполнения долга душеприказчества; короче же, литургия есть братотворение через крещение для воскрешения (через крещение для не-христиан, через покаяние для христиан). (Примечание 2-е.) Поэтому на северной стороне храма, вверху на трибуне, под сводом, д<олжно> б<ыть> изображено крещение Господне в связи с крещением всех народов. Крещение, как начало Тройческого поклонения, т.е. возвращения сердец сынов к отцам и сердец отцов к сынам, изображается так: Дух Св. — в виде голубя с масличною ветвию, между Отцом — в виде благословляющей руки и гласа: "Сей Сын возлюбленный", и Сыном с десницею на груди и преклоненною главою; и тотчас при этом гласе появляется, или — точнее — освещается, в сердце Сына образ Отца с книгою, открытою на первой странице; тут же, вне, изображается и поражение дракона, т.е. духа века, и древо (мир) с секирою у корени (Н. Покровский, "Еванг<елие> в памятн<иках> иконографии", стр. 183, 173, 179, 186 и др.). Должно вспомнить, нужно понять, что так называемая новая история, прогресс, начинается де патриациею, т.е. отчуждением от отцов, и кончается контр-патриациею, т.е. восстанием сынов против отцов, что заключается в сущности прогресса. Крещение, как взаимное возвращение отцами и сынами своих сердец друг другу, выражено всеми евангелистами и даже Иоанном, который, не говоря о самом крещении, говорит о Духе, исходящем от Отца; иконография же прибавляет и еще весьма многознаменательную черту — десницу, приложенную к груди у приемлющего крещение, руку, положенную на сердце, как выражение сыновней любви. И масличная ветвь в клюве голубя усиливает значение крещения как примирения, она в иконе крещения изображает то же самое, что в иконе Рождества изображается песнью ангелов — "и на земли мир". Преклонением главы Иисуса Христа выражается признание пустоты гордости нынешнего (ветхого) века, гордости фаустов, манфредов, каинов, и особенно последних, как самого полного выражения нынешнего ветхозаветного типа, выражается признание нелепости сознания личного достоинства, не оправдываемого участием в общем всех труде; изображением же поражаемого дракона, змеи, ставшей предметом обожания для поэтов-антихристиан, — символа искусителя (на светском языке — Мефистофеля, Люцифера), изображается поражение самого Духа века, хотевшего жить одною жизнию со слепою силою и бунтовавшего против Разумной силы Божества, требовавшего объединения против слепой силы (Примечание 3-е). Это — конец общественным катаклизмам, революциям. Крещение есть отречение от Mipa в смысле розни, чтобы стать миром в смысле согласия, но отречение не одиночное, ибо последствия розни -голод, язва — вынуждают к соединению для регуляции слепой силы. Когда же Mip станет миром, то и Христос будет от мi(и)ра сего. Совместное и одновременное крещение д<олжно> б<ыть> изображено ниже на самой стене храма в виде крещения народа русского с восприемником в лице Св. Владимира. Крещение русского народа означает принятие его в христианское братство чрез усыновление и просвещение, что и изображается и благословляющею рукою Бога Отца, и гласом: "и сей (т.е. народ) есть Сын Мой возлюбленный", и голубем с масличною ветвью и лучами света. Крещение русского народа было крещение общее, крещение без оглашения, подобное тому, какое совершается над детьми, и восприемник русского народа Св. Владимир поручился за себя и своих преемников, ставших народу "в отца место", ввести общее, обязательное для всех образование. Крещение, как просвещение, есть объединение всех для обращения темной (ад), слепой силы природы в управляемую разумом; дело управления природы и заменит взаимную борьбу, войну. Просвещение, не отделимое от крещения, есть долг восприемников, каковым при крещении русского народа был Владимир, который и принял на себя и своих преемников долг всеобщего обязательного образования. Музей московский, музей второго Киева, обещал построить храм восприемнику русского народа Св. Владимиру, наподобие того, в котором Владимир сам крестился, но не исполнил своего обещания, этот храм и нужно изобразить на картине крещения русского народа, как мать всех русских храмов. Крещение, как усыновление, требует объединения всех сынов для обращения темной (ад) и потому разрушительной, смертоносной силы в живоносную, требует прочного объединения сынов для воскрешения отцов, т.е. крещение есть уже начало воскрешения, а всеобщее воскрешение есть завершение крещения; потому-то на третьей стороне храма, на южной стене его, и должно изобразить воскресение Христово в связи со всеобщим воскрешением, как конечный результат литургии, или братотворения, должно изобразить воскрешение отцов, как требуемое самим усыновлением. Крещение потому и пишется на наружной стене храма, что оно есть условие вступления в храм; а воскресение — потому, что оно не ограничивается внемирным искуплением, или изведением из ада душ; оно не есть также литургия, или пасха, совершаемая ангелами, т.е. вне мира сего; воскрешение есть воскрешение телесное, оно есть дело Божие, совершаемое при участии всех людей, к которому люди безучастными оставаться не могут, а потому оно и должно быть совершено при участии всех людей. ("Ибо как смерть через человека, так чрез человека и воскресение мертвых". 1-е к Коринф., XV, 21. Чрез человека, который, по Первосвященнической молитве Господа, должен быть едино с Богом, — "да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне и Я в Тебе, так и они да будут в нас едино". Иоанн XVII, 21.) На трибуне южной стены должно изобразить Воскресение Христа и по-ту-стороннее, внемирное, воскресение отцов, т.е. сошествие во ад, разрушение его и изведение из ада Адама, Евы и др. На стене под воскресением Христа изображаем Пасху в Кремле, или пасхальный ход. На фундаменте же изображают черепа и скелеты, так как Кремль, как и Капитолий, основан на костях отцов, над которыми и изображен пасхальный ход, т.е. ход сынов, носящих в душе отцов. Пока Кремль будет оставаться крепостью, защищающею мощи и кости отцов от сынов других отцов, до тех пор и кости будут оставаться костями и мысли об отцах только мыслями, одними лишь представлениями. Но когда кремлевские орудия взаимного истребления обратятся в орудия обращения смертоносной силы в живоносную, тогда и Кремль-крепость обратится в храм-музей, т.е. в место изучения темной, разрушительной силы для обращения ее в управляемую чувством и разумом сынов. Восточная сторона представляет полное осуществление Первосвященнической молитвы, написанной на западной стороне. На восточной стороне храма д<олжна> б<ыть> изображена картина Преображения Господня и картина преображенного мира, т.е. такого мира, каким он будет по воскрешении, мира, воссозданного трудом, т.е. мира не дарового, а трудового. Если бы в настоящее время Христос, обратясь к современному поколению, спросил его: "а вы за кого почитаете Меня?", — то люди XIX века не преминули бы сказать, что только они во всей глубине поняли Его. — "Ты проповедник братства", — ответили бы они Тому, Кто Сам Себя называл прежде всего Сыном Человеческим и Которого Петр исповедывал Сыном Божиим, указывая тем, что первый долг, первая заповедь есть любовь к Богу и Отцам, т.е. к Богу Отцов. Называющие же Христа проповедником братства тем свидетельствуют о себе, что они если бы и понимали братство в его настоящем смысле, то и тогда они принимали бы следствие за причину, т.е. не понимали бы всей глубины, не понимали бы самого корня братства. Отсюда и является неопределенность, бесцельность и произвольность братства, которое то определяется лишь отрицательно, как отсутствие вражды, неприязни, или же только как товарищество и как приязнь, основанная лишь на товарищеских отношениях, имеющих целью достижение комфорта, т.е. полный произвол, тогда как в понятии сына человеческого, т.е. в любви сынов к отцам, заключается указание на происхождение братства, на цель и долг его. Ответом на вопрос Христа и будет роспись восточной стороны музейского храма. Восточная сторона представляет картину Преображения Господня и изображения мира в его будущем, прославленном состоянии. На трибуне, т.е. наверху, изображено Преображение Христа, в котором живущее, настоящее поколение представлено тремя апостолами, а прошедшие поколения двумя пророками, Христос же — посредник между живущими и умершими, между прошедшим и настоящим. Под трибуною, на стенах алтаря и на сводах, должен быть изображен будущий прославленный мир. Подобно тому, как Преображение Господа нужно было для того, чтобы укрепить учеников в вере и надежде при предстоящих страданиях, так и изображение преображенного мира нужно для того, чтобы укрепиться при тех великих, невообразимых трудностях, которые неизбежны при осуществлении плана нового неба и новой земли, чтобы не остановиться, не возвратиться вспять. Преображенное человечество будет полным осуществлением душеприказчества, т.е. оно будет полною регуляциею, или распространением регуляции на все ныне разъединенные миры, будет объединением этих миров через воскрешенные поколения, т.е. то, что в настоящее время, при распадении миров, являлось последовательно, тогда явится одновременно, явится сосуществующим. Тогда все миры будут одушевлены, соединены узами родства, будут одним генеалогическим древом. Это будет полным осуществлением психократии, и то, что было поэтическим лишь образом, представлявшим звезды лишь обителями, с которых отцы с любовью взирают на сынов, а сии последние с таким же чувством на отцов, будет действительностью. Взаимное отношение миров будет выражением взаимности всех поколений. Тогда не будет этого поразительного, как ныне, явления, когда живущие, чувствующие существа приносятся в жертву бесчувственной слепой силе, т.е. этот мир будет не хроносом, пожирающим своих детей, т.е. личности будут не модусами и последующие (сыны) не будут поглощать своих предыдущих (отцов), чтобы быть поглощенными в свою очередь; личности не будут и монадами, не имеющими окон, т.е. такими, для которых нужна скрытность для сохранения своей самостоятельности. Тогда уничтожится разделение разума на теоретический и практический, потому что тогда не будет и особого сословия, для которого мышление или знание составляет исключительное занятие. Тогда катастеризация, перенесение земного на небо, вознесение поколений, будет не метафорою, а самою действительностью. Если пределы миров расширяются, если открываются такие миры, которые никакой глаз, вооруженный самыми сильными телескопами, еще не видел, то, с другой стороны, и число поколений все увеличивается, и следы человека открываются в самых глубоких слоях земного шара. Преображенный мир есть всемирная история всех поколений, вытеснявших одно другое, представленных на небесной карте одновременно существующими — на карте космоса, ставшего вселенною, т.е. всенаселенным; тогда как нынешний космос, или — правильнее — хаос, заслуживает более названия не вселенной, а пустыни с редкими оазисами миров, и большею частью бездушных, а вернее с одною только небольшою планетою, назначенною для населения всех миров, что и согласно, или требуется, экономиею сил. Попытка изобразить картину преображенного мира, представляемого уже существующим, родилась, можно сказать, вместе с человеком: все мифологии, населявшие небо богами, или своими предками, и христианство, в чинах ангельских создавшее небожителей, — все это попытки сделать небо театром или поприщем всемирной истории, летописью всего мира. Таким образом, книга, представленная закрытою на западной стороне, является открытою на восточной, и открытою на последней странице, т.е. прочитанною, изученною, и является такою по восстановлении ее творцов в виде изображения преображенных поколений, осуществивших в себе Первосвященническую молитву: "Да будут едино". Но это осуществление есть лишь указание на переход от слова к делу, и если этот переход действительно состоится, если действительно будет производиться изучение слепой силы и обращение ее из смертоносной в живоносную, то это мысленное или художественное восстановление станет действительно воскрешением и вознесением воскрешенных поколений на небесные миры, или земли, которые и будут ими не населены только, как обитателями, паразитами, живущими на готовом, — миры эти будут одушевлены, воссозидаемы и управляемы вознесенными на них поколениями воскрешенных. Эта роспись храма, кратко изложенная здесь, предполагает существование при храме музея, музея всенаучного, воспитательного, потому что без сего последнего представленный в росписи образец остался бы недоступным идеалом, а не планом или проектом для исполнения и осуществления его в самой жизни. В начале же статьи было сказано, что нет храма, при котором не было бы собрания древностей, т.е. музея, но вернее сказать, что при всяком храме мог бы быть музей, если бы вещи и книги, выходящие из церковного употребления, не сваливались на чердаках или в чуланах при храмах, а имели бы особые помещения. Потому-то музеи при храмах существуют лишь в возможности, а в действительности есть и музеи без храмов, т.е. безбожные, как например, промышленно-художественные, пользующиеся даже заставками в старинных рукописях как образцами для женских украшений, т.е. для усиления полового подбора; но есть и храмы безмузейные, т.е. бесчеловечные, которые даже останков человеческих не допускают в свои стены, где никогда не раздавался плач над умершим, как храм Спасителя в Москве. (Когда хотели внести в храм Спасителя тело убитого городского головы Алексеева для отпевания, то нашли это неприличным.) В № 254 "Моск. Вед." 1892 г. было сделано предложение построить при музее в один день храм Св. Троицы наподобие того храма, который был построен пр. Сергием, а такой храм был бы не церковью только, но и памятником, необходимым завершением юбилейного хода (музеем юбилея). Согласно с этим предложением сущность празднования выражается в построении храмов при музеях и в построении при храмах музеев в виде же храмов, притом именно обыденных, так как при таком только кратком времени храм может быть воздвигнут совокупными силами, соединением всех сил, всех способностей, всех людей данной местности — как бы одним человеком, — причем и труд будет доведен до высшей степени напряженности, и тем не менее труд этот будет добровольным, а храм будет сооружен самым святым способом. Храм же музей будет примирением двух сословий, из коих одно, ученое, в своей крайности доходит до безбожия, а другое — до бесчеловечия. Если празднование юбилея преподобного Сергия, поминовение его выражается построением обыденного, деревянного храма Троицы, то где, в каких местах должны быть построены такие храмы? Не сделать ли из построения такого храма привилегию одной только Москвы, или же сделать из него (такого построения) преимущество и губернских городов, отказав в нем уездным и безуездным? Но всякие ограничения в этом случае будут лишь произволом и далее воспрещением поминовения, полагающим пределы усердию почитателей. Устранив же произвол, придется признать, что храмы Троицы должны быть построены во всяком селе, при всяком храме, какому бы святому посвящен он ни был, потому что всякий святой есть чтитель Троицы, ибо это почитание и делает его святым, и все праздники, начиная с Крещения до Пятидесятницы, суть проявления общего дела, заключающегося в Троице и Рождеством Христа открываемого. Храм Троицы, как хранилище древних книг, икон и всякой утвари, как видно выше, мог бы не быть только при тех храмах, в которых ничто не ветшает, при тех церквах, в которых никто не умирает, а где есть умирающие, там должны быть и музеи, точно так же, как должны быть и школы там, где есть рождающиеся, т.е. крещаемые с обязательством воспитания. Отделять музей от школы, отделять отцов от сынов — значит вносить разделение в самую Св. Троицу, т.е. впадать в ересь. Отделять же школы и музеи от храма значит отделять отцов человеческих от Отца Небесного, от Бога отцов, отделять сынов и дочерей человеческих от Сына Божия и от Духа Божия. Отделять же школы от алтаря (как это предполагают распорядители общественных работ для голодающих) значит лишить школу наилучшего наглядного пособия, заключающегося в иконостасе, надлежащим образом (по старине — по подобию иконостаса в московском Успенском соборе) устроенном. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Кладбища суть истинные места для молитвы, так как сама религия есть совокупная молитва всех живущих о всех умерших, обращенная к Богу отцов, а не к Богу отвлеченному (к богу, так сказать, бесчеловечному). Молитва Первосвященническая, у поля умерших (у Иосафатовой долины, т.е. у кладбища Иерусалимского) о соединении всех живущих (еще не умерших) есть образ самой религии. Только кладбищенские храмы суть истинные храмы, а внекладбищенские суть их заместители, как антиминсы (вместо-стольники) заменяют гробы, которые суть истинные столы, трапезы для живущих. Точно так же только кладбища могут быть превращены в полные музеи, а не в музеи-кабинеты лишь редкостей, каковы нынешние музеи. Только кладбищенские музеи есть памятники для всех без исключения людей, а не одних только великих, только кладбищенские музеи все делают предметом знания и всех познающими, если не отделены от школ. 2. Литургия есть таинство в том обширном смысле, в каком это слово ("Mysterion" и "Sacramentum") употребляется в новом завете (т.е. именно как устроение всего дела Христова, переходящего от тайнодействия к явному делу), напр. в 1-м послании к Коринф. IV, 1 — "каждый должен разуметь нас, как служителей Христовых и домостроителей тайн Божиих"; по словам немецкого богослова, под "домостроителей тайн Божиих" нужно понимать — "провозвестников Тайн Божиих". По мнению русского богослова, "Тайны, как устроение всего дела Христова" не тождественны с таинствами. Но не отождествлять Таинства с устроением всего дела Христова значит умалять значение наших таинств, освобождать церковь от ее прямой обязанности. Говорить, что в новом завете слово "mysterion" употребляется в другом значении, чем наше таинство, значит обвинять себя в неверном понимании и употреблении таинств. Под таинством нужно разуметь литургию храмовую, т.е. всю храмовую службу со всеми ее частями, которые могут совершаться и вне храма. 3. Только признав поэзию "опьянением", можно понять безумие тех, которые упивались, восторгались, считая себя частью (орудием) силы, носящей в себе голод, язву и смерть, и не признавали себе подобных в помещиках, купцах, капиталистах, попах, словом, в тех, к которым старались они возбудить ненависть, делаясь орудиями обожаемой ими слепой силы. Легко понять это опьянение в живописной Швейцарии и прекрасной Италии, но трудно понять, как не произошло отрезвления в суровой России. Опубликовано: Философия общего дела. Статьи, мысли и письма Николая Федоровича Федорова. Т. I. Верный, 1906. C. 599-616.
Фёдоров Николай Фёдорович (1829-1903) русский религиозный мыслитель и философ-футуролог, деятель библиотековедения, педагог-новатор. Один из основоположников русского космизма. | ||
|