| ||
|
Толстые журналы, а в особенности исторические, дорожат перепиской знаменитых людей и с радостью печатают письма Тургенева, Герцена, Достоевского или Чернышевского. Но теперь появилась новая мода. Литераторы, пользующиеся известностью, приводят в своих статьях выдержки из писем людей неизвестных, из писем простых крестьян. Материал получается довольно любопытный. Так, поэт Александр Блок, в статье своей «Литературные итоги 1907 года» («Золотое Руно»), приводит отрывки из письма одного молодого крестьянина дальней северной губернии. Письмо это послано в ответ на очень отвлеченные оправдания Блока, в духе кающегося дворянина, и начинается с комплиментов и приятностей насчет «райских образов» нашего славного поэта. Таков, по крайней мере, комментарий к письму, сделанный самим Блоком. Вот что пишет, между прочим, «северный мужичок»: «Наш брат вовсе не дичится вас (т.е. вообще господ и интеллигентов), а попросту завидует и ненавидит, а если и терпит вблизи себя, то только до тех пор, покуда видит от вас какой-нибудь прибыток. О, как неистово страдание от вашего присутствия, какое бесконечно окаянное горе сознавать, что без вас пока не обойдешься. Это-то сознание и есть то "горе-гореваньице", тоска злючая-клевучая, кручинушка злая, беспросветная, про которую писали Никитин, Суриков, Некрасов, отчасти Пушкин и др. Сознание, что без вас пока не обойдешься, есть единственная причина нашего духовного с вами несближения. ...Сознание, что вы везде, что вы можете, а мы должны, вот необоримая стена несближения с нашей стороны. Какие же причины с вашей стороны? Кроме глубокого презрения и чисто телесной брезгливости — никаких». «Что можно ответить и как оправдаться? — восклицает Блок. — Я думаю, что оправдаться нельзя». Сотрудник «Русского Слова», некий г. Варварин, писатель очень замечательный и, по-видимому, большой почитатель, если не ближайший друг, В.В. Розанова, утверждает, что новый «народник» выбрал себе в корреспонденты мужичка неудачного. Мужичкам ли, мол, ненавидеть интеллигентов, когда из интеллигенции столь многие умирали для и за мужиков. — Ну, хотя бы во время холеры. Г. Варварин выражает даже сомнения, не взят ли «мужичок» Блока откуда-нибудь из ресторана, где он имел достаточно поводов завидовать кутящим «господам». Не знаю, основательны ли эти сомнения. Но вот другое письмо. Тоже мужицкое и тоже декадентское. Его приводит З. Гиппиус в своем фельетоне «Архип у Толстого» («Речь»). Этот Архип — бывший севастопольский матрос, по-видимому, тот самый, которого описывал Д.С. Мережковский в статье «Религия и революция» («Русская Мысль»). По словам Мережковского, Архип «говорит как в бреду, торопливо и спутано, коверкая иностранные слова». Пришел он к Мережковскому поговорить о Боге. В Бога, однако, не верил: «во имя Бога слишком много крови человеческой пролито — этого простить нельзя». Верил он в человека, который станет Богом, в Сверхчеловека. Первобытно-невежественный, почти безграмотный, знал понаслышке Ницше и читал русских декадентов, Андрея Белого, Брюсова и «г. Розанова», который ему нравился больше всех. В письме, которое приводит З. Гиппиус, Архип описывает свое посещение Льва Толстого 15 окт. 1907 г. Он и к нему ходил поговорить о Боге, в которого не верил. Однако разговора не вышло. «С заходом солнца, — пишет Архип, — пришел. Влево, на бугре, господские здания. Шел смело, никто не задерживает. Обратился к кучеру, молодому парню... Сказал: "Он сейчас гулять уехал, через час приедет, вон по той дороге"... Уж стало темно — копыта застучали, и въехал граф, в своей натуральной форме. Кликнув служителя, быстрой своей ухваткой слез, отдал лошадь. Я ему поклонился, и он кланяется. Спрашивает жалостным голосом: "Что нужно?". Я говорю: «Ничего, я посетить вас пришел». Граф продолжал спрашивать, какого уезда, да к чему пришел. Я заторопился сказать, что мог: что читаю я много и из чтения вижу, что мне будто нужно, необходимо вас видеть. — Что читать? Зачем много читать? «Только я хотел ему объяснить, как после этой минуты и говорит граф: "Раз у тебя нет ничего до меня, то прощай", поклонился низко и пошел в теплое место своего дома. Я приподнял шапку с опозданием от моей неожиданности. Так он и ушел от меня со своей отверженностью». Архипу ничего не оставалось другого, как уйти. Он рассказывает дальше свое обратное путешествие, рассказывает хорошо, образно (напр., встречается такое выражение: «За две версты показалась станция, со множеством густых огней»), и затем прибавляет: «Я графа Льва Николаевича очень жалею, так как он в книжках писал, что надо все переделать, а как переделать, не знал, да и по видимости и теперь не знает... Ему теперь пути ни к какой душе нету, потому что он сам по себе, а мы сами по себе. Он велит не знать, а человек не может этого. Он в себе муку задавил и отошел в свое место, однако, думаю, ему там не радостно, а только старается вид показать, что успокоил себя. Я, уставший, был в холоду, и то мне радостнее перед ним было. А вот еще по тюрьмам многие товарищи сидят, так думается, и им отраднее»... Если блоковский мужичок вызвал неудовольствие со стороны г. Варварина, то и Архип не особенно понравился одному моему знакомому литератору. «Графоман и гоголевский Петрушка, — пишет он мне, — и Белого даже, подлец, читал!». Верно, графоман. Во многом говорит чужими словами. Однако, ведь, любопытно, что и он, и «северный мужичок» Блока (а ведь и тот графоман, и тот «подлец», даже Блока читал!) сходятся в одном: в презрении к «господам», презрении, соединенном с завистью. Один обиделся на Толстого, говорит, что Толстой одинок и в «отверженности», другой сердится на всех интеллигентов: «какое бесконечно-окаянное горе сознавать, что без вас пока не обойдешься». И оба зачитываются декадентской литературой. Воистину, знаменье времени! О, конечно, это единственные случаи, но одно только можно сказать с уверенностью. Крестьяне сбиты с толку. Они ищут выхода из своего нестерпимого положения и не знают, за кем идти. Вольно-экономическое общество предприняло анкету об аграрном движении 1905-1906 гг. Ответов получено много. Один из них попал в мои руки. Написан он крестьянином среднего развития, толковым и настроенным довольно прогрессивно. Он, между прочим, говорит: «Я не принадлежу ни к какой партии, я колеблюсь и еще у меня не хватает ни времени, ни сил, ни разума, чтобы решить сразу... И не знаешь, кого спросить. В каждом сословии и касте есть разные партии, и каждая партия оправдывает свое. Каждая желает провести свою мысль до большой крайности, и все это доказывает, что каждый человек должен молить Бога, чтобы Господь указал правый путь и больше верил бы в свой собственный разум» (т.е. каждый человек должен больше верить в себя). Этот крестьянин у Толстого не был, декадентов не знает и с ними не переписывается, однако и он сознается, что сбит с толку, не знает, кого спросить, и думает, что надо больше верить в себя. На эту тему можно бы пофилософствовать... Что крестьяне сбиты с толку — это факт, может быть, и грустный. Однако не еще ли более грустно, что сбиты с толку и мы, интеллигенты? И в нашем «сословии» или «касте» все «разные партии, и каждая оправдывает свое!» Крестьяне начинают хвататься за ум и рассчитывать, главным образом, на себя, только на себя. Опытные и знающие люди говорят, что таких крестьян теперь много. Но они не в переписке с «господами». Им некогда. Они заняты делом. Ну что ж, Бог им в помощь. Впервые опубликовано: Столичная почта. 1908. 14 (27) февраля. № 237. С. 2.
Дмитрий Владимирович Философов (1872-1940) — русский публицист, художественный и литературный критик, религиозно-общественный и политический деятель. | ||
|