Т.И. Филиппов
А.В. Горский

Ибо и скудость в доблестных мужах Промысел насылает на небрегущие о нем государства, как крайнюю кару, выше осады, выше голода и вообще выше всякого бедствия; потому что если бы и случились с ними таковые страдания, то было бы легко от них избавиться лучших людей предстательством.
(Георгий Схолария. Надгробная речь над Марком Ефесским.)

Ваше Императорское Высочество и мм. гг.! 11-го октября в начале 11-го часа вечером, в ограде обители преподобного Сергия Радонежского, скончался, на 64-м году от рождения, наш почетный член, ректор Московской духовной академии протоиерей Александр Васильевич Горский.

Его отшествие от нас, несомненно, блаженное для него, есть событие в высшей степени скорбное для оставшихся, и не только для духовно-учебного ведомства, которого он был лучшим украшением и законною гордостью, не только для родной ему академии, для которой он был истинным, горячо любящим и взаимно любимым отцом, не только для русской науки, представители которой, наперерыв друг перед другом искали чести видеть его в числе членов своих ученых обществ и учреждений, но и для всей отечественной церкви, благу и чести которой посвящены были все его ученые труды, его 43-летняя педагогическая деятельность и каждое помышление его сердца. Нужно ли говорить о той личной скорби, переполняющей сердца всех, которые имели неоцененное счастье быть в числе его друзей и присных и которым была открыта его девственная, непорочная и беспредельно любящая душа?

В тяжкие минуты такой великой и горестной утраты естественно искать утешения в воспоминании о делах усопшего и в сколь возможно живом представлении его внутреннего образа, который, и по лишении видимого, телесного общения с отшедшим, остается нашим неотъемлемым сокровищем.

Я знаю, что для исполнения такой задачи потребны силы, каких у меня нет, нужен истинный и высоконастроенный художник, которого внутреннее устроение сообразовалось бы, хоть в некоторой степени, с постоянно возвышенным строем души блаженного почившего отца; но успокаиваюсь на мысли, что из членов нашего Общества никто, кроме меня, не изъявлял, сколько мне известно, желания принять на себя этот труд и сопряженную с ним честь, и надеюсь, что при таких обстоятельствах вы великодушно извините дерзость моей любви к усопшему, побуждающей меня говорить о нем, не соображаясь со своею мерою, и не окажете излишней строгости к моему бледному, неискусно и наскоро набросанному очерку.

А.В. Горский родился 16-го августа 1812 года в Костроме, где отец его был впоследствии кафедральным протоиереем; воспитывался сперва в местной семинарии, при ревизии которой бакалавром Московской духовной академии иеромонахом Афанасием (впоследствии ректором С.-Петербургской духовной академии и Астраханским архиепископом) был им замечен и, по вниманию к его необыкновенным дарованиям и успехам, взят в Московскую духовную академию с философского курса, 16-ти лет от роду, чем и объясняется его чрезвычайно раннее (20-ти лет) окончание академического курса в 1832 году. По окончании курса в академии он был назначен профессором церковной и гражданской истории в Московской семинарии, откуда через год переведен был бакалавром в Московскую духовную академию и там быстро (в 1839 г.) достиг звания ординарного профессора церковной истории, в котором оставался до своего назначения в ректоры академии, последовавшего 23-го октября 1862 года. 27-го марта 1860 г. он был посвящен в сан иерея без предварительного вступления в брак, представив при этом первый пример изъятия из частного постановления русской церкви, не допускавшего, как известно, до степени священства людей безбрачных, вопреки правилу церкви вселенской и общему порядку, существующему во всех прочих единоверных нам церквах. Одновременно со званием профессора он занимал и должность библиотекаря академии, о чем, несмотря на видимую незначительность этой должности, нельзя умолчать, как о таком обстоятельстве, которое имело весьма важное влияние на ход его собственных занятий, и, как видно из сообщений его товарищей, принесло весьма благотворные последствия для академии вообще.

"Его библиотекарство, — говорит г. Смирнов в некрологе А.В. Горского, помещенном в № 265 Московских Ведомостей, — имело и для него, и для академии огромное значение: хотя и до этого времени (1842 г.) Горский отлично успел познакомиться с обширною литературою и своего, и других предметов, и перечитал множество книг и рукописей в академической и лаврской библиотеках; но с того времени, как он стал заведовать академическою библиотекой, он вовлечен был в мир книжный до такой степени, что отрывать его от занятий в этом мире значило отнимать у него лучшие часы в жизни. Это знала и дорого ценила вся академия, которая пользовалась от него сокровищем добытых им обширных и разносторонних познаний. Памятником его необычайной любознательности и глубоких сведений по всем, можно сказать, отраслям знаний служат его заметки карандашом на книгах и рукописях: в этих заметках заключаются указания на какие-либо недостатки в книге, сообщаются дополнительные сведения, цитируются места из разных книг, где можно получить то или другое сведение о предмете сочинения; встречаются параллели, варианты, хронологические указания, лингвистические соображения и т.п. Но главное место в этих заметках предоставлено тонкому и меткому критицизму".

"Библиотеку знал он так, — пишет другой достойный его товарищ А.Ф. Лавров, — что в чрезвычайном случае, когда вдруг надобна была ночью какая-нибудь книга, он в темноте (вносить огонь в библиотеку не дозволяется) отыскивал ее только при помощи памяти и осязания".

С возведением в звание ректора (1862 г.), в котором он оставался до дня своей блаженной кончины, А.Б. Горский, по предложению покойного митрополита Филарета оставил кафедру церковной истории и принял на себя преподавание догматического богословия, в котором имел столь же обширные сведения, как и в истории церкви.

В последний год своей жизни он не мог уже принимать прежнего неутомимо — деятельного участия в делах дорогого ему заведения, так как первые грозные признаки болезни, которая свела его в могилу, обнаружились с особенною силою еще в прошлом году и побудили врачей потребовать от него воздержания от трудов и забот управления и преподавания.

Вот недлинный перечень внешних событий в должностной жизни А.В. Горского. От него, конечно, вполне зависело иметь другое, более видное, и блестящее внешнее поприще. Нет никакого сомнения, что если бы он пожелал принять монашеское звание, то, при своих дарованиях, весьма скоро достиг бы высших иерархических степеней. Но любовь к науке в соединении с крайним смирением побуждала его твердо держаться против настойчивых приглашений вступить на столь обычный в то время и для многих столь привлекательный путь. Необходимо при этом заметить, что к монашескому званию он имел глубокое благоговение и главнейшие иноческие обеты (целомудрие и пост) он содержал во всей строгости, не давая их торжественно перед лицом Церкви и не облекаясь в черную рясу, так что мог бы принять пострижение с чистою и ясною совестью. Но он очень хорошо понимал, что с этим шагом были неизбежно связаны: разлука с академиею и двумя под рукою находящимися библиотеками, частые передвижения, заботы управления, одним словом, что при этом надобно было проститься с безмятежными учеными занятиями и вместе с тем подвергнуть опасному искусу независимость своего характера и образа мыслей, которою он дорожил как святынею. Вот почему он решился отклонить от себя не только ожидавшие его на том пути почести и власть, которые он "вменял уметы", но даже и счастье предстоять алтарю Господню, в котором он полагал высшее наслаждение своей личной жизни и которого он достиг, паче надежды, только на 49-м году своего возраста, когда митрополит Филарет, по своей к нему любви и высокому уважению, решился наконец отступить, ради его, от нашего неправильного, но крепко укоренившегося обычая, и применить к нему лично вселенский канон, целые столетия бездействовавший в нашей церкви.

Познания А.В. Горского не ограничивались кругом тех предметов церковной истории и догматического богословия, которые он преподавал с академической кафедры; это была, если можно так выразиться, живая энциклопедия наук богословских: казалось, будто он перебывал поочередно на всех кафедрах академии и по каждому предмету приобрел сведения, достаточные для того, чтобы руководить занятиями специалистов.

"С юных лет до самой смерти, — говорит в своем превосходном надгробном слове архимандрит Михаил (известный издатель Толкового Евангелия), — неутомимый труженик науки, ради удобнейшего приобретения этого блага презревший многое, считающееся благом в жизни, отвергший даже всякие считающиеся невинными удовольствия житейские, всегда в тиши уединения, как отшельник, или как евангельски приточный купец, продавший для приобретения одной драгоценной жемчужины все, что имел, он умел так обогатиться ученостью, что нельзя было не дивиться ее многообъемности и глубине... Эта глава была как бы богатейшею сокровищницей знаний, из которой каждый мог почерпать сколько мог и сколько хотел".

Прежде всего, из этого бездонного и для всех независтно отверстого кладезя мудрости почерпали целые поколения учеников А.В. Горского, рассеянных по лицу русской земли и на всю жизнь сохранивших признательную память к своему наставнику.

"Он учил нас, — говорит А.О. Лавров (в письме, которым он удостоил меня по смерти А. В-ча), — трояким способом: всех вообще на кафедре, увлекая насо своими глубокими изысканиями, историческими картинами, блестящими характеристиками древних отцов и учителей (доселе не могу забыть его характеристики Оригена); затем он всех же нас учил на другой своей кафедре — в библиотеке. Это тоже драгоценнейшие для нас его лекции, коими он вводил нас в полное обладание литературою предмета. Но были еще его лекции — lectiones privatissimae — домашние. На эти лекции иногда он призывал нас поодиночке, по поводу прочитанных им наших рассуждений, или для сообщения своих мыслей относительно данной темы; иногда же мы и сами ходили к нему. И здесь-то, иногда за чашкою чая, в Бозе почивший благодетель наш, не щадя своего дорогого времени, вводил нас в глубину данных нам задач, обозревая литературу предмета, а если дело шло о представленном уже и прочитанном им рассуждении, указывая и на его достоинства, и на его недостатки, на последние с особенною строгостью".

Но не одни ученики и товарищи пользовались сокровищами его познаний; к его помощи обращались нередко и лица, облеченные властью в церкви. Так, мне лично известно, что знаменитейший из русских иерархов всего настоящего столетия, блаженно почивший митрополит Московский Филарет во многих важнейших вопросах церковного управления, в которых Святейший Синод требовал от него совета, сам искал совета и ученых указаний А.В. Горского и в них находил твердую наукообразную опору для своих правительственных соображений.

Бывший обер-прокурор Святейшего Синода гр. А.П. Толстой, отличавшийся замечательною любознательностью и на многие возникавшие в уме его вопросы и недоумения не находивший удовлетворительного ответа в обнародованных общедоступных источниках, весьма часто просил разъяснений от А. В-ча и на все свои разнообразные вопросы из различных отраслей богословской науки (церковной истории, патрологии, литургики, канонического права и т.д.) всегда, с оборотом почты, получал подробные и все его недоумения решающие ответы, сопровождаемые длинными цитатами и указаниями на источники для дальнейшего, в случае нужды исследования предмета.

Ученые достоинства А.В. Горского поражали и любознательных иностранцев; из числа их я позволю себе упомянуть о нашем недавнем госте аббате Стенли, который во время первого путешествия своего в Россию, посетив Московскую академию, был представлен А. В-чу нашим сочленом кн. С.Н. Урусовым и, как я сам слышал от другого спутника д-ра Стенли и свидетеля его ученой беседы с А. В-м, был поражен познаниями нашего ученого богослова, без приготовления, прямо из запасов своей памяти, износившего самые точные и меткие суждения о разного рода темных и мало исследованных вопросах в истории англиканской церкви.

О том, как высоко ценились достоинства и заслуги А.В. Горского представителями русской науки, свидетельствует лучше всего их согласное стремление приобщить его к своим ученым корпорациям посредством избрания в почетные члены разных обществ и учреждений.

В 1863 году он был избран почетным членом Московского Общества любителей духовного просвещения, в 1864 году почетным членом Московского университета, в 1867 году доктором русской истории от совета С.-Петербургского университета; в 1869 году — почетным членом Общества любителей русской словесности и Киевской духовной академии, в 1873 году почетным членом нашего Общества и Казанской духовной академии. На извещение о смерти А. В-ча, полученное академиком и профессором С.-Петербургского университета И.И. Срезневским, находившимся с покойным в близких дружеских отношениях, в Московскую духовную академию была отправлена от членов Академии наук, С.-Петербургского университета, обществ филологического, археологического и др., следующая, составленная г. Срезневским, телеграмма:

"Чтя великие заслуги усопшего, как ученого, писателя и руководителя, просим Академию присоединить к своей и нашу глубокую скорбь об утрате, всеми нами понесенной".

Я не позволю себе обременять вашего внимания исчислением всех ученых трудов А.В. Горского; желающие познакомиться с их заглавиями могут найти почти полный их перечень (числом до 40) в выше упоминаемой статье г. Смирнова (№ 265 "Московских Ведомостей"). Укажу только на некоторые из них, как, например: "Описание славянских рукописей синодальной (патриаршей) библиотеки" — труд монументальный, к сожалению не доведенный до конца, который до 1862 года, то есть до назначения ректором, А. В-ч совершал совместно с К.И. Невоструевым и в котором содержатся драгоценнейшие материалы для изучения истории славянского текста Св. Писания, наших богослужебных и святоотеческих книг, для славянской филологии и т.д. Исследование о св. первоучителях славянских, составленное по так называемым паннонским житиям, которые им были открыты и с тех пор доныне служат для всех исследователей деятельности св. солунских братьев главнейшим основным источником (напечатано в "Москвитянине" 1843 г.); Памятники духовной литературы времен Ярослава 1 — это всем ныне известные произведения первого (из русских) митрополита Киевского Иллариона: "Слово о законе и благодати" и "Похвала кагану нашему Владимиру" и его же "Изложение веры", которыми, со времени их открытия А.В. Горским, начинается изложение истории письменной русской литературы (например, в Творениях св. отцов) и т.д.

Утрата такого ученого была бы очень ощутительна даже и в тех странах, где существует наука в истинном строгом значении этого слова; для нас же, при слабости ее насаждений на нашей благодатной, не удобренной трудом почве, и при скудости в людях, предающих себя на бескорыстное служение науке, потеря такого человека, как А.В. Горский, есть настоящее общественное бедствие, в частности же для духовно-учебного ведомства — чистое сиротство. В этой сфере деятельности, можно сказать, не опасаясь кого-либо оскорбить, не применится ин к нему.

Но важность этой потери представится нам во всем своем размере только тогда, когда мы припомним, что все силы своего необыкновенного ума и все сокровища своих знаний усопший обращал, как уже выше замечено мною, на служение Церкви, с судьбами которой Промыслу, по недоступным для нас Его намерениям, угодно было так тесно связать судьбы нашей родной земли и в этом таинственном и священном их союзе предуказать нам наше всемирно-историческое призвание.

Нравственные качества А.В. Горского были никак не ниже, если еще не выше, его ученых достоинств; основанием и в то же время вершиною их было истинное непритворное смирение, плод его непрерывного внутреннего подвига, укрепляемого и внешними средствами духовной борьбы (как, например, добровольным постом). Это дивное сочетание смирения с высотою разнообразных даров всегда приводило мне на память художественное изречение одного из великих подвижников древности: "Дерево, обремененное плодами, всегда клонит свои ветви вниз".

Но эта верховная христианская добродетель никогда не вырождалась в А. В-че в робкую малодушную уступчивость пред сущими во власти и не исключала в нем порывов праведного гнева и открытого негодования при встрече с действиями или намерениями, направленными против чести и спокойствия Церкви. Я мог бы привести не одно доказательство в подтверждение этой возвышенной черты его характера, если бы не опасался возмутить наслаждение мирного о нем воспоминания.

О том, как он боялся встреч, питающих тщеславие, и как старательно укрывался от таких поисков, которые для многих были бы краем желаний, может свидетельствовать следующий случай из его жизни. Однажды во время его пребывания в С.-Петербурге ему было передано, через мое посредство, приглашение одного высокостоящего лица, в котором намекалось на то, что за этим свиданием должно последовать другое, еще более лестное и вообще знаменательное для А. В-ча, знакомство. На это он отвечал весьма учтивыми извинениями, но принять приглашение решительно отказался, сославшись при этом на слова подобонравной ему ветхозаветной Самаритянки: "К князю силы я не имею слова, ибо живу посреди моего народа".

Зато когда из этого заброшенного, скудного образованием, но пока еще верного благочестию, народа являлся кто-либо к А. В-чу ради помощи души, своей, то находил в нем истинного брата и исполненного любви руководителя. Из лично мне известных примеров такого сближения я позволю себе упомянуть перед вами об одном более других характеристическом. Когда я жил еще в Москве, случай свел меня с одним сборщиком, крестьянином Тамбовской губернии Борисоглебского уезда В.Ц. Пеньковым, человеком неграмотным, но путем подвига и беспрерывной молитвы достигшим замечательной духовной высоты, исполненным любви и самоотвержения и имевшим дар умиления и слез. По окончании срока его сборной книге он захотел побывать в обители преподобного Сергия, и я, желая доставить ему средства с большим удобством обозреть святую обитель и все ее достопримечательности, дал ему письмо к А. В-чу, в котором поручал моего нечаянного знакомца его благосклонному вниманию. А. В-ч не ограничился исполнением просьбы, заключавшейся в письме, но, как человек высокого духовного опыта, сразу опознав свойства своего гостя, удержал его у себя в доме, делил с ним свою трапезу, сам обошел с ним все, что могло быть занимательного для пришельца в Троицкой лавре, и с тех пор, до самой кончины смиренного сборщика, всякий раз принимал его с тою же неизменною любовью и считал его в числе близких себе людей. Для меня этот братский союз ученого, которому я затруднился бы приискать в современном поколении равносильного соперника, с безграмотным простолюдином есть явление, в высшей степени трогательное и, думается мне, едва ли где, кроме нашей земли, еще возможное.

О том, сколько любви изливалось из сердца А. В-ча на вверенных его ближайшему попечению питомцев академии, вы можете, мм. гг., узнать из сообщений его почтенных товарищей по академии, напечатанных за последнее время в нескольких номерах "Московских Ведомостей". Там найдете вы трогательное изображение и многих других возвышенных и нежных черт его характера, ряд коих мог бы значительно пополнить и я, если бы имел в своем распоряжении достаточное для того время. Но так как для изложения всего, что можно было бы привести в честь и память безвременно оставившего нас замечательного мужа, потребовались бы целые дни, и так как мне пора уступить свое место моему достойному товарищу, то я оканчиваю свое слово, в заключение коего позволю себе заметить, что похищение из редких и без того рядов истинных служителей Церкви такого деятеля, на котором, среди многообразных ее нужд и окружающих ее опасностей, могли бы опочить ее надежды, есть событие, в котором открывается как будто намеренный выбор Провидения.

Впервые опубликован: Журнал Министерства Народного просвещения. 1875. Ч. 182, ноябрь.

Тертий Иванович Филиппов (1825-1899) — российский государственный деятель, сенатор (с 1 января 1883 года), действительный тайный советник (с 9 апреля 1889 года), Государственный контролёр России (с 26 июля 1889 до 30 ноября 1899 года). Кроме того — публицист, православный богослов и собиратель русского песенного фольклора.