Т.И. Филиппов
Памяти И.Ф. Горбунова

Скорбная весть о кончине И.Ф. Горбунова пронесется по всей России до отдаленнейших ее концов и вызовет всюду искреннюю печаль об утрате высокого художника родного слова и неподражаемого живописца быта и нравов всех слоев русского народа. Не будет, без сомнения, недостатка в сочувственных отзывах как о его общественной деятельности, так и о редких свойствах его души, чему начало уже положено в петербургских современных изданиях; как дань общей заслуженной признательности, принесутся ему согласные и достойные его заслуг хвалы; могут быть изысканы, предложены и приняты различные меры к увековечению его светлой памяти. На этом можно было бы, пожалуй, мне и успокоиться и незаметно присоединиться к многочисленному хору сочувственных голосов.

Но мои особенные отношения к почившему не дозволяют мне молча проводить его в могилу и повелительно требуют слова. Как свидетель всего пройденного им пути, как последний за его смертью член того литературного кружка "молодого Москвитянина", в котором он получил свое художественное воспитание, я погрешил бы и против его братской ко мне дружбы, и против его близких и почитателей, если бы в минуту земной с ним разлуки остался безмолвным и не послал бы ему прощального привета.

Мы познакомились с И.Ф. в 1853 году, в Москве у А.Н. Островского, который жил тогда у Николы в Воробине; его простота, любезный открытый нрав, замечательная скромность с первого раза привлекли меня к новому знакомому, а выслушанный мною рассказ "Утро квартального надзирателя" дал мне понять, что я вижу пред собою истинного художника, бриллиант чистой воды.

С той поры И.Ф. усвоен был кружком "молодого Москвитянина" и, по распадении кружка, оставался со всеми бывшими его членами в неизменных дружеских отношениях.

А.Н. Островский и П.М. Садовский в той области искусства, в которой собирался действовать И.Ф., были два гиганта недосягаемой высоты и несоизмеримой силы: их постоянному наблюдению и влиянию И.Ф. был обязан тем тонким чувством меры, которым отличаются все его рассказы, и полною свободою от того, что французы зовут charge1 и что обыкновенно соблазняет начинающих художников легкостью дешевого успеха. Разумеется, ничье влияние не оградило бы И.Ф. от этого слишком распространенного порока, если бы в собственной природе его дарования не было залогов строгой художественной трезвости. Но едва ли можно поручиться, что он хотя бы на время не впал бы в этот грех, если бы вместо Островского и Садовского он на первых порах своей деятельности попал под руководство, например, Самойлова. Общение и с другими членами "молодого Москвитянина" не осталось без пользы для развития в И.Ф. общего литературного вкуса и силы его природного юмора: Е.Н. Эдельсон и Б.Н. Алмазов должны быть упомянуты здесь па первом месте.

В 1853 году у И.Ф., кроме "Утра квартального надзирателя", рассказа превосходного, но немного грубоватого, было несколько маленьких рассказов из быта московских фабричных, тонко отделанных и чрезвычайно забавных, но сравнительно с позднейшими плодами его творчества незначительных.

Между произведениями его зрелой поры внимательный взор может отметить немало таких, которым, сверх их художественного совершенства, нельзя отказать и в важном общественном значении. Например, когда беднягу портного из Гусева переулка взяли в участок за его невинное намерение лететь с немцем в воздушном шару и когда из народа раздается голос: "И как это возможно без начальства лететь?", мысль не останавливается на забавном смысле этого частного случая, но простирается далее его, к более важным общественным явлениям.

Рассказ о заседании "Общества прикосновения к чужой собственности" вместе с взрывом неудержимого хохота вызывает (увы! вызывал) и взрыв негодования и уныния своим сходством с действительными нравами наших общественных деятелей, которые нимало не стесняются тем, что "грабить не приказано".

Рассказ "О краже брюк" есть правдивое и живое изображение изнанки быта судебных учреждений, взывающее об исправлении зла.

В числе рассказов И.Ф. есть и такие, в которых сквозь комическую оболочку проступает заметная поэтическая жилка и живое чувство природы и под которыми не усомнился бы подписать свое имя первоклассный художник, таковы: "Лес", "Безответный".

И.Ф. знал в совершенстве язык древнерусский и мог подделываться под него с неподражаемым искусством.

Составленное им описание поездки древнего русского боярина в Эмс ввело даже опытных археологов в крайнее недоумение. Думая, что это подлинный статейный список XVII ст., ученый П.И. Савваитов долго не мог прийти в себя от удивления, вообразив, что рулетка существовала уже в XVII веке.

Равным образом И.Ф. был знаком и с языком церковнославянским и мог писать на нем свободно шутливые приветственные слова и поздравления по разным случаям. Такая переписка происходила неоднократно и между нами.

Многие части нашего богослужения он знал наизусть и не мог насытиться дивною красотою и велелепием священных творений богодухновенного греческого гения, переданных в чудотворном церковнославянском переводе. В свои предсмертные дни он с наслаждением слушал чтение Цветной Триоди.

Язык русской песни и ее напевы были ему знакомы, как редко кому.

Наконец, начитанность его в нашей новой литературе была поразительна; и нельзя надивиться количеству стихотворений наших великих, средних и даже малых поэтов, которое удерживалось в его изумительной памяти.

Этими беглыми, наскоро набросанными, заметками о тех составных частях, из которых сложилось умственное и художественное образование И.Ф., я должен поневоле на этот раз ограничиться; думаю, впрочем, что и в них достаточно ясно определяются основные черты его внутреннего образа и его отношения к тому, что составляет душу нашего народа: к его вере, языку, песне и вообще его словесному творчеству. В силу сих отношений ему по праву принадлежит имя народного русского художника.

Благословениями провожая его в неизбежный всем нам таинственный путь, мы смеем выразить упование, что детское незлобие его светлой души, которое привлекало к нему общую любовь здесь, и там исходатайствует ему милость прощения, в которой одной он и имеет теперь нужду.

Впервые опубликовано: Новое Время. 28 декабря 1895. № 7123.

Тертий Иванович Филиппов (1825-1899) — российский государственный деятель, сенатор (с 1 января 1883 года), действительный тайный советник (с 9 апреля 1889 года), Государственный контролёр России (с 26 июля 1889 до 30 ноября 1899 года). Кроме того — публицист, православный богослов и собиратель русского песенного фольклора.