Н.Ф. Федоров
Задача Конференции мира

В чем состоит естественная задача Конференции о мире, составленной из представителей всех распавшихся отечеств, ставших государствами, задача Конференции, создаваемой "стоящим в праотца-место", Императором третьего уже Рима, признавшего, что "четвертому не быть", т.е. отвергшего возможность какого-либо иного объединения? Принявшие приглашение на Конференцию этим самым признают общее отечество, а следовательно, и неестественность войны, т.е. одинаково, и нападения и защиты, до сих пор считавшихся священным долгом сынов, к которому и должны были приготовлять их отцы. В этом приготовлении, т.е. в воспитании сынов, в передаче им этого дела и заключалась особенная обязанность отцов. В чем же будет состоять долг сынов теперь, когда предполагается, что ни в нападении, ни в защите нужды не будет, когда признано одно общее отечество, одно праотечество всех сынов, всех разумных существ? Признав неестественность взаимной борьбы сынов, не признается ли этим и естественность долга соединения сынов, всех разумных существ для борьбы с неразумною, смертоносною силою, лишающею сынов их отцов? Этот долг соединения против смертоносной силы и заменит неестественный долг нападения и защиты. Необходимо при этом заметить, что нынешние враждебные отношения суть произведение именно слепой смертоносной силы, того, что называется эволюциею и прогрессом. Короче сказать: признающие общее отечество тем самым признают неестественность борьбы друг с другом за землю, как прах отцов, и необходимость соединения для борьбы со слепою силою, умертвившею отцов и превратившею сынов во врагов, — признают необходимость объединения сынов для воскрешения отцов. Приводя вопрос или дело Конференции к его простейшему выражению, мы хотим показать не легкость, а величайшую трудность этого дела. Признать всем государствам себя отечествами — значит стать детьми, т.е. подняться на величайшую нравственную высоту. На этой высоте они узнают себя сынами и пред ними откроется цель жизни.

Все опростившиеся толстовцы не знают самой простой вещи, что у них есть отцы, и оттого они, кроме неудач, ни к чему не приходят. Нужны не личное, а общее возвращение к селу, что и составляет естественную задачу Конференции; для исполнения же этого нужно Конференции подняться на высоту своей задачи.

Конференция, стоящая на высоте своего призвания, т.е. сознающая естественное свое назначение, которое вытекает из сознания долга сынов человеческих, и, следовательно, свободная от предрассудков и суеверий*, как нового, особенно XIX века, так и средневекового времени, — Конференция должна воинскую повинность, т.е. повинность взаимного истребления, как выражение зависимости человеческого рода от слепой силы, обратить посредством всеобще-обязательного образования, к познаванию смертоносной силы природы, в нас и вне нас действующей, нас разъединяющей, в повинность объединения людей для обращения этой слепой, умерщвляющей силы в оживляющую; это будет уже повинность всеобщего возвращения жизни, т.е. воскрешения. Такова полная, естественная, неискусственная постановка вопроса о задаче Конференции мира или — вернее — союза против слепой силы природы, как основной, коренной причины раздора, частным случаем которой и является война.

______________________

* Какою она, конечно, не будет.

______________________

Такое определение дела Конференции само по себе есть уже призыв всех ученых к содействию, призыв всех учреждений (судебных, административных) обратиться в ученые общества в видах исследования и познавания. И экспертами в деле Конференции, очевидно, не могут быть лишь дипломаты, юристы, экономисты, а должны быть представители всех знаний, предмет знания и дела коих — явления слепой силы природы. Так что если сделать смелое предположение, что у людей науки есть еще душа что и они не лишены некоторой доли чувства (говорим это потому, что бесстрастие многие ставят в особое достоинство ученым), то, несмотря на тяготеющее над ними иго денег (капитализм), съезды ученых, надо думать, сами собою превратились бы в сотрудников делу мира или союза против слепой силы, в сотрудников к повсеместному устройству школ-храмов и храмов-музеев всенаучных, как орудий наблюдений и изучения. При этом ученые должны бы, конечно, освободиться от своих суеверий и предрассудков, считающих вражду между наукою и религиею вечною. Если же эти ученые съезды не превратятся в сотрудников Конференции, то такое равнодушие будет свидетельствовать, что восторг, вызванный Циркуляром 12 августа 1898 г., был ложью, лицемерием, желанием, чтобы Россия, разоружившись, дала возможность и свободу Западной Европе и Северной Америке подчинить своей власти все внеевропейские государства и Россию.

Педагогические съезды и все учителя, особенно народных школ, могли бы также принять участие в деле умиротворения. Законною гордостью учителей могло бы быть не то, что русский учитель стал бы победителем немецкого, как сей последний победил, как говорят некоторые, французского, а оказался бы миротворцем. Такова величавая задача русского учителя.

Дело примирения, дело будущего века*, может быть достигнуто только чрез возвращение жизни умерщвленным; девятнадцатый же век смотрит на это дело чисто по-ребячески, думая, что можно уничтожить войну, не устранив причин вражды, причин в высшей степени законных. Возможно ли осудить тех, которые, лишившись отца, сына, брата, не могут простить человека, лишившего их этих дорогих им существ, дорогих настолько, что ничто не может быть равноценно утраченным, ничто не может заменить потерянных?.. Напрасно некоторые ссылаются на христианское всепрощение: христианство вместе с тем есть воскрешение и жизнь; оно признает действительное и всеобщее воскрешение, всеобщее возвращение жизни; легко примириться, когда все потерянное возвращается, все уничтоженное восстановляется!

______________________

* Писано в 1898 году. (Примеч. редактора Н.П. Петерсона.)

______________________

До какой степени ребячества доходят, думая, что можно установить мир, не удовлетворяя этих законных требований, и уничтожить всякую деятельность, ничем не замещая ее, это видно на Толстом, нимало не сомневавшемся, что, уничтожив деятельность, замещать ее ничем не нужно*.

______________________

* Чем же он доказывает это? сравнением, причем деятельность (в данном случае художественно-музыкальную), т.е. действие, заменяет страданием. Поэтому позволительно сказать, что Толстой стоит на таком уровне, на котором не умеют отличить действительного залога от страдательного. И такою изумляющею нелепостью Толстой приводит в молчание художника, с которым говорил, убеждает и Сергеенко, рассказывающего об этом, и Буренина, цитирующего рассказ Сергеенки. Сказав такую поразительную нелепость, смешав действие со страданием, Толстой торжествует. Страдание нужно не заменять, а устранять, и устранять в корне, в причинах.

Что дело может быть заменено только делом, сам Толстой может быть тому примером. В переходное время от деятельности художественной к деятельности моралиста Толстой задумал уничтожить систему Коперника; и на вопрос: "Зачем это ему нужно?" будущий автор "Не-делания" отвечал: "Надо же что-нибудь делать!" К счастью, тут подвернулся раввин Минор, и Толстой занялся еврейским языком. И, конечно, благодаря только Минору, коперниканская система еще не брошена, еще признается! Через полгода Л.Н. Толстой уже переводил с еврейского и, как говорил сам, удивлял своими успехами в знании еврейского языка профессора Никольского, нашего единственного тогдашнего ассириолога.

Толстого мы приводим лишь как пример, как одного из тех, которые думают, что войну можно уничтожить без всякого труда: стоит только искренно пожелать этого! Они думают, что возможно уничтожить силы, которые употребляются на войну, не дав им иного назначения; они, неверующие в чудо, не видят, что такое уничтожение силы было бы величайшим чудом; они, как и Толстой, в чудо не верят, но и логики не признают.

______________________

Задача Конференции прежде всего состоит в возвращении к старой, народной, священной воинской повинности, которая защищала землю как прах отцов, как кремли или кладбища; новый же милитаризм под землею, которую он призван защищать, разумеет богатства, в ней (золото, серебро, каменный уголь) и на ней находящиеся (фабрики, заводы, торговые магазины и т.п.). При всеобщем умиротворении в защите праха отцов нужды не будет, и тогда эта зашита, т.е. силы, тратившиеся на охрану праха отцов, должны обратиться на оживление их посредством присущей всем людям, как разумным существам, способности познавания, проявлению коей в оживлении препятствовали лишь вражда и разъединение; самое же примирение, т. е. объединение, совершается и может совершиться ради лишь оживления или воскрешения. Говорить же о примирении, т.е. об уничтожении силы, проявляющейся в раздорах, без оживления — значит забывать, что человек ни уничтожить, ни создать ничего не может, а может лишь превращать и воссоздавать. Промышленность, которая есть не действительное воссоздание, а лишь искусственное, мертвое производство тканей (или покровов) и органов человеческого тела, т.е. подделка, ни нравственно, ни физически не может быть эквивалентным замещением действительного разрушения жизни; т.е. война, как и всякая борьба, действительно лишает жизни, а промышленность, хотя бы и с присоединением к ней всего искусства, недействительно воспроизводит жизнь; а между тем из-за торгово-промышленных интересов и ведутся войны и вводится всеобщая воинская повинность. Когда говорят, будто ради непроизводительного милитаризма силы физические и духовные отвлекаются от естественного их назначения, разумея под ним фабричную промышленность, то впадают в страшную ошибку, потому что именно промышленность, придавая своим произведениям соблазнительную наружность, и вносит вражду, возбуждает войну, и чем соблазнительнее произведения фабричной промышленности, тем они враждоноснее. Естественному назначению более, но не вполне, конечно, соответствует кустарная, зимняя промышленность, от земли не отвлекающая и которая с полевыми лилиями не состязается, не обманывает и войн не вызывает. (Действительной промышленности или искусству положено лишь слабое начало в гистотерапии и органотерапии.) Поэтому задача Конференции состоит в том, чтобы сделать милитаризм производительным, употребляя его для регуляции, которая не только должна избавить земледелие от неурожаев, но и кустарной промышленности окажет содействие против фабричной*.

______________________

* Кустарная промышленность есть переход от городской, искусственной к сельской, естественной, т.е. переход к восстановлению самых тканей, из коих составлено тело человеческое, а также к восстановлению и усовершенствованию самых органов человеческого тела.

______________________

Вышеприведенное определение дела или задачи Конференции есть лишь приложение закона, свойственного разумным существам, по которому всякая деятельность превращается в исследование природы, в нас и вне нас действующей, той природы, от которой мы находимся в полной зависимости. Этот закон есть полная, совершенная противоположность прогрессу и пресловутой эволюции, которая есть приложение закона слепой силы природы и к разумному существу. Такое же приложение той же силы сказывается и во взгляде на общество, как на организм, в стремлении создать его по типу организма. Военное дело состоит не в борьбе лишь с себе подобными, но и в борьбе со слепою стихийною силою, и в этой именно области открывается для военного дела обширное поприще; поэтому приложение к военному делу закона, свойственного существам разумным и по которому всякая деятельность обращается в исследование, избавит Конференцию от принятия произвольных мер. Так, например, по какому праву Конференция может наложить запрет на исследование взрывчатых веществ, ведущее к открытию таковых, все сильнее и сильнее действующих, так как исследование действия этих веществ на атмосферные явления не только совершенно законно, но даже необходимо и обязательно? Циркулярная нота, созывающая Конференцию для изыскания способов сохранения мира и облегчения от тягостей мира вооруженного, не должна предупреждать изыскания указанием на сокращение вооружений как на способ облегчения, потому что тех же результатов можно достигнуть и чрез расширение воинской повинности: при расширении ее до возможно полной всеобщности в мирное время люди не будут отвлекаемы ни от своих семей, ни от земли, а лишь в свободное от земледельческих работ время будут собираемы в ротные, батальонные и полковые штабы, которые совпадут с гражданско-административными учреждениями. При этом, конечно, нужны будут повсеместно улучшенные пути сообщения для быстрого сбора войска; но разве траты на такие пути сообщения могут считаться непроизводительными?..

Превращение воинской повинности во всеобщее познавание лишенной сознания природы для обращения ее в правимую разумом выдвигает на первое место село и даже требует обращения городов к сельской жизни; сама же регуляция дает селу силу для кустарного производства и тем освобождает село от подчинения городу, делает ненужными отхожие промыслы, постоянную эмиграцию из сел в города и, вообще, движение от первых в последние, избавляет сельских жителей от необходимости превращаться в блудных сынов, в граждан, и заменять патриархальное, обычное юридическим и экономическим. Нужно заметить, что одного прекращения притока из сел в города не только достаточно для прекращения роста городов, но и для постепенного уменьшения числа городских жителей, потому что в городах, несмотря на все гигиенические меры, не только смертность выше, а рождаемость ниже, чем в селах, но и вообще рождающихся в городах меньше, чем умирающих. Обращение воинской повинности в познавание слепой силы природы и в управление ею, в регуляцию, будет обращением нынешней городской воинской повинности в сельскую.

Орудие военных рекогносцировок (т.е. привязанный воздушный шар с некоторыми приспособлениями, с поднятым на нем громоотводом) может быть употребляемо и для разряжения грозовой силы, для извлечения этой силы, которая держит воду в состоянии пара и приводит в движение воздушные токи; а это необходимо в видах направления воздушных токов и для регулирования водными осадками. Извлекая грозовую, электрическую силу с целью регулирования водными осадками, будут получать избыток этой силы, которую каждое село и каждая деревня может употреблять для кустарного производства, переходного от искусственного, фабричного, к естественному, которое к тому времени, будем надеяться, из слабого начала, в виде гистотерапии и органотерапии, превратится во внутреннюю регуляцию, можно сказать, в регуляцию гистогенезисом и органогенезисом, т.е. в управление строением тканей органических и самих органов. Кустарное производство отличается от фабрично-городского тем, что не придает вещи соблазнительной наружности, не сообщает красоту благолепия тлению и тем ослабляет вражду, вызываемую вещами или товарами.

Сельская воинская повинность и есть та священная, старинная повинность, о которой говорилось выше; для защиты праха отцов, который имеет востати, назначенная, она окружает окопами кладбища, воздвигая или перенося в них школы-храмы и музеи-храмы, во исполнение воинской повинности или как обучение в деле, в искусстве возведения укреплений, требуемых нынешними способами ведения войны. К участию в этом деле, как и в деле строения школ-храмов и храмов-музеев, привлекаются и дети, как сыны и дочери.

Конференция, обращая войско в естествоиспытательную силу или в исследование природы вообще и распространяя воинскую повинность на всех, привлекает к исследованию все судебные и административные учреждения, обращая их в ученые общества для исследования тех сторон жизни, которые составляют предмет их службы, а вместе и представляют лишь особый вид войны, причем эта война, из наружной ставшая внутреннею, особенно упорна. При действительно всеобщей воинской повинности все учреждения — судебные, административные, хозяйственные, земские и государственные, низшие, средние и высшие, как русские, так и иностранные: словом, учреждения всего мира обращаются в ученые общества, исследующие причины тех явлений, которые составляют предмет их дела и службы, и тем привлекаются к исполнению воинской повинности, делом которой будет умиротворение, т.е. объединение всех для возвращения жертв борьбы. С первого взгляда может показаться слишком громадным требование принятия представителями всех государств обязательства обратить все учреждения в инстанции исследования; т.е. всех обратить в познающих; в сущности же это только требование повышения уровня образования, и даже не повышения, а лишь превращения нынешнего, мнимого, бесплодного образования, неизбежно обреченного на забвение, потому что оно не имеет приложения, в образование действительное, плодотворное, каким оно и станет чрез исследования, о которых в отношении суда говорится в статье "XXXI-я годовщина Воронежского Окружного Суда" (Газета "Дон", 1898 года, № 139-й от 17 декабря)*; но то же самое, что говорится в этой статье о суде, относится и ко всем другим учреждениям.

______________________

* В этой статье, между прочим, говорится: "Для судей, вынужденных присуждать к наказаниям, — как и солдаты на войне вынуждены убивать, — для судей, не отказывающихся от этой своей тяжелой обязанности и действующих в этом случае по нужде, так как строгое знание еще не обладает безусловно верными доказательствами и потому не может считать кого бы то ни было преступником, несмотря ни на собственное признание, ни на другие доказательства виновности, как бы вески они ни были, — для судей, поставленных в такое положение, нельзя исполнить свое назначение, если они не примут на себя обязанности исследовать условия, причины, вызывающие преступления; а для такого исследования они должны образовать из себя ученое общество и не считать дела, — оконченные и сданные в архив, — погребенными, но должны сделать их предметом знания, исследования не в видах осуждения или оправдания, а в видах лишь суждения, для чего дела эти надлежит рассматривать в связи с другими явлениями жизни; и для такого всестороннего рассмотрения оконченных уже дел судьи должны приглашать в свои ученые заседания и лиц, не принадлежащих к судебному персоналу. Исследование условий, вызывающих преступления, есть уже искупление, потому что оно ведет к освобождению от пока неизбежной еще необходимости присуждать к наказаниям, ибо знание условий, вызывающих преступления, даст возможность действовать на эти условия, изменять их, а следовательно, и устранять возможность возникновения преступлений. Легко, конечно, говорить: "не суди и не судись!", но говорить это могут лишь те, которые не дали себе труда подумать, что же нужно, чтобы не было необходимости в судах и осуждениях; говорить это могут лишь те, которые видят одни только явления, каковы суд, войско и все современное устройство, и не обращают внимания на причины, на условия, породившие эти явления; могут говорить те, которые не хотят знать, что без изменения условий и явления не изменятся, как бы на них ни нападали. Только вышеуказанная деятельность самого суда, т.е. когда сами судьи станут историками, исследователями своих дел, когда сам суд станет судящим себя, — и приведет к такому умиротворению, которое устранит необходимость суда и осуждения. Требование от лиц судебного ведомства составить из себя ученое общество для изучения истории собственной деятельности не заключает в себе ничего не только странного или невозможного; напротив, только исполнение этого требования и даст возможность лицам судебного ведомства приложить знания, получаемые ими в университетах, которые, если лица судебного ведомства отдаются всецело одной практической деятельности, остаются без всякого приложения. Само собою разумеется, что такие требования от судей — чисто нравственного, супралегального, добровольного, а не легального свойства; но судьи, как лица, сами других судящие, стоят так высоко в нравственном отношении, что сами должны сознать обязанности, вытекающие из их положения, и для исполнения их они не нуждаются во внешнем приказе или законе. Если же судьи сами не сознают своей обязанности быть не практиками только, но и исследователями своей практической деятельности, которая одна, без исследования, оставляет без всякого приложения знания, полученные в университетах, тогда явится вопрос, на каком основании лица с университетским образованием заграждают путь к должностям по судебному ведомству лицам, не получившим университетского образования? разве мы не знаем практиков-юристов и без университетского образования, не только не уступающих, но и превосходящих лиц с университетским образованием? Если лица судебного ведомства не присоединят к судебной функции и функции исследования, к практической деятельности — и деятельности умственной, научной, в видах совершенствования именно науки, в таком случае громадный материал наших архивов никогда не будет исследован и наука, этот судия судей, будет самым неисправным из всех судей, у которого дела окажутся наиболее, донельзя запущенными".

______________________

Соединение всех ученых обществ, которыми станут все вышеперечисленные учреждения, в одно будет всесторонним изучением жизни города; музей будет общим местом заседаний всех этих обществ, а выставка будет наглядным изображением всех проявлений городской жизни, понятой в ее основах и причинах и в ее идеальном состоянии, т.е. в таком, к которому город идет, выдвигая на первый план фабрику и торговые учреждения с их необходимыми последствиями, пьянством и проституциею, удаляя на задний двор научные и художественные учреждения, которые становятся лишь слугами торговли и промышленности, а храмы Бога-отцов и совсем выкидываются за город, туда, куда сваливаются и все нечистоты, производимые городом. Сознание такого будущего городов и должно привести к реакции, которая и выразится переходом от городов к селам, от городской воинской повинности к сельской. К тому же приводит и исследование, потому что коренная причина вражды лежит в слепой силе природы, управление которою и избавит от всех последствий, производимых ею.

Старый милитаризм — священный, а новый — секуляризованный; старый милитаризм защищает прах отцов, обороняет кремли и оставляет посады; тогда как новый милитаризм защищает именно города с их богатствами, фабриками, торговыми складами, магазинами и оставляет без защиты кремли. Даже нынешние войны, как война 1812 года, служат проявлением еще обоих милитаризмов; старый милитаризм сжег Москву, а новый оставил без защиты Кремль; впрочем, нашлось несколько человек, которые решились было защищать его, и, конечно, несколькими выстрелами были рассеяны. Сожжение Москвы не было чем-либо новым, явлением необычным; это было повторение старого способа обороны, при котором жители собирались в кремли или острожки, а посады сжигались. И если князья не оставались вместе со всеми в кремлях, то лишь для того, чтобы собирать войско и идти на выручку. Когда в правление Елены Глинской город или посад был обведен каменной стеной, то это уже был переход к новому индустриализму и к новому милитаризму. Старый способ обороны только праха отцов не составлял принадлежности одного русского народа; из рассказа Геродота о войне Дария со скифами видно, что и скифы держались такого же способа обороны. Даже в истории эллинов, в истории самих афинян можно указать на подобный же способ защиты; и тут мы встречаем нечто подобное тому, что случилось в 1812 г. в Москве: представитель нового милитаризма Фемистокл оставил Афины, давая известное объяснение оракулу, а старый милитаризм, в лице небольшой кучки людей, решился защищать Акрополос за деревянными стенами, и, конечно, защитников постигла та же участь, как и кремлевских стояльцев за старину.

Новый милитаризм есть создание нового индустриализма. Громадное развитие крупной фабричной промышленности требует всеобщего вооружения, всеобщей воинской повинности и вызывает изобретение усовершенствованного оружия и истребительных веществ и в этом отношении обращает науку в служанку промышленности и торговли. По общему закону развития, свойственному всей слепой, животной природе, и у общественных организмов создаются новые органы нападения и защиты городской, торгово-промышленной жизни.

Что же такое промышленность? На этот вопрос отвечают всемирные выставки; на них мы видим, что создает промышленность, для кого и как она создается. Промышленность, т.е. производство мануфактурных безделушек, тряпок и игрушек, и притом всего этого ради полового подбора, ради сынов, увлеченных красотою дщерей и забывших отцов, промышленность возникает по тому же закону, по которому появляется и красивое оперение. И промышленность по тому же закону украшает человеческих самок и создает красивую обстановку для привлечения двуногих, бритых и бесперых самцов. Для этой же цели отвлекаются массы народа от сельского земледельческого труда, при котором только и возможно активное познавание слепой силы природы, участие в таком познавании. Для этого производства и служат громадные фабрики с превысочайшими на них трубами, с тысячами рабочих, одуряемых однообразием труда (особенно сравнительно с разнообразием сельскохозяйственных работ), с чудовищными машинами, приводимыми в действие силою, извлекаемою уже не однообразною, а прямо каторжною работою многих тысяч рабочих из глубоких недр земли, хранящих запасы солнечной теплоты, однако уже истощаемые. Легко понять, что и "черный бриллиант", т.е. каменный уголь, есть слезы, по выражению знаменитого Филарета, митрополита Московского, тех несчастных, которые погружены не во сто, а даже чуть ли не в пятьсот раз глубже, чем погребают обыкновенно мертвых, и которые трудятся над добыванием силы, необходимой для производства тряпок, безделушек и игрушек. Это — с одной стороны; а с другой — крупповские орудия, скорострельные, дальнобойные, митральезы, пулеметы, осыпающие градом пуль!.. И все это опять нужно для защиты того же производства, т.е. тех же тряпок и игрушек, служащих к увековечению ребячества и несовершеннолетия. Дарвин — самый современный философ; он во всей природе усмотрел и милитаризм (борьбу), и индустриализм (половой подбор); в природе, по Дарвину, можно сказать, действует только или сила (вернее, насилие), или красота.

Сердобольный гуманизм, благоговея перед фабрикою, пред ее будто бы столь полезным производством, освобождает детей школьного возраста от работы, а взрослых отдает на обезглавление, воображая, что досуг, т.е. отсутствие труда, в состоянии возглавить, возвратить ум или голову, которой лишает фабрика; при этом под головою разумеется, конечно, не участие в активном познании, а лишь забава знанием, вроде чтения популярных статеек и т.п. Итак, индустриализм, лишая производящих, трудящихся на фабрике и в копях разума, назначенного для познавания неразумной силы природы в видах, конечно, управления ею, в то же время обрекает большинство потребляющих на несовершеннолетие, а меньшинство, т.е. ученых, заставляет трудиться для фабрики и торговли, т.е. для увековечения несовершеннолетия. Не нужно, однако, думать, что господство фабрик тяготеет только над прикладными науками; нет! сама философия, т.е. материализм, реализм, позитивизм, находится в полном подчинении у фабрик, а потому и утверждает, будто ни в мире, ни вне мира нет другого блага, кроме того, которое производится фабрикою и доставляется торговлею. Но и спиритуализм, проповедуя бессмертие по рождению, т.е. даваемое им, а не общим трудом, не считает промышленность за препятствие к бессмертию. Критицизм и позитивизм, ограничивая пределы знания и дела человеческого, прямо направляют своих последователей на поклонение золоту и отдают их во власть капитализму.

Новый секуляризованный милитаризм и создается для защиты городов, мест, можно сказать, непрерывного брачного пира; ибо город есть собрание женихов и невест — женихов и невест от колыбели и до могилы их, точнее, от детских балов, имеющих чрезвычайно образовательное значение, так как они начинают образовывать этих поклонников женской красоты, верных ей до самой могилы. Город есть собрание блудных сынов, увлеченных красотою дщерей и не сдерживаемых ни почтением к живым, ни почитанием умерших отцов, или, как говорят, культом мертвых; в городе господствует культ красоты, т.е. обман индивидуумов для сохранения рода. Европа в своей молодости, в Средние Века, была аскетом, хотела быть бесплотным духом, а в старости не только признала силу плоти (в чем и была бы права), но и сделала плоть предметом культа и назвала это возрождением, вместо вырождения и вымирания. И у нас в России со времени Петра, со введением ассамблей, начался культ красоты. Ассамблеи, учрежденные Петром, это общие смотрины, которые и положили начало освобождению от власти отцов, т.е. эмансипации, достигшей в наше время до крайних пределов *. В ассамблеях забвение становится на место поминовения; у посещавших их, даже и не крайних еще поклонников красоты, поминовения уже не бывает. На французских банкетах, на которых создавалась, можно сказать, "Энциклопедия" и которые заменили собою поминальные трапезы — древнее воспоминание об отцах и общение между братьями, — поминовение заменилось насмешками над отцами и, вообще, над веками поминовения, над так называемыми Средними Веками.

______________________

* Ассамблеи, как общие смотрины, имеют самую близкую связь с бритьем бороды, что значит молодиться. Собрание женихов или бритых — это одно и то же. Борода — внешний признак самого глубокого принципа, который может быть принят для деления истории. Средняя история начинается, когда Юстиниан отпустил бороду, а новая на Западе начинается, когда духовенство начинает молодиться, т.е. бриться.

______________________

Новый секуляризованный милитаризм создан, как сказано, для защиты городов как от внутренних врагов, работающих на фабриках, в копях и рудниках, так и от внешних, иноземных врагов. Для доказательства, что промышленно-торговые интересы служат источниками международных раздоров, достаточно указать в споре между Франциею и Англиею о Мадагаскаре на давление Манчестера на британское правительство и на воздействие Ливерпуля в споре о Западной Африке. Для защиты торгово-промышленных интересов и проводится весь народ чрез военную школу и значительная часть населения постоянно содержится под оружием. А все это требует таких расходов и издержек, что большая доля доходов от производства идет не на производящих или участвующих так или иначе в производстве, а на содержание тех, которые назначены как для защиты производства от конкурентов, так и для захвата новых мест вывоза сырых продуктов и новых мест сбыта продуктов обработанных, товаров.

Итак, источник индустриализма есть половой подбор, т.е. сознательное подчинение слепой силе, в нас и вне нас действующей, без всякой мысли о совокупном противодействии ей или о союзе против этого коренного порока и греха со всеми его последствиями. Средствами индустриализму служит каторжная работа добывания запасов силы и материалов для фабричного производства, работа, лишающая большинство возможности употреблять умственные способности на познавание слепой силы, от которой мы находимся в полной зависимости. К числу средств индустриализма нужно отнести также войну и торговлю, т.е. насилие и обман для ввоза сырых и для вывоза обработанных продуктов. Насилие и обман относятся как к дикарям Африки и Океании, не вышедшим еще из детского возраста, так и к жителям Индии и Китая, т.е. к старцам. И здесь война как насилие над детьми и старцами вместе с торговлей является необходимым участником и сотрудником промышленности; отказаться от такой войны промышленность не может, и многие под умиротворением разумеют мир лишь между европейскими и американскими державами, а некоторые исключают даже Америку. Таким образом вопрос идет лишь о том, чтобы установить мир только между конкурентами на добычу или грабителями; да и между ними хотят устранить лишь насилие, оставивши обман (т.е. торговлю), в коем мы пока еще не можем состязаться с опытным в этом деле Западом, постоянно, однако, превозносящим свою честность.

Предложение сокращения вооружений грабителей-конкурентов идет из страны наименее грабительской (наименее торгово-промышленной и наиболее земледельческой, а следовательно, наименее цивилизованной и культурной) и где это грабительство (т.е. торгово-промышленное искусство) — не самородное, а заимствованное, так что эта страна сокрушается сама и подвергается упрекам от других, по поводу того, что она далеко отстала от них в деле торговли и промышленности или в деле грабительства и хищения.

По наиболее распространенному мнению проект примирения, к которому должна привести Конференция, можно представить в следующем виде: союзу европейско-американских государств, примиренных за счет урезывания наименее цивилизованной и культурной (т.е. наименее грабительской) страны, а запрещением новых вооружений лишенных возможности вредить друг другу, этому союзу отдают на жертву малолетних (Африку и Австралию) и старцев (Азию, от Турции до Китая). Наименее же грабительская страна лишается участия в этом грабеже и, как наименее цивилизованная и культурная, ставится в положение пассивного зрителя, и ей рекомендуется свободно, без внешнего побуждения, разодрать себя на части и отдать их алчущим добычи европейско-американским разбойникам и грабителям, принявшим на себя самую невинную наружность бескорыстия.

Военная эволюция, или: что делает из человека слепая сила природы, вернее, чем делается человек, подчиняясь слепой силе природы! Из всего предыдущего очевидно, что весь процесс производства, торга и войны составляет одно цельное, порочное и злое во всех своих частях дело. Современный милитаризм, неотделимый от индустриализма, своим усовершенствованным оружием и превосходными средствами сообщения возвратил человеческий род к тому состоянию, в каком он был в самые первобытные времена, когда война не прекращалась и была повсеместна. Такого состояния достигло человечество путем эволюции, которую нужно назвать военною. Из мелких племен или родов, на всей земле в постоянной войне между собою находившихся, образовались, путем завоеваний, так называемые мировые монархии, и таким образом войны, бывшие повсеместно и постоянно, были ограничены и местом, и временем*. Вместе с этим ограничением войны и расширением царств необходимо должны были улучшаться средства сообщения, водные и сухопутные, чтобы можно было ускорить сбор войска, как для нападения, так и для обороны. Теперь, когда, благодаря новым средствам сообщения, стало возможным соединение всех государств в два союза, теперь каждое место с быстротою парового или электрического хода может сделаться театром войны, как бы далеко от границы оно ни было. И население каждого места, способное носить оружие, с такою же скоростью может быть перенесено на театр войны. Следовательно, каждое захолустье, чтобы почувствовать хотя временную лишь безопасность не для способных носить оружие, а для старцев только и детей, должно обратиться в железную крепость. Быстрота сообщения осуществила, можно сказать, возможность войны всех против всех, т.е. возвратила нас к первобытному состоянию повсеместных и непрерывных войн и к постоянному ожиданию их, но с оружием уже не первобытным, а достигшим такого совершенства, что спасение от него почти невозможно.

______________________

* Это ограничение войны в тесном смысле не исключает войны в смысле обширном: борьба постоянна и повсеместна, только в ином виде.

______________________

Это превращение и есть эволюция военная: все отдельные местные войны превращаются в одну общую войну двух союзов, обнимающих весь земной шар. Этими союзами могут быть или русско-китайский с двумя Британиями, европейской и американской, против Германии с ее тремястами миллионов магометанских друзей, или союз германо-магометанский с двумя Британиями против России; или, еще вернее, союз ближнего и дальнего Запада (Западной Европы и Америки) в союзе с ближним и дальним Востоком против изолированной России. Эта третья комбинация, союз всех против одной России, представляется наиболее вероятным. Это такая междуарийская усобица, которая может кончиться торжеством Турана.

Благодаря эволюции, приводящей к единой войне всех против всех, причем только и стало возможным изобретение, введение и употребление оружия страшной силы, и сама Конференция возвращается к первобытным же средствам умиротворения, но лишенным в настоящее время всякой силы. Конференция хочет установить Божий мир, которым она называет, однако, лишь краткое перемирие. Не есть ли это оскорбление Богу, требующему в Своем Триединстве многоединства, т.е. полного умиротворения, а не короткого лишь перемирия? Кроме того, в эпоху маловерия и даже совершенного безверия приложение политическому делу наименования "Божьего" есть просто лицемерие. Истинно Божий мир может быть достигнут, если Конференция, собирающаяся после того, как третейские суды выказали свое полное бессилие, поставит вопрос об умиротворении во всей его высоте, глубине и широте и призовет для его решения всенаучный конгресс и вселенский собор; только тогда можно будет достигнуть цели и прийти к действительно Божьему миру.

О такой-то постановке вопроса об умиротворении и говорится здесь.

Трансформизм войны или различные формы ее проявления. Роды или мелкие племена, в непрерывной войне между собою на всей земле находившиеся, и внутри не имели мира; не было мира в небольшой семье Авраама, а в большой семье Иакова была уже вражда, и братья продали любимого сына своего отца в неволю. Враждебные племена, подчиненные одной власти, соединенные в одно царство, не забыли вражды; явные и открытые войны заменились тайными и скрытыми, проявляясь в убийствах, кражах, преступлениях против жизни и собственности. Самое подчинение не было одинаково для всех, что и произвело различные сословия, вражда которых, при ослаблении власти, переходит в междоусобные войны. Таким образом умиротворение государственное, ограничив войны внешние временем и местом, внутренних войн не уничтожило, а дало им только новый вид или новые формы. Нужно еще сказать, что умиротворение внешнее, т.е. власть, не допускавшая внешнего проявления вражды, усиливала внутреннее, душевное озлобление, ненависть, зависть, проявлявшиеся в таких формах, которые не могли подлежать преследованию внешнего юридического закона, и к преступлениям против внешнего, юридического закона присоединялись преступления против внутреннего, нравственного и религиозного закона. Это — также одна из форм войны.

Все государственные власти, законодательные, административные, судебные, местные и центральные, светские и духовные, имеют дело с особыми формами войны, а потому их задача, изучая причины этих войн, вести к умиротворению полному, все более и более глубокому и прочному; т. е. все должны участвовать в воинской повинности, переходящей от истребления прямого или косвенного к объединению для возвращения жизни.

История сознает себя в Конференции (созванной стоящим в праотца место Царем 3-го Рима) проектом собирания для возвращения жизни. Мы видим из предыдущего, что вся жизнь, прошлая и настоящая, все, что мы делали и делаем, словом, история, как факт, есть взаимное истребление, вольное или невольное, война, всякого рода борьба (конкуренция, полемика, диспут), словом — милитаризм в самом обширном смысле. Жизнь же и история, как проект, должны быть умиротворением или требованием конференции для объединения и для возвращения жизни, ибо мiр тогда только будет миром, братством, когда слепая сила природы будет обращена в управляемую разумною волею. Такое умиротворение история и ставит Конференции задачею.

Историю, как факт и как проект, мы должны начать с того времени, когда исторически и даже мифически становится известным будущий второй Рим, Византия, эта восстановленная, хотя и на другом проливе, Троя, "альма Рома" по отношению к первому суровому Риму и лишь предтеча Рима третьего, Москвы, которая не хочет иметь сына* — четвертого Рима, а хочет, посвящая себя исключительно долгу сыновнему, обессмертить себя возвращением жизни отцу — Царь-граду, этому истинному центру истории, и хочет примирить его с первым Римом. И тогда союз этих трех Римов, отказываясь от господства и власти, которые составляют существенную черту римского собирания или умиротворения, и руководствуясь знанием, проникнутым сыновнею любовию, найдет, наконец, праотчину (которая, надо надеяться, окажется на Памире, этом втором центре мира) и объединится в общем братском деле.

______________________

* Петербург нельзя признать сыном Москвы, он — сын Запада, но не рожденный, а искусственно созданный.

______________________

Отец истории, который начинает свой рассказ от начала борьбы Европы с Азией, т.е. отец истории военной, есть сам сын отца истории священной, т.е. народа, который помнит еще об общей праотчине этих враждебных частей света. Вопрос о праотчине, а не борьба, есть истинное начало истории, и международное исследование этого вопроса было бы уже началом искупления греха борьбы и розни; подчинение же, к которому приводит борьба, не есть еще истинное благо, не есть еще истинное умиротворение; оно может быть лишь путем к нему. Археологический конгресс в Риге, на котором были поставлены два запроса: о прародине, о первом кладбище, первом кремле, первом памятнике, и о международном исследовании этого вопроса, — если бы эти запросы получили разрешение в утвердительном смысле, этот конгресс и мог бы положить истинное начало истории в ее должном смысле, т.е. начать международное исследование вопроса о прародине, который может и должен быть международным; а открыв могилу праотца, можно было бы обратить международность в братство, и это было бы братотворение, т.е. высшая степень умиротворения. К сожалению, на этот примиряющий вопрос, одинаково важный и для русских и для немцев, да и для всех народов, конгресс, бывший на рубеже России с Западом, не обратил внимания, ибо тогда вопрос об умиротворении не был еще поставлен; это было еще за три года до Циркуляра 12 августа 1898 года.

Но и в вопросе о праотчине, на который не обратил внимания археологический конгресс, проявилась вражда Европы с Азиею: Европа, прикрываясь ученым беспристрастием, хочет быть прародиною, вопреки народному и священному преданию, которое Азию делает праотчиною. Праотец истории, народ (западный) начинает свои былины с возвращения к прародине, к горе пропятия Прометея, к ближнему и дальнему (индийскому) Кавказу. При этом возвращении и становится мифически известным место будущей Византии, будущей всемирной столицы, господствующей над проливами. С этого же пункта и отец светской истории начинает свой рассказ о борьбе Востока с Западом, о борьбе идолоборцев с идолопоклонниками, творцами кумиров, т.е. памятников, в которых выражалось мнимое возвращение жизни. Борьба же против мнимых, ложных богов, борьба за единобожие, требовавшее объединения, и за действительное восстановление жизни против мнимого (в виде памятников) началась еще с Авраама и велась потомками его против двух могущественных царств, Египта и Вавилона, победа над которыми была одержана лишь персами, которые, объединив весь тогдашний Восток, начали борьбу с художественным идолопоклонством Запада, Эллады; Эллада же боролась за свою свободу, за рознь.

Первую попытку внешнего умиротворения Востока и Запада делает Александр, а начало внутреннего умиротворения полагается христианством.

Хотя в Александрии появилось учение о Слове (Божием), но это слово было теоретическое, а не слово о мире всего мира, о соединении для возвращения жизни, для воскрешения. И Палестина, ожидая Мессию, видела в нем завоевателя, а не миротворца, и даже отказывала ему, в лице некоторых учителей, в могуществе возвращать жизнь жертвам борьбы, т.е. не признавала, что Христос есть воскрешение и жизнь. Иудеи и римляне, Восток и Запад осудили Его на крестную смерть, думая, что Он был против тех и других, и не ведая, что Он был за тех и за других (т.е. был их примирителем), а за возвращение жизни (Лазарю) Он был осужден на лишение жизни.

Константинополь на своих великих соборах выработал и формулу примирения в учении о Триединстве; а в учении о двух естествах признал необходимость для искупления от греха, как причины смерти, действия Божеской и человеческой природы. Но учение это было лишь созерцательным, а не деятельным, и мир стал предметом не дела, а лишь созерцания. Отсюда и понятно, почему деятельность выразилась в войнах, в истреблении, а не в возвращении жизни, почему начались войны за могилы двух Адамов, которыми завладели иконоборцы-магометане. Прямое движение, крестовые вооруженные паломничества, крестовые походы кончились неудачею потому, что не было согласия между латинянами и греками. Начало восстановляться вновь и язычество в форме не просто художественной, как это было на Парнасском полуострове, а в форме мануфактурно-художественной, убивающей живое, чтобы придать ему лишь вид жизни; возродилось язычество и на Альпийском полуострове, где духовенство стало молодиться, брить бороды, одеваться в шелк и где западные люди вспомнили "memento vivere", в чем их и упрекали греки; это и стало в числе причин к разделению церквей. Благодаря же этому разделению, центр христианской позиции был взят, и священные войны, приняв иное направление (морские обходные движения), сделались открытием новых путей в Индию с Запада и Юга, так, что атака с фронта магометанства заменилась обходными движениями и португальцы грозили даже Мекке и Медине. Но художественно-мануфактурное идолопоклонство забыло, ради торговых выгод, о деле христианском, т.е. забыло окружить магометанство и заставить его положить оружие, которое ислам считает ключом к раю.

Падение Царьграда, как 2-го Рима, вынудило Москву принять наименование 3-го Рима, что и означало принятие на себя долга освобождения Царьграда. Москва в самый год открытия Америки уже поставила на берег Балтики Иван-город, откуда и завязала сношения с Западом, в видах противодействия исламу, бывшему тогда на вершине своего могущества. И в то же время Москва начала сухопутное обходное движение, которое в наше время уже встретилось с авангардом западноевропейским, совершавшим морские обходные движения, в лице англичан, так, что Россия, оставаясь в союзе с Франциею и протянув руку чрез Памир англичанам, могла бы окружить ислам как с суши, так и с моря и принудить его не положить оружие, а употребить его на спасение от голода, от которого страдает Россия, а еще больше Индия.

Падший под ударами идолоборцев Царьград в течение своей тысячелетней истории извне был почти в постоянной осаде, то с севера, то с юга, востока и запада, а внутри вел непрерывный диспут, переходивший в побоища. Будучи христианским в мысли, созерцательный город был антихристианским на деле и, ожидая постоянно пришествия антихриста и кончины мира, он дождался лишь собственной кончины.

Запад, Альпийский полуостров, наследовавший рознь от Парнасского, не объединился даже и пред грозным нашествием ислама, обратившим все Средиземное море в свое озеро, в море пиратов, и остановившимся только пред западноевропейскими, можно сказать, Фермопилами, защищавшимися славянонемецкою Веною. Западная Европа, издевавшаяся позднее над византийскими диспутами, составлявшая с Византиею до IX века одну империю, а до XI или даже до XIII века одну церковь, усвоившая Никео-Константинопольский символ с присоединением одного лишь слова, в отношении религиозных диспутов была ее прямой наследницей, несмотря на то что Константинополь, сделавшись Стамбулом, заставлял трепетать Европу и все-таки не объединил ее, а способствовал лишь возникновению иконоборческого протестантизма.

Из религиозных споров на Западе родилась если не истина, то философия, сомнение. Сомнение есть такая же основная добродетель философии, как вера есть богословская добродетель. И как сомнение, она, т.е. философия, есть по существу — терпимость или отрицание споров, но споров лишь религиозных, этих войн в области мысли, переходивших в войны католиков и протестантов; а войны еще более ожесточали споры. Философия же искала бесспорного, того, что выше сомнения и спора; но это искание и приводило к спорам, и вот сама философия обратилась в споры. Творец философского сомнения, Декарт, лишь в личном сознании признававший достоверность своего существования, был отцом философии на Западе. Лишенная не только веры, но и всякого чувства, убившая в себе все детское, сыновнее, христианское, философия в виде отвлеченной субстанции создала такое чудовище, которое, подобно Хроносу и Молоху, пожирало свои модусы, и это пожирание назвала "этикой". И эта философия, отвергавшая и отечество и сыновство, вызвала другую, которая модусов обратила в монад и облекла их, чтобы обезопасить от отеческого поглощения и братской вражды, в броню без всяких отверстий. Это — две системы философии блудных сынов: одна отца обратила в пожирателя, а другая сынов вооружила против отцов и разъединила братьев. Философия — не истина, а сомнение; она только считала себя истиною, будучи терпимою, индифферентною к религиям; но она не терпела противоречия в своей среде и стала сама ожесточенным диспутом. Составитель проекта вечного мира, аббат С. Пьер, думал о прекращении религиозных споров; но то, что он хотел делать, то энциклопедизм сделал; убивая веру, он несомненно вносил веротерпимость постольку, поскольку удавалось ему убивать веру. Эта веротерпимость была мизо-византизмом, — не потому только, что считала византизм фанатизмом, а потому, что, ценя больше всего свободу, она отрицала единство, представителем коего и была Византия. Но философия, осуждавшая религии за полемику и за войны, и сама была не миром, а войной идеалистов и эмпириков, спиритуалистов и материалистов, плюралистов и монистов. Как из религиозных споров родилась философия, так из споров философских родилась критика. Если богословская добродетель есть вера, а философская — сомнение, то добродетель критики есть отчаяние; Шопенгауэр и Гартман, а не Шеллинг и Гегель — вот подлинные преемники Канта. Бесспорной истины критика не признавала, а потому и отрицала спор. На "Критику чистого разума" можно смотреть как на проект вечного мира в Mipe философском, мыслящем, или как на проект прекращения полемики. Спор и прекратился бы, если бы основы его были теоретического свойства. Но милитаризм в мысли был в полной зависимости от милитаризма в самой жизни, был ее отражением. Бог для Канта был не отцом, а недоступным идеалом; разум же сынов человеческих не был проектом приближения к Богу, не был молитвою о том, чтобы всем в полной совокупности стать орудием воли Божией, а потому и психология не была душою космологии, т.е. психология была наукою о бессильном разуме, а космология — наукою о неразумной силе. Нужно было ожидать, что вопросы, неразрешимые теоретическим разумом, будут разрешены практическим, деятельным разумом; нужно было ожидать, что критика будет направлена против розни, препятствующей соединению для общего дела; и тогда совокупность разумных существ стала бы душою, разумом, правящим неразумною силою космоса. (Здесь мы касаемся глубочайших основ войны или борьбы и мира.) Но автор мирного проекта в области умозрительной не указывал практических средств для разрешения споров и борьбы в самой жизни. Мало того, что немецкий мыслитель не указывал способов или средств обращения идеального в действительное, превращения Mipa в мир, но то самое, что было подвергнуто сомнению в области теоретической, то самое он сделал догматом, т.е. теориею, а не заповедью, в области практической. Иначе сказать, то самое, что могло и должно было быть предметом общего действия, было перенесено в область веры, не живой, а мертвой, вопреки Священному Писанию, по которому "вера есть осуществление чаемого" (Евр. I, 1). Мнимая критика практического разума может быть признана установлением вооруженного мира. Итак, критика чистого разума была, как сказано, проектом вечного мира в философии, в мысли, а критика практического разума была проектом вечной брани в действительности, ибо она предписывала каждому человеку, а следовательно, и каждому народу, сохранение своего физического и морального Я против покушений всех других, т.е. брала людей со стороны враждебной, а не с той, с которой они могли бы примириться, иначе сказать, также считала войну всемирной, а единство вне-мирным, неземным. В "Критике чистого разума" были бы положены широкие основы для всеобщего мира, если бы в "Критике практического разума" и в особенности в "Проекте вечного мира" не был написан контрпроект, ибо на торговых выгодах или корыстолюбии нельзя основать мир; проект же вечного мира у Канта основан именно на корыстолюбии, на забвении убитых, на забвении взаимности из-за торговых выгод, и притом проект этот ограничивает борьбу, понимая ее только как войну в тесном смысле. Да и возможен ли вечный мир между существами, за которыми и не признается вечного существования? и, конечно, Кант был совершенно прав, назвав вечный мир мечтою.

Доказывая бесплодность метафизических споров, Кант хотел без сомнения прекратить споры, т.е. примирить ученых и обратить их от метафизики к физике, к плодотворному, по его мнению, опыту и приложению его, с одной стороны — к созданию предметов раздора (мануфактурная промышленность), а с другой — к улучшению орудий раздора, орудий разрушения. И этим самым Кант обращал и критическую философию в служанку фабрики и торга. В критике чистого (теоретического) разума Кант, согласно с материалистами и спиритуалистами, не признавал мира (согласия, лада, гармонии, как проявления разума и чувства) в мiре (т.е. в борьбе, раздоре, милитаризме, как проявлениях слепой, бесчувственной силы), но и не отвергал вместе с материалистами мира вне Mipa, хотя и не утверждал с спиритуалистами внемiрного существования мира. Кант признавал лишь существование мира в мысли у тех и у других, у спиритуалистов и у материалистов. Но критика имела право отрицать существование мира лишь в нынешней действительности; по какому же праву могла она отрицать мир в действительности будущей этого же мира, хотя бы мир и не сам собою родился, а был действием разумных существ? Как могла критика не признать возможности перехода мысли в дело, в действие, в действительность? Таким образом критика стала не верна самой себе, поступила не критически. Причина нарушения законов критики, преступления против критики открывается в самом свойстве ученого сословия, людей, обреченных на бездействие и осужденных исключительно на мышление: они не умели, не были способны признать перехода от мысли к делу. Конференция, состоящая из людей, не обреченных на бездействие, не осужденных исключительно на мышление, хотя не исключающая из своей среды и ученых, не может ни с спиритуалистами признавать внемiрное существование мира, ни с материалистами отвергать такое существование; но, согласно с критикою, Конференция должна признать существование мира в мысли. Однако Конференция не может согласиться и с критикой, когда последняя противоречит самой себе, и потому Конференция, созванная именно для того, чтобы раздор (нынешнее состояние Mipa) превратить в мир, не может удовлетвориться одною мыслью, а должна обратить военное дело в познавание всеми всего, должна объединить всех в опыте, предметом которого будет земля, как одно целое. Конференция апостериорное знание, т.е. наблюдение и опыт, должна довести до априорного, до всеобщности чрез обязательное образование. И такое устройство всеобщего наблюдения и объединенного опыта означало бы конец несовершеннолетия человеческого рода. Конференция же, как вступление в совершеннолетие, требует перехода от нового милитаризма, от международных шалостей, не к индустриализму, производству игрушек и безделушек, а к старому милитаризму, заменяя лишь защиту праха отцов, как это было при несовершеннолетии (хотя эта защита была не игрою и не ребячеством), союзом сынов для возвращения жизни отцам, в чем выражалось бы и умственное совершеннолетие рода человеческого.

Совершеннолетие состоит в самостоятельности по разуму и труду, по мысли и делу, следовательно, закон исследования природы, в нас и вне нас разрушительно действующей, и закон обращения не только дарового, рождаемого, в трудом созидаемое, но даже и разрушенного в воссозидаемое, эти законы суть выражения совершеннолетия. Совершеннолетие заключается не в способности лишь поддержания жизни своей и жизни родителей, но и в способности возвращения жизни последним. В учении о Троице дан нам образец совершеннолетнего общества, в коем нет подчинения. Общество, созданное завоеванием, не может быть, следовательно, подобием этому образцу. Высшая ступень самостоятельности заключается в воссоздании разрушенного.

В религиозном смысле Конференция, поражая Перуна не в изображении, а в действительности, переводила бы от розни язычества (а в христианстве от розни протестантства) и от ига и гнета иудео-магометанства (а в христианстве — католицизма) и даже от самого глубокого падения, от буддийского уничтожения, как противоположности воскресению, — Конференция переводила бы от всех этих измен и неверностей к делу верных, к внехрамовой литургии, т.е. к христианскому делу всеобщего воскрешения, или к внехрамовой евхаристии. В этом состоит религиозное совершеннолетие и священное дело Конференции. Таким образом дело Конференции, стоящей на высоте своего призвания, будет исполнением или, вернее, завершением заповеди "шедше, научите", т.е. переходом от язычества или розни и от иудео-магометанства или ига и гнета к делу верных. Православие не есть только печалование о розни и гнете: но оно выработало в своем обряде, в своей литургии и примирительную форму, указало и самый путь примирения. Для осуществления умиротворения или братотворения нужно, чтобы сама жизнь стала подобною литургии, стала бы внехрамовою литургиею. Задача Конференции и есть обращение под гнетом слепой силы живущих чрез обязательное образование, т.е. оглашение (внехрамовая литургия оглашенных), из неверных Богу, отцам и братьям в союз верных против слепой смертоносной силы для обращения ее в силу живоносную; это и есть внехрамовая литургия верных.

Духовенство всех религий и исповеданий, содействуя союзу против неурожаев и эпидемий, полагает начало действительному примирению религий, т.е. союзу против самой причины греха и его последствий, проклятия или отчуждения, опалы, удаления от Бога, как от будто бы недостижимого идеала. Этот союз против причины греха и его последствий и свидетельствует, что Бог — не идеал недостижимый, а действительное существо, Бог отцов — не мертвых, а живых, Который самих же нас делает орудиями приближения к Себе, орудиями возвращения жизни отцам.

Опубликовано: Федоров Н.Ф. Философия общего дела. II т. М., 1913.

Фёдоров Николай Фёдорович (1829-1903) русский религиозный мыслитель и философ-футуролог, деятель библиотековедения, педагог-новатор. Один из основоположников русского космизма.