Т.И. Филиппов
О началах русского воспитания

Речь, произнесенная в торжественном собрании первой Московской гимназии 3 октября 1854 года преподавателем русского языка и словесности Тертием Филипповым

Милостивые государи!

Одна из главнейших обязанностей просвещенного человека есть внимание к общественному воспитанию: ибо от его направления весьма много зависит образ мыслей и нравственность будущих поколений, а с тем вместе и весь будущий ход народной жизни. Кто способен отвлекаться от влияния текущих обстоятельств и смотреть на настоящее в связи с прошедшим и будущем; кто притом, по любви к Отечеству, его потребности включает в число своих собственных нужд, тот, без сомнения, не может остаться равнодушным к ходу народного образования и не решится сложить с себя все заботы о нем, предоставив их исключительно тем, кому оно поручено правительством; тому, вместе с важностью этого дела, откроется и трудность, и многосложность его; тот поймет, что вести его с успехом и уберечь от вредных влияний может только дружное и согласное действие воспитателей и общества. И потому не удивляюсь, дамы и господа, что вы так благосклонно приняли приглашение нашей гимназии и поспешили к нам, хотя, без сомнения, знали наперед, что за труд своего посещения вы будете вознаграждены лишь ощущением исполненного долга. Но как свойственно было вам, во исполнение своих обязанностей к просвещению, почтить нас своим присутствием, так еще свойственнее нам на такое высокое внимание ваше отвечать глубочайшею благодарностью. Считаю себя счастливым, что вслед за достойным начальником вашим и я имею возможность выразить вам чувства нашей признательности и уверить вас, что, ободренные вашим сочувствием к нашим занятиям, мы обратимся к ним с большею надеждою на успех и с новою ревностью, чтобы тем оправдать в милости, вновь оказанный нам правительством, и ваше внимание, и доверие к нам общества, свидетельствуемое числом наших воспитанников.

И если попечение об общественном воспитании во всякое время составляет долг просвещенного члена общества, то в настоящее время не делается ли этот долг обязательнее, нежели когда-либо прежде? Западная образованность, за которою мы так решительно следовали в деле знаний, искусств и общежития, в наше время выразила себя в таких печальных явлениях, которые о самом существе ее дают весьма невыгодное понятие. Лучшие представители нашей словесности уже издавна с замечательною проницательностью и предусмотрительностью старались обратить внимание общества на существенные недостатки западного просвещения и на различие его начал от основных начал просвещения русского; но привычка относиться к Западу с безотчетным уважением, воспитанная в нас его полуторавековым влиянием, мешала решительности нашего суждения, так что ясные, как день, доказательства и мнения казались нам сомнительными предубеждениями в пользу своего. Наконец, последние события сильнее и решительнее всяких рассуждений раскрыли нам глаза на самих себя и на Запад и, можно сказать, устыдили медленность нашего мышления и наше равнодушие к своей народной сущности. Мы много употребили усилий для того, чтобы в делах внешней мудрости сравняться с Западом. Опасаться за распространение в нашем Отечестве нужных знаний нельзя: за будущие успехи нашего народного образования ручается с избытком и постоянная заботливость о нем правительства, и развитая уже любознательность общества. Нам теперь должно подумать о другом: как бы привести в ясность наши неопределенные отношения к европейскому просвещению, как отделить в нем нужное и полезное для нас от того, чего нам должно избегать, как лишнего и даже вредного. Нужно наконец привести во всеобщее сознание то, что нас отдаляет от Запада и что составляет основные начала нашей самобытной жизни, и потом, приведя эти начала в живое сознание, поставить их краеугольным камнем русского воспитания.

В воспитании усматриваются две цели, тесно между собою связанные: первая имеет в виду развитие общих человеческих свойств независимо от случайных условий, вторая достигается применением общих начал воспитания к историческим условиям; первая имеет в виду человека, вторая — гражданина. В первом случае основанием делу служит религия: она воспитывает в нас те вечные, всеобщие стихии духа, которые необходимы всякому человеку без различия места, времени и народности. Хотя она собственно приготовляет нас к жизни, ожидающей человека по ту сторону гроба, но, тем не менее, в ней находится единственное руководство и для вашего земного пути: ибо только тот способен пройти беспректновенно путь земной жизни, кто видит в ней приуготовление к вечности, а не заключает в ее тесные пределы всех своих ожиданий. Науки и искусства суть цвет человеческой деятельности; они не только украшают и услаждают нашу жизнь, но и составляют существенную ее принадлежность, без коей нет полноты жизни: однако благо человеку и народу, который в своей жизни отводит им принадлежащее им место и не теряет из виду их отношений к высшей духовной деятельности человека — религиозной. В противном случае из орудий блага они становятся источником частного и общественного зла, разрушают внутренний мир человека и благосостояние общества.

Мы знаем, что Запад стоит во главе человечества в деле знаний и искусств, однако замечаем там крайнее смущение совести в отдельных лицах и страшное колебание всех общественных основ в государствах. Причины тому очевидны. Оторвавшись от истинных начал жизни, проповеданных Евангелием, западный человек ищет для нее новых оснований и, разумеется, не находит: ибо их нет. Все, что бы ни создал человек сам от себя в замене отвергнутой им истины, все будет ложь; до истинных законов человеческого естества не может возвыситься наше поврежденное умствование, они открыты только божественному видению. Итак, в основание человеческого воспитания должно положить учение христианское: оно одно может указать человеку, в чем состоит истинное просвещение, истинная добродетель и истинное счастье; без него он нигде и ни в каком случае не может быть ни счастлив сам, ни полезен другим.

Но, говоря о христианском воспитании, мы не должны забывать и того, что оно должно быть не какое иное, как предлагаемое православною Церковью: ибо единственная и неизменная хранительница правой веры в то же время есть по необходимости и единственная сокровищница истинного разумения вещей и чистых нравственных понятий. Кроме исключительной истины и чистоты своего учения, православие дорого русскому народу и по бесчисленным благодеяниям, которые оно оказало ему в течение его истории. Православию мы обязаны всем: оно спасло нас в древний период нашей жизни от тысячи бед, татарских, литовских, польских и т.д.; оно охраняло нас от западных искушений и доселе сохраняет невредимою нашу народность от бесчисленных иноземных влияний; и в годину настоящих испытаний оно — причина нашей брани, оно же — и наша защита, и наше упование. Оно и до конца жизни нашего народа да будет ее неизменным основанием, источником нашего величия и славы, нашею первою похвалою!

Вторая цель воспитания состоит в применении общих его начал в той среде, в которой Провидение судило жить человеку. Конечно, внутреннее воспитание должно возносить человека над всеми случайными условиями его быта; но оно должно достигать этого, не разрушая его законных связей с Отечеством, обществом и семьей; напротив того, своею силой и священным действием своим оно должно укреплять и освящать их. В сущности, нет ничего противоположнее христианского учения об этом предмете учениям нашего времени о всемирном гражданстве: христианство, воспитывая человека в любви к своему народу и всему окружающему, стремится распространить эту любовь на все человечество; учения космополитические, внушая безразличную любовь ко всему, доводят до полного равнодушия к своему и чужому. И потому за общими началами воспитания, образующими человека, необходимо должно следовать (я говорю не о хронологической последовательности, а о мере важности) воспитание народное, связующее человека с его местными, временными и вообще историческими условиями. Этой цели воспитания преимущественно пред другими предметами способствует отечественная история, отечественная словесность и отечественный язык. Преподавание двух последних предметов в этом заведении поручено высшим начальством мне; позвольте, дамы и господа, представить вам краткий обзор моих занятий, указать на объем их и на приноровление моего преподавания к вышеупомянутой цели народного воспитания.

Я начинаю свои занятия с четвертого класса и от моих товарищей принимаю воспитанников, знакомых уже с теориею нашего языка. В первый год наших занятий они ее повторяют, причем рядом с нею идет класс языка церковнославянского. Очевидная важность изучения его, как языка богослужебного, понятна всем; знакомство с ним открывает воспитаннику весь внешний смысл Св. Писания и богослужения, по местам затруднительный, а иногда и вовсе непонятный для людей, по навыку, а не научно знающих тот язык. Таким образом, он становится у нас в России весьма важным вспомогательным предметом и в религиозном образовании. Но, кроме этого всем известного значения, церковнославянский язык имеет еще другое: его судьба тесно связана с самыми коренными вопросами в истории нашего времени. Обязанный своим происхождением принятию славянскими племенами православной веры, он впоследствии явился главным орудием ее хранения. Западные наши соплеменники, рано отторгнутые от православия насилием римского духовенства, скоро утратили славянское богослужение и таким образом лишились последней связи со своими православными родичами. В течение многих веков Славяне жили во взаимном отчуждении, позабыв свое племенное и религиозное единство; каждый из славянских народов был занят своею судьбой, вырабатывал свою отдельную народность под влиянием различных исторических обстоятельств. Нашему столетию принадлежит честь того великого умственного движения в племенах славянских, которое привело их к ясному разумению их истории и через то к сознанию их исконного родства и бывшего некогда единоверия. Церковнославянский язык получил, таким образом, особую важность, как орудие утраченного религиозного единства. Сверх того, в его древнейших свойствах каждое из славянских наречий находит что-нибудь свое, что естественно должно усиливать еще более их стремление ко взаимности, как к чему-то не новому, уже бывшему, следовательно, законному. Церковнославянский язык становится, стало быть, некоторым средоточием, около которого собираются эти стремления.

Далее: совмещая в себе множество свойств, разбросанных по различным славянским наречиям, и таким образом, делаясь средоточием, по силе словопроизводства, по богатству звуков и древнейших форм подходя ближе всех наречий к языку древле-славянскому, церковный язык является полнейшим и преимущественным представителем нашего племени в ряду языков индо-европейской семьи и в этом обнаруживает свое новое, можно сказать, всемирно-историческое значение. У нас в Отечестве он имеет особенную важность по своей теснейшей связи с нашим языком, проходящей через всю историю сего последнего. Я не говорю уже о древнем периоде нашей словесности, когда язык церковнославянский так сливался с языком устным, народным, что эти две стихии никак почти нельзя разнять в древнерусских письменных памятниках; но даже впоследствии, в новый период нашей словесности, церковнославянский язык не переставал и не перестает обогащать наш язык своими сокровищами и охранять его от вторжения иноплеменных выражений. В эпоху преобразования России, когда к нам настежь растворились двери всему чуждому, и в язык наш вошло много варваризмов, смутивших его чистоту. Чтобы положить предел этому наплыву и вывести нашу речь из хаотического состояния, великий учредитель нашего нового языка прибегнул к языку церковнославянскому, как оплоту его чистоты. И последующие великие писатели наши не уклонялись от влияния этого языка: и не только духовные витии, которым свойственно украшать свою речь славянскими речениями и возвышенный слог которых так близко подходит к торжественному строю речи церковнославянской, но и на лучших представителях нашей светской литературы его влияние отразилось очень заметно, например: на Державине, Карамзине, Жуковском и особенно на Пушкине.

Познакомившись с церковнославянским языком, мы переходим к изучению древнерусского языка, которому посвящается отдельный класс. Здесь мы знакомимся с русским языком на всем пространстве древнего периода его истории: от языка первобытной нашей письменности, встречаемого в проповеди митрополита Иллариона, летописи Нестора, Слове о полку Игореве, богатырских песнях, до языка схоластических писателей, который мы видим в силлабических виршах Симеона Полоцкого и его современников и в произведениях духовного красноречия того временя. А между тем, рядом с этим практическим изучением нашего языка идет преподавание риторики, цель которого, собственно, состоит в том, чтобы познакомить воспитанников с общими правилами построения речи, но оно не остается бесплодным и по отношению к языку: отрывки, приводимые в пример риторических правил из лучших наших писателей от Ломоносова до Пушкина и Гоголя, знакомят воспитанников с языком и слогом нового периода русской словесности.

Таким образом, поскольку можно уместить в тесные пределы отмеренного нам времени, мы изучаем исторически язык нашего народа от начала нашей письменности до последнего времени. И пусть изучение это не особенно глубоко: оно важно, как семя, от которого ожидать плодов должно в будущем. Во всяком случае, и в этом ограниченном размере оно есть залог патриотических убеждений в воспитаннике; оно сближает и роднит его с его народом и Отечеством: ибо язык есть образ народа или, лучше сказать, сам народ, выразивший себя в своем слове. Вам известны, дамы и господа, печальные следствия того могущественного влияния, которое имеет на наше общество язык французский: пристрастие к этому языку находится в прямом противоречии с патриотическим воспитанием, ибо оно переносит наше сочувствие от своего к чужому. "Любить отечество и иметь пристрастие к чему-либо вне отечества", говорит ревнитель русского слова, "значит не любить отечества. Любовь к отечеству требует любви ко всему отечественному, ко всему, что относится к целости отечества. Вера, законы, нравы, обычаи отечественные суть предметы, которые сердце каждого сына отечества должно обнимать всею крепостью, как свое родное, природное. Особенно же язык отечественный, которым выражаются мысли и чувствования, внутренний характер и дух соотечественников, которым изображены законы и вера отцов, которым прославляется Бог в стране отечественной, сей язык требует любви твердой, постоянной, пламенной, которая бы в употреблении и в слышании его находила свое приятнейшее удовольствие и утешение". И потому, повторяю еще раз, несмотря на необширный объем исторического изучения русского языка в гимназиях, последствия его должны быть самые благотворные. И вы увидите, что просвещенные распоряжения правительства, клонящиеся к усилению преподавания отечественного языка, увенчаются полным успехом и поселят в юношестве сознательное уважение ко всему, что носит на себе печать нашей народности. Юноши наши будут говорить и по-французски, и по-английски, и на всех других языках, но уже не из тщеславного щегольства своим мнимым образованием, но в нужных случаях, чтобы помочь незнакомству иностранцев с нашим языком.

Затем мы переходим к теории словесных произведений, сначала прозаических, потом поэтических. Главное внимание при сем обращается на объяснения внутреннего построения словесных произведений, на условия, коим подлежат различные роды их. Теоретическое изучение словесности сопровождается примерами, которые берутся преимущественно из писателей отечественных и из произведений иноземных, усвоенных русской словесности переводами наших знаменитых писателей. Было время, когда в преподавании словесности преимущественно перед практическим знакомством с нею изучали правила и законы ее видов, отчетливо разъясняли взаимное различие их и особенные их свойства, но не знакомили достаточно воспитанников с живыми примерами, столь важными для смысла теории, и тем придавали какую-то мертвенность нашему предмету, в сущности, живому и привлекательному. Такой методе, убивающей дух предмета, противодействуют современные мнения о преподавании, советуя в средних учебных заведениях обогащать воспитанников преимущественно чтением и личным знакомством с образцовыми произведениями словесности. Если бы выбирать из этих двух метод, то без сомнения, должно предпочесть последнюю первой; но и относительно ее нельзя обойтись без некоторых замечаний: она, в свою очередь, переступая законные границы, вредит надлежащему познанию предмета. В наше время так нетрудно встретить молодого человека с большою начитанностью, которая не столько радует за него, сколько печалит: этот способ чтения всего без разбора и отчета приводит читателя к крайнему смешению понятий. Все роды словесных произведений с особенностями назначения каждого из них и с особенностями условий, свойственных каждому из них, сливаются в голове неразборчивого читателя в одну хаотическую груду: он читает и поэму, и ораторскую речь, и сатиру, и басню, выщипывая из них какие-нибудь общие мысли и занимаясь общностью их содержания, упуская вовсе из виду частную красоту каждого рода, ему только свойственную. От этого такой упадок и такое смешение художественных понятий в наше время: от этого и наша критика такая, какая она есть. Да и в отношении к обогащению мышления такая метода более вредит, нежели приносит пользы, ибо мышление обогащается не столько простым знакомством со многими предметами, сколько уразумением отношений, между ними по природе существующих, и умением всякой вещи указать ее место, существом ее определяемое.

Наконец, в заключение гимназических занятий проходится курс истории русской словесности. Запас сведений, заготовленный предыдущими занятиями в классе и собственною начитанностью учеников, здесь пополняется и приводится в стройный порядок; те писатели, с которыми ученики знакомились из отрывков, изучая историю языка или прилагая примеры к правилам риторики и пиитики, вновь предстают пред них, но уже в полноте своей деятельности, поясняемой притом теоретическими замечаньями. Многообразная духовная жизнь нашего народа, выразившаяся в его словесности, раскроет здесь воспитаннику свой смысл, поскольку он может воспринять его, и обоймет его могуществом своего влияния.

И древний период нашей истории, в течение которого возрастали коренные начала русской жизни, явится ему во всем своем величии и святыне. Там пройдут перед ним и глубокомысленные церковные витии первых трех веков нашего христианства, Илларион, Кирилл и Серапион; там услышит он правдивые сказания нашего честного Нестора о первых временах нашего государства и чудную повесть о подвижниках печерских, основателях народного благочестия; там расскажет ему игумен Даниил о своем благочестивом посещении Св. Мест, столь вожделенных для сердца христианина; там прочтет ему благоверный Мономах свое Поучение, повергающее мысль в прах перед величием древнего русского христианина, и митрополит Никифор своим посланием укажет на любовные отношения церкви русской к верховной власти, чуждые даже тени совместничества или соперничества; там прозвучит перед ним скорбная песнь о пленении Игоря и радостная повесть о Куликовской битве, предтече освобождения нашего Отечества; там услышит он стихи нашей нищей братии, в которых выразилось глубокое сочувствие русского человека к богоугодному житию праведников, и песнь нашего народа, какой нет другой в мире (ибо по народу и песнь), откликающуюся и на важные события нашей истории, и на красоты внешней природы, и на живые ощущения внутреннего мира души; там услышит он священный призыв духовного пастыря, спасающего отчизну во дни безначалия, и ответный глас истинных сынов и спасителей Отечества; там, наконец, он возблагоговеет перед ревностью Святых Отцов наших — Иосифа Волоцкого, Геннадия, Максима Грека, Димитрия Ростовского и иных, которые сохранили святую православную Церковь нашу от всех опасностей, грозивших ей со стороны стригольников, жидов, раскольников и других врагов ее, и которые завещали нам оружие для ее защиты, как бы предчувствуя, что жизни русской предстоят новые и сильнейшие искушения.

При таком действии на воспитанника нашей древней словесности можно ожидать, что и в произведениях нового ее периода он сумеет отличить существенные явления от несущественных. Ничто не воспрепятствует в таком случае духу великих наших писателей обнять его ум своим благотворным влиянием и уберечь его от насилия беглых современных мнений. Высокая нравственная чистота, лежащая в основе всей их деятельности, будет постоянною охраною его от искушений, всюду расставленных на скользком пути юности; возвышенность и глубина их помыслов не даст ему погрязнуть в тине низких страстей или ограничить свои стремления в жизни какими-нибудь мелочными выгодами себялюбия; наконец их пламенная любовь к Отечеству, любовь деятельная и самоотверженная, научит его приносить все свои дарования и силы в жертву Отечеству и с тем вместе вселит в него глубокое и сознательное уважение к нашей народности.

На этих двух началах нашей жизни, то есть на православии и народности, созидается третье его основание — самодержавие, которое от православия заимствует свое освящение, а в истории находит блистательное опытное подтверждение своей истине.

Эти основные начала нашей жизни давно уже сознаны нашим правительством и поставлены им в основание русского воспитания. Оживить смысл их в сознании учащегося юношества и тем предохранить его от проникающих всюду современных заблуждений — вот что составляет задачу русского воспитателя, желающего оправдать доверенность к нему правительства, которое за все свои благодеяния, нам оказываемые, требует от нас одного: верного исполнения своих мудрых предначертаний.

В заключение речи хочу сказать несколько слов вам, юные друзья мои, в напутствие вашего нового поприща. В последний раз обращаю к вам слово свое с правом, ибо вижу вас в стенах того заведения, в котором столько лет вы слушали мои наставления. Вы вступаете в ту прекрасную пору жизни, которая обыкновенно почитается лучшею и счастливейшею. Я очень хорошо знаю и живо чувствую все привлекательные свойства юности, тем более, что сам едва переступаю за ее черту; но не хочу скрыть от вас и опасностей этого возраста. Чистота побуждений еще не ручательство за чистоту умствования и действий; не много таких сердец, которые, предваряя опыт, отвращаются от всего того, что содержит в себе примесь порока; редко встречается такой чистый смысл, который, при первой встрече с вещью, еще до внимательного разбора ее, отделил бы в ней от истины ложь. Большая часть людей, можно сказать, все идут путем опыта и проходят, один более, другой менее, искушения зла; и потому необходимо строгое и постоянное внимание к себе. Берегитесь самонадеянности, которая так тесно связана с неопытностью и незнанием меры своих средств, не почитайте всего себе известным и охотнее преклоняйте слух свой к указаниям воздерживающей вас любви, нежели к обаянию на все соизволяющей лести. Воспитывайте в себе строгое понятие о своих обязанностях в обществе, которое отныне будет смотреть на вас уже не как на безответственных детей, а как на юношей, способных давать себе разумный отчет во всем. Более же всего храните чистоту сердца и совести и не уступайте ее никаким внушениям и требованиям лжеименного разума.

Кончу словами великого вселенского учителя: "Возвышайся более жизнию, нежели мыслию: ибо жизнь может сделать тебя богоподобным, а мысль довести до великого падения".

Впервые опубликовано в книге: "О состоянии 1-ой Московской гимназии и речи, произнесенные в торжественном собрании 1854 года 3-го октября" — М., Университетская типография, 1854.

Тертий Иванович Филиппов (1825-1899) — российский государственный деятель, сенатор (с 1 января 1883 года), действительный тайный советник (с 9 апреля 1889 года), Государственный контролёр России (с 26 июля 1889 до 30 ноября 1899 года). Кроме того — публицист, православный богослов и собиратель русского песенного фольклора.