М.А. Георгиевский
Дело Св. Владимира

Сегодня, в день памяти св. Владимира, естественно обратиться нам мыслью к самому значительному факту нашей истории — к крещению Руси. Самому значительному, потому что сознательную политическую жизнь нашего народа надо начинать им, а не призванием варягов, тех варягов, что долго еще, в угоду родовому принципу, расчленяли в междоусобиях единое тело народа, что иногда, как Святослав, смотрели на Русь, как на этап в стремлениях к далеким заманчивым целям.

Это такое далекое время! И так мало дошло до нас от него достоверных фактов. К тому времени, когда закреплены они были в письменности, оплела их легенда, прекрасная, но и наивно упрощенная. Легенда мешает нам выяснить истинный ход событий и установить индивидуальные черты исторической фигуры. Но одно уже нам ясно, что не складываются легенды вокруг небольших людей и малых случайностей. Только крупные люди оставляют в истории глубокий след. Холодный историзм, рассматривая все события как производные незыблемых причин, стремится умалить роль личности в ходе исторического процесса. Ну, не Владимир, так кто-нибудь другой совершил бы историей предуказанный шаг. Связь с Византией обрекла-де Русь на принятие христианства византийско-восточного типа. Может быть, и так. Только кажется мне, что во всех этих рассуждениях оставлен без внимания один фактор — чудо человеческой личности, нарушающей равномерность движения исторических событий. Ведь для преодоления косности и инерции последнего момента требуется всегда необычная энергия и восторженная вера в истинность начинаемого. Хозария, например, не имела своего реформатора и до конца осталась в неустойчивом равновесии двух вер — иудейства и язычества. Мудрая и властная Ольга не дерзнула на то, на что решился Владимир. Пусть рассказ о выборе вер хранит на себе следы литературных заимствований, но он вполне соответствует положению вещей в момент принятия Владимиром решения. Разделения церквей на католическую и православную еще не было, но разница обряда уже намечалась, и шла борьба за расширение церковных областей. Выбор между Римом и Византией уже надо было делать. Обе церкви развивали энергичную миссионерскую деятельность и выставляли решительные притязания.

Нам известно, что княгиня Ольга вела сношения с императором Отгоном и что он сделал попытку отправить на русскую епархию епископа Адальберта. В сношениях с папой находился и Владимир Святой. Католическая проповедь интенсивно развивалась в сторону Востока. Не успев через Владимира, она пробовала добиться благоприятных результатов чрез сына его Святополка, женатого на дочери польского короля Болеслава. А принятие христианства в формах римской ориентации должно было повлечь за собою всю сумму последствий.

По иным путям пошли бы народная жизнь, отношения церкви и власти, культ, быт. Самая душа народная восприняла бы иные устремления, взгляд на мир, на свои в нем обязанности. Если в другой обстановке легенда о выборе вер была, скорее, литературным упражнением, то у нас она соответствовала существу дела. Все четыре религии сталкивались в Киеве: византийское и римское христианство, арабское мусульманство и хазарское иудейство. Ни неистовое и мрачное, сродни русскому язычеству, магометанство, ни неудачливое политически иудейство не привлекли князя. Международные отношения и нелады не раз заставляли его подумать о выгодной возможности избрать церковную зависимость от более удаленного императора Запада. И, однако, он обратился к Византии. Но это не было только спокойное принятие форм высшей культуры. Энтузиазм искреннего убеждения сказался, прежде всего, в той энергии, с которой Владимир отдался распространению новой веры, искореняя противодействующее язычество всеми средствами.

Об искренности его мы можем судить по тому месту, какое отвел он религии в своей личной жизни, по тому положению, которое он дал церкви в жизни государственной. Источники засвидетельствовали нам, сколь глубок был душевный перелом, происшедший в князе после принятия христианства. Он изменился во всем, даже в образе жизни своей, отказался от многоженства, развил широкую благотворительность; даже пиры и обеды его стали средством проявления его любви к близким и окружающим. Вчерашний язычник, он верно понял самую сущность христианства, религии любви и человеческой солидарности. Вот почему народная память сохранила о нем воспоминание, как о «ласковом князе», о «красном солнышке». Эти христианские принципы стремился внести он в самое управление государством. Мы знаем, что он затрудняется наказывать и казнить преступников, боясь попасть в противоречие с началами новой веры, и лишь вмешательство епископов разрешает его сомнения. С Владимира традиционным становится участие церкви в делах управления государством, а распространение христианства становится делом государственной важности. Понимая, что средства внешнего принуждения одни не дадут желанных результатов, он первый положил начало и нашему просвещению и школе.

Всей своей деятельностью Владимир Святой подготовил дальнейший ход нашей истории. И церковная жизнь, и характер отношений церкви и власти продолжали развиваться в направлении, указанном его начинаниями. Церковь, прежде всего, усвоила взгляд на себя как на одну из сил, строящих и охраняющих государство. В печальное время княжеских междоусобий она всячески стремится ослабить их, парализовать их дурные последствия и напоминает князьям об их долге и обязанностях. «Княже, — говорит великому князю в 1194 году митрополит Никифор, — мы приставлены от Бога к Русской земле востягивать вас от кровопролития». В то время, как распадается Русь, в церкви сохраняется идея ее национального единства. Церковь бережно проносит через столетия, не давая ему забыться, священное для нас имя «России», вознося его над распрями феодалов в титуле своих митрополитов «всея Руси», напоминая о нем пастве в поучениях, завещая его потомству на страницах своей бесхитростной повести о том, «откуда есть пошла Русьская земля». Вожди церкви не только хранят идею единства Руси, но и работают для ее осуществления. Всем хорошо знакомо значение митрополитов Петра и Алексея в деле собирания Русской земли. Стоя во мнении народном выше слабой еще светской власти московских князей, они прикрыли своим авторитетом начатое Москвою великое дело национального объединения. Сколь важно было участие архипастырей в деле собирания Руси, свидетельствует глубокое почтение, с которым относились князья к митрополитам, считаясь с их советами, завещая детям своим на смертном одре «слушаться владыку».

В тяжелую пору татарского ига князья искали у церкви совета, а народ утешения и помощи. Церковь утешала в минуты бедствий, укрывала за стенами своих монастырей во время вражеских нашествий, увещевала терпеливо переносить бедствия в чаянии будущего освобождения, благословляла на борьбу, помогала оставшимся сиротам, собирала деньги для выкупа пленных. В этой тяжелой работе на благо родины сложился своеобразный характер нашей церкви. Она — церковь национальная, не государственная, какою была церковь византийская, не государство в государстве, какою стала церковь католическая. Самобытность ее сказывается во всем ее укладе. Возьмите для примера монашество.

Мы привыкли, руководясь установленным немецким трафаретом, отличать монашество восточное, созерцательное, от монашества западнаго, деятельного. Эта схема не применима в полной мере к монашеству русскому. Правда, в рядах своих оно может перечислить столпников, молчальников, постников, умерщвлявших плоть свою, но не в этом видим мы подлинное лицо его. С самого начала наше монашество было школой благочестия и хозяйственного труда. Прочитайте Печерский Патерик и присмотритесь к жизни первого монастыря русского, духовного детища преподобного Антония, принесшего свои суровые аскетические идеалы с Афонской горы.

Среди подвигов, которым предаются монахи этого монастыря, наряду с бдениями, постом и умерщвлением плоти, вы увидите переписывание книг, ткацкую работу, колку дров, работу на поварне, уход за приходящими больными. Когда же народ, утомленный непосильной борьбой с беспрерывно растущим потоком кочевничьих орд, отхлынул на север и потянулся в дремучие леса, унося туда и свою государственность, хозяйственное значение и деятельность монастырей еще больше усилились.

Впереди княжеских слуг, впереди трудолюбивого крестьянина в чащу дикого леса врубался монах, ставил себе келью, расчищал пашню и начинал неслышно великое дело освоения территории для будущих поколений, а заодно и приобщения к вере Христовой и русской культуре инородца.

Монастыри русские — один из главных факторов в процессе колонизации и христианизации нашего Севера. За святителем и молитвенником земли Русской преподобным Сергием мы могли бы дать долгий перечень имен подвижников, указывавших путь этому мощному колонизационному движению: Леонтия Ростовского, Стефана Пермского, просветителя зырян, Зосимы и Савватия, поставивших крайний оплот русской народности на Белом море, Кукшу, просветителя вотяков и многих других.

В процессе мирного слияния в одну национальность русских пришельцев с окружающим инородческим миром доля культурной работы церкви огромна. В этом направлении деятельность ее не прекращалась до самого последнего времени. Еще середина XIX столетия дала нам самоотверженного работника на этом поприще, митрополита Иннокентия, просветителя алеутов, обошедшего с проповедью далекую Восточную Сибирь, вплоть до угрюмого острова Уналашки. Вот каковы были эти «созерцатели». Они породнили нас в вере с народами отдаленнейших окраин земли нашей, перевели Евангелие на все монгольские и финские языки. Не будем отрицать, что в сравнении с монашеством западной церкви наши иноки покажутся простецами. Клир и монастыри Запада в мрачное время средневековья были средоточием науки и культуры, сохранили драгоценные остатки и сейчас захватывающего нас паганизма. Наследница эллинизма, западная церковь стояла на высоте своих задач — интернациональной христианизации и сохранения культуры. И западный монастырь был центром этой работы. Монастырь православный был тихою пристанью для усталых душ, школой труда и неиссякаемым источником жертвенной любви к родине. Все силы нашего народа напряжены были в борьбе за сохранение своего национального существования. И пастыри его были люди простые; и слова их были простые, но они доходили до сердца народного, одушевляли на подвиг, утешали в тяготах и печалях жизни. Сравнивая церковь нашу с передовым католическим духовенством, овладевшим верхами образованности, часто упрекали ее в неумении отозваться на современные вопросы, в отсутствии культурной утонченности. Забывают, что православная церковь, при наличии тяжелых задач служения народу, оставила миру мирское знание, меняющееся в отдельные эпохи. Теоретически это понятно для людей, обретших невременную истину. Практически оно имело свои хорошие последствия.

Интенсивно участвуя в научной и филоософской жизни современности, католичество никогда не довольствовалось значением одной из сотрудничающих сторон в общей культурной работе; оно стремилось господствовать и указывать. Это неизбежно вело к столкновениям и отпадениям. В православии нет канонизованной философской доктрины, какою в католичестве является философия Фомы Аквината, нет поощряемых и индексированных научных дисциплин.

Считаю долгом оговориться, что речь идет здесь о принципах, а не о единичных проявлениях нетерпимости. В рамках этой теоретической неопределенности зато легче разрешить один из самых наболевших вопросов нашей современности — вопрос об отношении церкви и интеллигенции. Если церковь не провозглашает официально терпимости к научным и философским учениям, то практически и житейски эта терпимость осуществляется, кроме редких случаев слишком далеко зашедших столкновений. В двери нашего храма за верующим может войти и сомневающийся, и колеблющийся.

Я говорю все это не для самовосхваления, не в желании повторить с фарисеем: «Боже, благодарю Тебя, что я не таков, как прочие». Нет, в этот знаменательный день я вспоминаю долгий, почти тысячелетний период, прожитый народом нашим под крылом матери церкви... Простой, благостной и кроткой (ибо таков характер Православия), с загрубелыми от работы руками, терпеливой, но не рабьим терпением, а полным упорной энергии преодоления житейских несчастий.

Возмужав, пробуя многое решить собственными силами, не забудем, что силы эти закалены были ее заботами, что первые шаги на тяжелом житейском поприще она сопровождала и поддерживала. Что даже самый характер наш народный сложился в лоне Православия. Ведь, забывая об этом, мы продолжаем гордиться Россией именно как евангельской страной, бедной страной смирения и тайны, непонятной для холодного рассудка. Иначе бы зачем повторяли мы, говоря о ней, строки Тютчева:

Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, страна родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя.

Опубликовано: Сборник в память Святого Равноапостольного Князя Владимира. Белград, изд. Комитета по устройству празднования Дня Св. Князя Владимира, 1930. С. 33-40.

Георгиевский Михаил Александрович (1888-1950) — историк литературы, педагог, общественный деятель. В 1919 году эмигрировал в Югославию.