Т.И. Филиппов
Решение греко-болгарского вопроса

В минувшем марте месяце было оглашено известие об издании султанского Фирмана, коим установляется новая независимая православная церковь, болгарская. Оповестившие об этом событии петербургские газеты признали в нем окончательное решение так долго длившегося греко-болгарского вопроса. Правда, в сообщаемых газетами известии упоминалось, что новоизданный султанский фирман не был еще вручен вселенскому патриарху, который был в пору его издания опасно болен и которому вследствие того не решались объявить султанское повеление, столь близко касающееся прав и преимуществ занимаемой им кафедры и общих прав Церкви; но в этом обстоятельстве петербургская периодическая печать, по-видимому, не усматривала никакой особенной важности и, как кажется, вовсе не подозревала, чтобы в нем могло таиться действительное препятствие к осуществлению торжественно выраженной воли султана.

Не имев в ту пору точных сведений ни о тех обстоятельствах, при которых состоялось повеление султана об учреждении болгарской независимой церкви, ни даже о содержании изданного Портою Фирмана, которое в петербургских газетах передано было в самых неясных и явно искаженных чертах*, трудно было сказать что-либо верное о значении и ближайших последствиях совершившегося события; тем не менее, даже сквозь эту мглу газетных сведений, людям имеющим ясные понятия о природе церковных вопросов, не могло не прийти на мысль сомнение в твердости выраженных газетами надежд: так как, объявляя об окончательном решении греко-болгарского вопроса, они вовсе не приняли в соображение той власти, без соизволения которой подобное решение безусловно невозможно, и таким образом, считали, как говорит французское присловье, без хозяина. Чувствуя важность такого пропуска в соображениях наших газет, я счел необходимыми в статье моей: "Вселенский патриарх Григорий VI и греко-болгарская распря" (которая печаталась в ту пору в "Журнале Министерства Народного Просвещения" и на которую я позволяю себе указать здесь как на органическую часть настоящего моего рассуждения), сделать следующую оговорку.

______________________

* Только несколько позднее мы прочли сперва в "Московских Ведомостях" в сокращенном виде, а потом в "Православном Обозрении" (март) уже в полном объеме, истинный текст этого акта, который прилагается и к настоящей статье.

______________________

"Выражение телеграммы, что болгарский вопрос решен — слишком решительно и поспешно. Мы еще не имеем известия о том, чтобы независимая болгарская церковь была признана вселенским патриархом, без чего она не может быть принята, и в общение прочих независимых церквей. Есть даже известие противоположного свойства, а именно: что патриарх отказывается от принятия султанского Фирмана, который решил дело решению и суду Порты не подлежащее. Будем ждать дальнейших сведений.

Сведения эти не заставили себя долго ожидать. Первым делом патриарха, восставшего паче надежды с одра болезни, на который повергли его глубокие испытанные им в последнее время потрясения, было представление Порте протеста против изданного ею Фирмана, как нарушающего коренные основания церковного права и вторгающегося в такую область, которая всегда считалась и, по самой сущности дела, должна навсегда остаться недоступною не только для власти нехристианской, но даже для православных государей, коих Церковь помазует на царство и именует своими защитниками.

По важности этого акта я позволю себе привести его в полном объеме:

"Чрез Христаки-Эффенди Зографа и Александра Кара-Феодори-эффенди, писал патриарх, ваше высочество передали патриархии, без сопровождения тескере, высокий Фирман на пергаменте, коим императорское правительство думало путем официального решения, положить конец болгарскому вопросу, тянувшемуся в течение десяти лет и возбудившему столько шума".

"Заботливая о строгом исполнении своих обязанностей к могущественному правительству, которое дано нам Господом, патриархия никогда не помышляла отказывать в уважении и покорности повелениям нашего весьма чтимого государя относительно всего, что входит в область государственную. Церковь восточная никогда не изменяла сему началу в своих отношениях к мирской власти. Но равным образом надобно признаться, что и славные султаны, равно как и их могущественный преемник (да будет держава его непобедима), никогда не желали входить в дела, относящиеся исключительно к сфере церковной. Правительство султанов установляло всегда существенное различие между государством и церковью. Права и преимущества сей последней были торжественно признаваемы и утверждаемы высочайшими гатти (указами), и никогда никому не дозволялось посягать на преимущество той церкви, которая в течение пяти столетий состояла под непосредственным покровом престола султанов".

"Если б этот Фирман был только подтверждением акта прямого соглашения между вселенскою патриархией и представителями болгарского вопроса, то подобное императорское утверждение было бы, как и всегда, уважено и принято. Но в настоящем случае это не так. Вследствие сего патриархия не может подчиниться политическому ультиматуму в вопросе, принадлежащем к порядку чисто религиозному, более, что предписания этого документа явно противны как священным правилам, так и правам и преимуществам церкви".

"Итак, имея в виду, что представители болгарского вопроса упорно отвергают всякое предположение о примирении, исходящее от патриархии; что правительство по вопросу чисто церковному не может постановить решения безвозвратного; что вследствие столь неправильного положения дел нарушены священные каноны (о чем вашему высочеству было неоднократно излагаемо), патриархия по всем сим основаниям возвращается вновь к своей просьбе (которая была уже предъявлена вашему высочеству), чтобы вы согласились на созвание вселенского собора, который один будет вправе произнести решение действительное, непогрешительное и одинаково обязательное для обеих сторон".

"К высокому правительству обращается также настоятельная просьба о том, чтоб оно приняло необходимые меры в прекращении постоянно возрастающих беспорядков в провинциях, коим дана была новая пища чрез рассылку окружного послания так называемых представителей от 3 марта, обнародованного со времени издания Фирмана. Против этих беспорядков патриархия может только формальным образом протестовать".

Писано 24 марта 1870 г

(Подпись): Григорий и члены Синода.

Этот протест, как известно, вызвал со стороны великого визиря ответ, который начинается указанием на то, что императорское правительство во все времена руководилось правилом не вступаться в дела чисто духовные и уверением, что как оно никогда не отступало от этого правила доныне, точно так же будет продолжать соблюдать это правило и в будущем. "Никакое сомнение, — говорит Аали-паша — не должно возникать относительно этого предмета, и я не думаю, чтобы была нужда далее об этом распространяться".

Переходя засим к обстоятельствам, коими сопровождалось настоящее распоряжение Порты, великий визирь старается оправдать его тем, что все попытки, которые будто бы делало правительство к примирению враждующих сторон в течение десяти лет их раздора, оставались без успеха; что такое продолжение распри, при которой власть видела себя вынужденною прибегать к силе, чтобы заставлять болгар принимать греческих митрополитов и священников, было в ущерб миру и спокойствию страны и налагало на правительство обязанность принимать относительно одной части населения меры принуждения и строгости, несогласные с началом того высокого покровительства, коим августейший повелитель удостаивает всех своих подданных вообще.

Затем Аали-паша дает делу такой оборот, будто бы содержание Фирмана и даже самое изложение его соответствует собственным видам и мнениям патриарха и расходится с ними только в предметах второстепенной важности.

Устраняя таким образом упрек патриарха, великий визирь говорит:

"Вашему святейшеству не безызвестно, что первый долг всякого правительства состоит в том, чтоб охранять и поддерживать покой и безопасность обитающих на его земле народов и стараться удалить всякий повод к волнению; что, при всем воздержании от вмешательства в отправления различных исповеданий, коим следуют наши соотечественники, и в их чисто духовные дела, императорское правительство не может, без забвения лежащих на нем обязанностей, остаться равнодушным зрителем событий, явно способных возмутить общественное спокойствие".

Но и на это правительственное заявление патриарх отвечал, как мы знаем из газет, повторением своих прежних представлений о невозможности решить вопрос о независимой болгарской церкви тем способом, который был избран Портою, и о необходимости рассмотрения сего дела на общем соборе всех православных (независимых и полунезависимых) церквей.

Я не могу сообщить об этом патриаршем ответе более подробных сведений, так как у меня не было в руках его полного текста; но думаю, что в его подробном изложении нет и особенной надобности, ибо он представляет, вероятно, только некоторое видоизменение вышеприведенного протеста, главная мысль коего та, что для учреждения новой автокефальной церкви недостаточно согласия мирской власти (не только мусульманской, но и православно-христианской), а необходимо соизволение всей Церкви.

Болгары со своей стороны усиливаются всеми мерами оправдать правильность и законность изданного Портою фирмана и опровергнуть доводы патриарха, направленные против права султанов учреждать своею властью, в пределах их державы, автокефальный церкви, Не знаю, вполне ли искренно, но представители болгарские всегда выражались за это право Порты. Читавшие мою статью — Вселенский патриарх Григорий VI и т.д. — быть может, постараются припомнить, что относительно сего предмета говорили болгары в своей просьбе о восстановлении охридского архиепископства.

Такое решение вопроса (волею султана), писали они, относится к кругу деятельности правительства как власти, имеющей силу утверждать или останавливать применение прав, существующих по законам церковным, и возвращать эти права тем, кои незаконно были лишены их. На том же "основании, на котором некогда правительство согласилось утвердить права, присвоенные патриархом (Самуилом), оно может ныне законным актом снова перенести эти права на охридскую архиепископию, предоставив их тем, кто в течение 1232 лет пользовался ими и были лишены их незаконно"*.

______________________

* Журнал Мин. Нар. Пр., март.

______________________

Точно так же и в настоящее время болгары утверждают, что если в прежние времена султанский Фирман имел право уничтожить независимые патриаршества в Охриде, Ипеки и Тернове и присоединить их ко Вселенскому престолу, то и ныне такой же фирман может восстановить болгарский экзархат.

Ввиду такой крайней противоположности в воззрениях на это дело, я нахожу, что для русского общества, имеющего тысячи побуждений следить за совершающимися на Балканском полуострове событиями не только с участием, но даже с биением сердца, в высшей степени важно усвоить себе правильный взгляд на предмет разногласия. Это вполне необходимо для надлежащего направления и справедливого соразмерения его сочувствий, которые в продолжении греко-болгарской распри не всегда и не во всем, по моему мнению, были на стороне не только формальной законности, но даже и внутренней правды. Для указанной мною цели, то есть, для установления верной точки зрения на предмет, наилучшим средством может послужить, как я думаю, обращение к свидетельству истории, которая сохранила вполне верные и достаточно полные сведения о том, каким способом и на каких основаниях учреждались в православной Церкви независимые патриаршие престолы и равночестные им синоды, в законности коих никто не изъявлял и не изъявляет сомнения. Из сопоставления этих исторических примеров с настоящим случаем читатель сам легко выведет свое заключение о том, сколько правды в уверениях вселенского патриарха о необходимости церковного и притом соборного решения настоящего вопроса и в соображениях болгарской стороны, готовой принять дар церковной независимости из рук мусульманского правительства.

Древнейшие патриаршие престолы в православной Церкви были: римский, александрийский и антиохийский. Первое нам известное утверждение достоинства сих престолов изображено в шестом правиле первого Вселенского Собора: "Да хранятся древние обычаи, принятые в Египте и в Ливии, и в Пентаполе, дабы Александрийский епископ имел власть над всеми сими: понеже и Римскому епископу сие обычно. Подобно и в Антиохии и в иных областях да сохраняются преимущества церквей".

Седьмым правилом того же собора патриаршее достоинство присвояется епископу святого града Иерусалима, ради спасительных страстей Христовых.

Третьим правилом второго Вселенского Собора сообщено то же достоинство епископу Константинопольскому:

"Константинопольский епископ да имеет преимущество чести по Римском епископе, потому что град оный есть новый Рим".

Вальсамон, толкуя это правило, говорит: "Сперва Византия не имела чести архиепископства, но епископ ее рукополагаем был митрополитом Ираклийским. Когда же Константин Великий перенес туда престол Римского царства, она переименована была Константинополем, Новым Римом и царицею всех городов. Потому и святые отцы второго Вселенского Собора определили епископу ее иметь преимущества чести после епископа ветхого Рима: ибо она стала Новым Римом".

Двадцать восьмое правило четвертого вселенского собора говорит так:

"Престолу ветхого Рима отцы прилично дали преимущества: поелику то был царствующий град. Следуя тому же побуждению, и сто пятьдесят боголюбезнейших епископов предоставили равные преимущества святейшему престолу Нового Рима, праведно рассудив, да град, получивший честь быть градом царя и синклита и имеющий равные преимущества с ветхим царственным Римом, и в церковных делах возвеличен будет подобно тому и да будет вторый по нем".

Когда благочестивый царь Феодор Иоаннович возымел намерение учредить в Москве патриаршество, то созванный им собор, одобрив его мысль, присовокупил:

"Благочестивый царь! Если угодно тебе, пошли грамоты о таком важном деле к четырем вселенским патриархам, чтобы они, по совету со своими митрополитами и епископами, утвердили грамотами таковое начинание. И ты, и мы почитаем их столпами благочестия, и хотя они находятся под властью неверных, но благодать и святыня владычеством нечестивых не оскверняются. Сношение с восточными патриархами необходимо и для того, да не подумают другие, особенно латиняне, пишущие на святую веру нашу, что в царствующем граде Москве патриарший престол устроился только одною царскою властью".

По предварительно изъявленному согласию всех предстоятелей святой восточной Церкви, поставив Московскому государству патриарха, вселенский патриарх Иеремия возвратился на Восток и созвал в Константинополь на собор всех прочих патриархов православных для окончательного утверждения патриаршества в России.

На этом соборе Александрийский патриарх, знаменитый ученостью Мелетий Пига, обратившись к указаниям церковных правил, главным основанием: для учреждения в России патриаршества признал царственное величие города Москвы. Выписав вышеприведенное 28-е правило халкидонского собора, он говорит:

"Почитаю справедливым, чтобы православнейший город Москва, по Божию человеколюбию и благодати украшенный царством, и в делах церковных был возвеличен по 28-му правилу четвертого Вселенского Собора".

Далее:

"И святой великий собор 318 богоносных отец (первый Вселенский) распределил порядок и епархии между патриаршими престолами, которые он изобразил не на ином каком основании, как по вниманию к достоинствам царственных городов (столиц), поставив Александрию над Египтом, Ливиею и пр., Антиохию над Ассириею и всем Востоком, и как над Европою Рим, так над Азиею Константинополь... Посему сам почитаю справедливым и мнение сего великого и святого собора признаю истинным, чтобы престол благочестивейшего и православного града Москвы был и назывался патриархиею: ибо город сей удостоен от Бога царственной чести".

Когда стеснявшийся значением патриарха Петр I задумал изменить патриаршее управление в России на синодальное, он не почел для исполнения сего намерения достаточным своего собственного решения, но признал необходимым снестись со вселенскими патриархами, которые и утвердили мысль его своим согласием, прислав о том и свои всем известные грамоты.

Учреждение синода независимой Еллады совершилось так. С 1821 года естественно прекратились между восставшими против Порты греками и Константинополем всякие сношения, и церковь елладская управлялась по нужде сама собою. По признании европейскими державами независимости греческого королевства, дела церковные довольно долго оставались неустроенными; наконец правительство новой державы обратило внимание и на них и предположило устроить в королевстве независимый синод, который и был учрежден в 1843 году, по образцу Святейшего Синода единоверной русской державы, с некоторым, впрочем, отличием от сего последнего. Он учрежден был собором всего елладского духовенства, всем исполнением христоименитых православных еллинов и законом короля. Но, разумея недостаточность такого учреждения без признания его всеми единоверными церковными властями, правительство Еллады отправило в 1850 году к патриарху константинопольскому грамоту с просьбой об утверждении независимости ее синода и с извинениями в умедлении сношений по сему делу. Эту медлительность старались оправдать политическими затруднениями и внутренними неустройствами новой державы.

"Теперь же, говорит грамота, когда трудные обстоятельства Еллады Божиим споспешеством миновали, мы почли священнейшею своею обязанностью, к соизволению его величества, по мысли же и требованию священного клира, возвестить о семь (об учреждении синода) Великой константинопольской церкви, почитая ваше всесвятейшество, яко первого пастыреначальника православной, кафолической, восточной Церкви, дабы, исследовав сие церковное законоположение и признав учрежденный оным священный синод еллинского королевства, вы приняли его, как во Христе брата, благословив дело благоверного еллинского народа, и сообщили о том прочим блаженнейшим патриархам: Антиохийскому, Александрийскому и Иерусалимскому, чтобы вместе с вашим всесвятейшеством и сии блаженнейшие патриархи признали наконец и приняли, как брата во Христе, единочестный и единоверный священный наш синод, да тако всецело сохранится единение святой, кафолической и апостольской Церкви".

Основанием для учреждения независимого церковного правительства представляли и в этом случае независимость королевства. Грамота выражается об этом так:

"Поелику всем премудро и человеколюбиво правящий Промысл Всевышнего, по безмерной милости своей, благоволил воздвигнуть Елладу в независимую и самоуправляющуюся державу, подобает всячески и православной церкви ее воспользоваться такою же независимостью, какою пользуются церкви других свободных и самоуправляющихся государств".

Созванный по сему делу в Константинополе собор издал постановление, которым признаны существование и полная законность священного синода Еллады.

Представленные нами свидетельства истории способны, по моему убеждению, устранить всякое сомнение в истине того защищаемого патриархом и отвергаемого болгарскими представителями начала, что для учреждения патриаршества недостаточно согласия мирской власти, хотя бы то была власть и православного, не только что мусульманского, государя, а необходимо свободное согласие всей Церкви.

Из тех же приведенных выше примеров видно, что автокефальные престолы учреждались главным образом ради царственной чести городов. Исключением из этого правила представляются лишь престолы иерусалимский, синайский и кипрский, из коих первые два пользовались независимостью ради священного значения тех мест, где они были учреждены. Последний пользуется, впрочем, не совсем полною независимостью, ибо Синайский архиепископ, по древнему обычаю, рукополагается патриархом Иерусалимским. Причины, по которым кипрская церковь удостоена самостоятельности, мне неизвестны; но мне известно, что она была независимою от времен весьма древних. Еще на третьем Вселенском Соборе возникал вопрос о нарушении ее прав соседним антиохийским престолом, и восьмым правилом этого собора была подтверждена и на будущее время ограждена независимость этой церкви.

Были, впрочем, в истории православной Церкви примеры автокефальных церквей, которые учреждались и мирскою властью; но Церковь, терпевшая такие распоряжения до времени ради мира, никогда, однако, не признавала их законности.

Так, права и преимущества, которые даны были императором Юстинианом архиепископу его родины Ведерианы (по иным Таврисия), переименованной тем же императором в Первую Юстиниану, сперва в 535 г. (новел. XI), а потом подтверждены и приумножены в 545 г. (новел. СХХХ1), вскоре после смерти Юстиниана были уничтожены; после тридцатилетнего с небольшим управления своею церковью на правах автокефального архиепископа, предстоятель церкви Первой Юстинианы является снова подчиненным римскому папе иерархом: в письмах папы Григория Великого (Двоеслова) мы видим его в звании наместника папы, коим он утверждается на престоле. От папы же он получает pallium и, наконец, подвергается папскому суду и даже запрещению.

Точно так же непрочно и недолговечно было учрежденное в X веке мирскою властью патриаршество вели-копреславское (доростольское). По смерти знаменитого болгарского царя Симеона, приводившего в трепет Византию, правительство греческое поспешило мирными предложениями и уступками привязать к себе Болгарию. Сыну Симеона Петру предложили невесту из царского рода, признали его царем и с тем вместе церковь болгарскую объявили автокефальною. Архиепископ Дамиан был даже наименован патриархом; но так как это возведение в сан патриарха совершилось не по определению Церкви, а решением сената и повелением императора, то он и не удержался в этом звании. Дошедшая до нас от XII века греческая запись о первых архиепископах болгарских сообщает о нем такие сведения: "При нем (Дамиане) Болгария признана самоглавенствующею. Царским синклитом, по повелению царя Романа Лакапина, Дамиан объявлен патриархом, но потом низложен Иоанном Цимисхием".

Долее других автокефальных кафедр, установленных мирскою властью, держалась архиепископия охридская, начало которой относится, по мнению, более других вероятному, к 1018 году, то есть ко времени возвращения Болгарии, при Василии Порфирородном, под власть Византийской империи, и которая упразднена была в 1767 году по прошению последнего архиепископа Охридского Арсения и подчиненного ему клира на основании состоявшегося о том определения вселенского патриарха Самуила и его синода, утвержденного впоследствии и султанским Фирманом.

В установлении Терновского патриаршества, учрежденного в первой половине XIII века и уничтоженная, вместе с падением Болгарского царства, в конце XIV века, принимала участие и церковь; это доказывается и греческими, и болгарскими свидетельствами. Так, Георгий Акрополит утверждает, что по поводу союза императора никейского Иоанна Дуки Ватаци с болгарским царем Иоанном II Асенем архиерей Терновский почтен правом автономии; царским и соборным определением присуждено ему именоваться патриархом, в удовольствие князю Асеню, ради его родства и дружбы".

Более подробное изложение обстоятельств, коими сопровождалось учрежденье терновского патриаршества, можно найти в статье г. С. Палаузова "Обновление патриаршества болгарского царства", составленной на основании древнего болгарского сказания, открытого Н.X. Палаузовым.

Не буду входить в разбор этих свидетельств, который сделан мною в другом месте и который в настоящем случае был бы совершенно неуместен; для цели моего рассуждения достаточно будет указать лишь на то, что упразднение независимого терновского престола было прямым последствием покорения Болгарского царства турками и упразднения царственной чести города Тернова, ради которой он был украшен и патриаршею кафедрой. Никакого султанского Фирмана, в издании коего болгарские представители обвиняют Константинопольскую патриархию, по этому поводу издано не было и даже быть не могло: ибо падение Болгарского царства и одновременное с тем упразднение Терновского патриаршества последовало (в 1394 г.) за 59 лет до покорения Турками Константинополя.

Без всяких со стороны патриархии усилий, само собою, упразднилось патриаршество Терновское, ибо уничтожилась самая причина (raison d'etre) ее бытия, царственная честь города Тернова. Совершенно подобный тому пример видим мы в уничтожении независимости грузинской церкви, которое последовало, по присоединении Грузии к Русской державе по тем же самым основаниям.

Возвращаясь к главному предмету моего рассуждения, я еще раз повторяю, что все приведенные мною исторические свидетельства обращаются в подкрепление требования патриарха Григория подвергнуть греко-болгарское дело рассмотренью и суду всей Церкви.

Это требование предъявляется им уже не в первый раз. Известно, что святейший Григорий, тотчас по вступлении своем на патриарший престол, составил проект примирения с болгарами на основании весьма широких уступок. Важность и искренность этих уступок была признана даже благомыслящими из Болгар, голос которых оказался, к сожалению, слишком слаб, чтобы достигнуть до слуха народа и воздержать его от гибельных излишеств международной вражды.

По отвержении проекта патриарха Григория, Порта изготовила, в замене его, другие два проекта, почти тожественного содержания, которые были составлены болгарскими представителями и затем, по рассмотрении и утверждении их в совете министров, были предложены патриарху с обязательством принять один из них, по его выбору, к исполнению. Так как оба означенные проекта были преисполнены разного рода несообразностей и противоречили коренным основаниям канонического права, то патриарх Григорий, созвав свой синод и рассмотрев совокупно с ним присланные ему проекты, решительно отверг их и в том же заседании открыл синоду свою мысль перенести греко-болгарский вопрос на суд всех единоверных церквей и с тою целью обратиться к ним с приглашением на общий собор православной Церкви.

Представители всех прочих церквей изъявили свое согласье на созвание собора и свою готовность прибыть на собор или лично, или чрез своих уполномоченных. Единственный голос против такого способа решения греко-болгарского вопроса был подан Святейшим Синодом русской церкви; но этот голос, как по значенью России в составе православного мира, так и по Особенным отношениям нашим к народу болгарскому, имел такое решительное значенье, что с отказом Святейшего Синода от участия в соборе, всякая мысль о его созвании должна была сразу быть покинута. Приступаю к рассмотрению ответа Святейшего Синода на приглашение вселенского патриарха с подобающим важности этого исторического документа вниманием.

В кратком вступлении к своему ответу Святейший Синод объяснил, что доходившие до него известия о долголетней церковной распре между греками и болгарами постоянно причиняли ему и всей церкви русской глубокую скорбь и возбуждали в нем самое живое сочувствие к страждущей церкви константинопольской и ее верховному архипастырю; что воздержание Святейшего Синода от прямого в этом деле участия происходило единственно от глубокого уважения к правам церкви константинопольской, пределами которой ограничено было церковное возмущение, и что, наконец, теперь Святейший Синод чувствует себя свободным выразить относительно греко-болгарского вопроса свое мнение с братскою откровенностью, быв приглашен к тому самим патриархом, обратившимся к нему с предложением подвергнуть этот вопрос соборному обсуждению всей Церкви. Затем, взирая на дело, как он выражается, с точки зрения истины и справедливости, Святейший Синод приходит к следующим заключениям.

Что вселенский патриарх есть законный архипастырь всех православных болгар, находящихся в пределах его области, и имеет по отношение к ним неоспоримые иерархические права, так что если болгары хотят, чтобы вселенский патриарх сделал им те или другие уступки и отказался от каких-либо или даже от всех своих над ними прав, то они могут только об этой его просить, но ни в каком случае не требовать насильственно.

Что сам вселенский патриарх вправе делать болгарам те уступки, какие признает справедливыми и нужными, вправе даже по своей доброй воле, признать и полную независимость болгарской церкви, до сих пор от него зависящей, как признал некогда независимость церкви русской и афинской. Но без его согласия болгары не могут отказаться от церковного подчинения ему как своему верховному архипастырю и самовольно отторгнуться от него, так как подобное действие, по церковным правилам, было бы признано расколом.

Что, с другой стороны, если не все, то некоторые желания болгар, заявляемые ими пред вселенским престолом, суть желания самые естественные, основательные и законные, и что, следовательно, вселенский патриарх призывается своим пастырским долгом удовлетворить, по возможности, этим желаниям во имя христианской правды и любви, чем более удовлетворит, тем лучше.

Что не только благо православной Церкви вообще, но и благо самих болгар требует, чтоб они не домогались совершенного отделения от вселенского патриарха и полной церковной самостоятельности, которой искать им было бы естественно и безопасно, если б они, подобно русским или жителям Еллады, составляли отдельное и самостоятельное политическое тело.

Что учреждение болгарской самостоятельной церкви в пределах того же государства, в котором существует церковь греческая (константинопольская?), повело бы к увековечению вражды между племенами; но если болгары удовольствуются только значительными со стороны патриархии уступками, которые дали бы их церкви вид некоторой самостоятельности, оставаясь в иерархическом единении с церковью константинопольскою и в подчинении вселенскому патриарху, то взаимная вражда между греками и болгарами мало-помалу должна бы утихнуть, столкновения между ними сделались бы реже и удобно могли бы прекращаться, и обе церкви, греческая и болгарская, сказанные единством веры и высшей иерархической власти, могли бы находить поддержку одна в другой и противодействовать врагам православия.

Что путь к такому соглашение болгар со вселенским патриархом уже предуказан, с одной стороны, в проекте, начертанном самим патриархом, а с другой, в проекте, представленном его святейшеству от лица умеренных болгар, прежде бывшим Филиипопольским митрополитом Паисием. Так как оба означенные проекта совершенно сходны между собою в главных чертах и отличаются один от другого только в частностях, то эти общие черты обоих проектов и могли бы, по мнению Святейшего Синода, послужить началом для дальнейшего и окончательного соглашения между греками и болгарами, при новых взаимных уступках.

Что же касается Вселенского Собора, на суд которого Константинопольский патриарх решается передать церковный греко-болгарский вопрос, то, не говоря о многочисленных затруднениях, которые могут встретиться при созвании и составлении такого собора из епископов разных стран и народов, Святейший Синод выразил свои опасения, как бы этот Вселенский Собор вместо умирения Церкви не послужил поводом к еще большим в ней волнениям и раздорам и вместо ожидаемой пользы не принес в своих последствиях вреда. Если вопрос решится в пользу патриарха, а не болгар, то они могут не покориться решению собора, и тогда последуют три самых печальных события: собор объявит болгар раскольниками; вселенский патриарх потерпит чрез отпадение болгар крайне чувствительную потерю, а с ним вместе понесет величайшую потерю и вся православная Церковь. Но если бы болгары и согласились покориться решению собора, их не удовлетворяющему, то покорность эта была бы вынужденною и ненадежною; чувство принуждения могло бы более усилить ненависть их к Грекам, и при первом случае обнаружились бы между обоими народами прежние и даже еще большие распри и волнения.

"Нет! — заключает Святейший Синод, — гораздо лучше, если его святейшество, не дожидаясь Вселенского Собора, постарается сам (ибо это его частное епархиальное дело) войти в соглашение с болгарами, которое как он, так и они могли бы принять по доброй воле. Вот такое соглашение было бы и прочно, и вожделенно для всей Христовой церкви.

Таким образом, как мы уже имели случай заметить, ответ Святейшего Синода русской церкви оказался в отношении к главному предмету, подлежавшему его обсуждению, то есть к вопросу о созвании Вселенского Собора Православной Церкви, совершенно противоположным общему мнению об этом деле всех прочих единоверных с ним независимых престолов.

Болгарские представители, как и следовало ожидать, были обрадованы отказом Святейшего Синода принять приглашение вселенского патриарха на задуманный им собор: так как по содержанию и тону отзывов всех других православных церквей, а может быть, и по свидетельству их собственной совести, они должны были ожидать от собора строгого осуждения многих своих намерений и действий, и во всяком случае, не могли рассчитывать на достижение всех своих целей. Но с другой стороны, они остались недовольны и были даже как будто изумлены тем, что Святейший Синод считает, со своей стороны, как для общего блага всей Церкви, так и для самих болгар, совершенно необходимым пребывание их до времени (то есть, до политического их освобождения и образования независимой болгарской державы) в иерархической зависимости от константинопольского престола, и что он весьма ясно отрицает присвояемое ими право устроиться в этом отношении, мимо воли патриарха, по собственному их усмотрению, путем ли восстановления одной из бывших автокефальных болгарских кафедр или на основании одного из составленных ими и советом турецких министров одобренных проектов.

Что такое суждение Святейшего Синода показалось для болгарских представителей неприятным, в этом, конечно, нет ничего удивительного: так как им сразу и окончательно испровергались их усиленные и многократные попытки доказать, что решение вопроса о новом церковном устройстве болгарского народа вполне зависит от усмотрения и воли Порты, но трудно объяснить себе их изумление по поводу выраженного Святейшим Синодом мнения, как будто в подобном воззрении его на дело могло быть для них что-нибудь неожиданное.

С тех пор, как русская церковь стала получать известия о греко-болгарских счетах и подавать о них свои мнения, которые хотя и имели характер частных сообщений и передавались большею частью к руководству для нашего константинопольского посольства, но тем не менее не могли и не должны были оставаться для предводителей болгарских тайною, — с тех пор, говорим, от представителей русской церкви не исходило ни одного слова, коим ободрялось бы совершенное иерархическое отделение болгар от вселенского престола, и не только самопроизвольное, которое по суду священных правил Церкви было бы расколом, но даже и такое, на которое вселенский патриарх дал бы свое вынужденное согласие.

Относительно мнения болгарских представителей будто бы для учреждения независимой болгарской иерархии достаточно соизволения Порты, митрополит Филарет еще в 1861 году писал:

"Епископ Илларион опирается на просьбу к Порте (о даровании болгарам независимой иерархии): странный образ мыслей! Это значит сказать Порте: "Мы решились выйти из законного повиновения патриарху, сделайте наше незаконное положение законным. Христианский вселенский патриарх не дает нам болгарского патриарха: пусть нам даст его магометанская власть".

Затем в 1863 году он же писал по подобному же поводу:

"Намерение болгар просить у Порты позволения самим учредить свою народную независимую иерархию показывает, что болгары хотя уже довольно имели времени обдумать свое дело, но все еще имеют упрямое желание, а понятия не приобрели. Учредить новую независимую иерархию можно только с благословения законно существующей иерархии".

Вообще во всех его сообщениях по греко-болгарскому делу проходит постоянно мысль, что в учреждении самостоятельной болгарской иерархии вообще нет существенной надобности и что соглашение между вселенским престолом и восставшими против его духовной власти болгарами должно последовать на основании взаимных уступок, но при том непременном условии, чтобы болгары остались в иерархической зависимости от константинопольского патриарха.

"Действительное врачевство против зла", писал он, "надлежало бы найти в том, чтобы православные болгары умирили свои требования от константинопольской патриархии, и чтобы сия (писано в патриаршество кира Иоакима) умерила свою непреклонность против их требований: чтоб они получили свою иерархию довольно свободную, но не совсем независимую и не отторженную от вселенского патриарха".

При этом возражении болгары обращались и на самый способ доказательств, который употреблен был в настоящем случае Святейшим Синодом. Что дальнейшее пребывание болгарского народа под духовною властью константинопольского патриарха может, под известным углом зрения, представляться нужным для общего блага православного Востока, того болгарские представители не отрицали, хотя сами, как известно, и не разделяли такого воззрения на дело; но им, конечно, труднее было признать верность того положения, будто учреждение самостоятельной болгарской церкви в пределах той же самой страны, где существует церковь константинопольская, при, каких бы условиях она ни была бы учреждена, должно было бы непременно повести к увековечиванию вражды между обоими племенами, и что, напротив того, при иерархическом подчинении болгар константинопольскому патриарху, открывалось бы более надежд на прекращение племенной вражды и на устранение прискорбных между греками и болгарами столкновений.

Со своей стороны, они полагали, совершенно наоборот, что полное административное отделение церкви болгарской от константинопольской, caeteris paribus, могло бы скорее удалить поводы и причины ко взаимным недоумениям и неудовольствиям, нежели совместное существование их под одною высшею иерархическою властью, на основании известных условных в пользу подчиненной церкви уступок.

При таком взгляде на дело, им, как я полагаю, было особенно важно узнать определительное мнение Святейшего Синода о тех проектах устройства независимой болгарской церкви, которые послужили для вселенского патриарха поводом к приглашению единоверных церквей на собор и в защиту коих от обличения святейшего Григория они препроводили в Святейший Синод пространную, правда, весьма неосновательную, но представляющуюся им, конечно, в ином свете записку.

Между тем во всем ответе Святейшего Синода вселенскому патриарху (прямого ответа на свою записку и вообще на свои послания к Святейшему Синоду они, конечно, не могли и ожидать) об этих проектах, которые заключали в себе последнее слово болгар и которые самим вселенским патриархом предназначались в основание соборных рассуждений Церкви болгарские представители не встретили даже краткого упоминания, что, естественно, могло привести их в некоторое недоумение. Недоумение это увеличивалось еще более сопоставлением этого умолчания с теми выражениями в ответе Святейший Синода, коими желания болгарского народа признавались хотя и не все, самыми основательными, естественными и законными, за патриархом же признавалась обязанность возможно полного их удовлетворения. "Чем больше, — писал Святейший Синод, — вселенской патриарх удовлетворит их, тем будет лучше", присовокупляя к тому, что от воли патриарха зависит дать Болгарам даже полную церковную независимость.

"Если так смотрит на наши отношения ко вселенскому престолу Святейший Синод, — могли думать болгары, — то что же побудило его прейти совершенным молчанием наши проекты, которые представляют высшую меру удовлетворения наших народных требований, и предпочесть им проект самого патриарха, давно и безусловно нами отвергнутый, а также сходный с патриаршим проект бывшего митрополита Филиппопольского Паисия, который, как известно Святейшему Синоду, сам уже отказался от своих прежних предположений и совершенно примкнул к сторонникам двух проектов, утвержденных Портой".

Последствием этого недоумения было то, что болгары, считая сделанный патриархом разбор их проектов пристрастным и неверным и не имея никаких ясных по сему предмету указаний со стороны русской церкви, слово которой было бы особенно для них убедительно, решились остаться при своих проектах и домогаться у Порты приведения одного из них в действие.

В свою очередь, и в среде греческого населения ответ Святейшего Синода принят был без особенного сочувствия. Хотя вселенский патриарх и вообще весь греческий клир и народ не могли не быть довольны тем, что в ответе Святейшего Синода, во-первых, признавалась необходимость, для пользы общего дела Церкви, дальнейшего сохранения за патриархом высшей духовной власти над болгарами, и во-вторых, отдавалось решительное преимущество проекту святейшего Григория пред проектами болгарских представителей (о коих Святейший Синод, как выше сказано, даже и не упоминает); но, тем не менее, в греческих газетах и в доходивших до нас частных сообщениях проводилась мысль, что Святейшим Синодом недостаточно были оценены те усилия, которые были употреблены вселенским патриархом для умиротворения Церкви, и не вполне принята во внимание крайняя затруднительность его положения между двумя сторонами, равно ожесточенными и мало склонными к каким-либо уступкам.

"При составлении своего проекта, — писал один близкий свидетель всех действий патриарха по греко-болгарскому делу, — святейшему Григорию нужно было смотреть в две противоположные стороны; ему предстояла труднейшая задача изобрести такие основания для мира раздраженных и страстных соперников, которые, удовлетворяя существенным потребностям одних, могли бы быть приняты другими. И он нашел такие основания; его проект не только сторонними беспристрастными судьями, как, например, русским послом в Константинополе и самим Святейшим Синодом, но и умеренными и честными болгарами признан был весьма либеральным и великодушным, и если на него согласилась греческая сторона, то единственно потому, что он был предложен столь уважаемым на всем Востоке лицом, цели коего не могли подвергнуться ничьему двусмысленному истолкованию".

"И когда это с такими усилиями изобретенное средство благодаря интриге Порты и упорному противлению болгарских представителей было отвергнуто, тогда лишь святейший Григорий, видя совершенное бессилие собственных средств константинопольской церкви для достижения предположенной им цели, обратился к помощи и содействию других единоверных церквей. При таком положении дела для него едва ли представится какая-либо возможность воспользоваться выраженным в послании русского Синода советом, чтоб он сам, без посредства собора, постарался войти в соглашение с болгарами. Все его старания уже были приложены к делу, и все они обратились в ничто; что мог он предложить, уже было им предложено и отвергнуто. И если б он, последовав совету Святейшего Синода, вновь предложил то же самое (ибо Святейший Синод прямо указывает, как на основание для соглашения, на тот самый проект патриарха, который был отринут болгарскими представителями), то откуда бы могла возникнуть надежда на то, что отвергнутое при первом предложении было бы принято при втором? Да и позволит ли достоинство патриарха решаться на вторичное предложение безусловно отвергнутой меры, без всякого со стороны болгар знака, что они готовы если не принять, то по крайней мере обсудить его проект?"

То обстоятельство, что рядом с проектом вселенского патриарха Святейший Синод ставит в основу соглашения проект бывшего Филиппопольского митрополита Паисия, по мнению греческой стороны также едва ли могло способствовать успеху взаимных переговоров.; во-первых, потому, что Святейший Синод сам признает этот проект почти тождественным с проектом патриарха и притом предлагает принять за исход для соглашения только общие черты обоих проектов (значит, все равно, что один патриарший); во-вторых, потому, что сам Паисий уже отступился от своего проекта и примкнул совершенно к другим болгарским представителям, которые настаивают на осуществлении одного из проектов, одобренных Портой и отвергаемых патриархом, так что о паисиевом проекте не с кем было в то время и говорить; за него никто уже не стоял и никто о нем не думал.

Исходя из сих соображений, естественно прийти к тому заключению, что ответ Святейшего Синода, оставляя вселенского патриарха его собственным средствам, недостаточность коих была им исповедана пред всеми единоверными церквами, и не указывая ему при этом никакого способа обойтись этими средствами, привел дело в положение безвыходное. Единственная нравственная сила, которая еще могла бы побудить болгар к каким-либо согласительным уступкам и к помощи которой взывал патриарх, — сила общего суда всей Церкви, — отказом Святейшего Синода от участия в соборе была устранена; обращаться же к болгарам прямо от своего лица патриарху не было возможности, так как они не изъявляли ни малейшего желания входить с ним в какие бы то ни было переговоры....

Далее, с указанием Святейшего Синода на то, что вселенский патриарх волен делать в пользу болгар какие ему угодно уступки, что он в праве дать им по своей доброй воле, даже совершенную церковную самостоятельность, подобно тому, как он дал некогда власть самоуправления зависимым от него церквам русской и елладской, — можно, безусловно, согласиться лишь в том отношении, что без воли вселенского патриарха учреждение самостоятельной болгарской церкви состояться действительно не может. Но чтобы одной его воли было достаточно для учреждения той или другой независимой церкви, в том возможно сомнение; даже пример тех самых церквей, о коих упоминает Святейший Синод, ясно свидетельствует о том, что самостоятельность частной православной церкви утверждается не иначе как общим согласием всех единоверных независимых церквей. Правда, самостоятельность русской церкви первоначально признана была вселенским патриархом Иеремиею во время его пребывания в Москве (в 1588 г.); но что этого признания было не достаточно, доказывается тем, что по возвращении на Восток он созвал на собор всех других православных патриархов Востока, которые и подтвердили своим общим определением независимость Московского патриаршего престола.

Тем же самым порядком, то есть при посредстве соборного же определения Церкви, произошло и признание независимости афинского синода. И хотя на этом соборе не было представителя от церкви русской, которая со времен Петра Великого лишена живого общения с православным Востоком, но, тем не менее, она была приглашена к заочному участию в этом деле и к утверждению сего соборного определения, представленного ей через нарочно с сей целью посланного в Россию архимандрита (Хрисанфа).

А между тем можно опасаться, что употребленное Святейшим Синодом выражение будет во зло употреблено болгарскими представителями и может повести к неблагоприятным для вселенского престола последствиям: на этот отзыв удобно могут ссылаться болгары и, ссылаясь на него, обвинять патриарха в напрасном упрямстве и в желании, под предлогом созвания вселенского собора, затянуть дело и отдалить срок неизбежного, по их убеждению, решения, вместо того, чтобы самому решить дело по принадлежащей ему будто бы власти.

"Не патриарх Константинопольский, заметил по сему поводу сам святейший Григорий, но четвертый Вселенский Собор определил границы и пространство области вселенского престола, включив в нее страны Дуная, которые в ту пору назывались варварскими. И только Вселенский Собор может изменить то, что сделано другим Вселенским Собором. Я готов, закрыв глаза, подписать все, что бы ни решил такой собор; но я не смею взять на себя ответственность за действие, коего последствия могут быть неисчислимы для будущности всего православия".

К этому и мы позволим себе присовокупить свое замечание: что такое расширение прав вселенского патриарха, кроме того, что оно могло бы быть опасно вообще для церковной свободы, представляет еще и то неудобство, что Константинопольский патриарх находится в политической зависимости от Порты, при которой было бы гораздо лучше даже для него самого ограничивать свободу его действий и обязывать его по всем важным вопросам сообразоваться с намерениями и взглядами других единоверных церквей. Невозможность решить то или другое дело собственною властью могла бы в трудных случаях, когда Порта потребовала бы (как это случилось и в настоящем вопросе) от патриарха решения, ей угодного, но Церкви вредного, послужить для него твердым оплотом от насилия и благовидным поводом к отказу.

Но если и признать все вышеизложенные соображения вполне справедливыми и согласиться с тем мнением, что Вселенский Собор православной Церкви оставался единственным и последним средством для прекращения греко-болгарской распри, то представляется обсуждению другой важный вопрос: мог ли бы этот собор, который, сам по себе для церкви русской после такого продолжительного разобщения ее с православным Востоком был бы, без сомнения, вожделеннейшим событием и подал бы ей возможность к устроению некоторых из ее собственных внутренних дел, без собора не поправимых, мог ли бы, говорю, этот собор состояться даже при всеобщем согласном желании всего православного мира? Не поспешила ли бы Порта, которой мысль об этом соборе была в высшей степени ненавистна и которая отказ Святейшего Синода приняла, по нашим сведениям, с величайшим восторгом, поставить на пути к осуществлению этой мысли какие-либо важные и может быть неодолимые препятствия?

Нет сомнения, что Порта не допустила бы этого действительно весьма ей невыгодного собрания, не испытав всех доступных ей средств к помехе; но как бы ни были велики те затруднения, с которыми пришлось бы в этом случае иметь дело представителям православного мира, и прежде всего, конечно, нам, — нет никакого основания считать их непреоборимыми: как бы ни старалась Порта противодействовать созванию вселенского собора, ей было бы самой в высшей степени затруднительно изобрести не только уважительные, но даже сколько-нибудь приличные причины к отказу.

Патриархи вселенские весьма нередко собирали в Константинополе представителей восточных православных церквей для обсуждения особенно важных для Церкви дел и никогда не встречали в этом со стороны Порты препятствий. Так, не далее как в 1861 году созван был патриархом Иоакимом собор по тому же греко-болгарскому вопросу, на котором присутствовали все случившиеся на ту пору патриархи и значительное число митрополитов. Чем же разнился бы предположенный патриархом Григорием Вселенский Собор от тех, подобно созванному в 1861 году, соборов восточных иерархов, к созванию которых Порта до сих пор не поставляла никаких препятствий? Тем, что в состав его вошли бы, сверх обыкновенно собираемых восточных иерархов, представители трех церквей (русской, елладской и карловицкой), находящихся вне пределов Турецкой империи, и двух церквей (сербской и молдо-влахийской), существующих в странах полунезависимых? Какими же доводами могла бы Порта оправдать недопущение в свои пределы этих иерархов, которые явились бы в столицу Турции для столь важного и требующего их рассмотрения дела? Могла ли бы она, в случае общего и единодушного признания всеми православными церквами необходимости в соборе, сказать, что для созвания не представляется достаточных причин, когда десятилетний разрушительный раздор племен произвел столь глубокое потрясение в церкви константинопольской и грозит всему православию великою и непоправимою бедой? Но если бы Порта и стала изощряться в приискании препятствий, пусть бы по крайней мере все затруднения этого дела пали на ее голову. Впрочем, нельзя не согласиться с тем, что препятствия, которые встретились бы на этом пути, заслуживали полного внимания как Святейшего Синода, так и вообще русского правительства, которому предстояло бы принять участие в их устранении, и потому я нахожу, что было бы не только естественно, но даже предусмотрительно и мудро, если бы вопрос об этих препятствиях был поставлен в настоящем деле на первый план и если бы самое созвание собора было поставлено в прямую и исключительную зависимость собственно от возможности победить эти препятствия. Тогда дело принимало бы такой вид: русская церковь признала бы в принципе предложение вселенского патриарха достойным всякого внимания, но, оберегая достоинство императорского правительства, дала бы свое согласие на участие в предполагавшемся соборе не прежде, как получив полное убеждение в возможности осуществления мысли святейшего Григория.

Но мы знаем, однако, из самого ответа Святейшего Синода, что главная причина, по которой собор не состоялся, не в этих препятствиях, о коих Святейший Синод упоминает в своем ответе лишь вскользь, а в том, что этот собор мог, по мнению Святейшего Синода, вместо умирения Церкви, послужить поводом еще к большим волнениям в ней и раздорам и вместо ожидаемой пользы принести в своих последствиях только вред; что болгары, в случае решения вопроса в пользу патриарха могли бы не подчиниться решению собора и чрез то подверглись бы его суду, который объявил бы их раскольниками, и таким образом не только Константинопольская патриархия, но в вся Церковь понесла бы величайшую и невозвратимую потерю.

О том, согласились ли бы болгары подчиниться решению собора или нет, в настоящее время сказать ничего определенного невозможно; это зависело бы, во-первых, от образа действий вселенского патриарха и представителей других независимых церквей, и вообще от того направления, какое приняли бы соборные совещания; во-вторых, от того, насколько удалось бы Болгарам благонамеренным, преданным делу Церкви, своего народа и России, освободиться самим и освободить всю страну свою от гнета константинопольских представителей, захвативших в свои руки народное дело и направляющих его ход в пользу собственных расчетов и Порты, наконец, от влияния множества неуловимых случайностей, коих заранее предвидеть никто не в состоянии.

Что касается вселенского патриарха, то он ни в каком случае не сократил бы размера тех льгот и прав, которые предоставляются болгарам по его проекту, — и есть даже верные известия, что он был согласен сам и надеялся склонить свой синод и свой народ к их распространению. Представители других восточных церквей, коих вопрос этот непосредственно не касается (как, например: антиохийской, иерусалимской, елладской), не имели бы ни малейшего побуждения и повода предлагать, в удовлетворение болгарам, менее того, что было бы им предложено от лица их собственного патриарха. Что же касается представителей церквей славянских: русской, сербской, карловицкой, то их мнения могли бы клониться лишь к расширению, но ни в каком случай не к сокращению льгот и прав, предлагаемых болгарам Великою церковью и, — что особенно важно, — мнения эти могли бы послужить опорой для самого патриарха, который до известной степени стеснен в своих намерениях и действиях менее его великодушными членами клира Великой церкви. Сам же он готов, по его словам, закрыв глаза, подписать все, что признано было бы собором, лишь бы не требовали от него таких уступок, которые на личную свою ответственность он взять не может. Таким образом, очевидно, что собор дал бы болгарам никак не менее, а, по всем вероятиям, более того, чего они могли ожидать от одного вселенского патриарха. И если была выражена надежда, что болгары примут меньшее от лица патриарха, против коего они раздражены и коего власть над собою они уже отметают, то откуда же могло возникнуть опасение, что они не примут большего от лица всей Церкви, против которой у них нет раздражения и власть которой признается ими безусловно?

Между тем, при таком положении дела открывалась бы немалая надежда для той, ныне загнанной и заслоненной части образованных болгар, которая со своей стороны была готова, как мы видели, помириться до времени и на проект патриарха Григория и которая, получив от собора обещания новых и больших прав, могла бы возгласить о том вслух всего болгарского народа, и, пользуясь поддержкою и содействием представителей всего православного мира, могла бы наконец достигнуть перевеса над константинопольскими представителями или по крайней мере принудить их одуматься и отказаться от безмерных притязаний.

Итак, есть основания с вероятностью предполагать, что болгары не отказались бы от повиновения соборному решению, не говоря уже о других разнообразных и многочисленных средствах, которые могли бы открыться к достижению этой цели и к установлению мира в возмущенной церкви для собора, как живого и разумного представителя общих и высших интересов всего православия, одушевленного искреннею заботою о прекращении возникших в его среде нестроений.

Впрочем, как бы ни была велика вероятность такого исхода дела, все-таки оставалась возможность и обратного предположения. Допустим же, что болгары, то есть их константинопольские представители, не приняли бы решения Вселенского Собора. Тогда, я в том согласен, положение дела сделалось бы в высшей степени тревожным и опасным, и одной возможности, хотя бы и мало вероятной, такого исхода соборных совещаний было бы достаточно для того, чтобы побудить обратиться к другим способам действия., менее опасным и более действительным, при одном, впрочем, существенно важном условии: если такие способы есть. Но в том-то и вопрос: есть ли они? Вселенский патриарх, как мы видели, их не находил и не находит; другие единоверные нам церкви их не предлагали, считая, по-видимому, вместе со вселенским патриархом, единственным, или по крайней мере и лучшим, способом собор; Святейший же Синод указывал на такую меру, которая была уже испытана и осталась без успеха.

Между тем, болгарские представители, согласно со своим убеждением в том, что устройство их церковных дел может состояться и без согласия патриарха, по распоряжению самой Порты, с тайного ее разрешения, обратились к единомысленным с ними архиереям болгарских епархий, призывая их прибыть немедленно в Константинополь на общее совещание об окончательном установлении нового порядка церковного управления и учреждения болгарской независимой церкви.

Усилия патриарха воспрепятствовать прибытию этих епископов в столицу не привели ни к чему; Порта, несмотря на данные обещания, не только не пригласила их к соблюдению порядка и повиновения патриарху, но даже объявила болгарам, просившим у него Фирмана на утверждение их независимой церкви, что в этом Фирмане не будет им отказано, как только болгарские епископы, собравшись в Константинополе, придут ко взаимному соглашению относительно оснований новой организации болгарского клира.

Прежде других откликнувшиеся на призыв и прибывшие в Константинополь архиереи — Филиппопольский Панарет, Видинский Анфим, Софийский Дорофей и Ловчанский Илларион, подали 20 декабря 1868 года, за общей их подписью, вселенскому патриарху формальное отречение от его духовной власти.

Это отречение было известно Святейшему Синоду в то время, как он обсуждал приглашение патриарха Григория на Вселенский Собор, так как оно было препровождено к нему при особом послании (27 февраля 1869 года) от имени тех же четырех архиереев с присоединением к ним еще двух имен (бывших) — Макариупольского Иллариона и Филиппопольского Паисия, который, как из этого видно, уже не удовлетворялся в это время прежним своим проектом, предложенным от Святейшего Синода в основу соглашения вселенского престола с болгарами.

Итак, то положение дел, во избежание коего Святейший Синод отказался от приглашения вселенского патриарха к участию в соборе, в действительности было уже совершившимся фактом. Раскол на деле уже существовал, и если не могло быть никаких побуждений спешить церковным осуждением его вождей и вообще окончательные признанием возмутившейся части болгар раскольниками, то были тысячи побуждений спешить навстречу этому злу с теми или другими, но непременно действительными средствами, и ни в каком случае не оставлять такого дела его собственному течению. И если в виду всей Церкви не было, как мы видели, никакого другого средства к устранению угрожающего ей бедствия, кроме предположенного вселенским патриархом, то есть созвания общего собора всей Церкви, то не оставалось, по-видимому, ничего более, как испытать это единственное средство и притом нисколько не откладывая. Bis dat qui cito dat.

При том же я позволяю себе заметить, что собор есть не только единственное, но и самое приличное для Церкви средство помочь тому бедственному положению, в котором находится церковная область Константинопольского патриарха, и возвратить ей мир, если еще есть какая-либо возможность примирения враждующих племен; что, при решении этого вопроса, никакая власть в мире не может иметь такого значения для обеих спорящих сторон, как власть всей собравшейся, в лице своих представителей, Церкви; что в подобных случаях Церковь никогда не сомневалась в достоинстве и силе соборного суждения как средства к прекращению возникавших среди нее нестроений и не опасалась прибегать к нему, веруя, что спасение во мнози совет.

Но независимо от того, что собор православной Церкви является, по изложенным соображениям, единственным и неизбежным средством для удовлетворительного решения греко-болгарского вопроса, он был бы и для всей Церкви вообще событием, в высшей степени важным и обильным последствиями. Совещание есть жизнь Церкви, и там, где по каким-либо причинам ему полагаются преграды или ограничения, в соразмерности с тем непременно оскудевает или даже вовсе замирает и духовная жизнь страны. Согласно с сим значением для Церкви совещательного начала и в ее священных канонах мы находим постановления, коими всем частным церквам вменяется в непременную обязанность собираться в известный определенный срок на общие совещания, будет ли к тому какой-либо особенно важный повод, или нет, — все равно. Это есть прямая, сама по себе понятная, живая потребность общения между людьми, связанными союзом любви и единомыслия, и вместе с тем самое верное средство к непрерывному соблюдению истины исповедания и единства установлений и к предохранению Церкви от опасности всякого рода личных заблуждений или злоупотреблений. Для случаев же важных, выходящих из ряда обыкновенных и превышающих меру власти предоставленной частным церквам, руководимая тем же основным началом своей жизни, Церковь издревле установила и доныне употребляет оправданный вековым опытом и духу ее вполне согласный способ решения вопросов общим голосом всех (вселенские соборы) или, смотря по надобности, нескольких (поместные соборы) частных единоверных церквей. Из истории церкви видно, что большая часть созывавшихся по тому или другому случаю соборов не ограничивались рассмотрением только тех вопросов, которые служили поводом к их созванию, но обыкновенно обозревали общее состояние церковных дел в данную минуту и исправляли в них то, что на ту пору требовало исправления.

Так, без сомнения, поступил бы и собор православной Церкви, созванный для рассмотрения греко-болгарского вопроса, если бы мысли патриарха Григория суждено было осуществиться; по крайней мере, в рассуждениях греческих газет о значении и предметах деятельности предполагавшегося собора, которыми сопровождались известия о решимости патриарха пригласить к участию в нем все единоверные церкви, упоминались некоторые весьма важные церковные вопросы (армянский, англиканский и др.), которые патриарх имел, по-видимому, намерение подвергнуть общему рассмотрению.

При таких условиях едва ли не каждая частная церковь должна была иметь, кроме общей и главной нужды, и свои собственные побуждения желания собора и, может быть, более всех церковь русская. Между тем как все прочие единоверные нам церкви Востока благодаря близкому между ними соседству и существованию большей их части в пределах одного государства приходят весьма естественно в постоянное между собою соприкосновение и в случаях особой важности легко могут собраться и действительно собираются на частные между собой совещания, русская церковь одна остается, со времени упразднения патриаршества, вне этого живого общения, так что даже тот учредительный акт, который положен в основу ее новой преобразованной организации, Духовный регламент, не был рассмотрен и утвержден общим советом всей православной Церкви и введен в действие, со всеми теперь уже ясно сознанными и во многом уже исправленными его недостатками собственно по воле преобразователя и, как свидетельствует история, вопреки убеждению большинства даже подписавшихся под ним из страха лиц. С тех пор в жизни русской церкви, несмотря на неколебимую твердость и неизменность в исповедании истин веры, было немало разного рода явлений, которые самими членами ее разумелись неодинаково и вызывали одних на безусловное одобрение, иных же на протест, и к окончательному изъяснению коих и к успокоению чрез то совести верующих не было действительных средств: так как преобразователь не ограничился поставлением преград к общению русской церкви с единоверными ей церквами Востока, но уничтожил и соборные совещания представителей русской церкви между собою, под тем предлогом, что Святейший Синод установлен "во образ непрестающего собора" и следовательно самым существованием своим как бы устраняет нужду в каком-либо ином способе церковных совещаний. Преследование совещательного начала в церкви, как известно, было простерто до того, что православным архиереям воспрещено было даже взаимное посещение друг друга в епархиях, и эта мера продолжалась в нашем законодательстве (трудно даже этому поверить) до дней настоящего царствования, которому принадлежит честь ее отмены и возвращения православным епископам такого права, в каком, за исключением их, не отказывалось никому.

При таких обстоятельствах можно было бы, по-видимому, ожидать более сочувствия к мысли великого Константинопольского иерарха даже и в том случае, если бы у созванного собора не было столь повелительного повода; следовало бы, мне кажется, ухватиться даже за какой-нибудь, хотя бы самый ничтожный, предлог, лишь бы вновь, после столь долгого насильственного и обоюдовредного разобщения с единоверными церквами соединиться с ними в живом братском совещании и таким образом воскресить в себе в настоящее время уже столь неясное и слабое ощущение нашего вселенского союза, тем более, что за таким актом возрождения соборного начала не могло не последовать оживление его и во внутренней жизни нашей церкви, столь издавна призываемое желаниями и чаяниями ее воздыхающих чад. Совещательное начало, восстановленное в его истинном виде и значении, возвратив русской церкви правильности всех ее жизненных проявлений, тем самым восстановило бы ее из того оскудения духа, которое она в настоящее время испытывает, и само собою открыло бы в ней обильные, временно иссякшие, источники обновления и силы. При этом только условии открылась бы и возможность действительно успешных и плодотворных преобразований в области нашего церковного управления, которые до сих пор как-то никому не удавались, вовсе, заметим, не по недостатку добрых намерений или ревности и даже способностей распавшихся на преобразования лиц, а единственно вследствие общей почти утраты ясного разумения требований и смысла истинной церковной жизни. И не только в собственной области церковного управления, но и вообще в жизни нашего общества и всего народа возвращение русской церкви утраченного ею, по случайностям истории, начала совета и взаимного общения несомненно отразилось бы великими и неожиданными последствиями; в настоящее время мы не имеем никаких способов измерить величину и исчислить количество тех потерь, которые все мы вместе и каждый из нас порознь несем вследствие оскудения духа в жизни нашей церкви и важность которых раскрылась бы пред нашими очами сама собою, вместе с возвращением нашим к ее оплодотворяющим источникам..

Притом же, кроме этих общих и быть может не всем равно внятных побуждений желать созвания собора православной Церкви мы имеем к тому и другие вполне определительные и для всех одинаково вразумительные причины; ибо есть немало без собора нерешимых, а между тем настоятельно требующих решения вопросов первой важности.

Так, например: вот уже более 200 лет, как у нас существует раскол, и с тех пор, как он возник впервые, до самых последних дней наша церковь постоянно изыскивала против него разного рода меры. В ряду этих мер первое по важности место принадлежит, без всякого сомнения, учреждению единоверия.

Первая мысль о его учреждении явилась, как известно, в ту пору, как наше правительство, а за ним и наша Церковь, сознали неудобство и вред прежних крутых мер и ожесточенного тона обличительных сочинений против раскола и признали за благо обратиться к иным, более свойственным духу Церкви способам кроткого и вразумительного увещания и искреннего обмена мыслями относительно причин, отделяющих такую значительную часть русского народа от общения с православной Церковью. С той самой минуты, как во взаимных объяснениях прежние ругательства и клятвы заменились мирными и беспристрастными рассуждениями о предмете разделения, вдруг оказалось, что для целой половины пребывающих в расколе (для поповцев) людей не существовало никакой причины к отделению от Церкви, кроме далеко зашедшей вражды и озлобления. Те содержимые раскольниками обрядовые особенности (двуперстное сложение, сугубая аллилуйя, семь просфор, начертание имени Спасителя и т.п.), которые представлялись до того времени действительным препятствием к соединению и которые на самом деле были только предлогом разделения, — при совершенно согласном с Церковным воззрением поповцев на все основные истины православного исповедания, явились, по отложении вражды, в их истинном значении, то есть почти равными нулю и во всяком случае не препятствующими общению Церкви с теми, кто содержит эти особенности обряда, не соединяя с ними никакого противного учению Церкви рассуждения. Тогда решились предложить старообрядцам свободу в употреблении этих особенностей, лишь бы они в свою очередь оставили свои превратные мнения об усвоенном нами обряде и признали бы над собою власть Церкви и ее иерархов. На условии этих взаимных уступок и состоялось, благодаря, с одной стороны, ревности и искусству митрополита Платона и архиепископа Никифора Феотоки, с другой — усилиям Никодима Стародубского, Сергия Иргизского и иных лучших людей старообрядства, примирение с Церковью значительного числа раскольников и впоследствии основание так называемой единоверческой церкви*. Но так как содержание этих самых обрядовых разностей было предметом суждения и осуждения с клятвою бывшего в Москве при царе Алексее Михайловиче Великого Собора 1666 — 67 годов, на котором, кроме московского патриарха, присутствовали два восточных, Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский, со множеством иных меньшего чина представителей единоверных нам церквей, — разрешение же употребления сих разностей имело от одного Святейшего Синода — власти сравнительно с собором низшей: то нельзя было не опасаться, чтобы противники мира с Церковью не обвинили нас в превышении власти и не сочли данного русскою церковью благословения на содержание в единоверческой церкви двуперстного сложения и других тому подобных предметов недостаточным для отмены тех клятв, которые на сторонников сего обряда были наложены собором 1666 — 67 годов. Но еще важнее то обстоятельство, что этой отмены в подлежащем порядке на самом деле не последовало (ее и не могло быть без нового большого собора, так как только большая церковная власть может отменять постановления меньшей власти, а не наоборот), и что вследствие того всякий старообрядец, сознавший заблуждение своего толка и склонившийся к переходу в Церковь на основаниях единоверия, если только он внимательно изучал предмет, неизбежно встречался и доныне встречается с затруднительным вопросом о значении наложенных собором 1666 — 67 годов клятв, юридически еще не отмененных, но только игнорируемых как теми, которые вступают в общение с Церковью, удерживая осужденные собором особенности обряда, так и самою русскою церковью, которая принимаете таких лиц в свое общение. Что этот вопрос затрудняет даже самых искренних и просвещенных людей из старообрядческого общества, доказательством тому, в числе многих других примеров, может служить, между прочим, пример недавно приобретенного Церковью знаменитого инока Павла Прусского (ныне настоятеля московского единоверческого Никольского монастыря), который уже по окончательной победе над всеми другими сомнениями в истине Церкви, долгое время оставался еще в мучительном недоумении пред этим совместным существованием благословения и клятвы, и только путем крайне тягостных усилий мог преобороть наконец свои нравственные затруднения. Но то, что оказалось трудным даже для такого ревностного и беспристрастного искателя истины, для многих неизвестных нам честных и искренних душ, но не столь сильных волею и умом, без всякого сомнения послужило и еще послужит препятствием неодолимым.

______________________

* Мы употребили выражение "единоверческая церковь" по укоренившемуся обычаю; на деле же особой церкви единоверческой нет (есть одна и та же соборная и апостольская Церковь), а есть отдельные единоверческие приходы подчиненные вместе со всеми другими одному и тому же епископу, а вместе и Святейшему Синоду, но получившие право на употребление особенностей старого обряда.

______________________

Устранить окончательно этого рода препятствия к духовным приобретениям Церкви мог бы только ее общий собор, который один имел бы полное и бесспорное право, рассмотрев дело вновь и убедившись в необходимости отмены запрещения, наложенного некогда при обстоятельствах, в настоящее время уже не существующих, придать этой отмене силу действительного церковного постановления. Вместе с сим и единоверческая церковь вышла бы из ее настоящего неопределенного положения, которое, как известно, придает повод к существенно важным пререканиям даже между православными писателями и которое составляет главную причину мало-плодности ее учреждения. Я не смею брать на себя ручательства в том, что соборное решение, состоявшееся в указанном мною смысле, имело бы своим непременным последствием многочисленные обращения из раскола в православие: успех дела не всегда зависит от правды действующих, и его в подобных случаях следует всегда предоставлять промышляющему о своей Церкви Богу. Но то несомненно, что достижением такого результата русская церковь исполнила бы лежащий на ней священный и повелительный долг, что важнее самого успеха.

В свою очередь, и в греческой церкви нашлись бы вопросы, требующие соборного рассмотрения и решения. Известно, например, что в настоящее время в русской церкви существует совершенно иное, чем в греческой, правило о способе принятия в лоно православия приходящих от латин: у нас их принимают, говоря языком церковных правил, вторым чином, то есть чрез миропомазание, между тем как на Востоке их перекрещивают, то есть, принимают по первому чину, который древнею церковью установлен был только для людей самых крайних заблуждений. Известно также и то, что некогда мы сами латин перекрещивали; по крайней мере, такое правило было установлено, как всеобдержное, на соборе 1621 года, бывшим при патриархе Филарете, который, возвратившись из томительного девятилетнего польского плена, не мог соблюсти нравственного равновесия в своем суде о поляках и их вере (тем более, что в то время вся русская земля носила еще свежие следы зверского ляшского опустошения и осквернения ее святынь) и, под влиянием сих событий, признав поляков и ради их всех латин крайними еретиками, постановил со всем собором Русской Церкви принимать приходящих от них к Церкви не иначе, как на условии перекрещивания.

Но на соборе 1666 — 67 годов, когда этот вопрос вместе со многими другими был предложен общему рассмотрению, представители восточных православных церквей нашли в Постановлении собора 1621 года явную несоответственность со степенью латинских погрешностей против Церкви и неравномерность по отношению к другим отступившим от Церкви обществам и сектам.

Посему, сославшись на пример древней церкви, которая даже македониан и ариан принимала не первым, а вторым чином, и на постановление Константинопольского собора 1484 года, коим установлялось для приходящих от латин миропомазание, и, наконец, на письма Марка Ефесского, который при всей своей твердости в преследовании латинских заблуждений считал достаточным принимать обращающихся от этих заблуждений вторым чином, собор постановил, чтобы и русская церковь, согласно с общим правилом всех единоверных ей церквей, следовала впредь такому порядку.

Между тем менее чем через сто лет после этого соборного решения, православный Восток сам изменил этому преподанному нам указанию и в 1756 году под влиянием крайнего раздражения против бессовестных действий латинской пропаганды постановил на соборе, в котором участвовали три патриарха, принимать латин в Церковь не иначе, как первым чином. И вот с тех пор восточные православные церкви следуют в этом деле тому порядку, который некогда их же представителями был обличен и устранен из церкви русской. Очевидно, что на созванном по мысли патриарха Григория соборе православной Церкви мы могли бы по отношению к этому вопросу оказать нашим восточным братьям такую же услугу и помощь, какую мы сами получили некогда от них.

Важности этого вопроса (не говоря уже о том, что всякое исправление неправильного обычая весьма важно само по себе как восстановление истины, независимо от его последствий) и устранения существующей между восточными церквами и русскою в сем деле разности не следует от себя скрывать. О ней можно судить, между прочим, по тому влиянию, какое она имела на судьбу известного русскому обществу английского ученого богослова Палмера.

Этот знаменитый последователь того направления в англиканской церкви, которое было создано известным доктором Пьюзеем, внимательно приникнув к изучению творений Отцов Церкви и церковной древности, пришел сначала к тому убеждению, что изо всех ныне существующих христианских церквей единственною хранительницею чистого апостольского предания и вообще богопреданной истины должна быть признана восточная православная Церковь, часть которой составляем и мы, и, по-видимому, был на один шаг от перехода в православие. Но, встретившись с существующим между восточными церквами и русскою разномыслием в таком предмете, который, кроме своего безотносительного значения, имел особую важность лично для него (ибо от него, как от человека, обращающегося к Церкви от заблуждения, нисколько не меньшего сравнительно с латинским, на востоке требовали второго крещения), он отступил от своего намерения и, не имея возможности по своим убеждениям оставаться в церкви англиканской, как протестантствующей, решился перейти в католичество, — не по тому, чтоб он признал латинскую церковь единственно истинною (нет! он все таки остался при той мысли, что восточная Церковь имеет пред нею несомненное преимущество по чистоте догмата и обряда), но потому, что он утратил самое верование в существование на земле такой церкви, и вследствие того решился условно пристать к такой из древних апостольских (по учреждению) церквей, в среде которой думал обрести более удовлетворения для своего деятельного духа*.

______________________

* Последние слова мои указывают на то, что приведенная выше причина перемены в настроении Пальмера не была единственною; но несомненно то, что она была первою и привела за собой другие, из совокупности коих он и вывел свой неправильный итог.

______________________

Без сомнения, и этого одного опыта было бы вполне достаточно для того, чтобы поспешить с отменой Постановления собора 1756 года; но необходимость его безотлагательной отмены представится нам в особенности настоятельною, если мы примем в соображение, что столь строгое по отношению к разномыслящим правило восточных церквей может при случае сделаться действительною преградой к соединению с нею целых иноверных обществ. Припомним недавний опыт с мелхитами (сирийскими и египетскими греко-униатами), которые в начале истекающего десятилетия выразили желание обратиться к православной Церкви и действительно присоединились к ней в числе нескольких тысяч душ, но при этом ни под каким видом не хотели допустить, чтобы над ними было повторено таинство крещения; так что восточная церковь поставлена была в весьма тягостное затруднение выбирать между приобретением столь значительного числа верующих и соблюдением содержимого ею правила. И хотя она решилась, — не без предварительного, впрочем, колебания, — поступиться сим правилом, выше его поставив дело общения с ищущими ее христианами, но все-таки она не могла не испытать при этом некоторого нравственного затруднения, неизбежно соединенного с нарушением не отмененных уставов.

Во сколько же раз должны увеличиться эти затруднения, если дело дойдет до решительных переговоров (на что наши восточные братья имеют, по-видимому, несомненную надежду) о соединении с православною церковью армян, а за ними и других монофиситских церквей, яковитской и коптской, и наконец, членов англиканской церкви, которые не могут предъявить никаких прав на то, чтоб им, по отношению к чину приятия в Церковь, оказано было предпочтение пред латинами (так как армянское и вообще монофиситское заблуждение было предметом суждения Вселенского Собора, халкидонского, и признано ересью, чего о латинских отступлениях Церковь еще не постановляла, англиканская же церковь выделилась из той же латинской), а между тем, конечно, не согласятся подчиниться условиям первого чина.

Не может быть ни малейшего сомнения в том, что наши восточные братья при свете церковных канонов, к коим они питают такое глубокое и достойное нашего подражания благоговение, и при помощи указаний истории не затруднились бы признать несостоятельность недавно и совершенно случайно проникшего в их уставы правила и что им нужен был бы только какой-либо повод к тому, чтобы подвергнуть его новому и тщательному пересмотру. Наилучшим же поводом к тому было бы, очевидно, созвание задуманного вселенским патриархом Григорием собора, который не только счел бы долгом произвести этот пересмотр, но и имел бы право постановить со властью новое по этому вопросу постановление.

Созвание этого собора, без сомнения, оживило бы сношения с православною церковью, с одной стороны, армян, о стремлении коих к сближению с нею русские читатели могли узнать из помещенного в переводе с греческого в "Христианском Чтении" за 1868 год весьма замечательного рассуждения митрополита Хиосского Григория, с другой стороны — членов англиканской церкви, о намерениях коих печатано было в русских повременных изданиях сравнительно гораздо более. Не останавливаясь на подробном рассмотрении этих двух вопросов из боязни продлить без меры свое и без того некраткое рассуждение и отдалиться еще более от его главного предмета, я ограничусь лишь простым замечанием, что каждый из означенных вопросов по своей важности заслуживал бы соборного рассмотрения Церкви.

Но, конечно, впереди всех других вопросов стоял вопрос болгарский. И если для его благополучного решения и в то время лучшим и единственным (как показали последствия) средством было соборное его рассмотрение, то в настоящую пору созвание для этой цели собора является необходимостью еще более настоятельною.

Мы видели, что патриарх Константинопольский отверг решение Порты и не подчинился султанскому Фирману, который вторгается в область его неприкосновенных прав. При этом святейший Григорий не нашел даже нужным входить в разбор этих оснований, которые предложены Фирманом для учреждения независимой болгарской церкви, считая эту сторону дела второстепенными подробностями, но устремил всю силу своего veto прямо против права Порты создавать своею властью новые автокефальные церкви. На этой почве патриарх стоит твердо и, как ясно показывает двукратный протест его против торжественно выраженной воли султана, он решился не уступать насилию.

Между тем, тайно руководящие направлением болгарского вопроса лица, и во главе их французский константинопольский посол, по справедливости считающий издание Фирмана плодом и торжеством своего дипломатического искусства, склоняют собравшихся в Константинополь болгарских епископов неотлагательно образовать из себя синод и вступить ,в действительное обладание теми правами, которые даровал им Фирман. При этом они рассчитывают на то, что за таким шагом болгарских иерархов последует непременное отлучение их и всех тех, кто с ними, от общения с церковью. Для врагов наших, конечно, было бы в высшей степени выгодно создать из болгар новое религиозное общество, хотя по исповеданию и православное, но находящееся вне действительного союза с прочими православными церквами, и чрез такое одинокое и отчужденное положение среди православного мира, поставленное в необходимость искать опоры вне этого мира, у его исконных и нераскаянных врагов.

Можем ли мы остаться равнодушными зрителями того насилия, которому подвергается первенствующий иерарх нашей церкви, и тех опасностей, в которые вовлекается болгарский народ предательскими внушениями, имеющими единственною целью духовную разлуку его с православным миром, главнейшим же образом с нами? Ответ на этот вопрос может быть только один.

Но так как прямым своим влиянием дать делу другое направление мы, очевидно, уже не можем, и никакого другого средства к выходу из облака облежащих нас затруднений у нас нет, то не остается, по моему мнению, ничего более, как испытать то единственное средство, в силу которого до сих пор не перестает верить святейший Григорий и которое действительно может представить совершенно неожиданные и отсюда невидные способы соглашения и, по выражению блаженно почившего митрополита Филарета, с края пропасти подвинуть к спасению.

В греческих газетах есть, как я слышал, достоверное известие, что патриарх Григорий имеет намерение вновь обратиться к Святейшему Синоду и подкрепить свое предложение о созвании собора новыми убедительными доводами. Правда, в настоящее время осуществление этой мысли представляет гораздо более затруднений, чем в пору первого обращения патриарха. Теперь Порта может с большим для себя удобством ссылаться на первоначальное отклонение Святейшим Синодом мысли о соборе и на издание Фирмана, которое может даже приписать, в известном смысле, этому отказу. Труднее будет действовать и на Болгар, получивших от Порты давно искомые ими права и взирающих на церковную сторону вопроса с тем же печальным легкомыслием, с каким смотрели и продолжают смотреть на нее мудрецы наших фельетонов. Наконец, и в среде самой восточной церкви возникли весьма важные смуты (я разумею дела Александрийской патриархии), которые, конечно, не представляют лишнего удобства для созвания собора. Но патриарх Григорий не считает, как видно, и этих препятствий неодолимыми.

Как будет принято Святейшим Синодом это новое обращение вселенского патриарха, угадать трудно; несомненно одно, что отказ Святейшего Синода от первого приглашения не может связать свободы его нового постановления, так как с того времени произошло в положении вопроса столь важное изменение и возникли совершенно новые обстоятельства, которые могут внушить и новые намерения, по слову премудрости: последние помыслы паче первых.

Читано в заседании С-Петербургского отдела Славянского благотворительного комитета 5 мая 1870 года.

Опубликовано в сборнике: Т.И. Филиппов "Современные церковные вопросы". СПб., 1882. С. 135-180.

Тертий Иванович Филиппов (1825-1899) — российский государственный деятель, сенатор (с 1 января 1883 года), действительный тайный советник (с 9 апреля 1889 года), Государственный контролёр России (с 26 июля 1889 до 30 ноября 1899 года). Кроме того — публицист, православный богослов и собиратель русского песенного фольклора.