| ||
|
Семейная жизнь в русском расколе. Исторический очерк раскольнического учения о браке. Вып.1 и II экстраординарного профессора С.-Петербургской Духовной Академии И. Нильского. Спб., 1869. М. Г. Исполняя обещание, данное мною на вашем диспуте (25 октября), возобновляю с вами свою беседу, которая, к великому моему сожалению, не могла продолжаться изустно столько времени, сколько было бы нужно для предложения вам всех недоумений, возбужденных во мне содержанием вашего ученого труда, и для ваших на мои вопросы разъяснений. Кстати, позволю себе при этом заметить, что как ни хороша была ваша вступительная речь и как ни заслуженны были вызванные ею рукоплескания, тем не менее, она своею продолжительностью нанесла явный ущерб состязанию, которое составляет главную цель и душу публичной защиты рассуждений, писанных для получения ученых степеней, и которого пределы должны были, против воли возражавших вам лиц, значительно стесниться, причем и самые прения не могли не утратить некоторой доли ясности и вразумительности для присутствовавшего собрания. Уже г. Коялович, возражавший передо мною, испытывал на себе невыгодные последствия указанного обстоятельства; на мне же они должны были отразиться с особою силою. Поздний час* и общее утомление, в особенности ваше, расстроили весь план моих возражений, задуманных мною в известной последовательности и взаимной связи, и побудили меня ограничиться предложением вам лишь одного (из многих) вопроса, относящегося к учению о браке знаменитого беспоповского писателя прошлого века Ивана Алексеева. Упоминаю о встреченных мною препятствиях с тою, собственно, целью, чтобы обратить внимание вашего досточтимого академического общества на необходимость принять меры к отстранению подобных неудобств на будущее время. Для монологического изложения сокровищ вашей учености можно найти иной путь: для этой цели устраивайте публичные чтения, на которых, после такого блестящего успеха первых двух академических** диспутов, я уверен, будет собираться множество посетителей; а время, отмеренное для ученых прений, отдавайте целиком на предмет его прямого назначения, на живой обмен мыслей между составителями ученых рассуждений и их читателями, в особенности такими, которые не принадлежат к вашей корпорации. Участие в академических состязаниях лиц, посторонних академии и вообще духовно-учебному сословию, должно принести великую обоюдную (для академии и общества) пользу, и я почитаю особенным для себя счастьем, что на мою долю выпала честь почина в этом взаимном умственном общении ученого учреждения и общества. ______________________ * Я начал свои возражения в четверть пятого, после с лишком трехчасового ожидания в очереди.
______________________ Обратимся к моим возражениям. 1. Прежде всего, я имел намерение, которое теперь и исполняю, заметить вам, что в вашем рассуждении есть весьма важный, по моему мнению, пропуск, а именно: в нем нигде не предложено полного и ясного определения правильного или, что одно и то же, православного понятия о таинстве брака; между тем как в сочинении, которое посвящено изложению столь многоразличных учений о брачной тайне (первоначального учения всего беспоповского согласия, оставшегося впоследствии и доныне пребывающего в обществе федосеевцев; учение Ивана Алексеева и его ближайших последователей, новоженов; учения Василия Емельянова, Гавриила Скочкова других последователей покровской часовни и пр.), строгая и твердая постановка схемы православного брака составляла, как мне кажется, явную и настоятельную необходимость, а потому отсутствие оной я позволяю себе назвать прямым и немаловажным недостатком вашей книги. Тех отрывочных и по разным местам вашего сочинения разбросанных замечаний об этом предмете, которые читателю приходится самому извлекать и сопоставлять между собою, чтобы дойти до какого-либо, и при том все-таки не нашего, а своего вывода (не говоря уже о том, что некоторые из этих замечаний находятся в непримиримом взаимном противоречии), слишком, во всяком случае, недостаточно для читателя, которого вы, поставив лицом к лицу с Иваном Алексеевым, Гавриилом Скочковым, Филиппом Осиповым, оставляете затем его собственным средствам, нисколько, или, по крайней мере, весьма мало помогая ему в таких трудных, вами самими устроенных, встречах. Вы можете мне на это заметить, что всякий, приступающий к чтению такого серьезного по своему предмету историко-богословского труда, каков ваш, обязан по малой мере, помнить свой катехизис и его главу о браке; но в том-то и дело, что того сжатого изложения сущности и принадлежностей таинства брака, какое предложено в катехизисе, на этот случай оказывается точно так же слишком мало. Понятие о браке есть понятие сложное, в коем каждая составная часть имеет свое особенное, ей только принадлежащее, значение. Эти составные части суть: а) взаимное, непринужденное соизволение на брак жениха и невесты; б) согласие, при известном возрасте жениха и невесты, их родителей и в) священнословие или, по-нынешнему, венчание вступающих в брак в церкви. Так как взаимное соотношение сих моментов и их относительная важность были предметом суждения и жарких споров между представителями различных беспоповских обществ, коих воззрения излагаются в вашей книге, то объяснить ее читателю истинное значение этих моментов в составе брака и чрез то дать ему ясное руководство к оценке каждого из тех видов брака, с коими вы его знакомите, было, повторяю, вашею несомненною обязанностью. Без этого вашему читателю приходится или поверить вам на слово, когда вы говорите ему, что такой-то вид брака правилен, а другой неправилен, или же приняться самому за самостоятельное исследование предмета, или наконец остаться со своими неразрешенными недоумениями. Равным образом вам, по моему мнению, следовало бы войти в ближайшее рассмотрение и некоторых других, к понятию об истинном браке относящихся, вопросов, как, например, о том, в какой мере для правильности брака необходимо: а) чтобы вступающие в правильный брак лица принадлежали к православной церкви и б) чтобы совершающие брак священнослужители были православны; ибо об этих двух условиях правильности бракосочетания в книге вашей предлагаются как от имени беспоповских писателей, так и от вашего лица разного рода мнения, одно другим взаимно не проверенные и потому ни к какому определительному заключению не приводящие. Напрасно вы стали бы возражать на это, что единственная цель вашего сочинения заключалась в историческом изложении развития в беспоповщинском обществе учений о брачной тайне, и что затем собственно критически разбор того или другого из этих учений в состав вашей задачи вовсе не входил. Во-первых, я и не требую от вас подробной полемики с каждым из представителей беспоповщинских учений, а только установления ясной руководительной схемы брака, которая уже сама собою, без дальнейших с вашей стороны указаний, освещала бы вашему читателю тот путь, который вы заставляете его проходить если не в совершенных потьмах, то в весьма густых сумерках. А затем, если бы и действительно исключительное намерение вашего труда состояло только в историческом, чисто объективном, изложении возникавших в беспоповщинских согласиях учений о браке, то и в таком случае вам невозможно было бы, по моему мнению, обойтись без установления подобной схемы, не нанося тем явного ущерба достоинству вашего сочинения. Значение какого бы то ни было исторического явления может быть понято и объяснено не иначе, как посредством сопоставления его с каким-либо высшим, над всем рядом однородных с ним явлений господствующим началом; в таком сопоставлении явления с его законом преимущественно и выражается тот элемент суждения, который дает сочинению право на именование ученой диссертации (рассуждения) и при отсутствии которого оно неизбежно обращается в нестройную груду — rudis et indigesta moles — фактов и данных, не связанных в одно целое никакою общею мыслью (идеей) и набросанных без порядка и плана, по русской пословице: "Клади в мешок — дома разберем". К чести вашего сочинения нужно сказать, что оно вовсе не чуждается этого критического элемента, как вы усиливались, в явный себе ущерб, доказывать на диспуте г. Чельцеву и отчасти мне. Г. Чельцевым были прочитаны на диспуте несколько таких отрывков из вашей книги, из которых свидетели ваших с ним прений могли убедиться, что в суждениях своих о некоторых явлениях в жизни беспоповцев и их учениях вы не соблюли даже той меры спокойствия и беспристрастия, которая была бы обязательна не только для объективно-исторического, но и для чисто критического изложения предмета. Что элемент критики, к сожалению не упорядоченный и не опирающийся на строго приводимое начало, занимает в вашей книге очень заметное место, это не трудно доказать подлинными из нее выписками и ссылками на ваши положения, представляющие итог (далеко, впрочем, не полный) сказанного в книге. На стр. 11 выпуска I, говоря о браках, которые совершались в обществе отделившихся от церкви ревнителей старого обряда на самых первых порах их отпадения, вы отзываетесь об этих браках таким образом: "Так как на первых порах на стороне раскола было немало лиц священных, то, по всей вероятности, защитники старины без особых затруднений вступали в браки помимо православной церкви. И если мы возьмем во внимание всю малозначительность тех обрядовых разностей, исполнения коих раскольники требовали как непременного условия для правильности брака, то, кажется, не погрешим, если скажем, что браки раскольников, совершавшиеся по старопечатными требникам священниками, державшимися старых обрядов, сначала были браками в сущности дела правильными". В этих словах, как вы сами, без сомнения, согласитесь, заключается не просто историческое изложение того, как совершался брак у раскольников в первоначальную пору их отделения от церкви, а также и суждение о нем как о браке, в существе дела правильном, несмотря на то, что он совершался, как вы сами выразились, помимо православной церкви. Второе положение ваше изложено в следующих словах: "Иван Алексеев, автор книги "О тайне брака", признавая необходимым для заключения брака церковное венчание, понимал в то же время брак не как таинство, но как естественный, или по крайней мере гражданский, союз двух лиц разного пола, только неразрывный; он требовал венчания брака не по существу дела, а для соблюдения формы, и в этом случае показал себя истым раскольником". О том же писателе на стр. 122 — 123 выпуска I вы говорите, что Иван Алексеев, этот "раскольник, которого мы привыкли считать жарким ревнителем старины и буквы, еще в первой половине прошлого столетия заговорил о браке, подобно современным нам ревнителям женской эмансипации". Это уже не только суждение, но даже решительный приговор, несправедливость коего я постараюсь доказать при дальнейших с вами объяснениях. На стр. 259 того же 1 выпуска, изложив учение о бессвященнословном браке руководителей общества покровской часовни (поморцев) и сущность их полемики с федосеевцами, вы присовокупили от себя: "Поморцы, довольствуясь для заключения своих браков благословением наставника-мирянина, хотя бы и соединенным с прочтением канона, апостола и евангелия и с пением молебна, очевидно, не придавали браку значения таинства, а смотрели на него просто как на гражданский союз". Слова эти представляют не что иное, как ваш собственный вывод об учении поморцев, и потому точно так же относятся к области суждения, равно как и отзыв ваш на стр. 182 выпуска II о воззрении на брак федосеевского писателя 50-х годов нашего века казанца Филиппа Осипова, о котором вы выразились так: "За исключением несчастного заблуждения, будто ныне уже последние времена мира и царство антихриста, будто церковь православная — церковь еретическая, все остальные рассуждения Филиппа Осипова верны и опираются на почву церковного предания". На стр. 75 выпуска II, говоря о беспоповцах, которые в 40-х и 50-х годах нашего века венчались в православных и единоверческих церквах, без присоединения к церкви, по принуждению власти, и замечая при этом, что они поступали так "не по искреннему побуждению, но из страха, поневоле!" и что "таким образом, благословение церкви часто раздавалось людям, которые не только не уважали его, а напротив, положительно ни во что не ставили"; немного ниже, на стр. 80 того же выпуска, вы присовокупляете к сему, что "в прошлое царствование под влиянием разных обстоятельств учение о необходимости брака более и более усвоялось поморскою беспоповщиной и выражалось не только в форме бессвященнословных, или сводных брачных союзов, заключавшихся по благословению родителей и наставников, но и в виде правильных браков, освящавшихся молитвами православных и единоверческих пастырей". То есть, браки лиц, которые повенчаны в православном или единоверческом храме, хотя бы лица эти к истинной церкви и не принадлежали и даже ставили совершаемое над ними священнословие решительно ни во что, вы все-таки признаете правильными. Согласитесь, что и это — суждение; правильное или нет, об этом речь впереди. Итак, не я, а точные выписки из вашей книги и ваших положений, которые я счел долгом привести в подтверждение своего первого возражения и к которому я буду постоянно возвращаться при дальнейших с вами состязаниях, несомненно свидетельствуют не только о некотором присутствии в вашей диссертации элемента критики (что, повторяю, вам было бы слишком невыгодно и отрицать), но даже о том, что ни один из видов брака, в вашем сочинении рассмотренных, не оставлен вами без вашего личного о нем суждения и критического отзыва о степени его правильности. А так как степень правильности того или другого вида брака определяется, по моему, конечно, и по вашему убеждению, большим или меньшим приближением его к понятию о браке, содержимому церковью, то обстоятельное и по возможности полное изложение того, в чем, по учению церкви, состоит самая сущность таинства брака, какое значение имеет, в частности, каждая из выше упомянутых составных частей сего понятия и какие вообще условия необходимы для правильного бракосочетания, входило, еще раз скажу, в круг несомненных обязанностей писателя, предлагающего обществу "исторический очерк раскольнического учения о браке". Такое изложение было бы в высшей степени полезно не только для вашего читателя, которому оно помогло бы в правильной оценке изображенных вами явлений из жизни беспоповщинских обществ, но и для вас самих: оно должно было предостеречь вас от немаловажных ошибок и немалочисленных противоречий с самим собою и предотвратить ту сбивчивость терминологии, которая составляет характеристическую черту вашего сочинения. II. Второе мое замечание касается вашего отзыва об учении Ивана Алексеева, о котором во втором положении, выше вполне приведенном, а также на стр. 122 — 123 выпуска I, вы выразились: будто бы он брак не признавал таинством, а смотрел на него как на естественный, или, по крайней мере, на гражданский, союз двух разного пола лиц, только неразрывный, и что, признавая священнословие необходимым не по существу дела, а только для формы, он явил себя истым раскольником и даже сообщником тех учений, которые проповедываются современными нам ревнителями женской эмансипации. Этот отзыв я считаю, во-первых, неверным; во-вторых, оскорбительным для памяти деятеля, которого, несмотря на его религиозные заблуждения, мы не можем не уважать как восстановителя в обществе беспоповцев попранного ими начала семейной жизни; в-третьих, несогласным с вашими собственными словами о характере учения и деятельности Ивана Алексеева, сказанными в другом месте вашей книги. Вы говорите, что Иван Алексеев считал брак не таинством, а естественным или гражданским союзом; но во всей вашей книге, исполненной многоразличных выписок и ссылок, я не нашел ни одного подлинного слова Ивана Алексеева о том, чтобы он сам предлагаемый им брак не считал за таинство и чтобы в замену бывшего в Христовой церкви таинственного союза мужа и жены, во образ союза Христа с церковью, он предлагал новый, им самим вымышленный, брак естественного или гражданского характера. И я беру на себя смелость утверждать, что такого отзыва о браке, сделанного от лица самого Ивана Алексеева, вы не отыщете во всем обширном его сочинении, и что ваши слова представляют таким образом не им самим формулированное учение о брачном союзе, а вами за него сделанный вывод из его соображений, за правильность коего ответственность лежит исключительно на вас. Данные, из которых сделан вами этот вывод, собраны во 2 главе I выпуска вашего сочинения; позвольте вас пригласить рассмотреть их вновь вместе со мною и затем рассудить, приводят ли они необходимо к тому заключению, на котором остановились вы, или есть возможность, не выходя из их круга, прийти к иному, даже совершенно противоположному выводу. При этом чтобы прямее и ближе подойти к решению занимающего нас вопроса, начнемте с рассмотрения того, чем, собственно, вызвано было знаменитое сочинение Ивана Алексеева "О тайне брака" и какой потребности беспоповских обществ соответствовала его главная мысль. После приговора Московского собора 1666 — 1667 гг. и по наложении им на последователей старого обряда нерешимых и безвозвратных клятв, коими было утверждено и запечатлено конечное отлучение старообрядцев от общения с церковью, та часть раскола (беспоповщина), о которой у нас речь, пришла, как известно, к такому убеждению, что "существующее время, со всеми обстоятельствами, самое последнее", что в мире воцарился уже противник Божий, и св. церковь "без вести бысть"; что вместе с гибелью благочестия исчезло и правильное священство и что "за рассыпанием руки освященных" не может быть и совершения установленных церковью тайн. Исключение было допущено ими только для двух из седьми таинств: крещения и покаяния, которые по нужде могут совершаться, по их мнению, и без священства, простецами. На этом основании они провозгласили учение о безусловной невозможности совершения в их обществе брака и о всеобщем обязательном девстве, и не только не допускали брачного сочетания между лицами, принадлежавшими к их согласию изначала, но даже и обращавшихся к единомыслию с ними супругов, венчанных в церкви, разводили, по их выражению, "на чистое житье". Вот против этого-то мнения начальных беспоповских учителей* и выступил сперва со своей устного проповедью, а потом и со своею книгой, Иван Алексеев, возмущенный до глубины души теми последствиями, к коим неизбежно должно было привести и действительно привело беспоповцев учение о принудительном девстве или, лучше сказать, безбрачии, и стал учить, что к допущенным уже всеми беспоповцами изъятиям относительно крещения и покаяния следует присоединить новое исключение в пользу таинства брака: ибо, вопреки мнению прежних учителей беспоповского толка, и брак, точно так же, как крещение и покаяние, может, по его мнению, быть вполне правильно (в виде таинства) совершаем при безусловном отсутствии на земли правильного священства. Я не вхожу здесь в рассмотрение того, правильно ли было воззрение Ивана Алексеева, так как у нас пока не о том речь. Ведь и та мысль беспоповцев, что они имеют право совершать без священника таинства крещения и покаяния, не может быть признана справедливою; тем не менее, никто не решится на этом основании утверждать, что беспоповцы не считают крещения и покаяния церковными тайнами; если бы не считали, им незачем было бы их и совершать. А потому можно опровергать как их учение о способе совершения крещения и покаяния, так и понятие Ивана Алексеева о сущности и условиях правильного брака; но из-за этого приписывать ему воззрение на брак как на союз естественный или гражданский, чуждый благодатного таинственного освящения, значит внести в заключение то, чего не дано в посылках. ______________________ * Впрочем, и между первоначальными наставниками беспоповского согласия были люди, признававшие необходимость брака и семьи, как, например, Вышатин и Феодосии Васильев, родоначальник нынешних бракоборцев. ______________________ Иное дело ошибочно думать о таинстве, и иное отвергать его: разность в степени и характере того и другого заблуждения очевидна и при том весьма значительна. Например, латинская церковь неправильно мыслит и учит о совершении таинства евхаристии, допуская опресноки, лишая мирян чаши и отступая от издревле хранимого в церкви предания о самом времени пресуществления даров; между тем, никто вследствие сего не скажет, что эта церковь не признает евхаристии за таинство и что она отвергает самое пресуществление, как кальвинисты. Поповское согласие сманило к себе в 1846 году недостойного православного митрополита, и способами, всем известными, восстановило в своей среде, через сего странного священноначальника, высшую иерархическую степень, которой ему недоставало и которая явилась источником нужного для сего согласия священства. Одной минуты беспристрастного размышления достаточно, чтобы признать неправильность такой нечаянно возникшей иерархии; но никому, однако, не придет на мысль выводить из этого, что поповцы считают рукоположение не таинством. Что Иван Алексеев сам почитал предлагаемый им брак за таинство, тому свидетель вся его книга, начиная с ее заглавия: "О тайне брака". Весь подвиг его жизни и все намерение его ученого исследования в том только и состояли, чтобы обществу беспоповцев, которые потому единственно и отвергали брак, что он, по их мнению, не может быть совершен без правильного священства, доказать, что, напротив того, и при отсутствии истинного священства вполне возможно совершение брака как таинства. Именно: брака как таинства; ибо что касается гражданского брака, то и говорить нечего, что он может быть совершен без священника: тут нечего было бы и доказывать, и не надо было бы предпринимать тех дальних странствий и усидчивых книжных изысканий, на которые обрек себя еще с отроческого возраста Иван Алексеев. И способ доказательств, и самый источник их был бы в таком случае иной: зачем бы Ивану Алексееву, если б он вздумал предлагать брак гражданский, искать подтверждения своей мысли в Большом Катехизисе или в Кормчей, где ни о каком другом браке, кроме признаваемого церковью, следовательно, таинственного и благодатного, не может быть и речи? Зачем ссылаться на Дионисия Ареопагита и на свидетельства ветхозаветной и новозаветной истории? Да и кому бы стал он предлагать гражданский брак? Обществу, которое все условия своей жизни определяло началом религиозным или церковным и которое одной минуты не потратило бы на разговор о браке гражданском, ни на что ему не нужном? Ведь вы сами же говорите в положении 3-м, что искание выговскими поморцами в первой половине прошлого века, архиерея на востоке было вызвано главным образом вопросом о браке. Не ясно ли из этого, какой брак, освященный или гражданский, был нужен беспоповскому согласию? Все дело в том, что Иван Алексеев путем своих изысканий дошел до такого заключения, что сущность таинства брака состоит не в священнословии, совершаемом в церкви иереем, а инде, именно: во взаимном соизволении, или как он выражается, "в любовных слогах" жениха и невесты, а также в согласии на брак их родителей (до известного возраста брачующихся), и в том первоначально изреченном Божием глаголе: "да будет два в плоть едину". Церковному же священнословию, надобности в коем он, впрочем, нисколько не отвергал, Иван Алексеев придавал значение второстепенное, как действию, коим выражается, с одной стороны, общественное признание совершаемого брака, с другой, обязательство вступающих в брак пред обществом хранить брачный союз неразрывно и честно. "Треми, — говорит он, — согласии составляется брак: согласием родителей, согласием жениха и невесты и согласием общенародным". Каким же путем дошел Иван Алексеев до такого заключения? Во-первых, в разных учительных книгах он нашел, как говорите вы сами, такие определения брака, в которых не говорится о существенном значении для него пресвитерского венчания и в которых, по-видимому, подается та мысль, что единственным основанием брака служит первоначальное Божие благословение, данное в лице Адама и Евы их потомкам, и затем взаимное согласие желающих вступить в брак, выраженное словами перед свидетелями; Так, в Большом Катехизисе на вопрос: "Что есть брак" дается такой ответ: "Брак есть тайна, ею же жених и невеста от чистыя любве своея в сердцы своем усердно себе изволят и согласие между собою и обет сотворят, яко производительно, по благословению Божью, во общее и неразделимое сожитие сопрягаются: яко же Адам и Ева, прежде падения и без плотского смешения, прав и истинный брак иместа; и есть сопряжение мужа в жены в законном чину, в сожитие нераздельное, иже от Бога приемлют особне сию благодать, дабы дети добре и христиански родили и воспитали и да соблюдутся от мерзостнаго блудного греха и невоздержания". А на вопрос: "Кто есть действенник тайны брака", в том же Катехизисе дается такой ответ: "Первое убо сам Бог, яко Моисей боговидец пишет: и благослови я Господь Бог, глаголя: "раститеся и множитеся и наполняйте землю, и обладайте ею", еже и Господь в Евангелии утверждает, глаголяй: "яже Бог сочета, человек да не разлучает". Посему сами брачующиеся сие себе тайну действуют, глаголющее "аз тя посягаю в жену мою, аз же тя посягаю в мужа моего: аки сам кто продается, сам есть вещь и купец, сице и в сей тайне сами себе продаются и предаются оба себе купно в сию честную работу". С другой стороны, Иван Алексеев несущественное в составе таинства брака значение священнословия выводит из того соображения, что церковь во все времена принимала супругов, приходивших в ее лоно от ересей, иудейства, даже от язычества, не совершая над ними таинства брака и сожития сих супругов, равно как и деторождение их, всегда признавала благословенным и не имеющим нужды в каком-либо восполнении, наравне с браком, совершенным в церкви, и с деторождением, от церковного брака последовавшим, и таким образом браку, заключенному не только в еретическом обществе, но даже и вовсе вне христианства, усвояла известную священную силу. "Вси святых апостолов и святых отец правила, — пишет Алексеев, — и всея святыя церкве обычаи и истории свидетельствуют, елико приемляху браки от еллин, еликия от еретик, якоже в введении и невведении, вси равно в церковь неповторно, не разведше, приемляхуся; зри, колико быша сего во дни арианства, во дни едино-вольных еретик, во дни иконоборства, егда вси грады, вся страны в то принуждахуса: обаче ни едина история не помяне, чтобы браковенчании в тех еретиках правовернии или повторялися, или не принималися". "Видим, — пишет он в другом месте, — яко по-еллински, яко по-жидовски, такожде по еретически браки восприявше, церковь Божия равно в приятии поступает, о чем весь народ христианский, пришедый от оных в познание истины, свидетельствует наши словеса не ложна быти. Аще же кои в познавше свет евангельского разума и потом случаем каким либо браковенчашася в еретиках, и тако браковенчанно паки со женами возвращахуся к соборной церкви, не разведше, ниже второвенчанно в соборную приимахуся церковь, и не токмо приимахуся таковии, но и призывахуся". Наконец, в другом еще месте своего сочинения Алексеев говорит: "Тайна брака не так от церковного действа силу имать, как от Божияго оного содетельства и Божих оных словес... Посему церковь неразнственно все браки имяше.... И от всякого языка, аще от еллин, не знающих Бога, аще от жидов и аще от еретиков праходящия со своими их браки приемлет в том же действе, точию бы в них было законно по коегождо обычаю совокупление. Прочий же тайны, кроме сея единыя, святая церковь не приемлет". Прошу вас вникнуть в последние, курсивом напечатанные, слова: неужели из них неясно, что Иван Алексеев не исключал брака из числа седьми церковных тайн, а напротив, считал его именно одною из этих тайн, но только находил в ней известную, выше объясненную, особенность? И так все, что вы могли бы с некоторым правом сказать об учении Ивана Алексеева на основании вами же самими приведенных данных, не простирается далее следующего: что он брак понимал как одно из богопреданных церковных таинств, но заблуждался лишь в определении его сущности и в уменьшении того значения, которое в составе брака принадлежит собственно иерейскому венчанию. Я сказал: "с некоторым правом", ибо и это заключение, уже далеко не столь для Ивана Алексеева предосудительное, потребовало бы доказательств, которые должны были бы состоять в опровержении всех приведенных им в подтверждение его мысли доводов; а между тем этого опровержения в вашей книге нет. Мало того. Если говорить строго, то вы, именно вы, не имели настоящего права сделать даже и такой отзыв о сущности учения Ивана Алексеева. Почему вы предлагаемый им брак считаете не только неправильным, но даже вовсе исключаете его из ряда таинств? Собственно, потому, что Иван Алексеев, полагая сущность таинства не в священнословии, обращался за ним к той церкви, которой сам не признавал истинною, между тем как такое, не в истинной силе, а только условно и с ограничением приемлемое священнословие, совершаемое священником иноверным, таинства составить очевидно не может. Но если так, то позвольте вас спросить: на каком же основании вы считаете, что браки раскольников, совершавшиеся (на первых порах их отпадения) помимо православной церкви священниками, державшимися прежних обрядов, были браками, в существе дела правильными? Чем же эти браки правильнее тех, которые заключались по учению Ивана Алексеева? Между ними общее то, что и там, и здесь в брак вступали раскольники, то есть люди, за оградою св. церкви стоящие и, следовательно, действительного участия в ее таинствах принять неспособные; разность же в том, что браки совершались и священниками, от церкви отлученными, между тем как браки Ивана Алексеева благословлялись священниками православными. Таким образом, разность обращается еще в выгоду учения Ивана Алексеева. За что же вы к нему столь безмерно строги, тогда как к заблуждениям более важным являете столь же безмерное снисхождение? Собственными силами согласить эти противоречия я не мог, и буду с нетерпением ожидать ваших объяснений. Но верх несправедливости по отношению к Ивану Алексееву составляет сделанное вами приравнение его учения к учениям современных нам ревнителей женской эмансипации. Стремления этих ревнителей, как известно, состоят в том, чтобы в вопросе о союзе между лицами разного пола их личному чувству и влечениям предоставить полную и ничем не ограниченную свободу не только до вступления их в этот союз, но и по заключении оного: пока обоим вступившим в такой союз лицам нравится жить вместе, они живут; как скоро одному из них перестало это нравиться, он может с правом искать нового союза, столь же мало для него обязательного, как и первый, и так далее, смотря по темпераменту, до третьего, седьмого, двадцатого, сотого, без малейшего при этом помышления и заботы о нравственном состоянии и внешней судьбе покидаемых им лиц и даже прижитых с ними детей. Один из самых известных и наиболее обаятельных типов последователей сего учения представлен в роман Жорж Занд "Лукреция Флориани", именно в образе этой самой Лукреции. Что же она такое? Эта женщина, еще в цвете лет и в полном блеске своей красоты, является в начале романа окруженною четырьмя малютками, рожденными ею от четырех еще живых отцов, преемствовавших друг другу, и затем вступает в связь с пятым любовником, развитие коей и составляет содержание романа. Правила, которыми она руководствовалась в своих сближениях с отцами своих детей, состояли в том, что она никогда не отдавалась без увлечения. Об одном из своих бывших друзей она выражается так: "Я его прогнала". Потрудитесь же примирить к этой схеме отношений между полами учение Ивана Алексеева и скажите, что вы нашли между ними общего? Разве не сами вы нарисовали нам так живо чистый нравственный образ этого деятеля, который еще в детском возрасте стал ощущать безобразие нравов своего общества и, едва переступив черту отрочества, отправляется уже за разрешением возбужденного в его уме томительного вопроса в далекие и трудные странствия, предлагает свои недоумения на рассмотрение знаменитым наставникам своего согласия и предается неутомимым исследованиям всех доступных ему книжных источников, в надежде почерпнуть оттуда убеждение в вечном пребывании тайны брака; наконец, по достижении своей цели, остается сам непричастным браку, конечно не гнушаясь им, но отстранив тем всякое подозрение в своекорыстии своей проповеди? И все это при цветущей молодости, красоте, обширном уме и познаниях и в высшей степени приятном нраве, наконец, при громкой известности, одним словом, при всевозможных благоприятных условиях для заключения брака. Что же, повторяю, здесь общего с учениями и действиями современных эмансипаторов женщин? И не вы ли сами, говоря о браке Ивана Алексеева, заметили, что он почитал брак союзом хотя и гражданским только, или естественным, но, во всяком случае, неразрывным? Да что же вооружает эмансипаторов такою непримиримою ненавистью к церковному браку, как не его неразрывность? Все остальное, т.е., то, что он совершается в церкви и благословляется священником, хотя тоже не нравится эмансипаторам; но на эту сторону они смотрят гораздо легче, как на предмет, не имеющий большого значения, как на малостоящую дань суеверию и общему невежеству. Главный же порок церковного брака состоит, по их мнению, именно в его неразрывности, с которою у них и не может быть мира. Уж если вам непременно хотелось параллели между учением женских эмансипаторов и беспоповских наставников, то мне странно, как вы не остановились на ком-нибудь из федосеевцев, например на Илье Алексеевиче Ковылине? Тут сходство по крайней мере в отношении к образу действия весьма близкое; и вся разница, мне кажется, в том, что федосеевцы грешат, но каются, а последователи эмансипационных доктрин делают то же самое и этим гордятся, так что их можно бы, пожалуй, назвать некающимися федосеевцами. Близость этого сходства давно уже замечена, и я знаю, что она кидается в глаза людям с простым, но ясным взглядом на вещи. Я помню давнюю в Москве происходившую беседу, в которой одним юным последователем Жорж Занд развивалось с большим жаром и увлечением учение о женской эмансипации и по окончании которой один из присутствовавших (московский купец) кратко, но выразительно заметил: "Понимаем! Это, значит, по Илье Алексеевичу"! Сказанного доселе, я полагаю, достаточно для того, чтобы подтвердить мою выше выраженную мысль о неверности и несправедливости по отношению к Ивану Алексееву вашего отзыва о свойстве предлагаемого им брака; остается показать, что этот отзыв противоречит вашим же собственным словам о том же предмете. А для этого довольно будет, как я думаю, сослаться на стр. 149-ю выпуска 1-го вашей диссертации, где говоря о действии проповеди Ивана Алексеева на беспоповское общество, вы выразилась так: "Потому ли, что учение защитников всеобщего девства со всеми основаниями, на которых оно утверждалось, будучи сопоставлено с учением Ивана Алексеева о браке, являлось в глазах людей непредубежденных и беспристрастных слишком натянутым и фальшивым, или потому, что нужда брачного сожития слишком живо чувствовалась невольными девственниками вследствие господствовавшего в среде их разврата, — только все, что было в беспоповщине более честного и способного на принятие слова истины, стало на сторону Ивана Алексеева и готово было воспользоваться его советами в устроении своей жизни". Каким же дивом слово истины оказалось на стороне Ивана Алексеева, который, по вашему мнению, признавал брак не за таинство, а за гражданский союз, сходился в своем воззрении на брачный союз со взглядами ревнителей женской эмансипации и в этом именно пункте своего учения явился, как вы выразились, "истым раскольником"? Слово истины и гражданский брак! Слово истины и эмансипация женщин! Слово истины и истый раскол! Haec non cohaerent. "Странная некая влагаеши во ушеса наши" — скажу я с древними Афинянами и в недоумении своем, из которого сам выйти не умею, взываю к вам их же словами: "да слышим тя паки о сем". III. Третье возражение мое относится к вашему заключению о бессвященнословном браке, который введен был в среду беспоповского согласия наставником покровской часовни Василием Емельяновым, и который вы считаете (положение 6) в сущности одинаковым с браком Ивана Алексеева и только по форме представляющим "новый шаг на пути удаления раскольников от церковного предания". Изложив сущность учения наставников покровской часовни и главные черты их полемики с федосеевцами, вы остановились на следующем заключении об относительном достоинстве учения того и другого толка. "Если, — говорите вы, — смотреть на дело безотносительно к тем следствиям, к коим приходили федосеевцы и поморцы, то нельзя не сознаться, что преимущество остается на стороне первых. Федосеевцы в понимании брака стояли на строго церковной почве и признавали брак таинством, которое может совершить только пастырь церкви; между тем как поморцы, довольствуясь для заключения своих браков благословением наставника-мирянина, хотя бы и с прочтением канона, апостола и евангелия, с пением молебна, очевидно, не придавали браку значения таинства, а смотрели на него просто как на гражданский союз. Но если обратить внимание на те уклонения от нравственных начал, к которым неизбежно вели различные воззрения на брак федосеевцев и поморцев, в таком случае невольно приходится стать на сторону последних, потому что сожительство с одною избранною женщиною, хотя бы только на основании одного гражданского союза все же лучше и выше блуда с переменными любовницами". Здесь повторяется вами та же самая ошибка, которую вы допустили в своем отзыве об учении Ивана Алексеева и которая мною рассмотрена уже с достаточною подробностью. И Василию Емельянову с его последователями, как выше Ивану Алексееву, вы приписываете взгляд на брак не как на церковное таинство, а как на естественный или гражданский союз. А между тем достаточно раскрыть наудачу любую страницу Каталога, или же Исторического словаря Павла Любопытного (с которыми, замечу, вы так часто справлялись), чтобы найти там ясное опровержение вашего отзыва и положительное подтверждение той мысли, что наставники покровской часовни признавали брак именно таинством, и притом таким, коему суждено сохраниться в церкви (церковью они почитают, разумеется, свое согласие) до кончины века. Так, например, исчисляя в своем Каталоге* сочинения поморского учителя Ивана Филиппова, Павел Любопытный седьмым, по своему счету, его произведением показывает: "Ясное, убедительное и духом благочестия дышущее показание или врачество злочестивым бракоборцам, уверяя их и Духом Божиим, гласящими везде: что законный брак в Христовой церкви (а не гражданский, как вы говорите) будет существовать вечно, и он совершаться может навсегда свято (т.е. как священное таинство) единым того существом, кроме хиротонии (будучи предмет случайной принадлежности) и благословлением сопрягающихся родителей". ______________________ * По рукописному списку, принадлежавшему Валентину Федоровичу Серебренникову, лист 41 обор. ______________________ В том же самом Каталоге* в числе творений Гавриила Ларионовича Скочкова под числом 2-м показано: "Трогательное и живое, духом убеждения в Христовой любви исполненное увещание к грубым федосианцам и филипповцам о явном их заблуждении в бракоборстве: что сия тайна во Христовой церкви вечно имать пребывать, доколе мир сей существует, и что она может совершаться свято (заметьте, опять свято, следовательно, как таинство) хиротонии". ______________________ * Тот же самый список, лист 32. ______________________ Итак, нет сомнения, что учители и последователи покровской часовни проповедовали и учили о браке как о церковной тайне и уверяли только, что это таинство может быть совершено без священника, собственным своим существом (то есть, взаимным изволением жениха и невесты) и благословением родителей лиц, вступающих в брак. Вот пункт, на котором вам предстояло вступить в борьбу с писателями покровской часовни и который вы, однако, обошли, не дав битвы. А между тем в приведенных вами самими цитатах из сочинений покровских учителей вам сделан был вызов самый решительный, так что ваше уклонение от полемики (чем бы вы его ни извиняли) производит впечатление, для вашего сочинения не совсем благоприятное, тем более, что вы не просто умалчиваете об этом вопросе, а позволяете себе отвергать вывод покровцев, не дав себе труда опровергнуть предварительно те доказательства, на коих этот вывод основан. На стр. 242-й выпуска 1-го вашего сочинения читается, между прочим, следующее место: "К свидетельству св. Дионисия* поморцы присовокупляли свидетельства Матвея канониста и Севаста Арменопула, из которых (говорите вы) будто бы видно, что даже в IV веке, при Василии Великом, браки заключалась без священнословия: "Матвей канонист, писал Скочков, в гл. 8-й, в толковании 38-го правила Василия Великого, явственно показует, яко тогда упоминаемые им браки кроме всякого священнословия состояшася. То же и Севаст Арменопул в книге 8-й объясняет, яко тогда с соизволением, а не с священнословием, браки состоя-ша, но зазрения ни от правил ни от закона, ни от кого не бывало". ______________________ * Дионисия Ареопагита, на коего ссылается в подтверждение своей мысли и Иван Алексеев. ______________________ Вы сказали: "будто бы видно", — стало быть, сами такого мнения, что ни из Матвея канониста (по-русски — правильника, по прозванию, Властаря), ни из Севаста Арменопула, вовсе видно, чтобы было когда-либо такое время, когда бы браки совершались единым соизволением, без священнословия. А между тем Скочков совершенно прав, и ссылка его, по крайней мере, на Матвея Властаря (Арменопула я не имею под рукою) совершенно верна и находит себе подтверждение в других церковных писателях, на которых Скочков не сослался, вероятно, по незнанию. 38-е правило св. Василия Великого, о изъяснении коего Матвеем Властарем идет речь, содержит в себе следующее постановление: "Дочери, без воли отца последовавшие, блудодействуют, если же родители примирятся, то дело приемлет исцеление; не прямо же восстановляются в общение, но да будут под епитимиею три года". Толкуя это правило, Матвей Властарь говорит: "38-е Великого Василия правило: подвластных (по возрасту, родителям) дочерей, которые мимо воли своих отцев предали себя любовникам в общение брака, судить, как блудниц. Но если бы, говорит, родители с ними помирились и сожительство их с любовником и растлителем приняли, то сначала бывшее беззаконным чрез последующее соизволение родителей должно (по мнению св. Василия) исправиться (на условии трехлетней епитимий). Но тогда единым соизволением брак составлялся; в наше же время он без священнословия не состоялся бы". Еще яснее, в том же самом смысле, выразился об этом другой знаменитый истолкователь священных правил, Феодор Вальсамон, при изъяснении того же 38-го правила св. Василия Великого. Сказавши, что, в случае примирения родителей с дочерьми, предавшими себя в общение брака без воли родителей, бывшее сначала зло исправляется последующим соизволением родителей, так что блуд переходит в брак и что это последующее соизволение делает брак правильным, Вальсамон присовокупляет к этому: "Но это, как мне кажется, имело место (собственно, в то время), когда брак составлялся единым соизволением. Ибо ныне, когда он совершается с священнословием, если бы родители и изъявили согласие, брак с священнословием не последовал бы ранее истечения трехлетней епитимии". Итак, ваше "будто бы" решительно не удалось, и Скочков имел, как вы видите, полное право утверждать, что, по свидетельству Матвея канониста, во время св. Василия Великого "браки кроме всякого священнословия состояшася". Свидетельство Матвея подтверждается (кроме Севаста Арменопула, на которого ссылается Скочков тоже, можно думать, не без основания) древнейшим сравнительно свидетельством наиболее уважаемого и обстоятельного толковника церковных правил, сперва номофилакса и хартофилакса Великой церкви, а впоследствии патриарха антиохийского Феодора Вальсамона, и оба эти свидетельства весьма замечательны по своей форме: ни Вальсамон, ни Матвей Властарь, как вы, вероятно, заметили, вовсе и не усиливаются доказывать, что в прежние времена брак составлялся без священнословия, а указывают на это с совершенным спокойствием и твердостью как на общеизвестный в их время факт, в достоверности которого не было ни малейшего сомнения. Таким образом, Скочков на основании приведенных им свидетельств ставил перед вами и вообще перед нашею богословскою наукой следующее ученое положение: "Если в истории истинной Христовой церкви действительно было такое время, когда вполне правильные, в смысле церковном, браки составлялись единым соизволением, без священнословия, а между тем такого времени, когда бы брак в церкви не почитался за таинство, никогда не было, то отсюда вывод ясен, и вопрос о безусловной невозможности брака, как таинства, без священнословия решается отрицательно". И на этот вопрос наша наука, по крайней мере от вашего лица, не предложила не только вполне удовлетворительного решения, но даже вовсе никакого ответа, если не считать за ответ ваше косвенное "будто бы". А между тем, это был пункт для генерального сражения; здесь требовалась вся ваша ученая энергия, чтобы доказать (если только доказать это вы считаете возможным), что священнословие не только теперь, но и во все времена христианской истории составляло существенную и необходимую сторону таинства брака. Если же этого доказать нельзя, то вам предстояло, по крайней мере, объяснить вашим читателям, когда и при каких условиях введено в церкви священнословие брака, почему оно сделалось необходимостью и каким образом, по введеннии священнословия, в него было перенесено, так сказать, средоточие брачного таинства, причем, брак в наше время без священнословия и состояться не может... как говорит Матвей канонист. Вы этого не сделали; не знаю, сделал ли за вас кто другой. Думаю, что нет. А до тех пор, пока этого не сделано, вы не имели, по моему мнению, никакого права не только приписывать наставникам покровской часовни воззрение на брак как на естественный или гражданский союз (что во всяком случае останется несправедливым), но даже считать предлагаемую им схему брака неправильною. Иное дело мы, то есть, лица, не писавшие об этом предмете ученых исследований: с нас довольно знать, что церковь в наше время не знает и не предлагает верным иного брака, кроме священнословного. И как, по выражению св. Феофилакта Болгарского, "почивает веровавший от иудей, егда слышит яко от Давида есть Христос", так и нам, пребывающим в общении и послушании церкви, достаточно знать, что церковь учит так, а не иначе, чтобы не искать другого брака. Но вы не просто верующий член церкви; вы — ученый исследователь, по доброй воле избравший предметом своего ученого труда раскольническое учение о браке и, следовательно, обязанный отвечать достойным науки образом на всякое, а тем более на столь важное, приражение противных учений. Вывод из вышеизложенного для нашей науки не совсем лестный. Но я покаюсь перед вами, что он доставляет мне не одно огорчение. Меня всегда возмущало наше легкомысленное отношение к ученым исследованиям раскольнических писателей, которых мы, с легкой руки Феофана Прокоповича13 привыкли обзывать огулом "тупыми и грубыми сумасбродами, и единой части христианского исповедания не знающими, но токмо обманою простого народа чреву своему служащими, сущими атеистами, прямыми безбожниками"* и которые между тем не редко удивляют беспристрастных читателей обширною начитанностью и необыкновенным прилежанием в своих изысканиях, которые, прибавлю, того же самого Феофана (в вопросе о поливательном крещении, по поводу коего он их и наградил исчисленными эпитетами) умели поставить au pied du mur, обличив его неправильное мнение о равночестии поливательного и погружательного крещения непререкаемыми свидетельствами о постоянном хранении в церкви исключительно погружательного способа крещения. Мне всегда казалось, что с раскольников будет и того, что они вытерпели в течение 200 лет от направленных на них карательных мер в области жизни гражданской и общественной; науке же, как бесстрастному судилищу истины, не приемлющей лица, неприлично идти по следам страстей и узких практических воззрений; на ее суде нет ни раскольника, ни еретика, а есть только их мнения, с которыми она и должна ведаться в мере своих сил. Справедливость в суждениях и отзывах — это minimum наших обязанностей по отношению к противникам. И потому настоящий урок, данный в вашем лице всем нам, я считаю не бесполезным. ______________________ * Истинное оправдание правоверных христиан, крещением поливательным во Христа крещаемых. 1724 г. ______________________ IV. В вашем 5-м положении выражена та мысль, что учение Ивана Алексеева о браке могло найти себе последователей среди беспоповцев, только благодаря тому обстоятельству, что в первой половине прошлого столетия некоторые православные причты решались, по разным побуждениям, нарушать закон о венчании раскольников не иначе как после предварительного присоединения их к церкви и по новоисправленным требникам. Закон, о котором вы здесь говорите, выражен в двух указах Святейшего Синода, последовавших в 1722 году, 15 мая и 16 июля, из коих в первом сказано: "В брачных раскольников с православными сочетаниях лице раскольничье православному сопрягаемое, первое да приимет церкви святой обещание с присягою; обоих раскол держащих лиц не венчать"; а во втором: "Раскольники, ежели похотят детей своих венчать от православным иереев, и таковых православным иереям венчать по чину церковному и по новоисправленным требникам, как и прочих православных, точно брачущихся обязывать присягою и сказками, что им впредь расколу не держать, но быть в содержании правоверия твердым и с раскольниками никакого согласья не иметь" и т.д. Эти указы, подтвержденные еще новым Указом 21 марта 1736 года, преграждали последователям Ивана Алексеева путь к совершению приемлемых ими браков: так как они искали бракосочетания в православных церквах вовсе не с тем, чтобы войти в соединение с церковью, а единственно для удовлетворения потребности, которая средствами их собственного согласия удовлетворена быть не могла, и при этом ставили непременным условием, чтобы священнословие брака совершалось по древнепечатным (иосифовским) книгам. "Но, к радости Алексеева и его последователей, — замечаете вы, — в то время, когда издавались указы с предписанием венчать раскольников не иначе, как по церковному чину и новоисправленным требникам и по присоединении их к православию, между православным духовенством было немало лиц, который считали распоряжения власти, чего бы они ни касались, не для них писанными, или, по крайней мере, за пенязи готовы были нарушать их при всяком удобном случае". Что этот отзыв не есть клевета на православное духовенство первой половины прошлого века, а сущая правда, тому доказательством приводится у вас упорное неисполнение духовенством всех епархий (кроме Московской и Нижегородской) Высочайшего указа 1716 года "О сборе во всем государстве штрафа с неис-поведавшихся и о переписи и обложении раскольников двойным окладом против их платежей". Упорство это доходило до того, что, несмотря на новое подтверждение об исполнении этого указа от имени Синода и Сената, к концу того же 1716 года потребовался новый подтвердительный указ Святейшего Синода "о присылке надлежащих бородачам и раскольникам ведомостей", и что за всем тем по всем этим указам "достодолжного исполнения не учинено". Прежде всего, позвольте вам заметить, что сопротивление этим и тому подобным указам со стороны епархиальных духовных проистекало не из одного корыстного потворства раскольникам, а также и из прямого сочувствия части тогдашнего духовенства к старообрядчеству, о чем и сами вы свидетельствуете (Вып. I, стр. 154 и далее), так что влияние пенязей в этом деле едва ли справедливо ставить на первый план. Затем, обратите внимание на содержание и цель указа, от исполнения коего устранялось духовенство: взимать денежный штраф с лиц, не бывших на исповеди. Положим, что Петру I, как вы справедливо замечаете, нужно было много денег на флот, на шведскую войну, вообще на его преобразования; но не могло же нравственное чувство строителей тайн Божиих не смущаться тем, что одна из сих богопреданных и священнейших тайн была поставлена в такое неприличное и оскорбительное соприкосновение с фискальными целями государства. До какой степени живо чувствовалась в народе неестественность этой связи между святыней и налогом, можно заключить из того, что устранение оной было одною из первых забот старообрядцев, пришедших впоследствии, во времена Екатерины II и Павла I, к сознанию необходимости воссоединения с церковью. Статья 13-я прошения, поданного самими старообрядцами митрополиту Платону и послужившего основанием ныне существующему единоверию, состоит в следующем требовании: "При старообрядческих церквах иметь троечастные книги; но во время святых постов, если кто из старообрядцев, по каковым-либо встретившимся обстоятельствам, на исповеди и у причастия св. тайн не будет, таковых ко взысканию с них штрафных денег не выписывать, а о том никуда не представлять, но да судят о том духовные их отцы по священным правилам. Если же кто, по нерадению, или пренебрежению, или другим незаконным причинам, уклоняться будет от оныя святыни, таковых записывать в особые книги и наказывать епитимию и другим духовным исправлением". Относительно сего требования митрополит Платон, представляя свои предположения об учреждении единоверия на усмотрение Святейшего Синода, дал от себя такой отзыв: "Хотя на сию статью и можно согласиться, но как штрафные деньги собираются в казну, то сие зависит от благоусмотрения Святейшего Синода. А если б и все православные от оного денежного штрафа были освобождены, а наказуемы б они были за духовное преступление духовными епитимиями, сие бы сходственное было с духовным прегрешением". Далее, нельзя оставить без внимания и того обстоятельства, что переписывать "бородачей" приходилось людям, которые сами носили бороду. И если даже теперь, через 150 с лишком лет, это странное преследование почтенного народного обычая представляется напрасным и оскорбительным насилием, которому так и хочется противопоставить по крайней мере строгость запоздалого исторического осуждения, то каково же было современникам той эпохи, когда гонимые властью особенности народного обычая получили значение символа, и в особенности тем из них, которые, как, например, духовные лица, принуждались к участию в этом преследовании? Итак, хотя ваши показания о недостатке усердия местного духовенства первой половины прошлого века к исполнению означенных указов вовсе не клевета; но в них есть, по моему мнению, во-первых, та ошибка, что "пенязям" отведено в этом деле слишком видное место, а во-вторых, явное преувеличение в том, будто бы духовенство того времени считало не для него писанными все распоряжения власти, чего бы они ни касались. Чтобы доказать это последнее положение, вам нужно было бы привести какие-либо новые данные. Из тех же явлений, на которых вы основали свой вывод, такого заключения вывести решительно нельзя, а можно заключить лишь одно, что иные меры, исходившие от церковной власти во времена Петра I, принимались духовенством весьма несочувственно и потому встречали в нем вместо готовности к исполнению явную холодность, а иногда и прямое противодействие. Впрочем, эти замечания, относящиеся не прямо к предмету нашего состязания, я привел только кстати, так как мимо их лежала дорога. Главное же, о чем я хотел просить вашего разъяснения по настоящему пункту, состоит в следующем: если вы так строго осудили духовенство первой половины прошлого века за совершение выше описанных браков, то, разумеется, потому, что вы эти браки считаете неправильными; ибо в противном случае пришлось бы заключить, что Святейший Синод запрещал совершение браков православных, чего вы не говорите и чего не только не было, но, очевидно, и быть не могло. В чем же состояла неправильность этих браков? Без сомнения, в том, что они совершались над лицами, которые к церкви присоединены предварительно не были, а потому и права на участие в таинствах церкви иметь не могли. Я со своей стороны не имею ничего сказать против той мысли, что эти браки были существенно неправильны; но я не могу понять, как можете держаться такого мнения вы. Из вашей книги мы узнаем, что в 40-х и 50-х годах нашего столетия, когда правительство было занято изысканием наиболее действительных против раскола мер, признано было полезным и возможным разрешить венчание в православных и единоверческих церквах таких лиц, которые до венчания, во время венчания и после венчания были и оставались раскольниками, и если решались принимать церковное бракосочетание, то единственно по принуждению власти и по чувству самосохранения. Говоря о таких браках (стр. 159 вып. II), вы выразились таким образом: "Жаль только, что епархиальная власть, равно как и Святейший Синод, отказывали в подобных просьбах о повенчании раскольнических супругов в православных церквах, на том основании, что "венчание в православной церкви лиц обоего пола, в расколе пребывающих и к православной вере не обращающихся, указами 1722 года мая 31 и 1736 года марта 21 воспрещено". Если вы изъявляете сожаление о медлительности Святейшего Синода в этом деле, то очевидно, что вышеописанные браки вы признаете правильными; ибо я не могу допустить мысли, чтобы вы сожалели о недостатке в церковной власти решительности на допущение действий неправильных. Впрочем, в другом месте вашей книги, выше мною приведенном, признание этих браков правильными выражено вами в форме весьма определительной, не допускающей ни малейшего сомнения в сущности вашего воззрения на этот предмет. "Таким образом, — говорите вы в заключении главы 2-й выпуска II, — в прошлое царствование под влиянием разных обстоятельств учение о необходимости брака более и более усвоялось поморскою беспоповщиной и выражалось не только в форме бессвященнословных или сводных брачных союзов, заключавшихся по благословению родителей и наставников, но и в виде правильных браков, освящавшихся молитвами православных и единоверческих пастырей". Позвольте же вас спросить, чем эти браки правильнее тех, которые совершались в православных храмах последователями Ивана Алексеева и за которые вы предаете суду и негодованию читателя священников прошлого века? Неужели тем, что в прошлом веке эти браки были воспрещены, а в нынешнем разрешены? Но разве возможно вопрос о правильности того или другого вида брака поставить в зависимость от случайных распоряжений местной церковной власти и считать один и тот же вид брака, пока он запрещен, неправильным, а когда разрешен, правильным? Очевидно, нет; правильность брака, как и всякого другого церковного таинства, определяется такими условиями, которые относятся к его сущности; и если заключенный брак по сущности своей оказался бы правильным, то он оставался бы правильным и запрещенный; если же он в существе был неправилен, то будет неправильным и разрешенный. Не только власть местной церкви, но решительно никакая власть в мире не может присвоить себе права признавать богопреданные таинства, от начала христианства до последних дней, неизменно в одном и том же разуме содержимых всеми верными, унаследовавшими сей священный залог своего спасения и блаженного упования от св. апостолов, исповедников и вселенских учителей веры, правильными или неправильными, по своему усмотрению. В таком деле не может быть, по апостолу, ей и ни. Ведь если, по-вашему, признавать такой брак правильным, то личное расположение и настроение приемлющих таинство придется поставить ни во что, между тем как им, собственно, и привлекается всегда готовая снизойти и только ожидающая призвания освящающая благодать таинства. А между тем расположение, с каким беспоповцы приступали к совершавшемуся над ними в 40-х и 50-х годах, против их воли, таинству брака, очень хорошо известно. Вы сами изображаете его в следующем виде: "Те из них, кои венчались (в православных и единоверческих церквах), делали это не по искреннему убеждению, но из страха, поневоле, и, таким образом, благословение церкви часто раздавалось людям, которые не только не уважали его, напротив, положительно ни во что не ставили". И после этого все такие браки правильны? Да не будет! Как вы не заметили, что и разрешившая их власть отнюдь не признавала их правильными? Ведь в вашей же книге мы читаем, что указы о повенчании сих браков давались епархиальными начальниками только для собственного их руководства, с тем чтобы это разрешение не предавать гласности и браки повенчанных в церкви раскольников записывать не в общие метрики, а в особые тетради; что разрешение венчать эти браки давалось, по выбору, сперва одной губернии, а потом другой, по соображению местных условий, иногда вопреки убеждению епархиального начальства. Все эти предосторожности и ограничения, вообще, все приемы власти, разрешавшей эти браки, ясно показывают, что подобная мера не считалась и ею самою за правильную, а только за полезную по ожидавшимся от нее последствиям и входящую в разряд таких распоряжений, которые характеризуются греческим термином: "домостроительства (церковного, разумеется) ради". Уж если на то пошло, то скажу вам, что, по моему мнению, ближе к правильным и браки, которые совершались в православных церквах над последователями Ивана Алексеева. Сии последние приступали к церковному таинству по чувству собственной внутренней в ней потребности, нисколько им не гнушаясь, напротив, признавая за ним некоторое священное значение, как ясно видно из следующих, вами же приведенных, слов Ивана Алексеева: "Святая церковь (здесь, разумеется, беспоповское согласие) не умствует о внешней (православной) церкви так, аки бы в ней священных не было молитв, но глаголет молитвы, бываемые в ней, молитвы священные, и вси сосуды и одежды внешния церкви и действа не суть проста, но суть священная"; между тем как беспоповцы, приступавшие к бракам, разрешенным в минувших десятилетиях, почитали это только уступкою насилию, которую и спешили очистить, по возвращении к своим наставникам, надлежащим исправлением и епитимиею. V. Все, читавшие вашу книгу, с кем только я имел о ней разговор, согласно отзываются с невыгодной для вас стороны о том тоне, в который вы не редко вдаетесь при изображении непривлекательных и предосудительных черт жизни раскольнических обществ. К этим отзывам вполне присоединяюсь и я, тем более, что, впадая по временам в этот тон, вполне свойственный комедиям и водевилям и отнюдь не допускаемый в серьезных ученых рассуждениях*, вы нимало не искупаете своей ошибки потребным для этого искусством, которым в высшей степени владеет другой мой добрый приятель, тоже Иван Федорович (Горбунов). Жребии человеческие разделены, и лучше всего держаться каждому своей доли, какая она есть, не преступая в предел братень: по-латыни это выйдет: suum cuique! ______________________ * Я разумею тут ваши: "ндраву моему не препятствуй" и тому подобные изречения, о коих упоминал, между прочим, в своих возражениях г. Чельцов. ______________________ Несоответствие этого тона серьезному содержанию вашего сочинения еще ярче выступает в тех случаях, когда ваш отзыв о том или другом явлении из жизни беспоповцев является притом, и по сущности своей, несправедливым или, по крайней мере, неравномерным. Так, например, говоря о совершении в беспоповщинском согласии бессвященнословных браков, вы выражаетесь так: "главная фабрикация раскольнических беспоповских браков в С.-Петербурге совершалась на Охте, в бывшей здесь покровской молельне". Это и другие сему подобные уничижительные выражения о бессвященнословном браке, во-первых, с вашей же точки зрения, несправедливы, ибо вы почитаете их в сущности одинаковыми с браком Ивана Алексеева, проповедь о коем вы назвали, как показано выше, "словом истины"; во-вторых, неприятны, ибо они приводят на память другие вами же упоминаемые и справедливо осуждаемые выражения (о тех браках) некоторых епархиальных архиереев, от коих нашел нужным воздержать их даже Святейший Синод. Меня в этом деле оскорбляет главным образом то, что подобного выражения никто из нас не позволит себе, говоря о браке, например, лютеранском; между тем как, по суду церковному, он не имеет никакого преимущества перед браком покровской часовни. Как тот, так и другой совершается простецом, т.е. лицом, не имеющим благодати рукоположения, и вся разница, стало быть, в том, что там немец и доктор богословия, перед которым мы чувствуем трепет, а здесь русский простолюдин, которого мы изощряемся презирать сколь возможно глубже. Это презрение проявляется в большей части полемических сочинений, писанных против раскола, где нередко попрекают его наставников тем, что они мужики. Эта черта какой-то аристократической брезгливости, носящей на себе печать шляхетских нравов и занесенной к нам, как мне кажется, киевскими и вообще западнорусскими учеными. Не говоря о крайнем неприличии таких попреков, нужно было бы брать во внимание хоть то, что раскольники с необыкновенным искусством умеют обращать эти попреки в свою пользу, указывая на то, что "худородная мира и уничиженная избра Бог, и не сущая, да сущая упразднит", и на слово фарисеев к слугам, посланным взять Иисуса и не приведшим Его: "еда кто от князь верова во Ны, или от фарисей; но народ сей, иже не весть закона, прокляти суть". Расчетливо ли давать своим противникам новое на себя оружие? На этом я прекращаю свое с вами состязание. Хотя запас моих возражений и не совсем еще исчерпан, но я решился опустить те из моих замечаний, которые относятся к частностям и подробностям вашего труда, желая сосредоточить ваше внимание на том, что мне казалось в вашем сочинении наиболее важным. Я счел своею обязанностью как перед наукой, так и перед вами, выразить свое мнение с полною свободой, нисколько не скрывая силы и значения представленных мною возражений, и я уверен, что вы мне не поставите этого в вину даже и в том случае, если бы какое-либо из моих замечаний показалось вам не совсем сдержанным по своему тону. Впервые опубликовано: Беседа. 1871. Январь.
Тертий Иванович Филиппов (1825-1899) — российский государственный деятель, сенатор (с 1 января 1883 года), действительный тайный советник (с 9 апреля 1889 года), Государственный контролёр России (с 26 июля 1889 до 30 ноября 1899 года). Кроме того — публицист, православный богослов и собиратель русского песенного фольклора. | ||
|