| ||
|
...Сегодня поговорим о демократии... Нет слова более многосмысленного в наши дни и которым более злоупотребляли бы в политической борьбе. Под демократией понимают не одну, а, по крайней мере, пять разных вещей, слитных в политическом строе Европы. Можно, вероятно, насчитать и больше элементов в этом политическом сплаве, но с нас достаточно и следующих: 1. Под демократией понимают иногда, и довольно часто, свободу, «формальную свободу», хранимую ею, как драгоценное наследие либерализма, ныне без остатка растворившегося в демократии... 2. Под демократией часто понимают самый принцип «правового государства» или «благозакония» (по-гречески), в противоположность деспотии или тирании. Действительно, демократия в Европе — единственная форма правового государства, удержавшегося в XX веке. Подлинная монархия и аристократия рождения или ценза приказали долго жить. Демократическому государству противостоит сейчас принцип насилия и захвата, как основы государства: власти парламента — власть банд, праву голоса — право дубинки и револьвера, скрашенное идеологией. 3. Под демократией понимают — и это есть ее существенное определение — власть народа, или власть масс, или власть большинства, в каких бы юридических формах она ни выражалась. Мы не имеем права отказывать в имени демократии ни древнегреческому полису, ни коммуне средних веков, ни даже разным формам цезаризма. Новый, широкий термин «демотии», предложенный евразийцами, может казаться пригодным для всего многообразия демократических форм. Но его двусмысленность и даже опасность в том, что он подчеркивает не власть, а только причастность народа власти, позволяя говорить о демократичности одинаково и московского царства, и современного фашизма. 4. Под демократией понимают, наконец, современные формы организации демократических государств, которые мы должны в свою очередь разделить: на парламентаризм, т.е. систему абсолютной зависимости исполнительной власти от народного представительства, что, по существу, является наследием либерального, не демократического государства, и 5. Выборы представительства на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования. Скажем прямо: мы считаем вечными и неотменяемыми (т.е. вечно долженствующими быть) первые два начала, без которых всякое государство, не только демократия, являются либо деспотизмом, либо тиранией. И мы защищаем третье начало — народовластия — не как вечное, но как самое совершенное в его исторической обусловленности: для нашей эпохи не подлежащее отмене, но лишь развитию и воспитанию. Последние две исторические формы демократии суть преходящие оболочки ее, подлежащие критике и преодолению. Обратимся к началу народовластия как таковому. Мы все понимаем, конечно, теперь, — через полтораста лет после Руссо — все трудности понятия «народной воли». В эту сторону направлены все стрелы реакционной критики демократии. Однако это столь неуловимое, столь мало «позитивное» понятие народной воли становится вполне конкретным, жизненным и бесспорным в своей ценности в крайних точках своей судьбы. Во-первых, отрицательно, когда демократия нарушается грубо, насильственно; когда власть захватывается тираном или бандой; когда народ управляется властью, лишенной его доверия. В гибели своей демократия всего убедительнее показывает свою ценность и свой смысл: власть, ведущая народ, должна от него исходить и к нему обращаться. Положительным образом ценность народовластия и красота его проявляется иногда в большие исторические дни, когда народная воля обретает свое единство — в одной великой цели: будь ли то оборона страны или борьба за справедливость, за новые общественные формы. В будничные дни раскол народной воли, которая является заданием, искомым, а не данным, мешает видеть глубокую правду этой идеи. Между принципом, на котором покоится государство, и реальной властью народа могут образоваться «ножницы», разрыв. Демократия «формальная» может не совпадать с реальной. В отличие от «формальной» свободы, я допускаю действительную опасность формализации демократии, т.е. разрыв между правом и социальной действительностью. Формальная демократия может быть издевательством над демократией. Незачем только искать ее прежде всего в парламентаризме. Наиболее яркие и отталкивающие примеры формальной демократии: советская Россия (в ее конституции), гитлеровская Германия, все типы демократического цезаризма (плебисцит). Все или почти все тираны правят именем народа. Но формализация наступает и в демократии правовой, благозаконной. Более того, я убежден, что если бы не болезнь формализации в правовой демократии, то она не могла бы с такой легкостью срываться в свое вполне формальное, фашистское вырождение. Недомогание демократии начинается тогда, когда массы перестают ощущать ее как свое государство, свою власть. Холодок по отношению к демократии существует повсюду в демократической Европе, может быть, за исключением Англии: начиная с политического индифферентизма, через презрение к партийному режиму с его вождями, переходя в прямую ненависть к «буржуазной» демократии как основанной на обмане власти врагов народа. Каковы причины этого тяжелого недуга современной демократии? Настоящий кризис демократии в Европе имел свой пролог. В 1848 году на протяжении нескольких месяцев развернулась историческая драма, которую мы переживаем вторично в послевоенные десятилетия: торжество и гибель демократии. Герцен, Токвиль и Маркс, свидетели-очевидцы, объяснили нам со всею ясностью смысл происходившего. Народ, ставший политическим господином страны, не может не смотреть на свою власть как на средство радикально изменить свою жизнь, т.е., прежде всего, свое экономическое положение. Властитель Франции — в грязной трущобе, в изнурительном труде, с перспективой умереть на улице в дни безработицы — это противоречие не укладывается в сознании рабочего. Оно, действительно, представляет верх нелепости. Искушение оказывается непосильным. Обманутый в своих ожиданиях народ начинает ненавидеть тот строй, который представляется ему вопиющей ложью, и идет за насильниками и шарлатанами, которые обещают ему хлеб. Могло казаться, что это разочарование в демократии было грехом юности, свидетельством незрелости масс. Последние десятилетия XIX века воспитали народ в демократическом благоразумии. Но не надо забывать, что это было время грандиозного экономического расцвета и длительного улучшения быта рабочих классов. После войны, с быстрым разложением капитализма, положение народа резко ухудшается. Он с прежним, и законным, нетерпением предъявляет свой счет демократии. И тут демократия, в своем аппарате и действии, обнаруживает удивительную медлительность и косность. Оказывается, что вся машина парламентаризма построена в расчете на ограничение власти, на недоверии к власти (королевской) и хорошо работает лишь в нормальное время, когда функции государства сведены к минимуму. Может быть, минимализация государства вообще является идеалом. Общество в сложном расчленении своих органов может взять на себя большинство государственных функций. Но бывают эпохи — войн, революций, — когда государство пробуждается к жизни. Необходимость сильной власти, единой воли, ясного водительства чувствуется всеми. Парламентаризм отказывается служить в эпохи кризисов. Но и самый состав народного представительства оказывается непригодным для подлинного представительства народной воли. Давно прошло то время, когда во дворце народа сидели лучшие его сыны, которыми страна гордилась. Это является результатом вырождения партийной системы, которая не dejure, a de facto лежит в основе парламентаризма. Но вырождение народного представительства и опыты построения его на новых, более органических началах— особая и слишком сложная тема. По-видимому, для того, чтобы демократия могла стать политической формой трудового общества, и даже для того, чтобы планировать трудный и опасный переход к новым социальным формам, она должна радикально перестроиться. Она должна вернуть себе доверие масс, прикоснуться к земле, т.е. к органической, хозяйственно-духовной почве народной жизни, и почерпнуть новые силы в этом прикосновении. Здесь не важны даже отвлеченные преимущества и недостатки избирательных систем. Любая система, вчера полная жизни и содержания, сегодня изнашивается. По разным каналам может направляться таинственный поток народной воли. Для сегодняшнего дня бесспорно: народ не доверяет кандидату партии, который выступает перед ним с демагогическими обещаниями и с плохо прикрытыми лично-карьерными интересами. Во дни борьбы он больше верит своему «делегату», избранному своей мастерской, своим цехом, в котором он видит «своего» по быту и духу, еще не оторвавшегося от станка, еще не деморализированного политической кухней. Отсюда сила «советов» или подобных организаций во все революционные времена. Не игнорировать новую силу, но на ней построить, целиком или отчасти, организацию власти — в этом спасение демократии. Впервые опубликовано: журнал «Новая Россия». № 7, 1 июня 1936.
Федотов Георгий Петрович (1886 — 1951) — русский историк, философ, литературовед, религиозный мыслитель и публицист. | ||
|